Когда цветёт липа

Руслан Адамов

Когда цветёт липа

ЛИПА ЦВЕТЁТ

Я гнал свой велик по просёлочной дороге, прям как в той эстрадной песне про букет полевых цветов, правда, в плеере моём звучала совсем другая музыка – классика рока конца 70-х прошлого столетия! Вокруг простирались бескрайние поля, цветущие луга, приветственно шелестели листвой небольшие перелески – одним словом, пастораль. Сельская идиллия, как выразился бы какой-нибудь поэт золотого века. Брала гордость и захватывало дух от таких просторов наших земель. Хотя это теперь уже наших, а семьдесят с небольшим лет назад всё это принадлежало германской Восточной Пруссии.

Я не так давно переехал в Калининградскую область, где у меня проживала родная тётка – сестра отца. В жизни последние пять лет как-то не складывалось: ни в карьере, ни в семье, ни в отношениях, – поэтому в один прекрасный момент написал заявление по собственному, сообщил бывшей жене, что меняю ПМЖ, продал свою долю в квартире и покинул родное Подмосковье, подавшись на крайний запад России.

Скажу честно, шаг был весьма опрометчивый, но я привык к спонтанным решениям и постоянным импровизациям – может, потому и не устаканилось ничего в моей жизни к тридцати двум годам.

Тётка, конечно, звала и рада была, но как-то переоценили мы наши силы и возможности. С работой в Калининграде было туго. Ну, хотя как туго – работа была, но не по моей специальности и опыту. Благо были кое-какие навыки. Кому комп починить, где таксануть на старом Опеле, ну и так, по мелочам. А как лето настало, тётка меня к себе на почту устроила временно, почтальоном. И вот, гнал я свой велик по просёлку, к самой дальней точке доставки – небольшой деревне Романовка, куда необходимо было отвезти плотный жёлтый конверт: не то письмо, не то бандероль. Обычно по дальним краям Михал Семёныч мотался на древнем Москвиче АЗЛК пролетарско-красного цвета, с хромированным бампером, точечно поеденным ржавчиной. Но в этот раз он спину надорвал, лежал дома на больничном, вот мне и пришлось велопробег совершить – а больше у нас в отделении некого было в такую даль посылать. Навигатор никак не мог найти маршрут к той самой Романовке, благо помогли старые бумажные карты и мой небольшой навык по ним ориентироваться.

По моим прикидкам минут через двадцать я должен был добраться до точки назначения, но за спиной сгущались грозные тучи, предвещая июльскую грозу и ливень. Да и па́рило, несмотря на позднее утро, уже нещадно. Моя безрукавка прилипла к телу не только на спине, но и на груди.

Впереди ещё ярко светило солнце, а позади тень от туч нагоняла меня, явно выигрывая в скорости. Пришлось поднажать на педали и ускориться до спасительной липовой рощи, виднеющейся метрах в двухстах, где я надеялся хоть как-то спрятаться от крупнокалиберного, но по обыкновению скоротечного ливня.

Дорога была старой, покрытой ухабами, хотя при немцах содержалась в порядке, о чём свидетельствовала сохранившаяся местами брусчатка, выложенная некогда аккуратными узорами.

Я ворвался под спасительную сень лип в последний момент, когда над головой громыхнуло и очередь первых, ещё редких капель дождя зацепила мне спину.

Липы были в цвету и росли так плотно друг к другу, что образовывали вдоль дороги своеобразный тоннель, практически скрывая небо за густой листвой. Едва я въехал под своды аллеи, как меня окружил тягучий аромат липового цвета. Хотелось просто остановиться и посидеть под деревом, опираясь спиной на грубый ствол и вдыхая этот медовый запах июня. Но вот только дождь подстёгивал, не давая расслабиться, а его крупные капли пробивались сквозь густую листву аллеи и с каждым разом снова поражали меня своей шрапнелью.

Дорога виляла, загибаясь причудливой кривой среди вековых деревьев. Перед каждым поворотом мне чудилось, что я вижу чей-то силуэт, мелькающий среди толстых стволов, но едва я преодолевал этот поворот, как впереди маячил очередной и никого не было. А после я замечал этот силуэт вновь, и мне даже удалось разглядеть длинное красное платье и копну тёмных волос. Я пытался выжать всё, что мог, из велосипеда, объезжая ухабы и наполняющиеся лужи и рискуя поскользнуться на мокрых камнях брусчатки.

