Чертовски неправильный парень

А Кларк всегда получает то, что желает.

Даже меня.

Он скользнул рукой по моей спине и подождал, когда я сяду в лимузин, прежде чем последовать за мной.

Пока машина неслась по городским улицам, я незаметно наблюдала за ним, и во мне смешались совершенно разные эмоции. Было время, когда просто его присутствие было сродни явлению бога; когда я считала его героем, помогающим мне избежать тяжести требований Шепфилдов. Но сейчас, сидя с ним в этой машине…

Я несколько раз открывала рот и порывалась сказать об изменившей мою жизнь новости, которую получила утром.

Но я не могла издать ни звука.

Машина остановилась у Метрополитен-музея, тут же обрывая все мои печальные мысли. Здание величественно возвышалось над нами.

Кларк завершил звонок и обратил свое внимание на меня. Его глаза встретились с моими.

– Мы на месте, дорогая, – пробормотал он, словно я этого сама не заметила, и пробежался пальцами по моей щеке. Его тон был мягок, но все еще служил напоминанием, что есть кое-что, что меня гложет, помимо этого гламурного светского приема.

Его бизнес-партнеры и все самые важные люди этого города будут сегодня здесь. Еще одна ночь под маской той, кем я не являюсь.

Его глаза задержались на мне: он напряженно вглядывался в каждую деталь, каждый нюанс моего внешнего вида. Под этим пристальным взглядом я почувствовала себя уязвимой: моя неуверенность грозила всплыть на поверхность.

– Ты самая красивая девушка из всех, что я встречал в своей жизни, – наконец сказал он, когда закончил осматривать меня.

Но я не восприняла его слова так, как должна была.

Его водитель, Райан, открыл дверь, и Кларк тут же натянул на свое лицо маску с безупречной улыбкой, которую должен был увидеть и оценить каждый. В свете вспышек фотокамер папарацци, которые освещали это событие, он галантно протянул мне руку, чтобы помочь выбраться из машины. Его рука была теплой.

Всем своим видом он излучал уверенность и обаяние, когда вел меня к ступенькам музея.

Нас тут же ослепили сотни вспышек фотокамер, оглушил хор светских фотографов, выкрикивающих наши имена. Кларк осторожно двигал меня то в одну, то в другую сторону, следя за тем, чтобы фотографы запечатлели все наши лучшие ракурсы. Это все было похоже на отточенный до совершенства танец с игрой улыбок, элегантными позами, за которыми скрывались настоящие эмоции. Я натянуто улыбалась и смотрела на Кларка так, будто он был для меня всем, в то время как он умело управлял ходом спектакля.

Камеры ловили каждое наше движение: яркие вспышки превращали ночь в вихрь застывших моментов. С каждым щелчком затвора я чувствовала, как волна давления и вес надежд обрушиваются на меня. И как только Кларк завел меня внутрь, он покрепче сжал меня в своих руках, будто знал, что я хочу сбежать… Меня начало подташнивать.

Внутри музей значительно преобразился: сменил привычную для себя атмосферу тихого благоговения на напыщенность.

Мора превзошла себя.

К входной лестнице тянулись каскады цветов и струящиеся драпировки пурпурного и кремового цвета, словно величественные врата в царство роскоши. Атриум превратился в утонченный бальный зал, сияющий от блеска хрустальных люстр, что свисали с потолка подобно парящей звездной пыли. В коридорах, увешанных бархатными портьерами, звучала живая музыка, приглашая гостей кружиться в танце и вести беседы среди отголосков искусства. Академичность музея исчезла, уступив место живому, дышащему шедевру элегантности, созданной руками Моры.

Мы смешались с толпой, или лучше сказать, Кларк смешался с толпой. Я стояла рядом, будто приложение к нему. Рука Кларка все время непринужденно лежала на моей спине, его беседы были тягучей чередой выверенных и фальшивых слов. Он был настоящим королем этого мира, а вот я… нет.

Я поморщилась, когда услышала знакомый звонкий смех. Мора.

Я не называла своих приемных родителей мамой и папой за закрытыми дверями особняка. Только на публике.

Ее смех был странной смесью утонченности и превосходства и всегда заставлял меня внутренне содрогаться. Сделав глубокий вздох, я ждала, когда она подойдет к нам. Ужас пробежал по позвоночнику, словно капля пота.

