скачать книгу бесплатно
Дорога к дому
Игорь Рыжков
Переступив порог своего дома – однажды мы все вернемся обратно, только, и дом может оказаться другим, и ты сам, и тот, кого ты держишь за руку.
Игорь Рыжков
Дорога к дому
Я проснулся от какого-то странного ощущения безысходности, подавленности. Казалось, что я потерял что-то очень важное и никак не могу найти. Я пошевелил руками. Повернулся на бок. Провел ладонью по лицу, пытаясь стереть испарину. С удивлением посмотрел на ладонь. Она была выпачкана кровью. Старой свернувшейся бурой кровью. Мелким крошевом из моей плоти. Фибрин и тромбоциты. Система регенерации работала, наверное, неплохо. Она закупорила рану быстрее, чем я успел истечь кровью. Я сел на постели. Посмотрел на смятую, всю в рыжих пятнах подушку и пытался вспомнить, где так сильно поранился. Но не смог. Какие-то жуткие образы плыли перед глазами, похожие на ночной кошмар.
Тяжело встав, я добрался до ванной комнаты. Включил холодную воду и забрался под душ.Десять, девять, восемь, семь. Я мысленно отсчитывал секунды. Переохлаждаться было нельзя. Один, ноль Я выбрался из-под душа и растерся жестким вафельным полотенцем. Кожа покраснела, и на ней стали хорошо заметны белесые рубцы. Один на груди от левой ключицы и почти до тазобедренного сустава правой ноги. И один на спине. От левой лопатки и до ягодицы. Я подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Бр-р-р-р-р-р… Не брился, наверное, дня три-четыре. Я взял помазок, выдавил на него немного крема для бритья и намылил свою помятую физиономию. Поменял кассету в станке и тщательно выбрился. Рана на щеке, протянувшаяся узкой полосой от правого виска через подбородок и горло к ключице, почти не беспокоила. Она затянулась, и теперь ее выдавал только ярко-красный рубец, который через месяц станет таким же белесым, как и старые раны на груди.
В желудке было пусто. Жутко хотелось есть. Я прошел в спальню, надел старые вытертые джинсы и ковбойку. Добрался до кухни и открыл холодильник. Минуту спустя классический завтрак уже шкворчал на сковородке. Две сосиски, немного лука и три куриных яйца. И все это запить кофе с молоком. Я достал из пачки сигарету и сладко затянулся. Пустил облако сизого дыма в потолок и задумался. Наверное, я опять был там. Если бы такие раны я получил в этом мире, то вряд ли последствия были бы столь малозначительны.
Серый столбик пепла, нагоревший на сигарете, упал в тарелку с остатками завтрака. Ужасно болела голова. Я выдвинул ящик стола и нашарил начатую пачку цитрамона. Выдавил из бумажной упаковки две таблетки и, кривясь, разжевал их. Ужасный вкус. Запил лекарство остатками кофе и закурил снова.
Рано или поздно мне придется вернуться. И поэтому мне было страшно. Преодоление страха требовало некоторого времени. Нужно было просто собраться и немного подумать. Я долил воды в чайник и включил его в розетку. Он закипел быстро. Еще одна чашка кофе, и я иду. Я мысленно выругался. Слишком частые Перевоплощения отнимали уйму сил, и со временем я начинал понимать, что эти Перевоплощения не бесконечны. Настанет день, который поставит меня перед выбором. Выбором окончательным. Наверное, я боялся именно этого. Я просто не знал, какое из Перевоплощений будет последним.
Прошел, наверное, час. Я выкурил уже четыре сигареты, и маленькая семиметровая кухонька под завязку наполнилась сизым табачным дымом.
Я поднялся, подошел к окну и открыл форточку. Шестой этаж. Внизу плотным потоком неслись автомобили. В каждом из них сидели люди. У каждого из них была куча проблем. Они спешили решить их, и поэтому торопились.
У меня было тоже множество проблем: нужно было заплатить за квартиру, телефон. Кредиторы, у которых я когда-то занимал деньги, тоже стали беспокоить, сомневаясь в моей платежеспособности.
Наверное, два года назад я допустил ошибку, решив, что пройдя Врата, я сумею вернуться, когда захочу. Тогда я просто не знал, что тот шаг, который был сделан с такой легкостью, столь разительно изменит жизнь. К Перевоплощениям привыкаешь как к сильному наркотику. Отказаться от новых очень трудно. И сейчас я уже, наверное, не смогу сказать, кто я на самом деле и кем буду через час.
Все-таки через полтора. Я займу у этой весны за окном еще полчаса. Постою и посмотрю на бесконечную череду автомобилей. На остовы деревьев, которые через пару недель должны будут окутаться светло-зеленой дымкой молодой листвы.
Я взял из пачки последнюю сигарету и снова закурил. Прислонился к холодному стеклу горячим лбом, голова все еще болела. Стоял и ждал. Ждал, когда пузатый будильник на подоконнике наконец дотащит минутную стрелку до получасовой отметки.
Минута… десять секунд… пять… три… Я нажал на кнопку будильника за миг до того, как он взорвался бы звонкой неудержимой трелью, в который раз прогоняя меня в преисподнюю.
Нужно идти. Я оторвался от стекла. Выбросил в открытое окно раздавленный фильтр от сигареты, развернулся, и, глубоко засунув руки в карманы, затопал к двери в свой кабинет. Дверь открылась от легкого толчка плечом. Я вошел в полутемную небольшую комнату и, не включая свет, опустился в глубокое кресло перед системой входа. Пальцы привычно легли на кнопки управления. По монитору побежали виденные, наверное, уже несколько тысяч раз строки: параметры– норма, подключенные устройства – норма, загрузка системы – норма, соединение – норма.
– Поехали… – усмехнулся я, и замер в ожидании.
Система настраивала коридор, и высокий свист несущей частоты уже давно перестал раздражать меня. Полуметровый овал в рамочке из свитых в радужные жгутики искорок возник через пять секунд после настройки коридора. Его полупрозрачная голубовато-серая поверхность напоминала водную гладь. Сквозь нее просматривалось так же неясно размытое и преломленное дно, и также, как от невидимого сквозняка, бежала крупная ровная рябь.
– Ну что же… придется искупаться.
