Сумасшедшая шахта

– У Хачика в шмотках я нашел три бутылки водки. Литровых.

– Не дотерпеть мне до вечера после перенесенных мук, – вздохнул Коля. – Налей сто пятьдесят, ослаб я, поправляться надо…

Решив, что сто пятьдесят граммов не повредят Колиному здоровью, я принес ему водку в двухсотграммовом граненом стакане. Инесса принесла соленых опят и симпатичный пупырчатый огурчик. Коля наколол его на вилку, понюхал, полюбовался и… начал его есть! Съев огурец, он принялся за опят.

– Ты чего не пьешь? – в изумлении спросил я.

Коля застыл с вилкой у рта и уставился в стакан с водкой. Затем отставил вилку с тарелкой, взял стакан, понюхал водку и, вдруг брезгливо сморщившись, сказал:

– Какая гадость!

– Ты что? Водка – гадость? Ты, что, заболел? Или это у тебя осложнения после перенесенного энцефалита?

– Не могу – и все… – ответил Коля и, виновато опустив глаза, принялся за опят.

– Не-е-т, братец! Так не пойдет! – сказал я, отнимая у него тарелку одной рукой и протягивая стакан с водкой другой. – У меня все таки пятнадцать лет научного стажа и я, как бывший ученый, должен довести опыт с тобой и водкой до конца… Пей, давай, во имя российской науки!

– Смотри, как Женька загорелся! – захохотал Борис на всю кают-компанию. – Не иначе он из геологических кандидатов в доктора медицинских наук метит! Блин буду, если он через месяц не тиснет статью с картинками в какой-нибудь уважаемый медицинский журнал! С названием "Весенне-летний клещевой энцефалит как уникальное средство борьбы с российским алкоголизмом"!

– А что? Напишу, если не выпьет! Такие факты должны становиться достоянием мировой медицинской общественности. Пей давай!

Коля неуверенной рукой взял стакан и начал пить во имя науки мелкими глотками. Я разочарованно смотрел, как водка исчезает во рту у Коли. Но на половине стакана он поперхнулся и его тут же вырвало.

– Фашист проклятый! – сказал он, отерев лицо и грудь заботливо поданным Инессой полотенцем. – Мотай отсюда со своей долбанной водкой! В рот ее больше не возьму!

Все время до обеда Коля рассказывал Смоктуновскому о своей жене Наташе и дочке Лене, о том, как он поедет к ним в Балаково, и как потом всем им будет хорошо на трезвую голову…

За время болезни Николая мы отдохнули и начали готовится к отъезду. Первым делом мы поделили деньги. Сто тысяч мы отдали Ирине Ивановне, а оставшиеся миллион двести поделили между собой (Шура от дележа великодушно отказался).

"Триста тысяч долларов… – думал я после дележа перебирая в руках купюры. – Зачем они мне? Отдать что ли Ольге?"

– Не нужны мне твои деньги… – прочитав мои мысли, ответила сидевшая рядом Ольга. – Отдай лучше сыну и дочери…

И, обняв за шею, поцеловала в губы.

Все оставшиеся до отъезда дни и ночи я провел с ней. Я привык к Ольге, она перестала мне казаться красавицей (наверное, я просто ушел в нее) и мы жили так, как я хотел бы прожить всю жизнь – просто и бездумно. На второй день нашей любви я был уже полностью готов к предстоящей нашей разлуке и воспринимал ее как необходимость или даже как отправной пункт дальнейшей Ольгиной жизни.

"Ольга – все для меня… – думал я проснувшись среди ночи от ее нечаянного прикосновения. – Но она уйдет. И придет другая. Совсем другая. И я опять полюблю эту грядущую женщину всем своим сердцем… "Сердце врет: "Люблю, люблю…" до истерики – невозможно кораблю без Америки…" Просто моему сердцу нравится любить… И оно творит любовь из окружающего воздуха… Так было с Мариной, Верой и… Ольгой. Ольгой? Было? Уже было? Нет, нет, она еще рядом!"

