Сто лет одного мифа

В докладе, сделанном на заседании Общества друзей Байройта в июле 1958 года и тогда же опубликованном в журнале Österreichische Musikzeitschrift, Виланд Вагнер отметил, что «…при попытке сформировать архетипический музыкальный театр Вагнера на современной сцене можно добиться успеха, только решившись на нисхождение к Матерям – то есть к истокам творчества. Исходя из сути произведения, можно пытаться каждый раз по-новому его интерпретировать путем расшифровки иероглифов, оставленных Вагнером в его партитурах в качестве задания будущим поколениям. Каждое исполнение – попытка сделать шаг по этому пути к неведомой цели». Сказанное было квинтэссенцией того, что он усвоил десятилетием раньше, изучая труды Фрейда и Юнга, ставшие для него запоздалым открытием: ведь книг по психоанализу в Ванфриде не держали, поскольку это учение было проклято гитлеровскими идеологами, да и в период, предшествовавший нацистскому правлению, многие считали его «еврейской выдумкой». Ознакомившись с основами современной психологии, Виланд стал рассматривать творчество деда сквозь призму психоанализа, поскольку понял, что понятие бессознательного (индивидуального у Фрейда и коллективного у Юнга) является основополагающим для творчества Вагнера. На эту тему он высказался в интервью 1963 года: «Из творчества Вагнера можно вывести как Фрейда, так и Юнга. Искусство может предвосхитить появление чего-то такого, до чего наука дойдет только позже». Виланд лишь повторил то, на чем еще раньше настаивал Томас Манн: еще в 1933 году он отметил в своем наделавшем много шума трактате Страдания и величие Рихарда Вагнера конгениальность Вагнера-психолога Зигмунду Фрейду. Многим уже тогда стало задним числом ясно, что понятие бессознательного было важно и для самого Вагнера, который в 1854 году писал сидевшему в тюрьме Августу Рёкелю: «В драме (как и в любом произведении искусства) следует действовать, представляя не преднамеренное, а бессознательное». Что касается «нисхождения к Матерям», то Виланд намекал на эпизод второй части Фауста Гёте, где Мефистофель приглашает главного героя спуститься в подземное царство к богиням, которых он называет Матерями (Гёте прочитал об этих персонажах, чей храм воздвигнут в сицилийском городке Энгиум, у Плутарха, в 20-й главе жизнеописания Марцелла). При этом соруководитель Байройтского фестиваля имел в виду и свое стремление дойти до самой сути в постижении творчества деда, для которого бессознательное начало, по убеждению Виланда, было основополагающим. Согласно Юнгу, «содержание коллективного бессознательного определяется так называемыми архетипами (первообразами)», и в этом заключается его отличие от рассмотренного Фрейдом личного бессознательного, содержание которого «заключается прежде всего в эмоциональных комплексах, определяющих индивидуальность духовной жизни». Эстетика зрелого Виланда Вагнера начинается с понимания главных вагнеровских персонажей как архетипов, и в этом ее отличие от трактовок героев вагнеровских драм предшественниками. Создатель нового театра на Зеленом холме сразу понял значение сделанного им открытия – он лишил произведения деда их политической и социальной компоненты и освободил его мифологию от любых современных актуализаций, чего, разумеется, не удалось избежать оперному театру после его смерти.

В своей биографии Гертруды Вагнер журналистка Рената Шостак раскрывает истоки знакомства Виланда с трудами Юнга: «Этот новый мир идей был для обоих откровением, которое, как говорила Гертруда Вагнер, „привнесло в дом новый дух“. Корни художественной революции в Новом Байройте можно обнаружить в Юберлингене у состоявшего на государственной службе врача по имени Свен Шведт». Этот медик, который в свое время учился у Юнга и впоследствии поддерживал с ним связь, был домашним врачом обитателей дачи в Нусдорфе – он-то и познакомил супругов Вагнер с литературой по психоанализу. Проникнувшись идеями Фрейда и Юнга, Виланд перестал рассматривать авторские ремарки в партитурах деда как обязательные, считал их обусловленными временем создания музыки и текста и стремился извлечь из вагнеровских драм их внеисторическое содержание. Свое художественное кредо он изложил, в частности, в статье, опубликованной в 1963 году в журнале Opernwelt: «В принципе я исхожу из того, что партитура неприкосновенна, поскольку она документирует суть произведения на все времена, театральные же предписания, напротив, являются преходящими».

