Заложники Умолкающих Звёзд

Руслан Аракелянц

Заложники Умолкающих Звёзд

Глава 1

Глава 1. Судьбоносная встреча.

Эта история навсегда отпечатается в моей голове как отголосок чего-то потустороннего, на что я, собственно, и наткнулся. Я постараюсь максимально отобразить те события в хронологическом порядке. Раз в полгода, начиная с 1981, мы с кузеном Мюнхи обмениваемся любезностями: приезжаем друг к другу на активный отдых: душевная семейная рыбалка в водах Онтарио, длящаяся десяток часов, прогулки по Хай-Парку, совместные походы в кино, игра в гольф и всё в таком духе – как проводят досуг нормальные люди. Так вот, настала моя очередь ехать к брату. Стоял конец марта 1986 года. Предупредив начальство об уходе в заслуженный за весь год оплачиваемый отпуск, я не без радости позвонил с рабочего телефона жене и попросил её тоже взять отпуск на месяц, дабы поехать к вышеупомянутому кузену. Ближе к вечеру Кэтрин сообщила мне, что в редакции одобрили её инициативу из-за больших успехов в еженедельниках и увеличения потенциальных читателей за зимний период. Жили мы худо-бедно в одноэтажном доме на Вуд-стрит, 59. Сразу после свадьбы, 10 лет назад, наши родители решили добавить к моим сбережениям круглую сумму и купить нам этот замечательный дом средних размеров из типичного облицовочного кирпича. Конечно, архитектурой он не славился, как и большинство частных домов, но нас вполне устраивал. В оборудованном мной и моим кузеном гараже у нас красовался небольшой красный автомобиль Fiat 126, поэтому дальние поездки были очень уютными и атмосферными. Кэтрин реагировала на отпуск чуть ли не истерически хорошо, и я её прекрасно понимаю. Знаете, хоть у нас и нет детей, женщина всё равно довольно быстро выматывается в бытовой суете, да ещё и работая в редакции местного еженедельника.

Мне всегда очень нравилась моя Кэтрин: очень улыбчивая, добрая, заботливая. Каждый раз, вспоминая её, мне становится очень одиноко. Преодолевая чувство великой утраты, я едва ли могу выйти на улицу и выбросить мусор из-за страшных панических атак, мучающих меня после тех трагичных событий. Не буду слишком сентиментален, ибо воспоминания губительно сказываются на моём состоянии. Пришёл тот день, когда два небольших чемодана собраны, и все дела идут хорошо: впереди долгожданный отпуск и эмоции, – как в детстве, при прогулке с родителями по небольшому и вечно зелёному Брантфорду.

В гости к брату я всегда брал с собой только одежду и снаряжение: клюшку для гольфа, удочку, да волейбольный мяч. Кэтрин любила набрать даже продуктов, чтобы не пропали, и, конечно же, не забыла про нашего кота Джона, которого она заприметила на пороге редакции полтора года назад и принесла домой. Хороший серый кот с редкими белыми пятнами на спине и животе, выразительными зелёными глазами и странной манерой лазать по шкафам среди ночи. Ехать нам предстояло около семидесяти километров через Гамильтон и Оквилл. Мой старина Фиат справлялся с этой задачей буквально за два с половиной часа, учитывая городские пробки и несколько остановок на шоссе для обеда и небольшого отдыха от дороги. В пути мы с Кэтрин зачастую дурачились и говорили о бытовых делах, иногда сплетничали по поводу самых разных событий: новой кладки серых кирпичей от калитки до дома у наших соседей Миллеров или об умной дочке моего друга Джима, которая в очередной раз показала отличные результаты на экзамене по биологии. Тогда мне Кэтрин постоянно твердила: «А вот у Джессики появилась новая микроволновая печь, и нам бы уже пора раскрепоститься на что-нибудь новенькое!» Я ей в ответ только улыбался, глядя на неё тем первым взглядом, что остался ещё с учебных лет, и это заставляло её хмуриться и задаваться вопросами, но взамен я так же получал искреннюю улыбку, что и давало мне чувство полного счастья.