И, донельзя испуганный, начинал прикасаться к ней губами… И будил ее этим… И мы начинали заниматься любовью и засыпали потом обессиленные. И опять я просыпался среди ночи от ее нечаянного прикосновения…

* * *

Дожидаясь начала прощального банкета, я стоял у окна кают-компании и вспоминал минувшие события. Вот курилка под грибком… Я здесь впервые увидел Шуру с товарищами. Вот лобное дерево и вот на асфальте следы пуль, посланных Шурой в бандитов Шалого…

В тот момент, когда мои глаза добрались до полузатершихся следов крови бандитов на асфальте, на площадку перед Конторой въехал Валера в своей суперсовременной инвалидной коляске.

– Валерка приехал! – крикнул я изумлено. – На инвалидной коляске из самого Кавалерова… Чудеса!

– У него там за углом красная "Тойота" с кузовом стоит, – сказал Шура, подойдя к окну. – Не вовремя он приехал… Ох, не вовремя… Он всегда так. Любит дешевые эффекты.

– А мне кажется, что в самый раз! – услышал я уверенно-спокойный голос Ольги и, обернувшись, увидел ее стоящей плечо в плечо с Шурой. – Похоже, дорогой мой папенька, последний акт нашей трагикомедии только начинается!

– Ну-ну, – усмехнулся я, стараясь отогнать недобрые предчувствия. – Ты хочешь сказать, что именно этот трясущийся Валерка откроет последнее действие нашей эпопеи? Да он калитку свою с трудом открывает…

– А что? Пусть откроет… – вздохнул Шура. – Пойдемте на сцену, разомнемся перед обедом… Только ничему не удивляйтесь, ничего не спрашивайте и делайте все, как скажу.

Глава четвертая. Хорошо быть человеком

1. Тайная дверь. – Ваня Елкин учудил. – Черное клише, зеленое клише, кипсейка… – Как это было… – Понадобится еще – прилетите на своих самолетах.

Вслед за Шурой мы вышли к Валере. Увидев меня, он заулыбался и сказал:

– А Же-же-нечка! Жив еще? Не замусолил тебя Шура?

– Жив пока… А я не думал, что вы с ним знакомы…

– Знакомы… Да я его первый заместитель по Кавалерову… – стараясь выглядеть важным, прозаикался Валера и, с минуту помотав головой, обратился к Шуре:

– Жинка моя, Ирка, здесь, я слышал?

Я обомлел. Ирина Ивановна – жена Валеры? Вот это хохма!

– Здесь… – поморщившись утечке информации, ответил в сторону комендант сумасшедшей шахты. – Инке помогает…

– А что домой сразу не поехала?

– Стреляли…

– А… – протянул Валера, вглядываясь мне с товарищами в лица в попытке определить, кто из нас спит с его женой. В конечном счете взгляд его остановился на Коле… Располосовав его вдоль и поперек прищуренными глазами, Валера одобрительно покачал головой и, не поворачивая головы к Шуре, сказал:

– Бабки я привез, десять лимонов. Правда больше мелкими – пятидесятки и двадцатки… И троих психов средней паршивости заместо Юльки и ее кадров. В машине они.

– А Елкину и Тридцать Пятому замену?

– А ты разве не… Ты же говорил, что этих подготовишь? – удивленно кивнул Валера на меня с Борисом и Колей.

– Не… Их я… Тут… Тут другие трое… В общем, потом объясню… – смешавшись, ответил Шура и, виновато заглядывая мне и моим товарищам в глаза, попросил помочь Валере подняться в кают-компанию…

Стоит ли говорить, что эта минутная беседа повергла нас в состояние шока. Десять миллионов долларов, ротация психов, Ирка – жена Валеры (значит, врала о своем покойном провожатом?) и перековка нас в Елкина и Тридцать Пятого, какие-то другие трое, наверное, Худосоков с приятелями – этого хватило бы и на буйное помешательство в кубе. Но мы уже были закалены Шурой и к тому же у каждого из нас за поясом было по пистолету (Ольгин умопомрачительный пупок также скрывала рукоятка "Макара"), а в них по восемь патронов в обойме и один в стволе. Последний факт несколько успокаивал, тем более, что ни Шура ни Валера не были вооружены.