Я протянул руку и приложил ладонь к серо-голубой поверхности. От моего прикосновения быстро-быстро в стороны разбежались маленькие шустрые волны. Они отразились от радужной рамочки, вернулись снова и, смешиваясь и отражаясь вновь, превратились в маленькую кольчужку, состоящую из сотен подвижно, но бесконечно прочно спаянных колечек.
Несмотря на свою податливость, Врата были непреодолимы, если желающий пройти их не имел Ключа. У меня был Ключ. Маленькое золотое колечко на мизинце. Едва заметное – паутинка. Я ждал. Спустя некоторое время Врата признали меня своим, и колечки кольчуги-стены, начиная с того места, к которому был приложен Ключ, осыпались с тихим мелодичным звоном. Врата открылись. Я привстал с кресла, нагнулся и сделал шаг.
Привычно сдавило грудь. Заполоскало в глазах разноцветными полотнищами. Вдоль спины скатился ледяной ком озноба. Страх привычно собрался в основании шеи, протиснулся в глотку и попытался вырваться сдавленным стоном.
– Черт! Как больно!
При проходе мне всегда было больно. Я удирал из реального мира. Убегал. Спасался. Именно поэтому закрепилось в ощущениях это тягучее, липкое, где-то под ребрами, неутолимое чувство черного провала за спиной и невозможности обернуться, встретить его лицом и противостоять. Попытаться противостоять. Бороться и… И не победить.
Победа не всегда преодоление. Если для того, чтобы выстоять, нужно повернуться, и ты этого не можешь. Нет сил. То, может быть, стоит попробовать поменять точку отсчета? Изменить начало координат? Отступить от привычной шкалы ценностей? Если нечем дышать, то, может быть, стоит попробовать научиться обходиться без воздуха? Если нет сил идти, то, может быть, стоит попробовать взмахнуть… крыльями и взлететь?
Я привычно затаил дыхание. Паническое желание вдохнуть, придавленное волей, проходит. Я на самом деле не нуждаюсь сейчас в воздухе. Это мое тело. Тело человека желает провентилировать легкие. Или то, что осталось от человека. Как трудно осознать, кто я сейчас. Я закрыл глаза. Видеть здесь тоже непросто. И не видеть тоже. Закрыть глаза – не значит погрузиться во тьму. Это значит ограничить восприятие. Это значит принять для себя нечто привычное. Привычное из мира реального. «Закрыть глаза»– приказ. Я приказал. Приказал потому, что стало невыносимо… Стало невыносимо себя жаль. И за жалостью тоска. За тоской ярость. Это тоже неизбежные мои спутники прохода через Врата. Скоро будет легче. Я падаю в них, в этот омут, все глубже и уже не сопротивляюсь падению. Скоро будет легче. Это как молитва. Как заклинание. «Скоро будет легче…Скоро…»
Кому-то легко изначально. Каждый проходит Врата по-своему. Закрепляется первое впечатление. Первые ощущения прохода. Если новообращенный лезет в эту серую муть из чистого любопытства, сгорая от вожделения, от предощущения новых незабываемых ощущений, то он их и получает. Наркотическое опьянение, оргазм не идут ни в какое сравнение с тем, что испытывает новичок, проходя Врата. Кто-то от этих ощущений сходит с ума. Кто-то приспосабливается. Мне больно, и я уже привык, что мне больно. По крайней мере, я застрахован от сумасшествия. Если тебе больно, значит ты еще жив. Меня затрясло. Это смех. Дикий истерический смех. Такое бывает, когда идешь через грязную улицу в парадном костюме и в лаковых туфлях, боясь опоздать на званый ужин, и вдруг проваливаешься в зловонную лужу по щиколотку. Все! Ты опоздал! Ты грязен как черт и все, что ты себе придумал, летит в тартарары. И вдруг становится легко. Ты свободен от обязательств. Тебя перестают мучить угрызения совести. У тебя есть достойное оправдание. Есть причина не делать того, что ты не хочешь. Ты смеешься, и прохожие крутят пальцем у виска, проходя мимо. Сколько лиц у свободы? Свобода от обязательств. Свобода от общества. Свобода от совести. От чего на этот раз?
Мир снова взорвался сполохами. Замельтешил цветным зигзагом, выстроился в зыбкий, искрящийся серебром, широкий – не дотянуться до стен – коридор. Все! Я прошел. Мысленно утираю со лба пот. Немного напрягаюсь. Стены откликаются, тянутся ко мне, ломают в отражениях оскаленную дикой гримасой физиономию.
– Так, теперь в плюс.
Лица в отражениях мельчают, дробятся, их становится все больше, уже тысячи, десятки тысяч. Коридор постепенно превратился в пузырь, и не видно ни входа, не выхода.
– Теперь можно двигаться дальше.
Я расслабился. Набросил на мир тень. Он живет по своим законам. Если пропадает воздействие, разумеется, он вернется к первоначальному состоянию. Как, например, сейчас. Коридор вязко заколыхался и стал тем, чем был секунду спустя после того, как я, разорванный на электрические импульсы Вратами, собрался здесь воедино, отражениями в отражениях. Бесконечными, податливыми, чуткими. Я побаловался ими еще немного, вытягивая, скручивая в спирали, утаптывая в блин. Я отдыхал, но это не могло продолжаться вечно. Это словно застрять в чистилище. Словно войти в дверь и остаться в прихожей. Нужно было двигаться дальше. Сейчас мне необходимо заполучить тело. Тело могло дать только Зеркало. Какое, в общем, не важно. В этом мире было множество Зеркал. Больших и малых. Каждое имело свое название. Каждое имело свои особенности и свой характер. Мне необходимо было Зеркало, которое называлось Викендом. Кто и когда придумал ему такое странное название, не особенно волновало меня. У меня были свои проблемы, и мне нужно было решать их. Проблемы, которые я принес из мира реального и создал себе в мире этом,«не-реальном». А что реально? Что не реально? Кто мне скажет? Если боль настоящая? Если невозможно дышать от обиды? Если… Если… Если… Тогда, тысячу лет назад, я не знал, что однажды отразившись в нем и обретя тело, я буду вынужден прожить в «этом» реальном мире целую громадную, полную боли, радости и страха жизнь. Теперь я это знал, и поэтому спешил. Мне нужна была плоть. Новая, какая угодно, но плоть.
