Это однажды случилось (сборник)

скачать книгу бесплатно


И вот теперь она дышит воздухом вечно тонущей, но непотопляемой Венеции и не знает, что свою любовь найдет в Аргентине. С чего я это взяла, не могу сказать, знание порой приходит само, но, если вдруг оно окажется ложным, я не огорчусь. А потому не спешу делиться этой информацией с дочерью – если тому быть, то все сложится и без моего участия, зачем же ускорять? Судьба всегда выбирает неожиданные дороги, и вовсе не для того, чтобы нам не было скучно, а вот почему? Этот вопрос меня интересует больше всего.

Однако ее российские корни слишком сильны и глубоки, чтобы их можно было обрубить так легко, при первом возникшем желании стать иностранкой. Бесчисленные поколения ее предков три века подряд ежедневно молились за Россию. Они сделали молитву смыслом своей жизни, крепко накрепко связав себя с этой страной, прорастая в ее историю, растворяясь в ней, и лишь один – чужак и авантюрист, не имевший никаких привязанностей и считавший себя гражданином мира, – случайно и словно по ошибке бросил свои семена в ту же почву. И когда от имени одного православного священника к имени другого и третьего, и так три века, начиная с семнадцатого, я соткала эфемерную ткань ее родословной, то поняла лишь одно – этот покров не мог ее отторгнуть, он призван защищать и оберегать. А неспокойная и ищущая испытаний душа досталась ей от кого-то другого.

Разбирая не так давно старый книжный шкаф, я случайно наткнулась на связку бумаг и поначалу не могла понять, к чему или к кому они относятся. Бумаги были старые, пожелтевшие от времени, и четкий каллиграфический почерк одних сменялся малоразборчивой французской или немецкой скорописью других. Нестандартного размера листы, согнутые и сложенные по нескольку раз, пружинили и не спешили распрямляться, но, поддаваясь моей настойчивости, нехотя уступали, ровно настолько, чтобы осыпать меня то стершимся в пыль красным сургучом, то песком, использовавшимся бог весть когда для присыпки этих уже сильно выцветших и побуревших чернил. От времени официальные бумаги утратили свою первоначальную строгость и жесткость и выглядели трогательно беспомощными, точно говорили мне: «Но зачем это вы затеяли беспокоить нас, оставьте, мы уже привыкли к своему небытию, не надо нас тревожить». Надо было бы прислушаться, но ведь не прислушалась, а может быть, и не услышала, поглощенная радостью своего неожиданного и долгожданного открытия.

Это была та часть родословной, которую предпочитали держать подальше от глаз, убеждая всех, что она утрачена при бесчисленных переездах или уничтожена в тридцатые годы. И действительно дождались желаемого – бумаги потеряли свою силу, превратившись в пыльные архивные документы. А ведь еще лет двадцать назад они могли поменять нашу судьбу, превратив в граждан другого государства, и моя дочь уже бы родилась иностранкой. Интересно, что бы тогда не давало ей покоя?! Но сослагательное наклонение не имеет реального воплощения и существует, должно быть, только для неисправимых мечтателей.

Однако кое-что я нашла, и это нечто помогло мне нащупать невидимую нить, соединяющую мою дочь с ее далеким и, на мой взгляд рационального человека, совершенно безумным предком.

Жан Луи Фредерик родился на территории Германии в небольшом городке Саарбрюккен, который не обошла ни одна из европейских войн; когда войн не было, там свирепствовала чума, уничтожая, естественно, всех без разбора. Поэтому совершенно непонятно, откуда появлялись горожане, которые раз за разом восстанавливали город, тем более молодые люди, успевающие достигнуть того возраста, когда они могли держать оружие. Местечко, в котором Жан Луи обрел на некоторое время покой, было немногим спокойнее его родины. Городок Невшатель с одноименным названием кантона на северо-западном берегу живописного Невшательского озера попеременно переходил из рук французских католиков в руки немецких протестантов и до 1815 года являлся прусским княжеством Гогенцоллернов, хотя большинство его жителей составляли франкоговорящие протестанты. Так что Жан Луи, имея двадцать с небольшим лет от роду, смог получить гражданство кантона Невшатель, и в подтверждение этому ему был выписан идентификационный документ, в котором значилось, что он, Жан Луи, приписан к коммуне города Невшатель кантона Невшатель и все его последующие потомки считаются гражданами этого кантона. Войдя таким образом в коммунальную общину и даже женившись, он почему-то не смог усидеть на месте: то ли место было скудно – беднейшая на тот момент страна Европы, то ли его потребности слишком высоки, но непоседливый характер не давал покоя, и он, сделавшись коммерсантом, отправился в Австрию. В подтверждение этого нашлись рекомендательные письма, представляющие его как человека делового и ответственного. Австрия определенно не могла поставить предел его буйным мечтаниям, и ветер перемен, точно Синдбада в арабских сказках, перенес его в Бразилию – страну далекую и сказочную. Путешествия в первой половине девятнадцатого века на парусном корабле на край света едва ли были легкой и приятной прогулкой. Даже сейчас, когда перелет в Латинскую Америку составляет двенадцать-тринадцать часов, а плавание на комфортабельном морском лайнере займет только две недели, мало кто из простого любопытства отваживается на столь дальнее путешествие. Так что вслед за Колумбом под парусами могли отправиться только искатели приключений.