И вот они, наконец, подошли. Томас и Мора Шепфилд.

Внешний вид Моры был безупречен, как и всегда, – ее утонченная красота притягивала взгляды, подобно тому, как песни сирен завлекают моряков. Просто смотря на нее, невозможно было определить ее возраст: где-то в диапазоне от двадцати до сорока, ни одна морщинка не портила ее лица. Ее белокурые волосы были идеально уложены: локон к локону. Ее черное платье было образцом высокой моды и подчеркивало фигуру в правильных местах.

На самом деле я была ужасно на нее похожа. Когда-то ночью я подслушала их разговор и выяснила, что именно наше внешнее сходство с ней стало причиной удочерения меня вместо младенца. Потому что любой, кто встретит их, непременно подумает, что я действительно их ребенок.

Я счастливица.

Томас, стоящий позади нее, был воплощением классической мужской харизмы и очарования. Его прекрасно скроенный смокинг идеально вписывался в атмосферу вечера, а седина на волосах добавляла элегантности образу. Его взгляд был нежен, что резко контрастировало с нравом Моры, которая хоть и относилась ко мне с теплотой, но глубоко к сердцу это чувство не подпускала.

Как только они подошли ко мне и Кларку, взгляд Моры тут же изучающе скользнул по моему телу, отчего ужас, сжимавший мои внутренности, только усилился. С тщательно выверенной улыбкой, она сказала:

– Блэйк… Как вижу, ты не воспользовалась услугами визажиста и стилиста по волосам, которых я тебе посоветовала.

Ее слова были пропитаны едва уловимым ядом. И замечание, которое для любого, кто мог бы услышать нас сейчас, звучало бы довольно безобидно, ударило по мне, словно кирпичом в лицо, боль от которого резко контрастировала с фасадом улыбок и смеха вокруг нас.

– Рада видеть тебя, мама, – холодно ответила я, в то время как Кларк успокаивающе провел пальцами по моей спине.

Она и Томас стали ворковать с Кларком, а он отвечал им такими же глупыми любезностями. Обычно я могу заставить себя слушать их столько, сколько нужно, но сегодня вечером звук их голосов был похож на муравьев, ползающих на моей коже.

– Я сейчас вернусь, – пробормотала я, выбираясь из хватки Кларка с вымученной улыбкой и игнорируя шок и разочарование на лице Моры от моей грубости.

Я повернулась, чтобы пойти в уборную. Мне просто нужна была минутка, всего минута, чтобы собраться с мыслями и залатать все дыры в броне своего самообладания. Я чувствовала их пронзительные взгляды, и это ужасное чувство дискомфорта только росло. То самое, которое говорило о моей неидеальности.

Каждому человеку.

Уборная каким-то образом блаженно пустовала, когда я вошла.

Сделав несколько глубоких вдохов, я встала перед зеркалом и попыталась взять себя в руки. Попыталась удержать все бушевавшие эмоции, надежно запертые в моей груди.

Я посмотрела в отражение в зеркале самоуничижительным взглядом. Я была моделью. Весь мир называл меня красивой. А я ненавидела абсолютно все в себе.

Волнистые светлые пряди обрамляли мое лицо, волосы, которыми восхищались другие, для меня были одним сплошным недостатком – пряди, которые, казалось, никогда не ложились должным образом, постоянно находились в беспорядке, полностью противоречили той идеальной картинке, которую ожидали от меня. Мои темно-голубые глаза отливали экзотичным, почти фиолетовым оттенком, но все, о чем я могла думать, – залегшие под ними темные круги, которые обезображивали кожу и служили напоминанием о бессонных ночах и тревожных днях.

Меня не устраивали и мои губы – слишком большие, как мне казалось, привлекавшие внимание, которое я не желала. Я ненавидела то, как они выглядят, когда я улыбаюсь, будто кричат о том, чтобы на них посмотрели. Маска, которую я ношу, выдавала мой дискомфорт. Мое отражение будто насмехалось надо мной: каждая деталь моей внешности угрожала моей уверенности, которую я изо всех сил старалась сохранить.

Когда я посмотрела на свое тело, я увидела неровности и угловатости, которые только усиливали мои недостатки. Шея, которая должна была излучать шарм, заставляла меня чувствовать себя обнаженной, голая кожа была свидетельством моей уязвимости.