Но полной уверенности в своей безопасности и безопасности друзей в компании сумасшедших, колдуньи и инвалида-воротилы не было и быть не могло и у меня в голове закрутилась маленькая такая мыслишка: "А не всадить ли в каждого из этих психов по парочке-другой пуль для вящей уверенности в светлом будущем?" Я посмотрел поочередно друзьям в глаза и увидел, что у этой моей мыслишки есть парочка очень похожих подружек.

– Спокойно, мальчики! – поняв о чем мы думаем, воскликнула Ольга. – Все идет прекрасно! До заключительных бурных и продолжительных аплодисментов под брызги шампанского остается совсем немного. Тащите Валеру наверх и скорее возвращайтесь.

* * *

Оставив Валеру Инессе и несколько озабоченной появлением мужа Ирине Ивановне, мы с Николаем вернулись к Ольге и Борису. Шуры с ними не было – он подъехал минутой позже на красной "Тойоте" с отчетливыми следами постоянных дорожных столкновений. На дне ее кузова безмолвно лежали трое мужчин в больничной униформе противного мышиного цвета. Судя по бессысленно полуоткрытым глазам, они были напичканы транквилизаторами. У двоих из них на голове и руках были кровоточащие ранки, явно оставленные ехавшей сверху Валериной инвалидной коляской.

– Буйные? – спросил Борис Шуру, внимательно рассматривая сумасшедших.

– Да… Самые что ни на есть, буйные. Их в самом Кавалерово изловили. Через часик оклемаются, надо их прямо сейчас на место. Там, у ствола тележка есть…

Шура посмотрел на меня с товарищами, но, не решившись попросить нас пригнать тележку, пошел за ней сам.

– Поможете спустить их в музей? – попросил он меня, как только вновь прибывшие буйные были погружены на тележку. – Очнутся, могут дел натворить – мало не покажется…

– Помогут, помогут! – ответила за нас Ольга, подталкивая меня к тележке. – Конечно, помогут! Ну, не бесплатно, разумеется.

От Ольги веяло такой неколебимой уверенностью в счастливом исходе вовсю разворачивавшейся драмы, что мы, как безвольные статисты, подчинились ее воле и скоро катили тележку с недвижными телами сумасшедших по восьмому горизонту.

Войдя в музей, Шура включил свет, не спеша вытащил из кармана связку ключей и открыл дверь в правую камеру. После того, как мы занесли в нее сумасшедших, он вернулся в коридор, разделявший камеры и, глядя в пол, глубоко задумался.

– Ты чего мыслителя роденовского из себя изображаешь? – сказала Ольга, посмотрев на него с минуту прищуренными глазами. – Давай, показывай, что в ящике было!

Шура тяжело вздохнул, затем странно улыбнулся и начал открывать дверку в левую камеру. Войдя в нее, он не спеша подошел к середине внутренней стенке камеры и нажал что-то на одной из досок обшивки. Затем с силой надавил обеими руками на доски – и часть из них в виде прямоугольного щита размером два метра на метр подалась внутрь на несколько сантиметров. Еще что-то нажав, Шура задвинул щит за деревянную обшивку и перед нами открылась массивная, крашенная коричневой краской металлическая дверь. Увидев ее, Ольга подалась к Шуре и встала за его спиной. Предводитель сумасшедших, не оборачиваясь, вынул из нагрудного кармана тяжелый ключ, повернул его несколько раз в замочной скважине и толкнул дверь наружу. Она открылась медленно, с протяжным скрипом. Когда скрип стих, Шура медленно, всем корпусом обернулся и я с ужасом увидел, что он опять начал превращаться в монстра… На несколько дней раньше срока.

