banner banner banner
Портреты иносказательных женщин
Портреты иносказательных женщин
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Портреты иносказательных женщин

скачать книгу бесплатно


Молодость моя! Назад не кличу.

Ты была мне ношей и обузой.

Ты в ночи начесывала гребнем,

Ты в ночи оттачивала стрелы.

Щедростью твоей давясь, как щебнем…

Всё! Бегу. Упершись в холодный кафель, я склонился над бледно-розовым унитазом. Нет, нет! Это не сартровская тошнота, не философская. Эта настоящая. Сознание опустошается. Нет ничего, лишь прозрачная вода унитаза. Напряжение. Спазмы. Язык живой красной тварью бьется конвульсиями, вываливаясь изо рта, глаза – яблоками из орбит. Наконец! Всё, всё, всё! Больше не надо! Дыхание тяжелое, хриплое. Откуда-то вырываются стоны. Горло ободрано желчью. Нет, нет. Еще! Экзистенция. Катарсис. Голова заполнена ватой. Душа спряталась за стеклом моих глаз. Тело лихорадит. Я существую!

Всё! Больше не пью. Это было не раз. Я посвятил ей главу.

Стекло

Окно – весеннее, с солнечными бликами на каплях теплых дождей, с рыхлыми облаками, плывущими по бездонному синему небу, с летающими в нем свободными птицами.

Летнее – с зелеными ветвистыми деревьями, заползающими прямо в кровать, с запахом свежей травы, орошенной утренней росой, с жарким полуденным солнцем, при свете которого видны все изъяны стекла.

Осеннее – всегда слишком откровенное, без ярких цветов; с затянувшимся морозной дымкой небом, под которым одиноко стоят черные скелеты деревьев. Они уже не стремятся к тебе в постель, а стоят тихо-тихо, почти не дыша, словно на страже. Под ними темно-коричневая земля. Холодная, твердая. Такую землю особенно тяжело копать после первых заморозков, она корчится болью от любого прикосновения, словно прокаженная.

Зимнее – белое, украшенное причудливыми узорами, которые, как в детстве, заставляют нас верить в сказку. А если прислониться к стеклу и расплавить дыханием иней, то можно узнать тишину в лицо. Да, она такая, – серебрящая кристаллами льдинок под светом молчащих ночных фонарей. Ложась спать, она укрывается мирно падающим снегом и даже скрип чьих-то шагов по снежной тропе не в силах ее пробудить. Она появляется, когда захочет и ничто не способно ее прогнать, пока она сама не решит уйти.

Прошло уже два месяца после последней нашей встречи с Верой, когда она сказала об измене. Я смотрю сквозь стекло на холодную ноябрьскую ночь. Проституток не видно. Черную землю одеялом накрыл свежий снег, он кажется таким чистым и белым. Там тишина. Почти ничего нельзя разглядеть, только тени старых деревьев, с которых давно облетела листва. Их молчаливые силуэты обращены на меня – безучастные свидетели моего одиночества. В комнату, где я стою, проникает искусственный свет из соседнего помещения. Оттуда доносятся голоса разных людей, они с алкогольным оживлением о чем-то беседуют. Я не участвую. Я ушел от электрического света, захмелевших глаз и смеющихся ртов. Сюда, где полумрак и стекло, за которым такая тихая ночь, похожая на дышащую негой женщину. Меня привлекает она, но я не хотел бы оказаться сейчас за стеклом, стать немой тенью.

Вдруг подумалось: где сейчас Вера, объята ли сном, а быть может, не спит, как и я. А на небе не видно звезд, все сокрыто холодной вуалью. Наверное, это она забрала их с собой, оставив мне лишь черные тени деревьев.

Я часто так вот стою у окна, ведь на подоконнике находится пепельница.

Фотографии

Конечно, я думал о смерти. Смерть перманентно присутствует в моей голове. Дело даже не в мыслях о бессмысленности существования без Веры, дело – в бессмысленности вообще. Хотя я лгу: одно обуславливает другое. Глупейшее желание людей – искать во всем смысл, ведь есть вещи, которые существуют вне смысла – любовь, например.

Ощущение, будто моя жизнь есть плавание в дерьме туда-сюда без толку. Я хочу быть с Верой, хочу, чтобы Вера была со мной, но что значу я в резервуаре с дерьмом. Есть объективная причина – субстанция, заполнившая все до краев. Я вытягиваю голову, высматривая берег, ныряю, силясь разглядеть дно – тщетно. Хочу утопиться, но не могу, не могу заполнить рот дерьмом и умереть. Ведь Вера находится где-то рядом, мы с ней в одной пространственно-временной категории бытия, только живем порознь. Бессилие обиды толкает меня в объятия смерти, но на то оно и бессилие, чтобы не позволить довести дело до логического конца.