Останавливались мы чуть дальше Оквилла, – там было живописное место на берегу озера, совсем недалеко от трассы, метрах в двухстах. Первозданная природная красота просто поражала своим спектром красок и воспоминаний. Разместившись на старом тонком полушерстяном пледе, мы стали есть грибной суп со свежим ржаным хлебом, потому что моя любимая жена заботится и о моём здоровье, говоря, что хлеб из белой муки вреден и от него нужно категорически отказаться в пользу хлеба из ржаной муки, и желательно с отрубями! В такие моменты я чувствовал, что моя жизнь была наполнена любовью и заботой, и чувствовалось, что это искренне и по-настоящему. Знаете, с детства я был очень специфическим человеком в плане любви: я не понимал, как устроено это чувство, не понимал, как можно любить человека, который не является твоим родственником?.. Можно любить маму и папу, дедушку и бабушку, брата и сестру, но как полюбить чужого человека? Я задавал эти вопросы родителям и, по обыкновению, получал лишь ответы по типу: «Вырастешь – поймёшь».

Или они просто переглядывались и приобнимали друг друга, глядя на меня. А вот теперь, когда я встал на ноги, когда встретил не просто человека, а свою Кэтрин… В университете от одного её взгляда я терял рассудок. Эти голубые глаза, длинные русые волосы и безмятежная улыбка просто выбивали из меня всё желание учиться, – я хотел просто любоваться ею… И вот, оказалось, что и я ей понравился, благодаря своей заурядности и неотрывному взгляду я получил вниманье, а позже и свидания после университета в самых разных забегаловках и парках Брантфорда.

На юго-западном въезде в Торонто нас остановил какой-то сумасшедший, выбежав на дорогу и панически размахивая руками, – то был русский мальчишка лет девятнадцати, мы это поняли по невнятной речи на известном на весь мир языке – он без умолку говорил какие-то непонятные фразы, и я попросил его записать это на бумаге. Кое-как показав жестами, что не понимаю его, я посадил его в машину, и он написал несколько слов на русском в моём карманном записном блокноте, затем пристально посмотрел сначала на меня, а потом и на Кэтрин, что её это немного испугало, и она повернулась вперёд. Мальчик вновь обхватил ручку и медленно стал вписывать английские буквы, будто вспоминая слова… Через пару минут он дал блокнот мне, где очень кривым почерком, видимо из-за отсутствия твердой поверхности, было написано, что мы должны помочь ему. Я постарался спросить у него, что он имеет в виду, но он махал головой и жал плечами, явно давая понять, что не понимает меня. Такой диалог меня не радовал, ибо он не нёс смысловой нагрузки, и моя решимость взяла верх – я указал сначала на него, затем на город и слегка поднял голову с плечами, он махнул положительно. Кэтрин была в полной растерянности, как и я. Мы просто поехали дальше. К слову, Мюнхи знал русские буквы, и, в теории, мог попытаться поговорить с ним, поэтому я взял себя в руки и поехал к кузену. Мальчик, тем временем, просто глядел в небольшое и слегка грязное оконце нашего уютного автомобиля и глубоко вздыхал. Будто ему было плевать, куда я еду и зачем, хотя… Так и казалось.