На Ольгу перемены, происшедшие в Шуриной физиологии не произвели никакого впечатления – она просто выхватила из-за пояса свой пистолет и с размаху ударила его ручкой Шуру в сердце. Не успевший материализоваться и на осьмушку, монстр тяжело выдохнул и упал внутрь только что открытой им потайной комнаты. Пока товарищи искали в ней выключатель, я осмотрел Шуру и с удовольствием пришел к выводу, что сердце его хоть и медленно, но бьется…

Войдя в потайную комнату, я застыл с открытым ртом – это, без сомнения, была мастерская, мастерская фальшивомонетчиков! В дальнем ее углу на стеллаже размером два на три метра и глубиной сантиметров сорок лежали пачки долларов. Коля с Борисом заворожено перебирали их в руках. Справа, под стенкой, вокруг большого дивана, оббитого красным бархатом, лежали десятки частью измятых и скомканных листов неразрезанных долларов формата А1. Посреди комнаты на крепком деревянном столике стояло нечто напоминающее разобранный печатный станок… Его деловито рассматривала Ольга…

– Сколько баксов… – наконец выдавил из себя Николай. – Миллиард, не меньше…

– Пять, – услышал я за спиной тихий Шурин голос. – На этом стеллаже пять миллиардов долларов. И еще двести миллиардов в комнате за ним… И сто миллионов настоящих…

– Ты чего? Совсем свихнулся? – спросил я, пытливо оглядывая Шуру в котором, впрочем, уже ничего от монстра не осталось.

– Да нет… Уже около года изготовляем… И продаем потихоньку.

– Да я не о том! – вскричал я. – На таком стеллажике пять миллиардов и копытом не поместятся.

– Это стодолларовыми купюрами пять миллиардов будут пятьдесят тонн весить, – усмехнулся предводитель сумасшедших.

– А на стеллаже какие? – насторожилась Ольга.

– Тысячедолларовые в основном, – зарумянился Шура. – Перед вашим здесь появлением я по делам во Владик уезжал и Ваня Елкин инициативу проявил… Ладно бы ноль лишний подставил…

– А что еще?

– Да он, озорник, еще мой портрет изобразил… – виновато улыбнулся фальшивомонетчик. – Вместо президента ихнего. Ничего получился – мне понравился.

– Идиот, – прошептала Ольга одними губами.

– А вы не беспокойтесь, вам я других дам, – повернулся в ней бессменный президент шилинских сумасшедших. – А тысячедолларовики нам самим пригодятся, есть насчет них мыслишка.

– А это станок, да? – спросила Ольга, успокоившись. – Тот самый, который в ящике лежал?

– Да, это его часть… Он простой для малогабаритности, в ручную работает… Вон, на полке зеленое клише, черное, блок нумерации…

– А это что? – спросил я, указывая на сложный по форме агрегат, лежавший рядом с клише.

– Это кипсейка… Штучка такая для качественного нанесения краски на клише…

– Баксы, я вижу, совсем неплохие. А бумагу откуда берете? – поинтересовался Коля, подходя к нам с извлеченной из пачки новенькой сто долларовой купюрой.

– Буумагу нам привозят из Екатеринбурга и Питера. Со знаками, полосами – все как полагается. Валера этим занимается. Наши доллары ни одна проверочная машинка не отличит… Инесса однажды, куража ради, в сберкассу находкинскую с ними ходила. Приняли, как миленькие.

– А это что за хлам? – спросил я, подведя Шуру к кучам измятых неразрезанных долларов.

– Это брак… – грустно вздохнул Шура. Как мы с ним не боремся, он все равно у нас до пятидесяти процентов доходит…

– Плохая машина что ли? – вскинула голову Ольга.

