скачать книгу бесплатно
– А вы прозрели?
– Когда понял, что могу смотреть не только из своих глаз, но и откуда угодно – вот тогда я прозрел.
Не похоже, что он прозрел. Понимать сказанные слова – делать пудинг из мозга. Достаточно было ощутить дзен этой фразы.
– Здесь всегда так красиво, – расчувствовался Иосиф. – Когда видишь всю эту красоту, понимаешь, что лучший мир, звенящий счастьем и разумностью, возродится. И в этот раз – на века. Здесь, пожалуй, открывается самый живописный вид в городе. Снизу не так хорошо видны краски крыш, и поэтому не такой баланс цветов, что ли. А отсюда – просто идеально. И какая геометрия линий!
Джек не сильно разбирался в этом, но его впечатляло. Иосиф продолжил:
– Знаешь, в чём духовный идиотизм? В том, что использованные вещи не рассоздаются снова на безвредные частицы, из которых они были сделаны. Вместо этого вещи выбрасываются целиком. Люди умеют создавать, но не умеют рассоздавать. И как ни обходи потом брошенную вещь, но забытый на дне корабль своей мачтой может однажды поцарапать чьё-то днище. Так и с невидимыми, нематериальными вещами – со страданиями: если они есть, значит надо их рассмотреть и рассоздать. Убегать от них бессмысленно, догонят. У молекулы вещества есть формула. А у страданий есть забытые решения. И надо внимательно заглянуть туда лупой, а не избегать. Чтобы почистить трубу – придётся надышаться сажей.
– Впервые мне не хотелось закрыть вам рот. Тогда пойдёмте рассоздавать страдания через страдания.
– Ну, можно и так выразиться, но это не совсем точно. Страдать – не цель. Цель – рассоздать страдания.
– Хотите сказать, что надо быть закованным в эту чёртову доску, и тогда достигнешь просветления?
– Я пока не знаю. Должен признаться, мой метод – полное дерьмо. Я думал, что понял, как избавить людей от страданий. А оказалось, что ни черта не понял. Понимаешь? Я экспериментирую. Извини, что не сказал сразу. Но ты приблизишься к просветлению, это точно. А сейчас я продолжу урок до конца, чтобы мы не были похожи на двух болванов.
– Да. Точно. Так мы будем похожи на одного болвана, – сказал Джек.
– Один из нас будет похож на болвана.
– Точно. Один из нас.
Иосиф косо посмотрел на Джека.
Правду про эксперимент было слышать неприятно, но, с другой стороны, теперь Иосиф пел не фальшиво. Он сказал, что Джек больше никогда в жизни не вернётся в театральный подвал и положил ключ от двери ему в куртку как сувенир. Джек успокоился, что сумка останется в безопасности.
На театральной площади стоял памятник старому забытому политику. Его временно сняли для реставрации. Ну и Иосиф, пользуясь связями, договорился сделать на этом пустующем пьедестале экзотическое зрелище. Это, конечно, будет не казнь, но что-то похожее. Джека он поставит на пьедестал, и все две недели тот должен будет простоять на нём и орать изречения из Библии на всю округу, как сумасшедший.
Такая экзотическая причуда, издевательство над пресностью современных театральных перформансов. Ещё это послужит яркой рекламой предстоящей премьере спектакля – его Иосиф уже почти поставил в предыдущем сезоне. Осталось вспомнить, подсобрать и сгладить технически. Он был чрезвычайно горд, что трёхсотый сезон театра откроется его спектаклем. Теперь из-за сжатых сроков предстояла плотная работа. Иосиф провёл Джека по лестнице внутри театра под ручку, как отец невесты. И наконец они вышли на театральную площадь. Звёзд в небе становилось больше. На пьедестале был закреплён позорный столб. Это было массивное грубое бревно. На нём в виде отшлифованных сучьев торчали глаза. Да, эта мачта повидала всё. И ещё повидает. С художественной точки зрения плаха может восхищать и даже вдохновлять. Как и гробницы – они восхищают гораздо больше, чем живой человек. Это весьма привлекательный аспект психологии. И Иосиф торжественно повёл Джека к этому пьедесталу. Его подножие окружала лестница из восьми ступеней. Это добавляло пафоса. Каким нужно быть больным, чтобы тебе сделали подобный тщеславный памятник, подумал Джек.