И всё-таки я не ошибся! За очередным поворотом мне открылся прямой участок дороги, липы редели, и впереди уже маячило жёлтыми пятнами солнце, пробившее в тучах брешь и слепящее блеском дождевых капель, осевших на широкой листве. Прямо передо мной, метрах в двадцати, шла женщина, на ней действительно было красное платье, а по спине рассыпались тёмные, переливающиеся в солнечном свете волосы. Шла она неторопливо и, когда услышала шум нагоняющего её велосипеда, остановилась и обернулась ко мне. Чёрные брови и добрая улыбка – это всё, что я успел заметить, прежде чем раздался треск в ушах и яркая вспышка ослепила меня…

Пришёл в себя я, лёжа на мокрой траве. Правый локоть саднило, бедро справа тоже болело, раскалывался затылок, а перед глазами плясали зайчики, как если на сварку поглядеть. Я пытался проморгать слезящиеся глаза, потому и не сразу увидел её, склонившуюся надо мной и что-то говорящую. В ушах звенело, и слова доносились откуда-то издалека, словно сквозь шум радиопомех:

– Ты как? Живой? Встать сможешь?

Это была та самая женщина, взгляд её был взволнованный, а в глазах неопределённого цвета (тёмно-синий, минуя серый, становился вдруг малахитово-зелёным, я ещё подумал – классные линзы) бушевала будто океаническая буря.

Я разглядывал эту неожиданную попутчицу. Она сидела на траве, подогнув под себя ноги, склонившись надо мной и держа на моём плече руку, – наверное, тормошила меня, пока я приходил в себя.

– Что… случилось? – голос я свой не услышал, скорее понял, что задал этот вопрос.

Да и её слова больше читал по губам:

– Молния в дерево ударила. Перед тобой прямо. Ты и свалился. А может, отбросило тебя. Как ты себя чувствуешь?

Считывая сказанное, я невольно залюбовался её губами цвета спелой малины, потому и ответил не сразу.

– Нормально, – произнёс я, отвечая сразу на все вопросы. Выдавив из себя подобие улыбки, я попытался подняться, сморщившись от боли.

Женщина тоже встала, машинально отряхнув колени от мокрой травы. Взяв меня за руку, она помогла удержаться на нетвёрдых ногах, пока я пережидал приступ головокружения.

Бедро болело, но идти через боль мог. Вроде не сломал ничего. Голова гудела, перед глазами плясали точки, но зрение и слух постепенно возвращались. Ссадина на локте и вовсе была мелкой царапиной.

Я осмотрелся кругом. Дождь уже прекратился. Впереди дорогу перегораживала огромная ветка с полдерева, толстый край её был обуглен и дымился. Велик валялся в одной стороне, рюкзак с почтой – в другой. Я проковылял до рюкзака и, проверив, что не испортил корреспонденцию, машинально закинул лямки за плечи. С велосипедом было хуже: переднее колесо погнулось и спустило. Дальше на таком ехать было рисково, требовалось как минимум заклеить и накачать камеру.

– А Романовка далеко? – спросил я у женщины в красном платье, стоявшей неподалёку и наблюдавшей за мной.

– Там, за рощей, – показала она рукой именно туда, куда я и держал путь.

«Значит, судя по просмотренной накануне карте, до деревни плюс-минус километр» – размышлял я. Велик можно докатить, а там уж найду, чем камеру заклеить да накачать.

– Только правильное название «Романьево». Вы нездешний, наверное! – женщина уже справилась с волнением, охватившим её в первые минуты произошедшего, и теперь учтиво обращалась ко мне на «вы».

– А мне туда письмо доставить нужно, – пропустил я мимо ушей её замечание. – Я почтальон. Только адрес странный. Романово, дом N1. Ни фамилии адресата, ни имени.

– Ну что ж, идёмте вместе. Поищем вашего адресата, – женщина доброжелательно, но при этом загадочно улыбнулась. Подобрав небольшую корзинку, наполненную чем-то жёлтым, она неспешно пошла по начавшей уже подсыхать дороге, а я двинулся следом, прихрамывая и катя рядом искалеченный велик.

Только сейчас я смог разглядеть получше женщину, встреченную на этой странной дороге. Красное – я бы даже сказал, алое, как пионерский галстук, – платье облегало её крепко сбитую фигуру, подчёркивая женские округлости, что пониже спины. Чёрные, с рыжеватым отливом волосы рассыпались по плечам и спине, подпрыгивая в такт движению, и матово блестели в лучах солнца. Походка незнакомки была изящной и грациозной, словно шла она не по разбитой грунтовой дороге с проплешинами брусчатки, а по просторному залу какого-нибудь дворца или замка. Платье её заканчивалось над коленями, открывая белые упругие икры. А на ногах были обычные светлые босоножки.