– Да нет… Просто много брака при нарезке. И смотри, – Шура поднял один несмятый лист и показал его девушке. – Видишь, зеленые и черные кресты не совпадают? Это клише при печати не совпали и потому картинка плохая получилась…

– Около года, говоришь, твой печатный станок работает? – подойдя к ним, спросил я Шуру. – Рассказал бы нам, с какого боку-припеку Юдолин к тебе приблудился.

– С него-то, миленького, все и началось… – усевшись на цинковый ящик из-под капсюлей-детонаторов, начал рассказывать Шура. – Лет десять назад он меня нашел в Костроме… Я слесарь был хороший – в ПТУ круглым отличником был – вот он мне и предложил портативный станок изготовить. Мне интересно стало – смогу? Не смогу? – и ровно три года я из подвала своего не вылезал – все мне Игорь по мере надобности привозил. И сделал станок! Да только немного он работал – наехали на нас все сразу… И менты, и фээсбэшники, и братва из местной банды… Искали по всей области. Однажды Игорь позвонил мне и крикнул в трубку, чтобы через час я со всем железом был на другом конце света… Ну, я погрузил станок на тачку и в аэропорт двинул… И прилетел сначала во Владик, а потом сюда… Устроился слесарем на Шилинку, ящик в тайге закопал. Но контрразведчики костромской банды нашли меня и пытать начали прямо в кавалеровской гостинице. Током в основном… Долго пытали, обстоятельно… Не знаю на какой день, а, может быть, на какую неделю, я очнулся и вижу – мертвые они, все четыре штуки поганок… И тут же менты нарисовались… Ты, говорят, убил их, утюгом вот этим убил, признавайся… И утюгом этим окровавленным в морду тычут… Но я слабый был совсем, на ногах не держался и поверили они, что не я… Пришили что-то по пустякам и закрыли… На зоне Хачик на меня наехал, три года издевался… Шурочкой сделал… И прямо оттуда я в Харитоновку попал…

– А ты откуда о станке печатном узнала? – слегка переварив Шурин рассказ, обратился я к Ольге. – От дяди?

– Да… Не узнала, а догадалась… Как-то спросила его сколько в ящике баксов и он ответил с ухмылкой: "Сколько хочешь!"

– А как ты Хачику органы отстрелил? – обратился я вновь к Шуре, вспомнив бананы с красными розами. – Выпускали, что ли, тебя из Харитоновки?

– Нет, не выпускали… Просто я сбежал к его освобождению. Инесса помогла.

– Ну а дальше?

– Потом я сторожем здесь устроился, я тебе уже об этом рассказывал. Когда освоился здесь и помощники из Харитоновки набежали, станок в музее запустил… Не сразу, правда… Пока знакомства завел, пока бумагу, краску привезли… Да и эти, из Костромы, все время под ногами путались, пока я их всех не извел…

– В шахту кидал и тиграм отдавал?

– Ага…

– А Валера? Кто он такой? – спросила Ольга, склонив головку на мое плечо.

– Это ценный кадр… Он хоть и немощен телом, мозга у него крепкая, титаническая, можно сказать. Это он в Питер и Свердловск за бумагой гонял… Хороший парень, кто на него подумает, что он правая рука моя? Деньги когда в излишестве появились, мы с ним все Приморье охмурили, кроме Владика, конечно… Он такие выверты финансовые придумывает, что у всех наших сопротивников тыквы от напряжения лопаются. Но скоро и Владик возьмем… Если захотим…

– Ну-ну… – с ехидцей улыбнулась Ольга. – А Ирина Ивановна точно его жена?

– Да… Но он умный человек и позволяет ей всякие мелкие шалости и приключения по мужской части. А она за это спит с ним без отвращения и как может умом своим женским помогает… Валерка иногда ее "моей Раисой Горбачевой" называет…

– Раиса Горбачева… – усмехнулся я. – А нам она говорила, что три года конфет не ела…

– Артистка она в душе! Больших мысленных запасов человек… – со странной для меня гордостью в голосе сказал Шура. – Она сама напросилась от скуки с вами по шахте побегать…

– Занятно! По шахте побегать… – протянула Ольга. – Да, кстати, а как отец мой тебя здесь нашел?