Стоит ли говорить, какова была радость кузена по приезде? Он жил в шикарном двухэтажном доме из красного кирпича на Дафферин,стрит. Каждый раз, глядя на обустройство его жилой территории, я восторгался и гордился своим братом и его героическим трудом в автомастерской. Кузену недавно стукнуло 29, а его жене – Мэри – 28. И вот, за нашими спинами, Мюнхи разглядел неторопливо шагающего паренька в синих полуклассических штанах, которые были явно шире ног юноши, серой рубашке с закатанными до локтя рукавами и в потрёпанных жёлто-белых кедах. Черты его лица были очень приметные: высокие скулы, слегка узкие глаза, тонкие губы и спортивная стрижка-сантиметровка. Юноша шагал очень неспешно по тропе из того же красного кирпича, что вела от дороги к началу оградного забора Мюнхи. Он оглядывал каждый дом, каждое дерево и о чём-то глубоко думал, и всё так же вздыхал, будто ему не хватало кислорода. Когда тот остановился у входной арки на частную территорию, Мюнхи с подозрением посмотрел сначала на него, а потом на меня, после чего кинул два быстрых взгляда на девочек и спросил, что это за тип. Объяснять начала Кэтрин, но она путалась в деталях, и я тронул её за плечо, дав понять, что хочу сам рассказать. Во время разговора русский не вмешивался, а всё так же оглядывался по сторонам и осматривал величавый дом моего кузена. Спустя несколько минут я управился с рассказом этой небылицы, после чего Мюнхи приподнял левую бровь, и из-за его короткой стрижки было видно, что он в полном недоумении. Я пожал плечами и попросил поговорить с ним, ведь Мюнхи знал русский, хоть и не очень хорошо. Тогда Мюнхи вздрогнул от осознания того, что русский – очень трудный язык, и теперь он будет позориться своим незнанием падежей и родов языка, но я его подбодрил и попросил ещё раз. Мэри сказала, что сильно смеяться никто не будет. Кэтрин взглянула на парня и заявила, что он очень странно себя ведёт. Кузен очень неуверенно пошёл к русскому, протянул что-то вроде приветствия, причём очень странно, он протянул букву “е” в слове… привет? Это было приветствие? Мы с девочками расценили это как приветствие. Странно почесав голову и посмотрев через плечо Мюнхи на меня, русский спешно спросил, знает ли кузен русский на должном уровне, дабы понять ту загадку, что он принёс. Со стороны это выглядело так, как будто этот парень действительно походил на сумасшедшего безумца, который нёс полную ахинею моему кузену на протяжении десяти минут. Цитирую со слов Мюнхи, когда все уселись за столом на кухне: «Он говорил ересь, по типу, что человечество ожидает небывалая космическая угроза со стороны неизвестной световой расы, – то есть в прямом смысле существ, состоящих целиком из огромного количества фотонов. Также он сказал, что во сне ему было видение, что эти существа могут поглотить любое живое создание на Земле. Говорил, что встречался с одним из них в сомнамбулическом состоянии. После поглощения нескольких людей и полной их пропажи существо спешно, как и подобает свету, появилось перед ним, и очи его не выдержали такой светимости – он полностью ослеп и в агонии пал на колени. Существо заговорило на привычном ему языке, голосом этого же русского, оно сказало:

«Ваш цикл самопроизвольно исчерпывается – совсем скоро вы поглотите друг друга своим странным оружием. Но всё будет не так… Мы поможем вам с честью покинуть Вселенную, борясь со своими истинными врагами, коими для вас сделали мы сами, ибо род людской слишком порочен. И как муравей умирает от руки человека, так и человек умрёт от рук Сельенисх. Пусть я сейчас покажусь лишь видением, но ты должен знать угрозу в лицо… Открой глаза и посмотри на истинность моих слов, посмотри на верную вершину пищевой цепи – на то, кем вы должны были стать…» После последнего слова русский, по описанию, смог открыть глаза и посмотреть на свет, что громогласно взывал к нему. Теперь существо стояло в метрах десяти, но звук находил отражение и отдавался эхом отовсюду: со всех частей непонятной лесистой местности, где росли сплошь рядом тёмные дубы, среди которых рвался к небесному своду один – исполинский. – С самого детства ты был избран, Тимофей. С самого твоего первого вздоха в непорочном начале тебе была дана великая цель – эволюция сознания… Ты был добр и прозрачен, как вода в ручье. Ты помогал всему живому – даже пчеле, что замертво лежала на земле, устав от своей судьбы, ты дал ещё один шанс, побежав домой и дав ей сахара, смоченного водой, и она вознеслась над зелёной тропой, что вела в твой дом, полетев к своему рою. Ты помог котёнку, которого заживо клевали птицы, ты не оставил тонувшего в реке мальчишку, что затерялся в течении реки, хоть и сам был слишком мал для таких серьезных решений, требующих немедленного действия. Таких примеров я приведу десятки за твой недолгий век, но жизнь оказалась несправедливой и отняла у тебя почти всё: семью, друзей, здоровье, но не цель… Тем не менее, ты сдался. Неужели ты хочешь стать частью небытия, неужели твоё сердцебиение уже для тебя ничего не значит? Твой организм ещё может воссоздать хотя бы иллюзорную часть того, что ты потерял! Сейчас ты стоишь здесь, у своего дома, и по всем законам здешней природы ты должен быть слеп – твои глаза не в силах воспринять такой светимости. Я предстал твоей невероятно яркой проекцией, но ты не потерял зрение…»

Когда Тимофей хотел возразить, что изначально он ослеп, а только потом ему вернули зрение, он понял, что уста его не могут разомкнуться, и пришлось лишь продолжать слушать неведомого.