Движение далось легко, и колышащиеся, вытягивающиеся, смеющиеся рожи поползли назад, все быстрее и быстрее. Здесь поворот – это я помнил. Дорога, которой проходишь сотни раз, уже не нуждается в ориентирах, просто помнишь – это здесь.
Передо мной закружилась воронка, продавливая стену, вытягиваясь в новую кишку, отросток, создавая новый коридор из тех же самых отражений, лиц, улыбок и гримас.
Нужно спешить, и это я помнил тоже. Даже не помнил. Это вбито коваными гвоздями в саму мою суть. Нельзя смотреть в глаза отражениям. Нельзя заговаривать с ними. Нельзя прикасаться к ним. Нельзя. Каждое из них – ты сам. В радости, гневе, страхе. И единственное, что удерживает тебя здесь – это воля. Осознание себя самого как личности. Стоит расслабиться, заиграться, засмотреться – и ты развеешься в серебряную пыль, расколешься на кусочки и вывалишься, хрипя и блюя желчью, у себя в квартире перед мертвенно мерцающими Вратами.
Я влез в узкий проход нового ответвления и небольшим волевым усилием расширил его. Клаустрофобия – еще один бонус, которым приходится оплачивать собственное присутствие здесь. Привычка к огромным пространствам, возможность влиять на них, пусть и в ограниченной степени, приводит к тому, что забываешь о существовании малых объемов, тесных кабинок лифтов, крохотных кухонь, лестничных клеток, на которых невозможно развернуться, пронося гроб. Слава богу, мне не пришлось проверять это на практике, но те, кто не избежал столь печальной участи и хоронил близких, наверное, не станут врать.
Я двигался вперед размеренно и неторопливо. Словно стайер, решивший вдруг вместо преодоления обычной марафонской дистанции обогнуть земной шар.
Стены коридора рваным, расшитым блестками полотном текли назад. Нужно было совершить еще пару поворотов, пробить еще две дыры, и я сделал это на полном автомате, за исключением того, что не стал протискиваться в воронку сразу после того, как она открывала свой жадный зев. Если ее закрутить быстрее, то проход будет шире, и можно не касаться этих смеющихся рож, пролезая внутрь.
Серебро и чернь, лазурь и индиго коридора постепенно менялись на золотые краски, стены мутнели, и я облегченно вздохнул, когда они перестали демонстрировать мои отражения. Это явные признаки того, что я не ошибся. Викенд был золотым, или, по крайней мере, я воспринимал его в красках именно так. Золото и серый бархат. Пространство вокруг узнаваемо изменилось, я повис в центре золотой сферы, медленно кружившейся, текущей, живой. Расчерченной сотнями тонких радиальных линий, изломанных разновысокими частыми зубцами, разрывами, узлами – сростами. Я всмотрелся в них. Никого из тех, кого я знал, в Зеркале не было. Но сейчас это не важно. Нужно подключаться к тем, кто есть. Не до изысков. Я метнулся вперед, впечатываясь в стену. Она мягко приняла меня. Потянула в сторону, разматывая в такую же, как сотни других, шепчущую радиальную нить. В вязкую тишину стали пробиваться звуки, пока неясные, едва различимые отдельные слова, простые, ничего не значащие фразы, белый шум: «А у нас тепло… лето… и купаться хочется – жуть»,– шелестел чей-то высокий, то ли детский, то ли женский голос.
– А у нас мороз в двадцать градусов, холодно. На улицу носа не высунешь, – басисто отвечал с задумчивыми паузами мужской.
– Ой! Новенький! Кто ты? – пропели два высоких голоска в унисон.
Это вопрос ко мне. Новенький, надо же. Да, я получил Ключ, когда вы все еще под стол пешком… Поднявшееся откуда-то из глубины веселое возбуждение пропало разом. Навалилась грусть. Нужно было назвать себя, и от того, что я произнесу, в этот раз зависит то, кем я стану. Но мне уже все равно. Или почти все равно. Старый фокус самый верный. Цедя фразу, произнес привычное:«Мы одной крови…» Произнес и замер. Необходимо дождаться завершения полного оборота сферы. За это время Двеллерами Зеркала будет расшифрован посыл и сформирована личина. Данные о ней будут переданы в нить, которой я, по сути, сейчас и являюсь. Я видел, как это выглядит со стороны. Очень похоже на наглядную демонстрацию амплитудно-частотной модуляции. Изломы, разрывы, зубцы меняют порядок, рисунок. Он приобретает что-то новое, но неуловимо узнаваемое остается. Приобретая опыт, по рисунку модуляции можно не только идентифицировать Гостя, но и определить его суть. Кто он на самом деле: просто Гость, Метаморф, Оборотень. Я не пытался это делать сейчас. Не было никакого желания выяснять «ху из ху» на этом Зеркале. Я ждал собственного метаморфоза и знал, что его признаки распознаю сразу. Личина – не просто оболочка. Она изначально принадлежит какому-то из уже существующих либо вновь создаваемых миров. Приобретая новую плоть, я неизбежно окажусь в той реальности, частью которой она является. У кого-то все происходит очень быстро. Без перехода, словно шагаешь в открывшуюся внезапно дверь. У меня всегда с какими-то странными вывертами. Мой переход – это, как правило, трансформация. Зеркало начнет изменяться само, приобретая признаки нового мира, метаморфоз плоти начнется чуточку позже.
Баммм… – этот звук указывает на завершение оборота сферы Зеркала. Словно тебя предупреждают: заказанное блюдо готово. Хорошо. Отведаем. Я напрягся. Предощущение боли в который раз стягивает все существо судорогой. Нельзя сопротивляться – будет тяжелей. Открыться. Распахнуться настежь. Принять воздействие. Вот так. Началось…
Дно сферы стало вспучиваться, вдавливаясь внутрь, образуя некое подобие земной тверди. Свод поднялся, растаял, наливаясь голубизной, подернулся легкими перистыми облаками. Я вывалился из переставшей быть осязаемой стены и аморфным, еще не обретшим формы комом стал проваливаться вниз, падать на все убегающую от меня, расширяющуюся, обрастающую лесами, горами, реками и болотами Землю, все-таки Землю.