– Я сам ему письмо написал.... Связи его в Москве нам понадобились. Валерка посоветовал сразу карт ему не открывать. "Сначала посмотрим, – сказал, – что он за человек…" И когда он сюда нарисовался, я сказал ему, что станок в шахте по шухеру утопил…

– А как доллары в восстающем оказались? – спросил я, краешком глаза наблюдая, как у стеллажа Борис с Колей пальчиками считают долларовые ряды и этажи.

– Да не доглядел, допустил до дела эпилептика одного. Поручил ему баксы свежеиспеченные мусолить, а он на этой почве обстоятельно свихнулся. Когда Валерка очередной раз мои баксы на настоящие поменял, эпилептик этот украл их вместе с рублями отмененными (мы раньше доллары на них меняли) и в шахте спрятался. Я Юльку по следу пустил и она его у того восстающего и накрыла. И дура, вместо того, чтобы наверх его тащить…

– Любовью с ним занялась…

– Ага. И когда она в оргазме забилась, он ее дипломатом по кумполу врезал с чувством и бежать… Юлька, конечно, не вынесла такого к себе хамского отношения, схватила его и, как он был с дипломатами в руках, в восстающий закинула… Все просто, как в естественной жизни.

– А ты откуда все это знаешь?

– А я со свечкой рядом, в штреке стоял… – улыбнулся Шура. – То есть с фонарем…

– Так ты и посоветовал Юдолину эти баксы достать?

– Ага! Только он за туза пошел, стал права качать, командовать нахально. Вы, вот, пришли в чужой монастырь, вежливые такие, всем понравились, а он все пистолетом перед мордой моей крутил, психами всех называл… Вот мы его и перезомбировали без настроения, я тебе рассказывал, как все это печально завершилось…

– А второй, вернее, первый аквалангист в восстающем откуда появился?

– А он с Юдолиным приехал… Я, чтобы они подольше помудохались, в штрек у восстающего Юльку выпустил, и аквалангисту пришлось до денег по десятому горизонту добираться, через провал, значит… Вот он, бедняга, и окочурился, воздуху ему на длинный путь не хватило… До и кессонка, сам понимаешь…

– И еще один вопрос, Шура, – начал я смущенно. – Очень уж он меня мучит…

– Давай свой вопрос…

– Помнишь, я тебя в Костика превратил и руки заставил двадцать раз на дню мыть… А сам на твое место заступил?

– Помню, как же… И не двадцать, а двадцать пять раз…

– Так ты это дурака валял? Да?

– Да… А кого мне еще валять было? Вы ведь иначе, как на кретина на меня и не смотрели… Вот я и повеселился немного для души… Пока ты Ольгу не привез…

– Так ты нас из-за Ольги в клоповник сунул?

– У Игоря, отца ее, много разных друзей было… – пробурчал Шура, отведя глаза в сторону. – И врагов… Кто знает, от кого она приехала… Баба – она и есть баба… Кого угодно с панталыку собьет… Ваня, после того, как вас на дороге бросил, ну, когда вы с ней с запасного ствола возвращались, приехал ко мне и стал говорить, что Ольга – следователь по особо важным вопросам… А клещики эти штучка вовсе непростая… Они человека по уму изобретают. Без болтовни и натуральных инцидентов.

Но я уже не слушал Шуру – красный от стыда я вспоминал те времена, когда, возомнив себя Кашпировским, узурпировал Шуру…

– Двести десять миллиардов… Двести десять миллиардов, – оторвал меня от раздумий о неисчерпаемости Шуриного коварства донесшийся от стеллажа восторженный Колин голос…

– Двадцать лет, двадцать лет… – криво улыбаясь, передразнила его Ольга.