Диагноз Жану Луи был поставлен, необъяснимым оставалось только странное сочетание авантюризма и аккуратности в его натуре – сохранились бумаги, подтверждающие, что он стоял на бразильской земле и прошел таможенный досмотр, а так хотелось воскликнуть: «Этот человек просто фантазер! Ни в какой Бразилии он не был!» – и как спокойно стало бы на душе после этого. Но, увы, свои сумасшедшие фантазии Жан Луи с протестантским педантизмом претворял в жизнь и, что невероятнее всего, документировал. Какой интерес заставил его вернуться в Европу, чтобы опять двинуться в путь в поисках лучшей доли, уже не узнать, записок он не оставил, дневника не вел, а может быть, предпочитал действовать импульсивно. Теперь его маршрут был проложен через Польшу, герцогство Варшавское, в Петербург. Куда он благополучно прибыл, чтобы 6 сентября 1850 года родить единственного сына Леона Евгения Габриэля и умереть через несколько лет, упокоившись на Волковском кладбище. Предполагаю, что только смерть могла оказаться достойным препятствием его стремлению к перемене места жительства, и по этому роковому стечению обстоятельств этот непоседливый человек, умерший в середине позапрошлого века, оказался прапрадедом моей дочери, родившейся в последние годы века двадцатого. Впрочем, вина за это лежит и на его потомках, не унаследовавших от своего предка любви к кочевой жизни, и хотя их жизнь не ограничивалась рамками одного города, путешествовали они преимущественно в пределах Российской империи, хотя истины ради можно заметить, что размеры этой империи были колоссальны. Леон Евгений унаследовал швейцарское подданство и в силу своего педантичного характера также сохранил для нас документ, подтверждающий этот факт, – идентификационный документ, подтверждающий, что он, Леон Евгений и т. д., сын того-то и той-то, является гражданином кантона Невшатель. Должно быть, Леон Евгений пошел не в отца, поскольку благоразумно выбрал профессию юриста, гарантировав себе и своей семье долгожданную стабильность. Он достиг высшей ступени в табеле о рангах и дворянского титула и удачно умер в 1916 году, оставив своим четырем дочерям благозвучное для русского слуха иностранное имя и достойную пенсию.

Никто из них не знал, что жизнь может перемениться в одночасье, и для этого даже не нужно отправляться в путь, а достаточно горстки «настоящих революционеров», чтобы жизнь, мечты и надежды миллионов обратить в прах. Грянула Октябрьская революция, разметав и обезличив их всех. Но вот странно, никто из этих дочерей не воспользовался замечательной припиской в документе своего отца, гарантирующей гражданство всем его потомкам, никто не попытался спастись из пожарища Гражданской войны, никто не унаследовал сильного авантюрного характера деда, все остались дожидаться своего часа на том жертвеннике, в который превратилась новая Советская Россия.

Их дети выросли уже в другом обществе, где не принято было гордиться своей родословной, а лучше всего было не помнить ни роду, ни племени, а если что-то и помнить, то память свою держать на привязи. Те, кто выжил после Великой Отечественной, а это была только женская часть наследников Жана Луи, благоразумно сменили фамилию, а на подозрительные вопросы начальников отделов кадров при устройстве на работу: «Что-то внешность у вас какая-то нерусская», – научились, потупившись, отвечать недоуменным вопросом: «С чего это вы взяли, внешность как внешность», – понимая, что нельзя оставаться иностранцем в своем отечестве.