К самому пьедесталу так просто не подберёшься – в высоту он примерно три метра. И чтобы подняться, к нему выставлен трап из досок и поперечных реек. Уклон в сорок пять градусов. Одному чёрту понятно, как он выдерживает вес человека. Трап тонкий, как натура соплежуя. Ума не приложить – неужели небеса видели сюрреализм ещё и похлеще? Если небеса наказывают землян, тогда кто же наказывает небеса за допущение подобного безумия? Наверное, они допускают безумия, чтобы было за что наказывать людей. Прощать себя человек может и сам, это не вагоны разгружать.
– Ну, давай, залезай! – приказал Иосиф.
Стиль должен быть выдержанным, чтобы ничего лишнего. А тут этот трап. И попробуй заберись по нему.
– Может, вы откроете и выпустите меня? – сказал Джек про кандалы. – А там, наверху, прихлопнете снова эту штуку. Я же так упаду.
– Ну нет, это же ерунда. У нас получится. Всё так классно начиналось, и тут я тебя должен открыть, потому что ты не смог залезть на трап? Да иди ты в зад. Залезай как хочешь.
Иосиф понимал, что так просто не залезешь. Сынишка смотрел на отца как на дебила, и тот не мог не понять трактовку его взгляда.
– Ну, я думал, что всё предусмотрел. Какие идиоты эти художники. Эти театральные художники идиоты. Вся эта конструкция – их рук дело. Я только подал им идею. Господи, это самый худший конфуз в моей жизни. Это меня надо приковать к позорному столбу.
Иосиф подал Джеку руку.
– Хорошо, что вы мне своё сердце не предложили. Иначе это был бы потенциальный инцест. Вы полнейший кретин, хочу вам признаться. Ладно, со мной поднимайтесь. Если эта ерунда треснет, то хотя бы упадём вместе. Придерживайте меня. Господи, неужели я весь в вас такой идиот?
Они осторожно поднимались по трапу, словно пересекали озеро лавы по хрупкому мосту.
– Да нет, смотри же. Это крепкий трап. Козёл, вот кто ты, понял? Ещё назвал меня идиотом. Смотри, – Иосиф даже подпрыгнул на трапе, – эта штука крепкая, как стальные нервы режиссёра.
Скачущий от радости Иосиф был сам похож на козла. Джек не стал озвучивать эту мысль, дабы не случилось чего непредвиденного. Старик не помогал парню, а, скорее, сам держался за кандалы Джека. Они поднялись с грехом пополам, и страшное осталось позади. Потому что впереди было ещё страшнее.
Иосиф посмотрел вниз как с вершины высоченной скалы и побоялся спуститься. Он чуть не попросил помощи Джека, но сообразил, что это было бы верхом идиотизма. Джек сказал:
– Давай, не обделайся, спускайся, чтоб тебя. На этом пьедестале нет места для двоих.
– Джек, как ты разговариваешь с отцом! – ответил Иосиф голосом оскорблённой мамаши.
– Тогда объясни мне, почему меня зовут Джек. Папаша, чтоб тебя. Папаша. Господи, я сказал это. Как это возможно?
Глаза Иосифа заблестели ярче окон в здании правительства.
– Что ж. Хорошо. Только прохладно становится.
– Рассказывай, чёрт тебя подери. Долбаный отец.
– Ладно, была не была. Расскажу. Но сначала привяжу тебя. Я так изначально решил.
– Куда вы меня ещё привяжете, вашу, господи боже мой, мать.
– Ну, я же должен привязать тебя, вдруг ветер подует или ещё что. Упасть можешь.
Иосиф взял цепь возле столба и прикрепил её карабином к железному ободу на столбе – Джек мог двигаться и вверх, и вниз по столбу, чтобы можно было и присесть, и постоять. И не упасть с пьедестала. Когда Иосиф одним движением прицепил Джека, он сказал:
– Ты точно готов слушать?
Джек хотел плюнуть ему в лицо. Как же он любит тянуть и действовать на нервы, этот Иосиф!
– Слушаю.
И Иосиф начал свой рассказ о Джеке – историю его самого раннего детства. Джек мог запутаться от изобилия событий в своей жизни, но от холода он не горячился, и холодный разум не дал вскипеть его безмозглой голове. Итак, началась история Джека, и важную роль в ней сыграл японский порт. Держись, читатель, и наслаждайся, мать твою!
Часть 20. Японские колокольчики на ветру
Семена хризантем кружились с ветром. Аллеи склонились кронами к востоку – восток будто засасывал их зелёные причёски. На оплёванных морем булыжниках застыл монументальный человек в шляпе, точно поневоле отделившийся от стаи чёрный лебедь. Он обладал библейским именем и был так уверен в себе, что даже не придерживал шляпу, зная, что чёртов ветер не посмеет сорвать её с головы; ветер уважает сильных духом. Края плаща колыхались, точно дряхлые крылья старого буревестника.