– Какие двадцать лет? – спросил Коля, насторожившись.

– По УК РФ двадцать лет… Ну, может быть не двадцать… Скоро точно узнаешь…

– Да ну тебя… Иди лучше сюда, погрейся рядом с ними… Я столько баксов только по телевизору видел!

Мы с Ольгой подошли к стеллажу и начали перебирать пачки новеньких дензнаков развитого империализма (тысячедолларовые купюры, видимо, лежали на верхних полках и нам не попались).

– А зачем тебе столько денег? – спросил я Шуру, когда до меня, наконец, дошло, что двести миллиардов (ну не двести, а сто девяносто пять без тысячедолларовых купюр) для простого человека – это очень и очень много.

– Есть у меня с Валерой несколько гума… гуманичи… гуманичистических задумок… – ответил он, пристально глядя мне в глаза. – Хочу, вот, с вами посоветоваться… Пошлите на-гора… Денег не берите… По пятнадцать миллионов настоящими я вам приготовил еще вчера… Больше вы не унесете. А надо будет еще – прилетите на своих личных самолетах…

2. Море, "Восторг", девочки и шампанское. – Шура недоволен. – Опять акклиматизация.

В кают-компании к прощальному банкету все было уже готово. Но после общения с двумястами десятью миллиардами денег, все вокруг казалось убогим и тоскливым. Уловив, видимо, наше настроение Валера что-то начал говорить на ухо Шуре. Выслушав его, Шура закивал головой, затем одобрительно похлопал инвалида по плечу и, немного походив с довольной улыбкой по комнате, обратился к нам:

– Тут у нас есть мнение сменить обстановку и переместить нашу конференцию в другое место…

– В свежевыкопанную бульдозерную яму? – сверкнув глазами, поинтересовался Баламут.

– Нет… В Находку. Пока мы тут законсервируемся, Валера сгоняет в Кавалерово за вертолетом. К вечеру будем на его яхте "Восторг".

– "Восторг"? – переспросила Ольга. – Как мило! Звучит хорошо, по-женски… Свою я тоже так назову… А большая яхта?

– Двадцать метров, на всех места хватит, – проскрипел Валера, вперившись в ладненькую Ольгину фигурку сальными глазами.

– Поехали! – сказал я, живо представив свою богиню загорающей в бикини на фоне невозможно красивых скалистых приморских пейзажей.

* * *

Через пятнадцать минут Валера с Ириной Ивановной уехали в Кавалерово, уехали, захватив с собой… Худосокова и двух подручных Хачика. Увидев последних живыми, вернее – полуживыми, совсем такими, каким был Тридцать Пятый, я вперился вопрошающими глазами в Шуру.

– Ирина Ивановна их в милицию на исправление сдаст, – смущенно ответил он на мой немой вопрос. – Не захотела она, чтобы я их кончил… Святая женщина…

– А что они такие квелые? – поинтересовалась Ольга.

– Она их загипнотизировала, чтобы по дороге не оглядываться.

Махнув на все это рукой, я занялся осмотром своих ран и нашел их вполне зажившими. После перевязки мы с Бельмондо и Шурой спустились на восьмой горизонт с ведром цемента и мастерком.

– Будем фабрику замуровывать, – сказал он, когда перед спуском Борис спросил, зачем нужен цемент.

– А буйные? – поинтересовался Николай.

– Их потом в шахте выпустим, пусть охраняют… Инесса с Кешей их обиходить будут…

В музее Шура покормил буйных Инкиными котлетами. Затем он попросил нас натаскать к двери музея камней для закладки, а сам повел сумасшедших в камеру взрывников. Когда он вернулся, мы уже наполовину заложили дверь камнями. Через час дело было кончено.

– Когда высохнет, – сказал Шура, размазывая грязь по цементу, – никто и не заметит…

* * *

После сбора личных вещей мы по Колиной просьбе собрались в Ольгиной комнате.