Так и болтаюсь поплавком неизвестного рыбака, перебирая в воспаленном мозгу четки воспоминаний.

…Теперь я сижу возле зашторенного окна в своей одинокой комнате. Тусклый свет фонарей, пробивающийся сквозь плотное тело шторы, придает моему жилищу своеобразный ночной оттенок, проникновенный и тихий.

Желая остаться наедине с собой, комнатой и жизнью за зашторенным окном, я заставил музыку замолчать. Депрессивные друзья – тишина и полумрак, помогают расщепленному сознанию познавать окружающий мир. Скудная мебель, составляющая мой интерьер, выглядит теперь не так, как при свете дня. Письменный стол, заваленный ненужными вещами (умные книги, мятые, исчерканные рукописи, карандаши, ручки, чашка с запекшимся на дне кофе, пара компакт-дисков), походит на невиданного зверя, он сидит, будто ожидая чего-то. Старый скрипучий диван стал похож… на диван, стоящий в полутьме, такой простой и тупой. Тепло человеческих тел больше не радует его, слишком тяжко их выносить, прогибаться. Напротив дивана большой черный шкаф для белья, покрытый лаком, который поблескивает на солнце и спит в темноте. Его массивная устойчивая фигура исполнена мудростью лет. Он молчит, набитый тряпьем – слова ни к чему. Небольшой японский телевизор, который мы приобрели с Верой, тоже молчит и на черном фоне его экрана белесая пыль. Еще в углу есть раритетное трюмо советских времен, оно уже давно пережило отпущенный срок, но поблекшее зеркало все еще отражает; так же безучастно, как раньше. В нем побывало столько людей, а ему все равно. Теперь в это зеркало смотрюсь я. Завтра в нем будет кто-то другой. Быть может любя, но кто-то другой.

Я встал и подошел к столу. Нашел фотографии, стал рассматривать их. Люди стареют, уходят, умирают. Остаются лишь фотографии, которые я очень люблю. Запечатленное мгновение, которое никогда не повторится. Наше время исчезает бесследно, каждая секунда, минута, час, день, год. И лишь фотоснимок останавливает ту или иную секунду навсегда (относительно, конечно). Словно вот это лицо, этот пейзаж вдруг зависли над течением жизни. Так же наша память останавливает время, она может даже перемещать нас в нем по нашему велению, но фотографии живут дольше памяти. Плохо, когда в голове реальные и дорогие сердцу картины былого постепенно начинают замещаться фотографиями.

Старинные и современные, художественные и рядовые, случайные и постановочные, свои и чужие. С видео все по-другому. Там, конечно, тоже может быть запечатлен человек, но его образ воспринимается только в контексте всего фильма. Если идет видеоряд, можно видеть движение, теряя при этом момент, теряя что-то значительное. Видео позволяет картинке ожить, от этого бывает даже жутковато. Когда оживает то, что давно умерло, прошло – это псевдореальность. Фото не пытается никого оживить, оно изначально статично, изначально мертво, без иллюзии жизни. Этим оно меня подкупает. Взгляд, мимика, жест, остановленные во времени – это важно. На видео нет того самого неповторимого мгновения, его подлинности. Ведь только остановившись хотя бы на миг, мы можем увидеть и попытаться познать бытие, чтобы потом снова вернуться в бесконечное течение времени, в котором по большей части не помним и не осознаем себя, и которое иногда останавливаем щелчком объектива.

Вот мы с Верой сидим у костра, вот играем на бильярде, вот гуляем по набережной, а эта, одна из самых любимых: на ней Вера смеется, – такая красивая, даже необычная, похожая на актрису. Я гляжу на эти картонные обрезки жизни. Вижу улыбающихся людей, себя вместе с ними, фрагменты той жизни: обстановку, посуду, одежду – всё. Я никогда туда не вернусь, и людей, которых вижу, больше не будет. И я держу все это в своих еще теплых руках.

А потом я останусь на фотографиях.

Литературщина      

Я попал в ночной клуб. Вообще, я не люблю большое скопление людей в одном месте. Но иногда все-таки хочется затеряться в толпе, окунуться в вакханалию масс, где душа оглушенной рыбой плавает кверху пузом где-то в желудке, наполненном алкоголем. Я пошел туда с Димкой и еще одним другом, нигилистом-психопатом-софистом Гариком.