«Я не Бог, которому ты поклонялся когда-то, я не сон, что посещает тебя каждый день, я – не твои бесконечно переплетающиеся мысли, я – это величие, вершина! А ты – это тот самый амбициозный ребёнок, что строил грандиозные планы на жизнь, хотел покорить весь мир своей добротой, показать настоящие чистые намерения, но где ты? Проекция угасает, импульс становится слабее, и жизнь твоя утекает в песок… Таких людей осталось немного – и когда последний лист, что светится в окружающей тьме, останется на ветви прогнившего дерева, тогда придёт Великий свет, что пронзит тьму и заберёт этот лист во спасение, в естественную для него форму. Посмотри на это величавое древо, как мало фосфоресцирующих листьев осталось… ты – один из них.

Глава 2

Глава 2. Сны Тимофея

Мы трое были в полном ступоре от рассказанного кузеном. Кэтрин пялилась в окно, где стоял юноша – он находился недалеко от аккуратно выстриженных рядов декоративных кустов и смотрел в ответ на мою супругу, спешно моргая и щуря глаза. Мэри смотрела на Мюнхи и не смела его перебивать, находясь в полном сосредоточении на каждой мелкой детали повествования. Я же смотрел в пустоту и представлял это с ужасающими мыслями в голове, убеждая себя, что не верю в эти сказки. Закончив рассказ, Мюнхи аккуратно встал из-за стола и подошёл к окну, где загородил обзор Кэтрин, и уставился на Тимофея – того русского парня.

Так продолжалось несколько минут, после чего я тоже встал из-за стола и, в новинку для себя, стукнул руками по столешнице и в тонe спросил: что мы будем делать? Мюнхи развернулся и убеждённо сказал, что парень рассказывал это с небывалым ужасом в глазах, и очень многое из рассказа он упустил, попросту не зная перевода слов. Кэтрин нахмурилась и сказала, что мы все чокнулись умом и верим первому встречному, да ещё и русскому мальчишке… Мне не понравился её тон. В этот момент наш диалог прервал громкий звук открывающейся кухонной двери, где на пороге появился Тимофей и сказал очень интересную фразу: что из хаоса рождается порядок, и на конечной своей стадии неизбежно возвращается к нему. Мюнхи спросил, что это значит, на что получил сумбурный ответ, похожий на приведение формул и определений из термодинамики и квантовой физики. Естественно, из этого мы ничего не поняли, на что русский махнул рукой и попросил лист с ручкой. Получив желаемое, он нарисовал что-то на подобие реки и параллельно объяснял свою примитивную теорию, дабы мы поняли: «Представьте себе, что вы плывете по бурной и стремительной реке. Если вы попытаетесь плыть против течения, вы прочувствуете хаос в полной мере. Вы ощутите давление воды на грудь и желудок; течение может опрокинуть вас и ударить о камни. Но если вы уподобитесь воде и потечете вместе с ней, внезапно из хаоса возникнет новый порядок, но не исключено, что Вы всё же ударитесь о камень, что возвращает порядок в хаос». После этой аналогии Мюнхи резко спросил Тимофея о том, что он, "чёрт тебя дери, забыл в Канаде, если он русский из страны, из которой почти невозможно выехать? И каким боком этот рассказ причастен к нам?" На эту фразу Тимофей отреагировал с огромным недоумением, нахмурил брови, сел на стул и медленно схватился за голову, повторяя фразу: «Сон, это был сон! Повеление. Указание. Связь…» Кэтрин налила воду в изысканный хрустальный стакан и попыталась дать парню, но тот не смог взять стакан, из-за того что у него дрожали руки – стакан полетел вниз, и осколки разлетелись по полу с громким треском. Мальчишка будто не заметил этого и сказал, что не хочет пить. Мюнхи и Мэри пялились на меня, махая головой в сторону двери, явно намекая сопроводить парня прочь из дома. Я попытался сказать примитивные английские фразы, которые знает почти любой человек в мире, пытался быть вежливым, хлопнул парня по плечу и показал в сторону выхода, на что он неторопливо осмотрел каждого из нас, затем недоуменно встал и пошёл к порогу, где остановился, оглянувшись и переглянувшись со мной и Мюнхи, сказал: «Я не знаю, кто вы такие, но истинно верю, что вы – те, кто мне нужен». После этих слов он опустил голову и глубоко вздохнул, направляясь в сторону палисадника.