– А-а-а-а-а… – Я уже мог кричать от страха, мог неосознанно размахивать чем-то, напоминающим конечности, пытаясь остановить падение, мог погибнуть и, не завершив метаморфоз, вернуться к Зеркалу, мог шлепнуться в болото под плотным сводом вечнозеленых древних растений. Что, собственно, и сделал. Падение с высоты, как мне показалось, нескольких сотен метров, даже в грязь, не может пройти бесследно. Гулкий удар в брюхо – и дыхание остановилось, клацнули челюсти, и в глазах рассыпался целый фейерверк разноцветных искр, боль полоснула кипятком по внутренностям и навалилась сторожкой, чуткой тишиной бессознательного состояния.
Сколько времени пришлось проваляться трупом, я не знал. Возможность чувствовать приходила постепенно. Я лежал, как я понял, в топкой теплой жиже. Какая-то мерзость ползала по спине и щекотала почти незащищенные стыки шкуры и огромных костяных пластин, напоминающих короткие римские мечи. Я попытался вспомнить, как проходил коридор и наконец добрался до Зеркала. Интересные ощущения. Я усмехнулся. Мне определенно нравилось быть кем-то больше, чем быть самим собой. В коридоре ты не имеешь ни имени, ни звания, ни тела. Ты похож на чистый разум, который может видеть, воспринимать и осознавать, но не имеет возможности влиять на тот мир, в котором он находится. Стены коридора проницаемы для обычного волевого усилия, и не составляет труда изменить направление и двигаться по любому из цепочек отражений. Да. Коридор скорее похож на гибкий, изменчивый, живой лабиринт, состоящий из кусочков разбитого стекла. Они блестящи и ярки. В них бьется пойманное случайными лучиками солнце. Ты двигаешься внутри этой вселенной и над нею. Ты не можешь быть везде одновременно. Но ты можешь за долю секунды переместиться туда, куда тебе будет угодно. Главное, чтобы ты знал, где ты хочешь оказаться в следующую секунду.
На этот раз все прошло не столь просто и буднично, как это обычно бывает. Было по-настоящему больно. Обрастать новой броней оказалось совсем нелегко. Легко меняли тела Метаморфы. Они обладали почти неограниченным ресурсом Перевоплощений, но их тела были неустойчивы. От малейшего воздействия Метаморфы теряли свою телесность, которую и телесностью-то, в общем, нельзя было назвать, скорее, они обладали возможностью всего-навсего казаться, но не быть. Я не был Метаморфом. У меня ограниченный запас Перевоплощений, и каждое последующее давалось мне все тяжелей.
Зуд на спине становился невыносимым. Какие-то мелкие твари с острыми как иглы зубами пытались добраться до плоти, отчаянно кусая стыки панциря и пластин. «Еще не хватало в самом начале Перевоплощения быть съеденным какими-то дилетантами из новообращенных», – подумал я и тяжело заворочался в грязи. Это помогло. Дважды перевернувшись с боку на бок, я, похоже, передавил этихползучек. «Да и черт с ними»– пронеслось в голове,– «ничего страшного». Пока им легко перевоплощаться, попробуют еще раз.
Я открыл глаза. Папоротники. Невероятных размеров, с толстенными стволами, выстреливались из болотной жижи и перли с несгибаемой настойчивостью, как секвойи, вверх к солнцу. Им тоже очень хотелось жить. В воздухе было много углекислоты, и им было из чего синтезировать крахмал. Жаркий и влажный климат был как нельзя более для них благоприятен, но, когда слишком много желающих жить рядом, неизбежно вспыхивает война. Если не за клочок земли или воздуха, то за лучик солнца. Энергия. Без нее невозможен ни синтез крахмала, ни синтез белка, ни полеты в космос.
Хвощи были не так высоки, но их ветвистые метелки более темного цвета достаточно ловко ловили остатки света, который протискивался сквозь кроны папоротников и совсем угасал, достигнув коричневого болотистого дна доисторических джунглей. Внизу были сумерки. Сумерки зеленого цвета, которые очень походили на те, которые я видел, когда я был красавцем-афалиной, океанским дельфином, и жрал всякую водоплавающую гадость.
Засосало под ложечкой. Сколько же я лежу здесь? Час? Два? Пять? Земля вращалась довольно быстро, и я пока не привык еще к новому времени. Голод становился все более ощутимым. Пасть наполнилась тягучей слюной. Мое огромное тело весом в шестнадцать с половиной тонн просило энергии. Энергии, которую высасывали из жаркого солнышка наверху папоротники-переростки. Я с тоской вспомнил о сосиске, которую недоел, уходя в Веб. Опять новая диета. Это было хуже всего. Я с трудом привыкал к рациону, которым должны были питаться зверюги, в которых нас с неумолимым упорством запихивали эти психопаты – Двеллеры.
Перед тем как отразиться в Зеркале, ты сам выбираешь себе личину. Но не всегда удается удержать ее. Часто энергетика Двеллеров, сформированная каким-то жутким предубеждением, превращает тебя в монстра, которым ты вовсе не собирался становиться. Но так происходит. Законы этого мира столь же неумолимы и значимы, как законы любого из миров.
«Сволочи»,– озлобленно подумал я.– «Вам бы побывать в моей шкуре хотя бы разок, вы бы потом не смеялись над тем, что мы, Оборотни, глотаем обычную картошку после возвращения почти не прожевывая». Я ругал Двеллеров, хотя не видел еще ни одного из них. Может быть, их не было вовсе. О них ходили легенды, много легенд, но никто мне еще не сказал, кто они – Двеллеры – и откуда они берутся. Они управляли Зеркалами, и их психогенные поля, многократно усиленные необычными свойствами Сети, включали механизм Перевоплощений. Разумеется, если он вообще был. У меня он был.