Я потянула ткань на талии: все критические высказывания в голове слились в симфонию самоуничижения. Все во мне было неправильно: мои волосы, глаза, губы, тело, каждый аспект моей внешности был объектом для безжалостной критики. Неважно, как сильно я старалась, я не могла заткнуть хор критичных голосов, эхом разносящихся в моей голове.

Дверь туалета открылась, и Мишель, моя лучшая… заклятая подруга неторопливо вошла, источая уверенность, которой мне не хватало. Ее темно-каштановые волосы ниспадали гладкими волнами на плечи, карие глаза, похожие на глаза лани, блестели озорством, а губы были накрашены яркой красной помадой. Черное облегающее платье, в которое она была одета, идеально подчеркивало все ее формы, дерзкий разрез открывал столько, сколько нужно, чтобы произвести впечатление. Она двигалась с грацией, которая завораживала и очаровывала. Ее походка была воплощением уверенности в себе, что всегда привлекало к ней людей.

– Блэйк, – поздоровалась Мишель голосом, который сочетал в себе теплоту и сарказм. Такое могла проделывать только она.

Я оторвала взгляд от зеркала, встретилась с ней глазами, а в груди было дурное предчувствие.

– Привет, Мишель.

Она облокотилась о столешницу: ее глаза пробежались по мне с озорством.

– О, вау, Блэйк. Ты выглядишь… иначе.

Я глубоко вздохнула в ответ на ее комментарий, потому что для нее это было в порядке вещей, стараясь игнорировать ее слова, которые точно в цель ударили по моему и без того хрупкому состоянию.

– Это… приятно слышать, – саркастично ответила я. Рядом с Мишель проявлять слабость было нельзя. Она была подобна акуле, постоянно охотящейся на кровь.

И я была ее любимой целью еще с тех дней, когда мы жили в приюте. Ее удочерили друзья Шепфилдов, и я не смогла отделаться от нее, к счастью или к сожалению.

Ее красные губы изогнулись в лукавой улыбке, взглядом она буравила меня.

– Ну, я никогда не видела тебя с таким большим количеством косметики на лице раньше. Такое ощущение, что ты сегодня очень сильно стараешься произвести впечатление.

Ее хлесткие слова ощущались будто пощечина, и они вновь мысленно отправили меня по протоптанному мной пути самоуничижения. Я отвела взгляд, не в силах встретиться с ней глазами вновь, в то время как узел унижения затянулся на моей груди.

– И это платье… – продолжила Мишель елейным голосом. – Они прислали тебе не тот размер?

Я сжала кулаки: ногти впились в ладонь, мне пришлось приложить много усилий, чтобы справиться с растущим внутри меня чувством злости.

– Ты тоже выглядишь превосходно, Мишель, – процедила я, отходя от зеркала и проходя мимо нее.

Она расслабленно пожала плечами и перевела свой взгляд на идеально накрашенные ногти.

– Не будь такой. Я просто говорю вслух то, о чем все думают, Блэйк. Тебе нужен такой друг.

Сделав глубокий вдох, я наконец встретилась с ней глазами со смесью боли и разочарования, которые кипели на поверхности и которые я тщательно пыталась скрыть.

– Ты права.

Она победоносно взглянула на меня.

Она знала, на какие точки нажать, на какие комплексы указать. У нее все это прекрасно получалось.

Я развернулась к ней, но мое отражение в зеркале, казалось, поддерживало все, что она только что сказала.

Мишель отодвинулась от меня и начала щебетать что-то о мероприятии. Ее голос отдавался далеким эхом в ушах.

Она даже не заметила, как я вышла, стараясь сделать все, чтобы скрыть свои слабости. Я решительно вскинула голову выше и вновь встретилась лицом к лицу с этим гала-ужином.

Кларк удивленно поднял брови, когда я вновь появилась в толпе, и тихо спросил меня, все ли у меня хорошо. Я кивнула, позволила ему взять меня за локоть и повести к нашему столу в центре зала, – рассадка, которая не могла быть еще более давящей. Стол был накрыт белоснежной скатертью и сверкающей в свете люстр хрустальной посудой. Тарелки, на которых лежали тщательно подобранные деликатесы, были поданы, как только мы сели. Они выглядели как произведения искусства. Мягкие тени от свечей танцевали на лицах присутствующих, создавая чарующее волшебство над происходящим. Я даже не сомневалась, что еда будет восхитительной на вкус.