Я догнал мою неожиданную попутчицу и, поравнявшись с ней, поковылял рядом. Она лишь бросила на меня мимолётный взгляд и, улыбнувшись каким-то своим думкам, опустила голову, глядя себе под ноги, машинально поправив спавшую на лицо густую прядь волос. От неё исходил приятный летний аромат, и лишь спустя несколько секунд до меня дошло, что это пахли цветки липы, которые лежали в корзинке женщины.

– Меня Глеб зовут. Я почтальон. Хотя я вроде уже говорил. А вы? Вас как зовут? – кажется, слух вернулся, и я уже вполне сносно воспринимал речь.

– Аксинья! – ответила она, вновь бросив на меня взгляд, и цвет её глаз с тёмно-синего сменился на зелёный. Хотя это, конечно, был эффект её линз. Ну, или луч солнца скользнул так по её лицу.

За этот момент я успел чуть лучше разглядеть её. Аксинья была примерно моего возраста. На белой коже лица ярко выделялись большие глаза, обрамлённые завитками длинных ресниц, широкие дуги аккуратных, ровных бровей. Приятные черты завершал чувственный рот с милыми ямочками в уголках губ. Прямые волосы были расчёсаны на пробор, а глубокий вырез платья демонстрировал прелести её женственной фигуры.

– Большой посёлок? – спросил я, чтоб хоть что-то сказать, смутившись, что задержал взгляд на вырезе платья чуть дольше, чем следовало.

– Скорее, деревня была. А теперь и вовсе хутор. С войны почти никто и не возвратился. Старики умерли. Вдовы с детишками в город перебрались. Вот, получается, я одна там осталась.

– То есть как? – опешил я, замедляя шаг, но потом вновь ускорился, превозмогая боль в бедре. – Вы имеете в виду, в сорок пятом? Так тут ведь немцы жили. И было это давно. Семьдесят с лишним лет назад.

– Ну точно, нездешний, – Аксинья опять бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась. Глаза её при этом вдруг просветлились на секунду, став серо-голубыми и постепенно темнея в синий. Было что-то в этой женщине такое, притягивающее своей загадочностью. Вот как липа – идёшь мимо, а едва ощутил её запах, так прям тянет остановиться и подышать немного этим летним ароматом.

– Без малого три года, как война закончилась, – сказала она совсем непонятно и с грустью замолчала.

Я начал перебирать всевозможные известные мне конфликты, произошедшие три года назад, но, о какой войне она могла вести речь, так и не понял.

– Так если вы там одна живёте, то, получается, и письмо моё либо вам, либо никому, – теперь уже я остановился, переводя дух и унимая боль в ноге.

Аксинье, сделавшей пару шагов вперёд, пришлось тоже остановиться и обернуться.

– Когда война шла, нам часто письма приходили. Жёлтые такие конвертики. А вот если с красной полосой – то, значит, похоронка! – тёмно-зелёные глаза стали почти чёрными. – А после войны ваше письмо первое будет.

– Да что за война такая? – я повысил голос, теряя терпение. И поймал на мысли, что, наверное, у женщины не все дома. Мало ли какой люд на отшибе живёт! И даже на миг пожалел уже, что повстречал её на пути.

– Идёмте, – спокойно и уверенно произнесла Аксинья и снова двинулась в путь. – За тем поворотом опушка, за ней ручей и Романьево.

Я замолчал. Хотелось поскорее добраться до места назначения, бросить конверт в ящик и вернуться домой. Теперь меня занимала мысль о ремонте велосипеда. Если там и правда никто не живёт, кроме этой странной женщины, то и шансы, что кто-то поможет с резиновым клеем и насосом, сводились к нулю. А перспектива ползти пешком до почты с хромой ногой и вовсе не радовала – до вечера возвращаться буду. Я пытался припомнить подробности карты в надежде на более короткий маршрут, сожалея, что не прихватил её с собой, и тут меня словно паром обдало – я ведь перед поездкой сфоткал её на камеру смартфона.

Резко остановившись, я скинул рюкзак с плеч, расстегнул боковой карман и достал мобильник.

– Ну, конечно! – с досадой сказал я вслух. Экран пересекала паутина трещин, и включаться он не собирался! Разбился, когда я с велика упал. – Чёрт! – процедил я сквозь зубы.