Я осторожно и беззвучно закрыл дверь, морщась от её скрипа, после чего бодро отпустил ручку и полубегом пошёл в сторону стола. Мюнхи пригласил всех сесть и попросил сделать вид, что ничего не было. Мэри разогрела пасту с мясом индейки и налила апельсиновый сок. На вкус мясо было неплохо, но всё же отдавало небольшим запахом дыма от гриля.

Кэтрин, на удивление, паста очень понравилась, и она спросила, где Мэри купила эту, цитирую: «вкуснятину». Мюнхи расстроено пялился на апельсиновый сок, и через какое-то время встал и громко сказал, что мы очень невежливо поступили с мальчиком. «Мы ведь даже его к столу не пригласили! Что на меня нашло, когда я попросил Йохана выпроводить его? Мне было стыдно и неловко, я никогда не выгонял людей! Зачем я так с ним?» Мюнхи очень разволновался и встал из-за стола, несмотря на поглаживание Мэри по плечу. Подойдя к окну, кузен обнаружил сидящего на пороге палисадника Тимофея и в тот же момент выбежал к нему, искренне извиняясь и ещё что-то бормоча то на английском, а потом, сплюнув, на русском. Через окно мы видели, как Мюнхи поднял юношу, приложил руку к сердцу и очень извинялся за такой необдуманный поступок. Тимофей молчал. Он слегка качал головой то вправо, то влево, хмурил брови и глубоко вздыхал. Мюнхи пригласил его к столу, на что Тимофей не торопясь отреагировал положительно. За столом воцарилась неловкая пауза, спустя пару минут которую прервал Тимофей, сказав два слова: Good Macarone! Мюнхи поперхнулся, и Мэри начала его стучать по спине.

Откашлявшись, кузен протёр рот салфеткой, улыбнулся и сказал, что Тимофей неправильно произнёс слово про макароны, тут было два варианта: Pasta и Macaroni, и не стоит делать ударение на последнюю гласную, но помимо критики Мюнхи также хлопнул его по плечу и сказал, что он молодец сначала на английском, а потом, ударив себя по лбу, по-русски. Настроение у всех было прекрасное, и Тимофей впервые улыбнулся. Плотно покушав, он посмотрел на Мэри и сказал “Thank you!” Мюнхи удивился, как мальчик схватывает всё налету, буквально идеально проговорив слова. Зато Тимофей неплохо знал немецкий. Он даже сказал фразу, из какого он города: “ich lebe in Nischni Nowgorod” Да. Далековато его занесло, но как он попал в Канаду? – мы пока его об этом не спрашивали. Кэтрин наконец вышла из ступора молчанки и попросила Мюнхи спросить, чем Тимофей увлекался до “Великого предназначения”? Рассказ мальчик начал в своем темпераменте – неспешно и хорошо обдумав начало. Мюнхи служил подобием плохого переводчика, каждый раз переспрашивая непонятные слова, и Тимофей любезно заменял их на более простые.