В сеть попадаешь весь, до последней запятой, до самого мелкого штриха в хромосомах, до мозолей на пятке и родинки на носу. Сюда нельзя попасть наполовину. Способы формирования личины весьма схожи с обыкновенной биохимической генетикой и биологией, но только усиленной и ускоренной возможностями сети в миллионы раз. Нет необходимости возиться с пробирками и колбами, дожидаться деления клеток и образования необходимого генотипа. Все гораздо проще и одновременно сложней. Любой, кто приходит сюда, приносит то, что заложила в него природа, и отступить уже невозможно. Ты тот, кто ты есть, и другого выбора не существует. Моя генная, можно назвать и так, структура оказалась открытой, перепрограммируемой, доступной к воздействию психогенных полей, и именно поэтому, пройдя Врата в первый раз, я уже не мог отказаться от того, чтобы пройти их снова. Хотя многие считают, что в большей степени важно не то, что у тебя в клеточных ядрах, а в сердце. Условное понятие души здесь приобретает вполне материальный смысл. Есть некоторые закономерности, которые связывают типы метаморфоза с психологическим рисунком Гостя. Однолюбы всегда Оборотни, и по-другому не может быть. Хотя, обратной зависимости нет. Не всякий Оборотень – однолюб. А Гости… А Гости– они просто Гости. Каждый новообращенный был им до первого метаморфоза. Если он происходит вообще. Гости, по сути, не могут, не умеют, не имеют возможности принимать личину. Это их плюс, это их минус. Они защищены от всего того страшного, тяжелого, больного, что несет с собой способность к трансформации, но они и лишены непередаваемых, прекрасных ощущений, которые испытывает Оборотень, принимая личину, исследуя новый удивительный, бесконечно прекрасный мир.
Есть еще Метаморфы. Они не перестраиваются полностью. Их реакция на воздействие Зеркал почти мгновенна. Они принимают предложенную личину сразу, но глубинного Перевоплощения не достигают. Меняется только оболочка, и поэтому Метаморфы могут принять не всякую личину. Метаморф может стать водоплавающим организмом, но никогда не научится дышать жабрами. Может стать птицей, но полет будет для него мучением. Этот мир наш. По-настоящему в нем живем только мы. Платим за это, и платим дорого.
Может быть, я завидую метаморфам, но все-таки не люблю их. Для них Веб всего лишь игра. Взаимное влияние психики и физиологии Метаморфа и Веба исчезающе мало. Миры не оказывают сколь бы то ни было сильного воздействия на Метаморфа, и сам Метаморф, как бы сильно он ни хотел, не в состоянии оказывать значительное влияние на них. Метаморфы– те же Гости. Туристы. Они приходят и уходят. Легко расставаясь с телами, легко превращаясь и трансформируясь. Исчезая так же быстро, как и появились. Я не Метаморф. Я – Оборотень, и каждое мое Перевоплощение, каждая новая личина меняет не только мою психику, но и физиологию, и влияние личины на то, что возвращается в реальный мир более чем значимо.
Я вспомнил выпачканную кровью подушку и внутренне содрогнулся. И тем неменее от человека в нас все-таки кое-что оставалось, так или иначе мы не целиком копируем милых зверюшек, в которых трансформируемся.
«Милых»– от этой мысли моя пасть скривилась, обнажив частокол тупых зубов, в гримасе, которую бы только идиот назвал улыбкой. Но это была улыбка. Я улыбался. Мне почему-то было весело. Я попытался встать на свои толстенные ноги. Получилось не сразу. Они дрожали и никак не хотели удерживать мое тело. Через несколько минут борьбы с весом я все-таки привстал на колени и потом с уханьем укрепился на всех четырех огромных лапищах. Все-таки это было грандиозно. Шея, хоть и была не очень толстой и содержала просто невероятное количество позвонков, не давала разглядеть себя со всех сторон.
Несмотря на принудительность Перевоплощения, я почти себе нравился. Буро-зеленое, выпачканное в грязи, закованное в практически непробиваемые латы тело. Огромные, похожие на мечи костяные пластины. Длинный могучий хвост, гораздо более гибкий и сильный, чем шея, утыканный трехметровыми саблями-шипами. Я пошевелил хвостом. Он дернулся из стороны в сторону, поднимая волны бурой жижи. Класс!!! Мне нравился мой хвост. Я приподнял зад, благо ноги в крестце были более сильными и высокими, и махнул из стороны в сторону своим смертоносным оружием. Он со свистом срезал несколько толстых стволов, и они рухнули, подняв вокруг маленькие грязевые фонтанчики. Здорово!!! Я нравился себе все больше. Если бы не дрожь в коленях, которая должна была скоро пройти, я бы, наверное, немедленно побежал искать Врата, для того чтобы покрасоваться перед теми, кто еще топчется у входа и не решается сделать последний шаг. Помахал бы хвостом. Поерошил бы колючую щетинку на спине. Продемонстрировал бы все прелести Перевоплощения, но я увлекся. Мой желудок травоядного все настоятельнее требовал клетчатки с малой толикой крахмала.
Я посмотрел по сторонам. Вершинка одного из упавших папоротников, который я мастерски срезал хвостом, показалась мне весьма аппетитной. «Бред… сосиска в тысячу раз лучше»,– подумал я, но потянулся к светло-зеленым стрелочкам листьев и захрумкал ими с превеликим удовольствием. «А ничего»,– пронеслось в голове. – «Кажется, с голоду я здесь не умру…» В голове?… На моей зубастой роже, наверное, снова появилась гримаса, которую с некоторым натягом можно было принять за улыбку. Я даже толком не знал, где у меня то, что думает. У моей породы было три нервных узла – мозга. Один в небольшой, но весьма уютной черепной коробке, второй поближе к крестцу, и третий в огромных полостях костей таза. Для того, чтобы таскать на себе такое орудие как мой хвост, у меня должна была быть задница весьма солидных размеров. Ну а где же прятать самое ценное, как не в самом защищенном месте? Думать задом? Мне и это понравилось тоже. Пока я думал тем, чему положено думать, голова не спеша объела одно деревце, затем другое и затем, смачно рыгнув, потянулась к третьему. «Э-э-э-э, братец. Это уже перебор. Пора и на разведку. Обжираться будем потом».
Я пошевелил хвостом, поприседал на лапах, плюхаясь каждый раз пузом в грязь. Снова осмотрел себя со всех сторон и, довольный, стал проламываться сквозь чащу к тому месту, которое, как мне казалось, было более открытым. Мне захотелось погреться на солнышке. Я топал по трясине, и она ухала под ногами, чавкала и клокотала. Через сотню шагов болото превратилось в некоторое подобие заливного луга и потом исчезло совсем. «Урра!!! Камешки»,– с радостью подумал я и еще бодрее зашагал к красным гранитным обломкам, выпертыми из болота отрыжкой мамочки-земли, у которой в этом виртуальном времени, наверное, еще не все было в порядке с пищеварением.