Семь лет назад этот город ветров излечил его. Иначе он так и остался бы калекой.
Слева у причала скрипели шхуны и пароходы, полные рыбой и крабами. Кроме японских здесь были ещё и русские моряки из Южных Курил – они промышляли морским ежом и сайрой. Мат, смех, топот по занозистым клавишам дощатого пирса.
– Я тебе, мать твою! – от радостной встречи сказал русский японцу.
– Это я тебе, твою мать! – кричал японец русскому.
Одежда этого господина пропиталась запахами соли и рыбы. Он бросал взгляд, точно невод, в сторону открытого пролива, к северу.
Было пасмурно и дымно, как после поражения флотилии. По ушам бил треск белого полотнища – флага с красным кругом посередине – он, как простыня, колыхался над причаленным судном. Вдруг он осветился переливами винных лучей. Это отсоединилась серая плита пасмурного неба от горизонта, как крышка мира. Вдали обнажилась накалённая линия неба, и в океан водопадом полилось отражение жидкой лавы заката.
Господин в шляпе – не Айвазовский, чтобы тщательно запоминать пейзажи, и ему следовало бы покинуть порт; но не из-за угрозы простуды, а из-за риска быть схваченным полицией. Если не удастся план. Но он не торопился уходить и внимательно провожал отчаливающий пароход.
Малиновая полоса и гигантская палящая вишенка коснулись горизонта. Погрузившись в солёный морской нектар, солнце зашипело, точно потухший в воде уголёк.
Всё снова стало блеклым. Матросы умолкали. Ветер в порту становился спокойнее, шуршание волн – тише.
Пароход уже исчезал в тёмной дали. Господин в шляпе развернулся к морю спиной и пошёл прочь. На его красивом лице чернели глаза – два вулканических камня.
Ни с того, ни с сего обрушился ливень. Картина уплывающего парохода не выходила из головы господина. Его тени от четырёх фонарей распинали и четвертовали душу, растягивая её по сторонам света. То были муки совести.
«Нет. Совесть для слабаков. Совесть приготовлена по рецептам сатаны».
Косые капли рассекали воздух – дождём из призраков бесчисленных стрел. От машин и фонарей блестели дороги и тающие здания. В зеркалах луж множились ночные огни. Брызги из-под колёс бросались на тротуары, как искры в кузнице, где под молотом зарождается легендарный меч ниндзя. Краски, стекающие с картины города – что калейдоскоп из самоцветов.
Господин с библейским именем шёл по пустой дороге против течения дождевой реки. Мокрая листва блестящей чешуёй крепко держалась на ветвях и мерцала, точно шёлковое кимоно на бельевых верёвках.
Взвизгнув, в луже остановилась жёлтая хонда.
– В Сиретоко, – сказал господин.
Он сел назад. Окно было приоткрыто. Ветер остужал лицо, но совесть, словно чёрт, поджаривала его изнутри. Ощущение жара и затруднённое дыхание можно было свалить на непогоду. Но его иммунитет был крепче, чем у трёх слонов, – он никогда не болел простудными заболеваниями.
Встречные автобусы и грузовики щедро накрывали волнами жёлтую хонду. Изношенные стеклоочистители метались из стороны в сторону и скрипели. Господин положил рядом на сиденье мокрую шляпу и, подавляя нервозность, осматривал полуночный город под болтовню японского радиоведущего.
Прогноз погоды был весьма недурным для моряков. Это он знал. Иначе пароход не вышел бы из гавани. За сорок лет ему никогда ещё не приходилось возлагать на себя миссию – быть проводником такой сомнительной справедливости. Восстановление справедливости посредством тяжёлого преступления; наказание новым преступлением. Он оставил на борту младенца – плод измены. Пароход уплыл далеко, и поменять что-то было уже невозможно. И не нужно. Единственное, чего он боялся – это чувства вины и стыда – они доставляют долгие страдания, как заживающая печень, постоянно раздираемая клювами падальщиков.
Что если он погорячился из-за ревности; ведь интуиция нередко бывает дешёвой подделкой истины. Но он убеждал себя, что чувства ему верны, а недоверие к себе рождает лишь самоуничижение – а это худший из грехов. «Всё я сделал правильно». Он оправдывал себя тем, что милосердие – порок трусости.