– Что-то случилось? – участливо поинтересовалась Аксинья.

– А у вас… телефона нет? – в надежде спросил я.

– Нет. Был когда-то, но потом где-то связь оборвалась. А восстанавливать после войны никто не стал. Пока страна оправится, пока крупные города восстановит, а до наших деревенек в последнюю очередь дело дойдёт. Да он мне и ни к чему.

– Ну а как же? Скорую вызвать. Пожарную. Прогноз погоды в интернете глянуть?

Аксинья глянула на меня непонимающе, а потом словно припомнила, что нездешний я, и с улыбкой (ну как ребёнку, ей-богу!) сказала:

– Я сама себе и врач, и пожарник. И прогноз погоды предскажу. Идёмте. Уже немного осталось, – и словно зная, о чём я думал пару минут назад, дополнила: – А за велосипед не беспокойтесь. Сможете мой взять. Мне он не нужен, ржавеет только!

Хотя бы в чём-то женщина оказалась права: действительно, за поворотом липовая аллея закончилась, и дорога вышла на равнину. По обе стороны простирались луга, покрытые сочной зелёной травой с пёстрыми вкраплениями ярких полевых цветов: красных маков, оранжевых саранок, синих васильков. Воздух после дождя был свеж, а слабый ветер доносил из-за спины тягучий аромат липоцвета. Неподалёку впереди виднелся мост через ручей: старый, добротный, с кованными немецкими перилами. Я уже вдохнул полной грудью, предвкушая скорое окончание моего злоключения: за мостом виднелось несколько домов – цель моей поездки, Романовка. Вода в ручье была прозрачной, а поток воды стремительный. Кое-где поблёскивали на солнце серебристой чешуёй маленькие рыбёшки. Почему-то захотелось вдруг остаться тут, в этом месте, на несколько дней. Я снова украдкой глянул на мою спутницу, а она, почувствовав мой взгляд, повернула голову и одарила меня улыбкой. Мне стало стыдно за мысли, что у неё не все дома. Вполне вменяемая, очень симпатичная молодая женщина! Вот только причём здесь война трёхлетней давности? Я мысленно пожал плечами и свернул с дороги на узкую тропинку вслед за Аксиньей.

Скрывать не буду, в студенческие годы я был очень охоч до девушек и знал в них толк. Это потом меня жизнь закрутила, брякнула пару раз головой о стену амбиций и выбросила на берег реальности без гроша и семьи. В тот период было не до женщин. И вот теперь, в трёх шагах позади Аксиньи, я свободно разглядывал её крепкую, приятной полноты фигуру, белизну ног, плавно покачивающиеся бёдра, упругие формы, тесно обтянутые алой тканью платья. Свежий воздух и липовый аромат вскружили мне голову, настраивая на какой-то романтически-эротический лад. Я подумал, что у меня давно никого не было, а возможно, и у этой женщины, живущей здесь в одиночестве, тоже. Ну, и под действием этих мыслей реакция мужского естества не заставила себя ждать. Даже ноющая боль в бедре и саднящий локоть отошли на второй план.

А тем временем мы дошли до невысокого забора с дощатой калиткой, выкрашенной в ярко-голубой цвет. Местами краска вздулась от непогоды и отшелушилась. Двор был ухоженным: трава вокруг дома выкошена, на клумбах цвели красивые цветы. Из будки высунулся старый подслеповатый пёс и, виляя хвостом, поприветствовал хозяйку, ткнувшись носом ей в ладони. На меня он лишь бросил мимолётный взгляд. А вот кошка (или кот), развалившаяся на крыльце, наблюдала за мной с подозрением, если не с презрением.

– Проходите на веранду, там и располагайтесь, – Аксинья гостеприимно распахнула застеклённую дверь, и я, поставив велосипед у стены, прошёл в прохладу помещения. Приятно пахло сушёными травами, цветками липы и яблоками. – Я принесу холодный морс и поставлю чайник, – послышался голос Аксиньи из сеней дома.

Я опустился в простенькое кресло, обитое клетчатой тканью, и устало вытянул ноги. Только сейчас, расслабившись, до меня дошло всё, что случилось, и что могло случиться, ударь молния чуть ближе или будь её разряд чуть мощней. От меня бы осталась поджаренная отбивная. Просто чудом отделался. Я ещё раз достал смартфон, попытался его запустить, но всё было безуспешно.