Гарик был больше нас всех. Рост выше среднего и вес соответственный. У него была круглая голова с русским лицом. Серые водянистые глаза никогда ничего не выражали, какой-то пустой взгляд. Он окончил инженерный институт, правда, всегда хотел быть врачом-хирургом или, на худой конец, травматологом (у всех есть несбывшиеся мечты). По натуре Гарик – аферист, часто занимался криминальными делишками. При этом всегда говорил нам, что чтит уголовный кодекс, как и Остап Бендер – его кумир. Впрочем, аферы эти, как правило, были менее удачными, нежели аферы «великого комбинатора». Но он никогда не падал духом и верил в свою звезду. Гарик вообще, кроме нее, ни во что не верил и все оспаривал. Все высокие порывы он нивелировал своим циничным философским умом. В полемике часто прибегал к софистским уловкам, за что мы и называли его иногда «софист-нигилист». Он единственный из нас троих успел побыть законным мужем, женившись в студенчестве. Правда, жена, ушла от него к другому, не выдержав тяжелый характер Гарика. Он до сих пор на нее обижается и любит, хотя и молчит об этом.

Для Димки и Гарика поход в ночной клуб – очередное веселое приключение, для меня – еще один выброшенный в пустоту день без Веры. Трезвые дни теперь протекают у меня в болезненном вакууме. Я все время жду чего-то: вдруг Вера позвонит, придет… свою смерть. При этом я отдаю себе отчет, что это бессмысленно. О чем мне с ней говорить, как смотреть на нее? Пьяные же дни существуют лишь формально – на листках календаря, которого, впрочем, у меня тоже нет. Трезвым жить невыносимо, потому что снедает тоска по прекрасному, пьяным – тоже, потому что противно, хотя и легче на какой-то момент.

Мы сели за стол, заказав пойло. Просто разговаривать было невозможно из-за громкой музыки, и мы орали.

– Ты чё такой хмурый, Вован? – орал мне Гарик. Он все время кивал бритой головой в такт музыкальным ритмам и смотрел на танцующих женщин, даже тогда, когда разговаривал, точнее, орал.

– Да, всё в норме! Поливай давай, башка раскалывается после вчерашнего, – проорал я в ответ.

– Оба-на! Какие люди! – вдруг выкрикнул Димка, заметив своих знакомых подруг, – садитесь к нам, выпьем.

Теперь нас стало пятеро. Девушки блестели от пота, как селедки. Видимо, от безудержных танцев. Одна была хорошенькая, особенно по сравнению с другой (хочешь казаться красивой – заведи некрасивую подругу). Та, что хорошенькая, обладала стройной фигурой и умным лицом, другая – толстыми боками и жирной, лоснящейся физиономией в прыщах.

– А пойдемте все танцевать! – провизжала толстобокая. Потом сорвалась с места и, схватив меня за руки, стала тянуть за собой. Я отказался, оставшись за столом в одиночестве.

Музыка стучала в висках. Я пил и наблюдал за танцующими грудями, ляжками, ягодицами женщин. Думал о Вере. Пиво стало настойчиво напоминать о себе в мочевом пузыре. Я пошел в клозет. Облегчив душу, вымыл руки и направился к выходу. В дверях меня чуть не сбил с ног какой-то долговязый человек:

– Осторожней! – сказал я, собираясь идти дальше.

– Да пошел ты, мудила! – донеслось до меня.

– Это ты мне?

–Да, тебе! – сказал с воодушевлением долговязый и двинулся на меня.

Я ударил его в выпирающий кадык, чтобы он проглотил дыхание, потом два раза в лицо. Человек упал навзничь. Тогда я стал бить пяткой сверху по его голове. Упираясь рукой в кафель стены, я старался вонзить свой каблук между пальцами его рук, которыми он старательно прикрывался. Хотелось разорвать покров его лица. Я бил долго, с удовольствием. Он кряхтел, уже не закрывался. Через некоторое время в туалет кто-то зашел, после чего я удалился. Настроение пропало, к тому же не хотелось дальнейших разборок с охраной или милицией.

– Надо уходить, – крикнул я в ухо танцующему с неизвестной мне особой Димке.

Димка состроил вопросительную гримасу.

– Бери Гарика, я жду вас на улице. Потом все объясню, – добавил я.

Прошло минут двадцать. Наконец они вышли с тремя девицами, причем одна из них та, толстая, с прыщами.