Иногда в глубоких лужах на дороге стояли автомобили без возможности «плыть» дальше. Внутри жёлтой хонды на экранах окон проигрывались видеоленты городских видов, а в памяти уже известного нам пассажира играла плёнка его военного прошлого. Такому человеку должно быть прощено десять смертных грехов: он, рискуя жизнью, спас на войне многих ребят. Он был убеждён, что чем сильнее человек, тем меньше он способен испытывать вину, тем более от праведного греха. Но он не догадывался, хоть и был умнее многих, что чувство вины и сама вина, точнее ответственность – это разные вещи. В открытой форточке он умывал руки под холодными искрами дождя.
«А что, если сзади уже едет полиция? Что, если хонда сломается от гидроудара? Нужно пересесть на внедорожник». Он возвращался длинным маршрутом на нескольких такси, чтобы запутать возможное следствие. Из самого северного города основное направление было прямо на юг, в столицу Саппоро. Но он возвращался дугой, по восточному берегу Хоккайдо.
В сторону Курильских островов из Японии плыл пароход. На его палубе в бамбуковой корзине обливался дождём. укутанный в тёплую ткань младенец. Трёхмесячный мальчишка насквозь промок. Дождь не выбирает, на кого проливаться. Боги вели фотоотчёт вспышками в небе. Господин в шляпе возложил ответственность за жизнь мальчика на дождь, чтобы тот сам вынес приговор, как поступить с плодом измены: смыть ребёнка в море во время шторма, погубить его голодом и холодом или чудом оставить в живых.
Дождь лил недолго – остров грозовой тучи стремительно уплывал на запад. Морские прогнозы на утро были хорошими. День должен начаться с относительно спокойного моря, волнением чуть больше одного метра. И это даже с учётом прошедшего ливня. Ветер по прогнозу будет равен одному узлу.
Оставалась минута до полуночи, группа матросов в оранжевых комбинезонах собралась на мокрой палубе. Они орали, свистели, звали капитана. Это было похоже на бунт или на праздник. Старые и молодые морские волки освещались палубными фонарями, как если бы в безоблачном небе сияла луна.
Крепкая фигура капитана вышла из каюты и нависла тенью над дюжиной матросов. Они приветствовали его и поздравляли с днём рождения. Ильич спустился к ним. Моряки пожимали ему руку и обнимали. Свой корабль капитан знает и чует, если что-то идёт не так: перед тем, как спуститься, он увидел сверху белый предмет на скомканных сетях. Мало ли, что там может валяться. После поздравлений капитан подошёл ближе к белому комочку и в бамбуковой корзине увидел грудного ребёнка, рот которого был закрыт марлевым кляпом. К нему подошли и матросы.
– Хороший тортик, – сказал самый молодой.
Двадцать три матросских глаза в ночи висели над бедным малышом. Глаза его были как свечи, что вполне сочеталось с шуткой о торте. На корзине болтался привязанный пакетик, и внутри была надпись на английском: «Его имя Джек, из Нового Орлеана. Просьба его не возвращать и не сообщать в полицию. Иначе он будет убит».
Словно небо треснуло. Все обернулись на молнию, сила которой превосходила все предыдущие разряды над Охотским морем за последние двадцать лет. Грянул гром, точно в метре от матросов взорвалось ядро. Глаза мужчин снова нависли над мальчиком, как брюшки белых паучков.
– Джек, – сказал тот же молодой матрос. – Американский подкидыш из Японии в России.
Даже сам капитан за всю свою жизнь прошёл всего лишь от Южной Америки до Скандинавии. Его день рождения продолжился в роли няньки. Свои обязанности он поручил помощнику, а сам занялся ребёнком. Кожа младенца была тёплой, он ещё не успел замёрзнуть. Ильич обмыл его, обтёр сухими салфетками и укутал в мягкое одеяло. Мальчишка ревел. А кто вёл бы себя лучше на его месте.
– Счастливчик, – сказал капитан. – Счастливчик Джек. Ты больше никогда не увидишь бургеры, маленький янки.
Джек выпил пару ложек разведённого сухого молока.
Матросы принялись за работу. Освещение над неводом было включено. И уже через несколько минут в свете красного прожектора брызгались тысячи сайр. Рыбалка была удачной. На борт подняли несколько тонн добычи.