«До всего этого я учился в радиотехническом колледже на техника по информационным системам, но мне не совсем подходила эта профессия, потому что по натуре своей я был мечтателем и немного далёким от точных наук, таких как физика или математика. Учился плохо, шёл под отчисление, родители очень переживали за моё социальное положение, ведь у меня совсем не было друзей – я был, можно сказать, непутёвым ребёнком. Лучшее, что я умел – это заниматься спортом во дворе, да мечтать. Жизнь шла своим чередом, новых событий совсем не было. Я изо всех сил старался полюбить учёбу, но тоска забивала мне голову, и как бы я ни говорил себе о том, что такими темпами будущего у меня не будет – всё было напрасно. Но однажды произошло то, что буквально перевернуло моё представление о физике как науке в целом – она стала невероятно интересна, и вот что случилось: одним типичным днём я взял тонкую брошюру с формулами, листал-листал, уже прошёл разделы термодинамики, оптики, механики, и последний раздел меня увлёк больше всего… – Электромеханика. Кто бы мог подумать, что, прочитав самое простое определение, я буквально зальюсь вопросами и открою для себя новые горизонты мечтаний? И главный вопрос, который я задал себе – почему же, когда мы проходили это еще в 7 классе, я пропустил мимо ушей? Видимо, моё безразличие к учебе было настолько велико, что я и не замечал проходящих тем. После этого я начал активно изучать раздел за разделом, так и выровнял положение в колледже, но лишь по одному предмету. Помимо этого одним из моих любимых занятий был сон, и сон именно на спине, потому что меня посещал сонный паралич, что добавляло адреналина в мою жизнь. Из-за разыгравшейся фантазии мне мерещились всадник без головы с огромной секирой, залитой кровью, привидение ушедшего из жизни друга, различные неописуемые твари, против которых я был бессилен, но однажды мои сонные приключения переросли в нечто большее – в сонном параличе я смог пошевелить пальцем ноги, а затем и вовсе научился слегка шевелить всем телом! Но моей главной целью в этом деле было научиться свободно передвигаться – так я бы достиг вершины мечтаний! Я смог бы взаимодействовать с существами из своих фантазий – в прямом смысле! Конечно, со стороны это выглядело бы не очень, но я собирался сбежать из дома на какую-нибудь заброшенную стройку и в кромешной тьме и безлюдии призвать фантастических существ, чтобы гомон их заполонил то место, чтобы я узнал секрет их невообразимых форм, неописуемых частот их речей! Мечта так и не сбылась. В теории всё звучит весьма реализуемо, но на практике я не мог двинуться дальше пальцев и легкого движения тазом, а после тщетных попыток и надолго упавшего настроения сонные параличи вовсе перестали посещать меня. И через несколько месяцев мне приснился этот ошеломляющий сон, что я вам рассказал, – это было невероятно! Ничуть не хуже паралича – всё так реально, так естественно! Этот Сельенисх, как назвался, был очень контрастен – сначала он угрожающе говорил, что расправится с человеком, а после заговорил именно со мной!» После этого монолога Кэтрин поинтересовалась у Тимофея, с чего он решил, что сон этот стоит воспринимать всерьез, ведь это глупо, и если каждый человек будет беспокоиться об этом – мир сойдет с ума! «В первые дни я тоже так думал – ведь у меня в жизни всё стало налаживаться, и отнюдь ничего у меня никто не отбирал. Позже я понял, что сомнения мои были подвержены строжайшей критике Вселенной – в считаные часы у меня скончались родители прямо в больнице, перенеся тяжелейшие увечья после автокатастрофы. Можно списать это на совпадение, конечно, не в том состоянии я был, чтобы вспоминать об этой бессмыслице, но позже я всё-таки вспомнил.

Мне снился ещё один сон, уже после поминок мамы и папы: в окружении родственников, соседей и друзей родителей, я сидел около телевизора посреди небольшой и низкой комнаты на пуфике, и в дверь постучали. Открыла моя тётушка Анна. Уставшим взглядом я посмотрел на порог и буквально обомлел от страха, окатившего всё моё тело, – ужаса, который парализовал меня, и с полуоткрытым ртом я увидел величавую фигуру, похожую на человека. Черты существа были преисполнены яркими красками, на которые Ньютон разделял свет: в одно мгновение существо переливалось всеми 7 цветами – оно буквально состояло из них, но через несколько секунд всё слилось в единственный – белый. Кто это – я понял не сразу – Сельенисх… Отныне я не ослеп от его взора, и это дало обратный эффект – тот, что человек называет животным ужасом. Я не мог поверить, что такое возможно. Силуэт преисполнился человеческими очертаниями очень быстро, став столь привычным лучшим другом Леонидом. Все присутствующие молча смотрели на него, приклеившись к стульям и дивану, а я робко глядел в его сторону – он всё такой же, спустя столько лет… Мой друг предстал маленьким мальчишкой 12-ти лет с серьезным лицом, хмурыми густыми бровями, взъерошенными темными волосами, отчасти грязной одеждой и босыми ногами. Он смотрел на меня взглядом первобытной интриги, словно ожидая от меня первого слова, и через пару минут я всё же решился:

– Здравствуй, Леонид.

– Мне не нужно здравствовать… Я бессмертен.

– Мог бы быть повежливее.

– Знаешь, хоть ты и нравишься мне как индивид вашего глуповатого вида, но рассудительностью тут не отличился бы ни один человек этой планеты. Действительно, кто же пойдёт на раздумья столь важного и необычного сна, кто хотя бы попытается разгадать ту загадку? Никто. Вот и ты подумал, что это всего лишь сон, у тебя же всё замечательно, и никто ничего не отнимал, так ведь?

«Этот диалог имел потустороннюю необыкновенность, потому что я говорил с человеком, который давно погиб, и мне было страшно, но, обдумав его слова с минуту, я продолжил» – тихо пробормотал Тимофей с ноткой грусти в голосе.