Если я, конечно, позволю себе по-настоящему насладиться ей. Чего я, естественно, не буду делать. Иначе никогда не перестану слышать уколы от Моры.

Когда у всех на столах оказались блюда, Мора поднялась на сцену для своего приветственного слова.

– Леди и джентльмены, уважаемые гости, – ее голос, пропитанный натренированной годами изысканностью, разнесся эхом по всему залу. – Сегодня мы собрались в этом месте не только для того, чтобы отпраздновать нашу дружбу, но и направить все наши силы и коллективную помощь на дело, которое занимает место в сердце каждого из нас, – поддержку детей из малообеспеченных семей. – Каждый ребенок, независимо от его прошлого, заслуживает шанс на светлое будущее, – продолжила она, добавив в голос мягкости для большего драматического эффекта. – Все наши благотворительные организации, помогающие им подниматься по социальной лестнице, – не просто проявление филантропии; это показатели эмпатии, которая объединяет нас как общество.

Я наблюдала за ней со своего места: мои глаза внимательно следили за каждым жестом и выражением лица, сопровождающим ее слова. Она говорила с флером искренности, каждая фраза тщательно вплеталась острой иголкой в полотно ее выступления. Внутренне я постоянно закатывала глаза на каждую банальность и каждую фальшивую и заученную эмоцию, что плескалась в потоке ее речи.

– Наслаждаясь сегодняшним вечером, давайте не забывать о лицах тех, кому наша щедрость приносит благо, – продолжила Мора, ее голос эмоционально поднялся. – Дети, которые мечтают, жаждут и заслуживают шанс освободиться от цепей жизненных обстоятельств, сковавших их.

Мой разум блуждал, а мысли кружились в вихре цинизма, когда я слушала витиеватый язык, маскирующий пустую реальность. Все это было ложью. Море и дела не было до детей из неблагополучных семей. Я своими глазами видела, как она уволила свою домработницу из-за того, что та забеременела. И я никогда не забуду, как она вылила кофе со льдом на мальчика, который попросил ее дать ему немного денег в Центральном парке.

Мора продолжала говорить себе что-то под нос, и когда она закончила, в зале поднялась волна аплодисментов. Присутствующие охотно втянулись в иллюзию, которую она умело соткала.

Как только аплодисменты стихли, Кларк тут же поднялся со своего места, держа бокал в руке. Он постучал по нему: чистый звук разрезал гул разговоров как боевой клич.

Я напряглась и нахмурилась. Произносить тосты публично – совсем на него не похоже. Кларк считал это ниже своего достоинства.

– Леди и джентльмены, – начал он уверенным голосом, который заставил каждого в этом зале обратить на него внимание. – Сегодняшний вечер – больше, чем просто праздник во имя благородного дела. Для меня это вечер празднования чего-то более личного, что очень круто изменит мою жизнь.

Я сидела, застыв от шока, мое дыхание сперло, голос Кларка окутал всех нас томительным ожиданием. Мой взгляд был прикован к нему, разум лихорадочно пытался понять, о чем он говорит.

Он повернулся ко мне: смотрел со всей нежностью, которой обычно не было в его глазах…

– Блэйк, с того момента, как мы познакомились, моя жизнь круто изменилась: настолько, насколько я даже не мог представить. Ты показала мне мир, в котором все имеет значение. Мир, который я никогда бы не познал без тебя. Ты всегда была моей опорой, музой и человеком, которому можно доверять.

Мое сердце бешено забилось в груди, весь серьезный посыл его слов пробил тело разрядом тока. Весь мир вокруг замылился, мой взгляд был направлен точно на фигуру Кларка, стоявшего передо мной.

– Поэтому, – его голос стал слегка дрожать, отзываясь болью внутри меня. – Не могу представить более идеального момента, чтобы задать тебе самый важный вопрос в жизни.

Он преклонил одно колено, небольшая коробочка, словно из ниоткуда, появилась в его руках. У меня перехватило дыхание. Мой разум пытался осознать все, что сейчас происходило. Мир закружился перед глазами: грядущие последствия его действий столкнулись с моим внутренним смятением.