Здесь, как и в любой другой истории, достойной признания мирового масштаба, кто-то должен был усыновить Джека. Кто же? Конечно, капитан Ильич. Бравый Илья Ильич – сам морской дьявол. Ильичу было сорок два года. Его супруге с прекрасным именем Венера – сорок. Они как раз думали об усыновлении. Сам Нептун послал им это дитя.
Вообще, несмотря на серьёзность своего характера, капитан Ильич верил в знаки, астрологию и нумерологию. Ведь он – капитан судна, и дружба со звёздами у него налажена. В них он разбирался не хуже гадалки. Посчитав даты, он принял непоколебимое решение усыновить этого ребёнка.
Было важно, чтобы матросы не разглашали тайну. Не приведи Господь, чтобы его пришлось возвращать дьяволам, оставившим его на борту.
В эту ночь морской дьявол, капитан Ильич, снова собрал матросов и попросил хранить тайну этого ребёнка. Мужчины поклялись честью оставить её на дне морском, пока всемирная засуха не высушит весь океан. Среди туч приоткрылся кусочек неба, где первая звезда словно подмигнула команде. Это был хороший знак.
Капитан скрыл от матросов родимое пятно на груди мальчика – на случай, если кто-то всё же выдаст секрет. Это было бы явным признаком для опознания. Но никто из рыбаков никогда не раскрывал тайну, ведь на её сохранение каждый из них поставил собственную честь. А это слишком дорогая монета.
До острова Шикотан оставалось полпути, чуть больше сотни морских миль. Пару раз дно под пароходом тряхнуло. Море дрогнуло, слегка подбросив судно, и успокоилось. Ненадолго воцарилась тревожная тишина. Слава Богу, до конца рейса погода была почти идеальной. Радиооборудование исправно передавало сообщения, но лишь обрывками фраз. Такое спроста не случается; но по прогнозу нет повода для беспокойств. Команда к середине следующего дня почти добралась до цели – острова, где капитан жил с женой. Остальные матросы были из самых разных уголков страны. На судне они работали по полгода ради хорошей зарплаты. Сегодня как раз завершался их рейс, и все были довольными, хоть и устали от возни с рыбой.
Засуетились чайки. В тумане появлялся остров-призрак. Этот «буян» был словно диким неизведанным островом, куда ещё не ступала нога человека.
– Земля! – выдал свою любимую шутку старый матрос.
– Земля! – шутя, подхватили другие, как в старые добрые времена.
Они приблизились к острову и вошли в глубокую Крабовую бухту. Но родной остров не встретил капитана изумрудным пламенем зелени, как это бывало почти всегда по его возвращению. Здесь словно был судный день, опередивший прибытие капитана: остров встретил матросов в трещинах. Почти все суда в гавани лежали на боку и медленно исчезали в воде, как жир на сковородке. Электрические столбы лежали на земле. От прибрежных зданий остались только по одной или две самых крепких стены; и рядом лежали груды кирпичей и досок. За бортом, в бухте, плавали трупы и строительный мусор. Всё изменилось так быстро, словно для рыбаков в море время остановилось, а здесь – прошли десятилетия.
– Кто тебя обидел, Зелёная изумрудина? – паром выговорил капитан.
Тем временем в Японии, на десятом такси в Саппоро добирался господин в шляпе. Ирония судьбы в том, что новое имя «Джек» подошло его обладателю больше, чем золото Вавилону.
Этот господин инсценировал своё избиение и вернулся с перебинтованной головой. К жене он зашёл без мальчика, но в шляпе.
– Мария, – сказал он, и по его лбу из-под шляпы сочилась кровь.
Её мужа не было целых два дня после того, как он забрал ребёнка для прогулки.
– Ты где был? – в истерике закричала Мария. – Иосиф. Где ребёнок?
Он хладнокровно ответил, плюясь попавшей в рот кровью:
– Мы гуляли. На нас напали. Я очнулся недавно. Всего пару часов назад.
Тем временем, в центре Саппоро продолжался международный театральный фестиваль современного искусства. Какими-то невидимыми кружевами в воздухе вырисовывалась культура. Тонкая и мелодичная. Насыщенная и едва уловимая. Созерцательная, неторопливая. Каждый сантиметр воздуха дышал мудростью, без суеты. Страну можно узнать по воздуху – в нём закодирована неповторимая мелодика, которую можно услышать сердцем.
Весь центр Саппоро был разбит на театральные островки с участниками из разных стран. Сегодня, в отличие от предыдущих трёх дней, шли только уличные спектакли. Ветер раздувал тысячи листовок, где на карте города были распечатаны программки большого семидневного фестиваля.