Я вышел на осыпь, состоящую из небольших камней. Выветривание и перепады температур сделали свое дело. За несколько сотен лет пара-тройка менее устойчивых скал все-таки превратилась в удобное лежбище для подобных мне тварей. Я подошел к гряде. Окинул ее орлиным взором и стратегически оценил диспозицию. Гряда поднималась довольно круто вверх и превращалась в скалы высотой в двести-триста метров. Никакой хищник не в состоянии лазать по таким узким уступам. Отроги гряды, постепенно снижаясь, уходили влево и вправо, охватывая полукольцом заболоченный участок с такими вкусными папоротниками. «Класс!!!»– подумал я. Солнышко как раз жарило вовсю, и погреться без риска встретиться с каким-нибудь еще не изученным видом фантома или оборотня мне все-таки удастся.
Я поелозил пузом по осыпи, выбивая в каменной подстилке удобное лежбище, и с удовольствием растянулся, спрятав голову за мощную грудь, прикрытую от нападения сверху первым, не самым большим, но от этого не менее опасным мечом-пластиной. Глаза закрылись сами собой. Солнышко пропекало меня как маковую булочку. Его лучи светили слева, а отраженное от скал тепло грело правый бок.
Я давно не отдыхал так, даже будучи человеком. Человек – существо неорганизованное. Оно все время куда-то спешит. Постоянно хочет доказать своим собратьям, что оно чего-то да стоит, и наживает в конце концов язву или тромбы в сердечных артериях. А я был стегозавром, и мне было очень даже хорошо. Лень тоже может приносить удовольствие, и я ленился вовсю. Солнышко уже клонилось к горизонту, и почти живые папоротники повернулись в его сторону, тоскливо опустив ветки, готовясь ко сну, чтобы с первыми его лучами снова хватать и глотать его энергию. «Работайте-работайте»,– лениво подумал я.– «А я завтра сожру то, что вы успели насинтезировать за свою недолгую жизнь».
Я проснулся от того, что стало слишком прохладно. Солнце спряталось за горизонт, и луна, неестественно огромная и яркая, повисла в небе, освещая низину как засиженная мухами ртутная лампа. Я сомкнул пластины на спине для того, чтобы уменьшить площадь излучения и сохранить накопленное тепло. Как это ни прискорбно, но эти шестнадцать с половиной тонн живого веса не умели регулировать температуру менее хлопотным образом. Я был холоднокровным, и это было, пожалуй, единственным неудобством, которое я ощущал. Через пару часов это неудобство переросло в проблему. Мне стало отчаянно холодно. «Я так, пожалуй, тут еще и вымру самым бессовестным образом»– эту невеселую мысль принес с собой порыв влажного ветра, прилетевший с горного пика, еще не покрытого снежной шапкой, но макушкой своей уже упиравшегося в температурную отметку образования льда. Ну зачем Админам понадобился такой натурализм? Вставать не хотелось жутко. Камни под животом еще сохранили тепло полуденного солнца и не очень настойчиво, но все-таки отгоняли оцепенение.
«Так, надо устроить пробежечку»,– я с трудом вспоминал строчки из книг о динозаврах, которые когда-то читал, и не смог вспомнить, поможет пробежка рептилии поднять температуру тела или угробит ее совсем, но решил попробовать.
Снимая оцепенение, пошевелил хвостом, шеей, привстал на лапы, сделал шаг, другой, третий и заковылял вдоль гряды просто для того, чтобы двигаться куда-нибудь. Кажется, это возымело некоторый эффект, и кровушка, которая, казалось, уже превратилась в тягучий липкий клейстер, потихоньку становилась более приспособленной для протаскивания по сосудам извлеченного из воздуха кислорода. Через полчаса я, кажется, обрел способность связно мыслить и адекватно реагировать на раздражители. Мне было если не хорошо, то, в общем, неплохо даже в такую прохладную ночь.
Я резво топал вдоль гряды, выискивая не очень крутой перевальчик, для того чтобы посмотреть, что за ней. Мне нравился этот мир, и я готов был жить в нем без забот и печалей, одиноко и гордо, наслаждаясь всеми его прелестями, но Веб не позволил бы сделать мне этого. Неумолимые его законы сейчас вели меня, и я знал, что не могу не следовать им. Я должен был отыскать в этой бесконечной вселенной Зеркало. Единственное в своем роде, оно не имело названия, и его так и называли «Безымянное Зеркало». Зеркало или подтвердило бы мой облик и оставило право жить в этом мире отпущенный мне срок, или отторгло бы меня, и тогда мне пришлось бы перевоплотиться снова или умереть.
Я где-то слышал, что маловероятен, но возможен еще один исход для Оборотней, когда они находят Безымянное Зеркало. Случается так, что оно показывает их истинную суть, делает самодостаточным и тем самым освобождает от влияния этого мира и дает право покинуть его. Просто уйти в любой момент, какой пожелаешь. Я не знал, насколько вероятен такой исход. Может быть, это были просто слухи, легенды, которыми этот мир был нашпигован, как жареная индейка под рождество гречневой кашей.
Я старался не думать об этом. Мои Перевоплощения кончаются. Скоро уже не достанет сил для того, чтобы принять новую личину в очередной раз. Но этот круг непреодолим. Как бы ни хотел новообращенный или старый битый в боях Оборотень, рано или поздно он должен предстать перед Безымянным Зеркалом и взглянуть на свое отражение.
Я не знал, где оно находится. Я слышал о нем. Просто слышал. Кто-то сказал мне о том, что оно существует, и единственный способ вырваться из заколдованного круга – это увидеть свою истинную суть. Свою настоящую личину. Без примесей, которые неизбежно появляются, когда твой образ при каждом Перевоплощении формируется Двеллерами, которые в своем просто гигантском самомнении никогда не сознаются даже самим себе в том, что телесность, которой они награждают, на самом деле – всего лишь их мнение, но не ты сам.