Перестройка зародила надежду уже в четвертом поколении потомков Жана Луи. Как же радовались они: Европа открыла нам объятья! Железный занавес наконец-то сорван!

– Да-да, – соглашалось старшее поколение, пережившее Отечественную войну и борьбу с космополитизмом, и тихонько задвигало документы Жана Луи как можно дальше в книжный шкаф. – Нет никаких документов, утеряны, сами понимаете, тридцать седьмой, репрессии, война, что же тут могло сохраниться?

А молодежь вздыхала о нереализованных возможностях, двигала вперед науку и тянула лямку, надеясь, что и в России жизнь теперь, после крушения СССР, наладится.

Тем временем родилось и вышло на жизненные просторы, как принято говорить в романах, следующее, пятое поколение наследников Жана Луи. Выросли они в свободном гражданском обществе, со школьной скамьи усвоив идею, что Россия – это Европа. Каково же было их разочарование, когда они столкнулись с реальностью.

– Нет, – сказал Евросоюз в лице посольских чиновников, – Россия – это Азия, а Европа – это Евросоюз. – И всем стало понятно, что железный занавес никуда не девался, а остался на том же самом месте, только задернули его поплотнее уже с другой стороны.

Вот тут-то и всплыли пожелтевшие документы Жана Луи, обещающие всем потомкам этого незадачливого господина швейцарское гражданство.

– Ничего не знаем, – ответило швейцарское посольство, – законы наши изменились, и кантональное право уступило свои полномочия центральной власти. Вот если бы ваша бабушка оформила швейцарское гражданство в семнадцатом году, то тогда можно было бы о чем-то говорить.

– Помилуйте, – взывали все мы к разуму швейцарских чиновников, – так была же революция, Гражданская война, репрессии, человек слова не мог сказать без опасения за жизнь своих близких, не то чтобы в Швейцарию поехать для оформления гражданства!

– Ничем не можем помочь! Закон есть закон, – вежливо ответили нам, – да и эмигрантов теперь много: и Сирия, и Турция, и Афганистан – все хотят быть швейцарцами.

Ну что на это ответить законному наследнику Жана Луи – швейцарского подданного, сохранившего для своих потомков бессмысленный документ, подтверждающий их право быть гражданами кантона Невшатель, входящего в Швейцарскую конфедерацию? Только одно: счастливо вам потерять свою идентичность, господа европейцы, потому как не устоять вам перед натиском молодых сил вами же растревоженного Востока, а наследников своих собственных граждан вы за людей не считаете. Исключением из этого европейского правила является, пожалуй, только Италия, которая предоставляет свое гражданство жителям всех латиноамериканских стран, если они могут представить какой-нибудь документ, подтверждающий, что их пращур был итальянцем. А потому бразильцы, аргентинцы, парагвайцы чувствуют себя в Италии дома, учат итальянский язык, поступают в итальянские вузы. А государство от притока этих молодых сил только расцветает. Так проявляется мудрость одних и самоуничтожающая осторожность других, но у нас есть время посмотреть на все это со стороны, пусть даже из-за Уральского хребта. Что нам Европа, наши русские корни и сильней, и крепче держатся за родную землю. Все так, только вот нашелся все же тот, кто через полтора столетия унаследовал любовь своего пращура к перемещениям в пространстве, тот, кого притягивает все неизвестное и недоступное, кто готов бороться и побеждать за все те четыре поколения, которые отделяют его от Жана Луи, и этот кто-то, увы, моя дочь.

Желание быть иностранкой вошло в нее вместе с итальянским языком и завладело в такой степени, что, несмотря на все препоны и преграды визовой политики, она уехала учиться в Италию, со страстью юности впитывая в себя не только живой и многогранный язык общения, но перенимая даже мимику и язык жестов – все то, что человек воспринимает от рождения и что всегда неизбежно отличает один народ от другого. Одного она только не может понять – что воспитанный русской культурой человек будет смотреть на окружающий его мир глазами русского человека и видеть его иначе, сквозь призму истории своего народа и своего рода, сквозь звучание православной молитвы, сопровождаемый благословением тех безвестных сельских священников, захороненных на забытых погостах во владимирской земле, которых в ее роду насчитывается десять поколений.

Нет, не могла она уехать без благословения своего рода, отрешившись от всего того, что создает наш жизненный фундамент, оставаясь незаметным для всех других. Но подтверждение своим предположениям я нашла неожиданно и не сразу.