Мы поехали к Димке пить. Помимо водки и пива откуда-то взялась марихуана. Я знал, что мешать одно с другим вредно для здоровья, но наплевал на это – ужасное состояние, когда вроде бы хочешь что-то сказать, а вместо этого жуешь собственный мозг.

Очнулся на все том же крутом диване, рядом со мной лицо в красных прыщах – тошнота. Гарик уже пил пиво на кухне и громко ржал, рассказывая что-то Димке.

– Что, проснулся уже, герой-любовник?! – сказало мне женским голосом прыщавое лицо, зевая. Я ощутил тухлый запах ее нечищеного рта.

– А мне, определенно, везет, – прошептал я, улыбнувшись, и побежал к унитазу.

На кухне:

– Сколько можно пить? Скоро отчизну пропьете, – сказал я, достав бутылку пива из холодильника.

– Пить или не пить – вот в чем вопрос! – произнес Димка, улыбаясь. – Это тебе не какой-нибудь там Шекспир.

Я присосался к горлышку. Выпил залпом до дна и, отрыгнувшись, закурил:

– Ну и рожи у вас! – заметил я, окинув взглядом их помятые лица.

– Ты себя в зеркале давно видел? – парировал Гарик.

– Еще бы столько не видеть, – ответил я.

Димка «настраивал» папиросу «Беломор»: сосредоточенно, с бережной нежностью он утрамбовывал в бумажную трубочку благоухающие листья каннабиса.

– А где ваши бабы-то? Были ж вроде вчера? – спросил я.

– А им на учебу надо, – сказал Димка, раскуривая папиросу с марихуаной.

– Ага, студентки, мать их, – добавил Гарик. – Зато твоя Татьяна осталась!

– Так ее Таней зовут, а я и не знал, – удивился я.

Тут появилась она в обтягивающих джинсах и короткой майке (с пупком наружу).

– Где же твой Онегин, Татьяна? – лукаво спросил ее Димка, протягивая мне «косяк».

– Онегин, судя по всему, наркоман, – ответила она, презрительно на меня взглянув.

– Э, нет! Трава – не наркотик, – заявил Димка и стал ржать, как конь, и мы вместе с ним.

– Да, жизнь – все-таки хорошая штука, – сказал Гарик.

– Это точно. Эй, Онегин, ты чё молчишь? – обратился Димка ко мне. – Плющит тебя?

– Я не Онегин. Если уж на то пошло, то я Ленский. Он мне всегда нравился больше – поэт, романтик, идиот.

– Это уж точно, что идиот, – заключил Димка.

– Почему идиот? Хороший малый, просто связался не с той девкой и чувствительный был чересчур, – сказал Гарик.

Татьяна сидела с бутылкой пива в руке и снисходительно улыбалась уродливыми губами.

Случайность

Я проснулся в четыре утра. Не мог больше спать. Такое часто бывает с людьми неуравновешенными и творчески обремененными. Мучился жаждой. Я взял ручку, чтобы написать что-то, но понял – нечего писать. Вокруг тишина. Я курил и думал о Вере. Было слышно, как на кухне из крана капала вода. Взяв книгу, я снова улегся в неприятно теплую, мятую постель. Поглотился сознанием автора и стал жить вместе с ним на желтых страницах. Я люблю читать с удовольствием, когда проникаешься духом книги. Не люблю принудительное чтение, продиктованное обстоятельствами (и такое бывает). Иногда я как будто иду рядом с писателем, наблюдая за происходящим со стороны, иногда настолько впитываюсь в черные ряды букв, что не помню себя. А бывает, веду диалог с автором, соглашаюсь или спорю с ним. В этом прелесть книги, ее интимность и совершенность. Хорошая книга та, дочитывая которую, жалеешь, что она заканчивается. Хорошую книгу хочется читать бесконечно. Но бесконечных книг не бывает, поэтому остается время от времени перечитывать любимые.

Когда давишься собственными мыслями, чтение – лучший способ отвлечься чужими. Только я часто слишком ревностно отношусь к своим переживаниям. Это лживое упоение собственным горем преграждает путь мыслям извне. В такие минуты кажется, что ничто не способно оторвать меня от тяжкого бремени сознания, хотя на самом деле книга может, по крайней мере, на время чтения.