– Ты выйдешь за меня?

Я взглянула на него, преклоняющего колено передо мной, и на одно мгновение возникло искушение сказать «да».

Так было бы намного проще.

Но потом мои мысли непроизвольно перенесли меня в ту жизнь, на которую он просил меня согласиться. Может быть, он полюбит меня. Может быть, он попытается сделать все, чтобы я была счастлива. Но эта жизнь привела бы только к одиночеству, тщательно скрываемому за маской величия. Я бы сломалась под тяжестью такой жизни.

Фальшивая улыбка была бы приклеена к моим губам. Навечно.

И я бы всегда была одинокой. Но я никогда не перестану стремиться к чему-то большему.

Пальцы сжались в кулак при виде кольца. Я знала, что этот холодный металл будет ощущаться как якорь, который тянет меня в море отчаяния.

– Прости меня, – слова слетели с моих губ шепотом, голос был полон сожаления.

Потому что он действительно был хорошим мужчиной. И я была полной идиоткой из-за того, что отказалась от его предложения.

– Что? – Выражение лица Кларка сменилось с уверенной надежды до… шока.

Я не знала, что скажу «нет» до этого самого момента. Я бы никогда даже не подумала об этом, если честно. Но я взяла себя в руки, встретилась с ним взглядом, в котором смешались боль и решительность.

– Я не могу стать твоей женой.

Слова зависли в воздухе: мое заявление разрушило магию, которая была создана в этом месте. Вздохи и шепот тут же возникли вокруг нас: шок от моего отказа эхом разнесся по залу, подобно раскату грома.

Не говоря ни слова, я встала из-за стола и уверенным шагом покинула комнату. Стук каблуков о мраморный пол был мелодией моего побега, отчаянного рывка к свободе, которая ожидала меня за пределами этих роскошных стен. Все великолепие этого вечера превратилось в размытое пятно, как только я вырвалась наружу. Прохладный ночной воздух приятно контрастировал с охватившим меня там удушьем.

С каждым шагом тяжесть моего решения становилась легче, шепот торжественного бала затих вдали, когда я приняла возможность другого будущего, где счастье…

Было возможно.

Глава 2

Ари

Кали-черт возьми-форния.

Я сощурился из-за яркого солнца и воодушевленно вздохнул в миллионный раз с того момента, как мой самолет коснулся земли.

Я стоял на парковке спортивной арены, просто рассматривая строения вокруг. Тренировка начнется через тридцать минут. У меня есть еще куча всякого разного дерьма, которое нужно выполнить перед тем, как я выйду на лед.

Вместо этого я решил немного отдохнуть и позвонить моему старому доброму другу Линкольну.

– Как там Земля обетованная? – протянул Линкольн в тот же момент, как взял трубку.

– Фу, у тебя слишком довольный и нахальный голос. У тебя только что был секс.

– Так точно, – ответил он голосом счастливого мудака, который на регулярной основе трахается со своей второй половинкой.

– Передай привет моей самой лучшей подруге, – фыркнул я, на что он насмешливо хмыкнул.

– Она не твоя лучшая подруга, – тут же огрызнулся он в ответ. – У Монро только один лучший друг, и это я.

Я заржал в голос, потому что он всегда так реагировал, когда мы говорили о Монро. Это совсем немного успокоило и помогло почувствовать себя лучше.

– Ты стоишь на парковке, не так ли? – сказал он.

– Ага.

– Предвкушаешь встречу с Сото?

– Ага.

На несколько секунд повисло молчание.

– Этот сезон будет решающим.

Я шумно сглотнул, засунув эмоции подальше, потому что сейчас совсем не то время. Не то время для сожалений по поводу того, что я бросил жизнь мечты, чтобы провести год в Калифорнии.

Чтобы завоевать девушку моей мечты.

Окей, это того стоило.

– Я собираюсь вывести Сото из себя, – сказал я вместо реагирования на последнюю сказанную Линкольном фразу. Все потому, что я должен был повторять про себя как мантру «взрослые девчонки не плачут» и все в этом духе.

– Покажи им всем!

– Один год, – сказал я.

– Один год, – ответил он. И после звонок закончился.

Теперь, когда я получил нужную мне сейчас мотивационную речь, можно было идти на тренировку.