Надо было продержаться до утра, до нового тепла, которое принесет солнце, и, похоже, мне это удалось. Я прошел уже, наверное, километров двенадцать, несмотря на свою весьма солидную упитанность, когда на востоке из-за горизонта высунулся краешек солнышка. Спустя десять минут оно выкатилось наполовину. Я остановился и блаженно развернулся к теплым лучам боком. Настроил свою систему терморегуляции, то есть поставил пластины так, чтобы солнечные лучи падали на них под минимальным углом. Эх, их бы еще в черный цвет покрасить. Светлый цвет костяшек отражал добрую половину благостных лучиков. Сколько добра пропадает. Внутри мечей-пластин по тонким капиллярам циркулировала кровь. Несмотря на свою грозность, они были не мертвыми панцирными наростами, а живыми кусочками моей необычной плоти.
Кровь, прогретая солнечным теплом, разбегалась по телу, веселая и живая. Я повеселел вместе с нею и, похоже, ожил совсем. В сорока-пятидесяти метрах виднелась расщелина, которая, по моему мнению, должна была рассечь гряду надвое. Если я со своими габаритами сумею в ней не застрять на радость трупным ящерам, то, пожалуй, через пару часов смогу посмотреть, что же день грядущий нам готовит.
Я почти бежал. Это была крейсерская иноходь стегозавра. По грациозности она не уступала крокодильей, но, тем не менее, была весьма экономичной и поглощала расстояния с удивительной легкостью. Совсем скоро я добрался до расщелины и с удовольствием отметил, что она вполне подойдет для пешего марша. С крутых ее боков вниз скатилось много гравия, и ручьи, которые протекали по дну в сильные ливни, превратили извилистое русло во вполне пристойную беговую дорожку. «Если русло окажется слишком узким»,– подумал я,– «то мне будет просто не развернуться. Я застряну и погибну от голода и жажды. Но должно же мне когда-нибудь начать везти». Шумно вздохнув и мысленно скрестив пальцы на удачу, я резво затопал вперед к своей неясной цели.
# # #
Вустер потянулся всем своим громадным телом, расправил костяные пластины и хрипло зарычал, заклокотал тяжелыми связками в гортани, утробно и звучно. Эхо отразило звуки и, раздробив на куски, вернуло обратно. Он солидно потоптался на месте, повернул голову на бок, кося глазом, ударил хвостом по земле. Это называется пригласить на завтрак. Самочки стегозавров имеют меньшие размеры, и поэтому им тяжелее добывать себе пищу. Разумеется, они в состоянии обеспечить себя пропитанием, но вот самые вкусные веточки, наполненные сахарозой и крахмалистыми соединениями, находятся всегда на самой верхушке. Массы их тела не хватает для того, чтобы наклонить или сломать ствол древовидного папоротника. Вустер, преисполненный достоинства, продефилировал к топкому бережку заболоченного озерца и,хакнув, навалился на толстый, в поперечных стяжках ствол. Он затрещал, но ломаться не хотел. Дамочки не стали ждать повторного приглашения и весело засеменили к предложенному рациону. Вустер, распластавшись на стволе и не давая ему разогнуться, терпеливо ждал, когда его подруги насытятся и дадут детенышам покусать наиболее нежные, на самой вершинке, веточки. Они даже еще не набрали насыщенный темно-зеленый цвет, имеют более светлый оттенок и содержат не столь большое количество клетчатки. Для детских желудков в самый раз. Вустер терпеливо ждал, когда малышня, рыча, дурачась и отпихивая другдруга, доберется до предложенного завтрака.
Наевшись, они сползли всеми четырьмя лапами на землю и забились под теплые животы матерей. Вустер опустил согнутый ствол, и он со свистом выстрелил обгрызенную макушку в небеса. Все накормлены. Пить они соберутся только через пару часов. А сейчас полуденная сиеста. Слишком жаркое солнце, чтобы двигаться. Лучше плюхнуться на живот и замереть в блаженной сытости и покое.
Однако Вустер спать не собирался. Полузабытый запах беспокоил его. Он заполз на высокий валун, поднял морду, насколько мог, вверх и потянул воздух ноздрями. Затем спустился на землю снова и осторожно стал приближаться к расщелине. Если и существовала какая-то вероятность угрозы, то она могла исходить только оттуда. Это был единственный проход в лощину.
Огромная тень метнулась навстречу настолько стремительно, что Вустер среагировать не успел.Удар пришелся на одну из костяных пластин. Она была не самой прочной и сломалась у основания, не причинив противнику ощутимого вреда. Торчащие кромки поранили грубую кожу охотника, но эти раны были более чем безопасны. Они затянутся за три-пять дней, и от них не останется и следа, но только в том случае, если хищник останется жив.
Огромный тиранозавр наступил своей двупалой лапищей на основание шеи Вустера и давил, и давил. Воздуха уже не хватало. Тиранозавр понимал, что атаковать стегозавра со спины, и тем более сзади – погибель. Он пытался зайти спереди. Там, где на длинной шее, почти не защищенной пластинами, находилась голова с пастью, полной зубов, но совершенно бесполезных, поскольку они были предназначены для дробления пищи растительного характера.
Вустер мотал головой из стороны в сторону, увертываясь от страшных челюстей тиранозавра. Первый и второй раз тиранозавр промахнулся, пытаясь откусить стегозавру голову. Это единственная возможность добыть ходячий бронепоезд, и хищный ящер это знал. Но Вустер был силен. Он немного устал, но имел еще достаточно сил для того, чтобы поединок, который начался столь внезапно, не закончился столь быстро на радость этой тупой груде мышц.
Вустер приподнял свой могучий зад и сильно взмахнул хвостом. Булава, утыканная двумя рядами четырехметровых бивней и весившая добрых семь тонн, всей своей инерцией рванула его грудь из-под когтистой лапы.
Тиранозавр оступился. Неловко подпрыгнул и снова попытался атаковать голову Вустера. Но он уже был начеку. Поворачиваясь на задних лапах как в турели зенитного орудия, он не давал хищнику подобраться к своей самой уязвимой части – голове. Тиранозавр издал громоподобный рокочущий звук. Похоже, его стала раздражать эта затянувшаяся эпопея с добыванием ростбифа на завтрак. Ростбиф был чрезмерно упрям и никак не хотел к нему в желудок.