Да, нет ничего интереснее, чем грустный смех над своим отражением. Осознание собственной бездарности и никчемности, всего того абсурда, что царит в моей, так называемой, внутренней жизни, порождает бесплотную депрессию, заполняющую темные пустоты черепной коробки. Тогда начинаешь жить ею, дышать ею, есть ее на завтрак вместо бутербродов с колбасой. Со временем привыкаешь и даже любишь гнилостный привкус своей тоски. Становится страшно, причем неизвестно отчего, похоже, от самого себя. Что может быть совершенней, чем собственный страх? Разве что похоть.

В такие моменты мне приходится заставлять себя читать усилием воли. Чтобы не сидеть всю ночь, пережевывая тоску, я читал с робкой надеждой встретить в книжных героях себя, найти выход.

За окном медленно начало светать. Небо стало переливаться фиолетовым цветом. Запели птицы. Я заснул тихим утренним сном.

Проснулся в обед. Перекусил. Нужно было съездить в редакцию, чтобы предоставить очередную статью, обсудить вопрос гонорара. На выходе из подъезда я заглянул в свой почтовый ящик. Писем я не ждал, но коль уж он у меня теперь есть, надо бы в него иной раз заглядывать. В ящике я обнаружил кучу рекламных буклетов, бесплатных газет и… деньги. Сказать, что я удивился находке, значит, ничего не сказать. Сумма была небольшая, но достаточно весомая. Хватит на порядочный ужин в ресторане. Что это? Подарок доброго волшебника представителю творческой интеллигенции? Денежная компенсация жертве тоталитарного режима? Не имеет значения. Это приятный сюрприз. Довольный такой находке, я продолжил свой предначертанный путь. После всех дел я зашел в один из торговых центров, чтобы выпить чашку кофе в кофейне. Сидя за столиком, я пил крепкий черный кофе и наблюдал за людьми. Мое внимание привлекла одна молодая пара, сидящая неподалеку. Девушка что-то рассказывала своему молодому человеку. Они были чем-то схожи друг с другом: оба худощавы, даже костлявы. Он время от времени трогал ее руку, а она смущенно улыбалась таким проявлениям нежности. Было забавно смотреть на эту картину. Девушка была совсем некрасива: выдвинутая вперед нижняя челюсть, маленький вздернутый нос, узкие, широко расставленные глаза, очень плохая кожа лица. Настолько худая, что ее неприкрытые ключицы напоминали гардеробную вешалку, на которой и держалось худосочное тельце. Словом, было совершенно непостижимо, как такая особа может привлечь мужчину. Правда, ее собеседник наверняка бы не согласился с моими довольно циничными характеристиками. Я сделал такой вывод, исходя из того, как он глядел на свою пассию: это был взор влюбленного человека, пустой и умиленно-слезливый. Так смотрят на родное и близкое существо (щенка, котенка, любимую). Меня всегда удивляли такие пары. Я никак не могу взять в толк, как они «видят» друг друга, особенно мужчина свою некрасивую или даже уродливую женщину. Рассуждать, как женщина смотрит на мужчину, я не могу, по причине того, что в мужской красоте (если таковая вообще есть) ни черта не смыслю. Но факт, как говорится, налицо. Девушка, которую я видел перед собой, явно уступала всем присутствующим здесь женщинам. Как этот парень мирится с этим каждый день? Загадка. Хотя, конечно, все относительно, субъективно и по сути красота – это тлен. Все же она (зрительная красота) есть у многих женщин и это восхищает нас в них. И каким бы милым, нравственно чистым человеком некрасивая женщина не была, она все равно остается некрасивой, с этим мало, что можно сделать; разве что ослепнуть. Внезапно ход моих мыслей оборвался. Я заметил, как среди похожих на большие грибы столиков скользит до боли знакомый силуэт – Вера. Она шла медленно с озабоченным лицом и гордо поднятой головой по направлению к барной стойке. Хорошо одетая и стройная.

Увидела меня и как-то стеснительно, неуверенно улыбнулась моим глазам. Во мне все перевернулось, смешалось, поникло: «Она может пройти мимо! Так будет лучше». Нет, я позвал ее глупым жестом руки и тотчас пожалел о содеянном.

– Привет, – сказала она с приторной мягкостью в голосе, усевшись напротив меня.

– Привет, – пробормотал я и улыбнулся так, как улыбаются люди, стесненные щекотливым моментом.

– Ты что здесь делаешь, ждешь кого-нибудь? – поинтересовалась Вера.

– Нет, просто зашел. А ты что тут делаешь одна?

– Так, по магазинам, – ответила она, улыбаясь материнской улыбкой, полной снисходительной любви. – Смотрю, ты сидишь. Похудел, изменился как-то. Сколько мы не виделись?


Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги
(всего 20 форматов)