Я направился к колоссальных размеров зданию передо мной. У Лос-Анджелеса явно было нечто, что он хотел компенсировать размерами…

По своему строению это было изящное и практичное здание с высокими колоннами прямо у входа. Они отражали солнечный свет и пульсирующую энергию этого города. Огромные окна, на которых были наклеены эмблемы команды, позволили мне украдкой взглянуть на то, что творилось внутри – на море голубых кресел, нетронутый лед, ожидающий, когда на него вступят коньки, ощущая предвкушение, которое может создавать только ревущая толпа.

В этот момент я почти явственно ощутил и услышал отдаленные восклицания и одобрительные возгласы, звук коньков, которые разрезают лед, и приятный тяжелый удар шайбы, попадающей точно в цель.

Я сделал глубокий вдох: пропитанный солью воздух смешался с отдаленным рокотом города.

И впервые в жизни мои пальцы стало покалывать от предвкушения. Вперед, парни.

Я неторопливо вошел в раздевалку «Кобр»: буйство красок атаковало мои глаза. Все это было похоже на модную катастрофу в цирке. Серьезно, кто решил, что фиолетовый и желтый – это идеальнейшее и мощнейшее сочетание цветов? Мой внутренний модный критик объявил забастовку прямо здесь и сейчас.

Но я вынужден был неохотно признать, что это место не было похоже на свалку. Двери шкафчиков блестели так, будто они проходили кастинг для рекламы зубной пасты, а весь инвентарь расставлен настолько аккуратно, что, бьюсь об заклад, один из сотрудников точно страдает какой-то супертяжелой формой ОКР.

Пока восторженный голос кого-то из администрации бубнил рядом со мной что-то об истории команды, мой разум решил ненадолго отключиться и немного отдохнуть. Мои ноги, тем не менее, жили сами по себе и вели меня вдоль стройных рядов шкафчиков, будто знали что-то, чего не знаю я. Может быть, они думали, что где-то, в самом конце линии развешанных хоккейных игровых маек, находится спрятанный драгоценный сундук с закусками.

Я краем уха улавливал обрывки речи человека из администрации о динамике команды и следующем сезоне. Да, да, синергия, химия, бла-бла. Мой мозг обдумывал более важные вопросы вроде того, как так получилось, что я вообще оказался в этой гребаной раздевалке. Но вот он я, здесь, окруженный запахом потных яиц и дезинфицирующего средства.

А еще здесь, черт возьми, был он.

Когда я повернул за угол, Джон Сото стоял, прислонившись спиной к одному из шкафчиков. Он был моим особенным соперником или, как я любил его называть, олицетворением фразы «день отвратительно лежащих волос», выглядящий как бородавка на чей-то левой ягодице.

Не на моей левой ягодице, конечно же. У меня там все просто идеально. Но на чьей-то…

– Вам что-нибудь нужно перед тренировкой, мистер Ланкастер? – работник администрации закончил свое разглагольствование, пялясь на меня с такой надеждой, как будто я дам ему чаевые за один из самых нудных рассказов в моей взрослой жизни.

Может быть, он принимает пластинки жевательной резинки. В конце концов, это сработало у Кевина Маккалистера в фильме «Один дома 2».

– Мило с твоей стороны осчастливить нас своим присутствием, Ланкастер, –  протянул Сото, отвлекая меня от мыслей о чаевых в виде жевательной резинки и переводя внимание на свое уродливое лицо.

Сделка по моему переходу только недавно завершилась, поэтому большую часть предсезонных тренировок я пропустил. Но к черту все эти мелочи.

Надеюсь, Лайла знает, как готовить печенье, потому что я точно заслужу несколько полных противней с ними к концу года – за все мои жертвы.

Блэйк, не Лайла – я должен помнить ее нынешнее имя.

Сото усмехнулся, временно отвлекая меня от мыслей о моей второй половинке. Я театрально поежился от отвращения, глядя ему прямо в глаза.

Рыжие волосы, которые, вероятно, можно было увидеть прямо из космоса, нос, который, казалось, был создан Пикассо во время его увлечения абстракционизмом, и глаза, которые были более водянисто-зелеными, чем детский бассейн в летнем лагере, – Сото был ходячим примером генетических неудач.