Вошла хозяйка дома, неся поднос. Она уже успела переодеться, теперь на ней было голубое в синие цветы платье с треугольным вырезом на груди, а волосы она убрала в хвост. Аксинья поставила передо мной запотевший кувшин с морсом, два высоких стакана и вазу с печеньем.

– Угощайтесь! – улыбнулась женщина. – Я подумала, что с жары хотите пить, да и проголодались в дороге, наверное! Печенье утром спекла, словно знала, что гости будут. А я пока ваши царапины обработаю.

Женщина снова направилась выходу.

– Аксинья? – впервые произнёс я вслух, словно пробуя это имя на вкус.

– Что? – женщина уже в дверях обернулась, держась за дверной косяк, а её глаза коснулись взглядом моих, проникая куда-то гораздо глубже, чем в зрительный нерв, предающий информацию в мозг. Словно в душу мне посмотрела, и так тепло на сердце стало, как будто я её знаю не первый год и ближе она мне, чем кто-либо ещё на этом свете. Всё это длилось доли секунды, но я опять уловил, как глаза её сменили цвет, из тёмно-зелёных став ярко-синими.

Отчего-то, словно смутившись, я опустил взгляд, мельком скользнув по фигуре женщины, машинально отметив, что дома она ходит босиком, и негромко пробубнил:

– Красивое имя у вас. Необычное.

– Спасибо, Глеб! – женщина помедлила ещё пару секунд в дверном проёме, словно хотела что-то добавить, и даже, кажется, сделала глубокий вдох, но потом молча повернулась и вышла.

Налив в стаканы ледяной морс из лесных ягод, я отпил треть стакана, и по телу растёкся приятный холодок. Усевшись поудобнее на левый бок, так как ушибленное правое бедро начало ныть, я с интересом осмотрелся в просторной веранде, одна стена которой сверху до середины состояла из застеклённых рам. К потолку были подвешены связки трав, из которых я узнал лишь зверобой. На широких подоконниках стояли горшки с цветами, а между ними на белой бумаге сушились соцветия липы. На другой стене висели какие-то картины и рисунки, сделанные выжигателем и металлической чеканкой. А в центре моё внимание привлекла фотография в рамке под стеклом. На ней я сразу узнал Аксинью, а рядом с ней был мужчина в военной форме. Вот только солнечный блик падал прямо ему на лицо, не позволяя разглядеть. И всё же что-то показалось мне в нём знакомым. Я уже хотел подняться и подойти ближе, чтоб разглядеть портрет, но в тот момент вошла хозяйка, неся в руках небольшую миску с водой, белое полотенце и зажав под мышкой аптечку.

– Я поставила чай, заварю свежий с липой и угощу вас, да ещё с душистым липовым мёдом, думаю, не откажетесь от скромных угощений? – всё это говоря, она улыбалась, поглядывая на меня и доставая из аптечки вату и йод.

Аксинья ловко и быстро обработала ссадины на локте и голове, а потом возникла небольшая заминка. Женщина с сомнением посмотрела на меня, отступив на шаг, и сказала:

– Кажется, вы ещё бедро ушибли. Если стесняетесь, я могу выйти, обработаете сами?

А я подумал – да чего мне стесняться-то, не голышом же перед ней раздеваться – и бодро ответил:

– Давайте уж вы! А то рука у вас лёгкая!

– Лёгкая! То верно!

Аксинья взяла новый клочок ваты, а я расстегнул ремень и приспустил шорты до колен. Пришлось и плавки сбоку вверх задрать, под ними багровела ссадина шириной почти в ладонь, переходящая в жёлто-фиолетовый синяк.

Женщина смочила чистый край полотенца и приложила к ране. Как ни странно, я не ощутил саднящей боли, как обычно бывает в таких случаях, а она, промокнув рану, накрыла её своей ладонью, совсем на секунду прикрыла глаза и что-то беззвучно шепнула. Меня подмывало расспросить о том, что она только что сделала, но Аксинья как ни в чём не бывало обработала рану йодом и, собрав медицинские принадлежности, вышла из веранды. А я так и не нашёлся, какой именно вопрос и как я хотел задать. Быстро одевшись, я с удивлением отметил, что боль отошла далеко на задний план и практически не тревожит меня.

Пока я допивал морс, Аксинья вернулась с очередным подносом, неся пузатый фарфоровый чайник, две чашки на блюдечках, вазочку с прозрачным жёлтым мёдом, неровный кубик сливочного масла и лепёшку свежего, ещё горячего хлеба.

– Пока за липоцветом ходила, и хлеб подоспел, ещё из печи, угощайтесь, чем уж Бог послал.