Вустер использовал эту маленькую заминку и ударил хвостом по ногам нападавшего. Удар не был очень сильным, поскольку сильного замаха не получилось. Он был произведен в горизонтальной плоскости и хвост – великолепное оружие самообороны – не набрал достаточной скорости, чтобы стать абсолютно поражающим. Но даже такого удара хватило для того, чтобы тиранозавр свалился на траву с порванным сухожилием на одной из своих ног. Он дико завыл. Ударил по земле не менее огромным хвостом и неуклюже поднялся. Времени, которое хищник потратил на то, чтобы встать на ноги, хватило Вустеру для того, чтобы изготовиться для второго, уже смертельного, удара.
Он приподнял крестец. Отвел хвост в сторону, приподняв его, и по нисходящей, используя для ускорения движения вес самого хвоста, потянул его в сторону и вниз. Буквально половины секунды хватило для того, чтобы разогнать семитонную шипастую палицу до скорости курьерского поезда.
Хищник, почуяв неладное, попытался подпрыгнуть и уйти из-под удара, несущего гибель, но порванное сухожилие на левой ноге не давало сделать это более или менее эффективно. Его отчаянный рев и хруст рвущейся шкуры слились воедино. Огромный, сияющий белизной бивень вошел в брюшину тиранозавра по самое основание. Хищник сделал отчаянное движение и вырвал бивень из своего тела. Открылась огромная рана, из которой, булькая и дымясь, полилась на каменистую осыпь почти черная венозная кровь. У хищника этим страшным ударом была разорвана печень. Рана смертельна. Он будет жить, может быть, час. Может быть, пять, может быть, сутки, но он умрет.
Запах свежей крови почувствовали мелкие трупные ящеры. Поджарые, стремительные, трусливые, чем-то напоминающие гиен, они уже собрались стайкой и ждали начала пира.
Тиранозавр, шумно дыша, отступая, сделал несколько шагов. Потом развернулся и, прихрамывая, пошел в сторону от своего оказавшегося слишком упрямым завтрака по вытоптанной травоядными ящерами тропе, и за ним цепочкой потянулись трупоеды, зная, что если не через час, так через пять, этот ужасный гигант свалится, и у него не будет сил для того, чтобы противостоять их маленькому хорошо организованному войску.
Вустер выпрямился. Приподнялся на задние лапы и вытянул голову вверх, как только смог. Спину саднило. Сломанный меч-пластина все-таки был живой частью его плоти. Струйки крови текли из слома, из рваной раны, оставленной когтистой лапой нападавшего, и сворачивались в неопрятные бурые комки. Он с тревогой смотрел вслед убегавшему тиранозавру и наконец горько выдохнул– оборотень.
Страшный хищник не смог пройти больше километра, и с небольшого возвышения Вустеру было хорошо видно, как он, свалившись на бок, дернулся несколько раз и затих. Трупные ящеры яростно рвали его на куски, подвывая и отпихивая другдруга. Оборотни почти не реагируют на укусы трупных ящеров. Их нервная система более развита, и они умирают раньше фантомов, пораженные болевым шоком.
Вустер с содроганием вспомнил битву, в которой участвовал три с половиной года назад. Его маленькое войско, состоящее из четырех самок гарема и двух подростков-сыновей, отбивало нападение трех тиранозавров. Потери были велики. Из самочек в живых осталась только Салли. Остальные погибли. Двое нападавших получили смертельные раны, один бежал. Этот последний, наверное, был Фантомом. Погибшие были Оборотнями.
Вустер жил в этом мире очень долго. Настолько долго, что уже почти не помнил своего последнего Перевоплощения. Того Перевоплощения, которое поставило его перед выбором. Выбором окончательным, страшным. Он должен был найти Зеркало и нашел его. Но он не знал, что оно потребует от него. Он назначил своему прежнему миру цену, которая оказалась ниже цены испытаний, через которые нужно было пройти. Теперь он Двеллер. Двеллер Зеркала Саурон и хранитель Пути.
Этот мир был прост, но жесток, и принятые правила не оставляли проигравшему шансов на реванш, но почему-то Оборотней ему было жаль. Наверное, потому, что каждый из них имел пусть и небольшой, но все-таки шанс вернуться в свой мир и привыкнуть к нему заново, и научится заново любить его. Наверное, так. Он грустно покачал головой. Затем издал низкий рокочущий звук, и из-за скалы вышли три самки и четверо малышей. Теперь им не угрожала опасность, и можно было спокойно пообгрызать упавшие от слишком размашистых движений Вустера папоротники.
Салли, маленькая и изящная молодая самочка, подошла к нему. Смущенно моргнув глазами, она положила голову ему на шею и потерлась горлом, почти незащищенным броней. Высшая степень доверия. Она лизнула кровь, сочившуюся из раны на спине. Потом еще и еще. Кровотечение приостановилось. Салли зализывала раны Вустеру не в первый раз, и он уже не пытался отстранить ее. Превосходная дезинфекция. Слюна травоядных ящеров содержала достаточное количество веществ, способствовавших заживлению ран и препятствовавших развитию бактерий. За несколько дней раны должны зарубцеваться, и через пару недель от них не должно остаться следа. Новые пластины отрастают медленно, но их достаточно много, и Вустер не особенно беспокоился о том, что потерял часть своей активной броневой защиты.
Он повернулся к Салли и благодарно рыкнул. Салли, опустив головку, скромно отошла на некоторое расстояние и принялась мирно обгладывать зеленый куст еще не успевшего разрастись хвоща.
Какой-то новый запах заставил Вустера насторожиться. Этот запах был необычен. Он давно не видел по эту сторону гряды самцов. Последний поединок за обладание гаремом был давно, и ему вовсе не улыбалось после битвы с тиранозавром драться еще и с новым претендентом на главу его маленькой семьи. Он не чувствовал себя отдохнувшим, и на спине его все еще сочилась кровью рана от когтей хищника.
Несмотря на то, что поединки такого рода, как правило, не заканчивались смертью одного из участников, но даже ритуальный поединок Вустер бы сейчас не выиграл. Именно поэтому он и забеспокоился. Втянул воздух и взъерошил частокол мечей на спине.
Он слез с уступа и припал животом к земле. Рептилии плохо слышат, но превосходно чувствуют колебания почвы. Вустер слушал и услышал, как гарцующей походкой через расщелину топает на эту сторону гряды самец, большой, здоровый и сильный.
Вустер пошевелил хвостом. Этот звук заставил насторожиться его семейство, и они напряженно уставились на него, готовые в секунду спрятаться за скалу, из-за которой появились полчаса назад.