– Да всё просто шикарно! Больше ничего и не надо! – я вдруг ощутил, как разыгрался у меня аппетит и желудок свело голодной судорогой.

Как ни странно, с тех пор как мы перешли тот ручей и пришли в Романовку (или Романьево, чёрт уж тут разберёт), я ни разу не подумал ни о проблемах с велосипедом, ни о загадочном конверте, который мне нужно доставить. Как-то блаженно и умиротворённо было в этом месте, в этом доме. Будто в свой дом вернулся после долгих странствий. В тот родной дом, где всегда ждут и будут ждать, что бы ни произошло.

Аксинья тем временем разлила чай, и веранда ещё гуще наполнилась ароматами липы: сушёной, чайной, медовой.

– Угощайтесь. Гости у меня теперь редкость.

– А знаете, – я подвинул чашку с блюдцем и подул на горячий чай, – когда мы только встретились, мы, кажется, разговаривали друг с другом на ты. Может, и сейчас так можно? Мне было бы проще. Давай?

– Давай! – улыбнулась женщина и легонько сжала моё сердце тёплым и трепетным взглядом. – Расскажи о себе? Откуда ты? Как ты? Почему почтальон?

Я вкратце рассказал историю моей жизни до Калининграда и после приезда сюда. Аксинья задумчиво слушала мой рассказ, иногда рассеянно кивая, а когда я закончил, вымолвила, скорее просто про себя:

– Разные у нас истории. Совсем непохожие.

– Ну да. Наверное, и у всех людей разные, – я не знал, что тут ещё ответить. – А твоя история какая?

– Налить ещё чаю? – Аксинья посмотрела на меня, пропустив вопрос мимо ушей, и я рассеянно кивнул.

Желудок приятно наполнялся тёплым хлебом со сливочным маслом и мёдом, душистый чай растекался по телу, расслабляя его.

«Вздремнуть бы» – промелькнула мысль, и я ощутил, как веки становятся всё тяжелей.

– А истории у нас разные, – донёсся до меня голос Аксиньи словно издалека, хотя она была всё тут же, рядом, правда, смотрела в окно и машинально поглаживала угол стола, – потому что нездешний ты.

– Ну, это понятно, что нездешний. Я в другом месте живу. Или ты к тому, что в область приезжий?

– Ни то и ни это. Бывали случаи, до войны ещё, появлялись у нас тут нездешние. Аккурат из той рощи липовой приходили, где я тебя встретила. И именно в этот самый период.

– В какой?

– Когда липа цветёт.

– Н-ну, мало ли!.. Заблудились люди. Не на ту дорогу свернули. Что ж теперь, всех нездешними звать?

– У тебя жизнь другая. Мир другой. И история другая. История того места, где ты живёшь. Откуда пришёл. Ты ведь не зря про войну удивился. У вас последний раз страшная война семьдесят с лишним лет назад была, а тут и трёх лет не прошло.

Я с трудом понимал, о чём она говорит, а глаза всё больше соловели, словно пил я не чай, а что-то хмельное.

– Отдохни-ка с дороги часок. Я в доме тебе постелю. А после уже договорим да и решим с делами твоими почтовыми, – сказала Аксинья, глядя на мой сонный вид, и, поднявшись, пошла к выходу. Быстро допив остывший чай, я встал, чтоб пойти за ней, и тут по моим глазам скользнул солнечный блик от той самой фотографии, что висела на стене. Я попытался всмотреться, но лицо спутника Аксиньи снова было невидно́, снова на него падал луч солнца.

Я поспешил за хозяйкой, силуэт которой уже растворился в дверном проёме. Поднявшись по небольшой лесенке – всего три ступеньки, – мы вошли в просторный и вполне современный дом. Меня не покидало странное ощущение, словно я уже бывал тут когда-то, но этого никак не могло быть, ведь я вообще в этой деревне был впервые!

Аксинья провела меня в небольшую светлую комнату с тахтой и окном с раскрытыми ставнями. За окном шелестела мелкими листиками молодая берёза, а вдалеке пестрел полевыми цветами луг.

Я присел на кресло, пока хозяйка дома расправляла постель, и с интересом наблюдал за ней, разглядывая её фигуру, её плавные движения, как она переступает босыми ногами по окрашенному коричневой краской полу, как поправляет выбившуюся прядку волос, как занавешивает тонкие шторки.

– Можешь ложиться, – пригласила она. – Отдыхай, – и направилась к выходу.