* * *

Вольфганг наблюдал за развитием отношений Виланда и Фриделинды с определенной долей беспокойства. Пока ему приходилось заботиться о сохранности уцелевшего семейного имущества, прятать и перепрятывать архивы и вести хлопотные переговоры со стремившимся прибрать к рукам семейное дело двоюродным братом, одновременно поддерживая готовившуюся к процессу денацификации мать, Виланд заключил альянс с сестрой, имевшей в принципе право претендовать в силу своего безупречного прошлого и активной антифашистской деятельности на управление фестивальным имуществом (которое пока что находилось под опекой) и таким образом отстранить братьев от руководства семейным предприятием. Поэтому при первой же возможности Вольфганг отправился в Нусдорф, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию с Виландом. Это произошло 22 марта 1946 года. Впоследствии он вспоминал: «Там я непринужденно и со всеми подробностями рассказал обо всем, что случилось в Байройте после окончания войны. Мой брат, который с тех пор не был в родном городе и поэтому получал оттуда лишь обрывочные и скудные сведения, узнал от меня о том, что губернатор Рейли передал Дом торжественных представлений в ведение городского опекунского совета, а также о сладострастно-возмущенном обсуждении книги нашей сестры в прессе и об ожидаемых в связи с этим потоках грязи на нашу мать и на нас. Поскольку мы тогда еще не держали эту книгу в руках, о ее подлинном содержании мы могли только догадываться». Вольфгангу, разумеется, было важно выяснить отношение брата к находившейся в эмиграции сестре, которая, как он полагал, могла со дня на день объявиться в Байройте и предъявить свои права на семейное имущество. Его следующая поездка состоялась 3 апреля, и снова братья ограничились обменом информацией; во всяком случае, Вольфганг ничего не сообщил о том, когда и каким образом ему удалось переправить в Нусдорф архивы, ловко скрытые им от обербургомистра Майера и американских властей.

После того как Виланд написал портреты предков и выполнил эскизы декораций и костюмов для американской антрепризы Фриделинды, Вольфганг забеспокоился уже всерьез. Их следующая встреча состоялась ровно через год, на этот раз в доме Рихарда Штрауса в Гармише, где Виланд навещал своего наставника Оверхофа. Вольфганг вспоминал: «Его тогдашнее поведение показалось мне в высшей степени амбивалентным. С одной стороны, он, разумеется, стремился вернуться в Байройт, что и было темой нашего разговора; с другой стороны, он проявил интерес к нашей сестре Фриделинде и выразил готовность сделать эскизы декораций и костюмов к ее американским гастрольным постановкам. Ситуация выглядела совершенно абсурдной. Я не знал, чего он хочет и куда собирается. Неожиданная симпатия к Фриделинде и поспешное желание принять участие в ее проекте были явно связаны со стремлением обеспечить свое существование, но их было трудно объяснить с учетом отношения сестры к нашей оставшейся в Европе и не пожелавшей эмигрировать семье, которую она поносила что есть сил. В конечном счете нам, пытавшимся что-то спасти в Байройте, казалось, что поступать в распоряжение сестры означало „стереть себя в порошок“». Однако напряженность в отношениях между братьями продолжалась недолго. После того как стало ясно, что Фриделинда не торопится возвращаться домой и перебегать им дорогу, их мысли были уже целиком поглощены возможностью возобновления постановок в Доме торжественных представлений.

Один из самых первых планов представил в июле 1946 года берлинский режиссер Ганс Нойман, предложивший снять на Зеленом холме «высокохудожественный музыкальный фильм» и одновременно экранизировать Тангейзера. Он был готов организовать фестиваль уже в 1948 году и с этой целью призвал себе в союзники (судя по всему, ни с кем не посоветовавшись) еще не успевших пройти процесс денацификации Винифред Вагнер и Хайнца Титьена. Вслед за ним возник, по словам Вольфганга, некий «небезызвестный господин Киндль», который предложил возобновить фестивали в 1948 году, поставив первым делом Парсифаля. Теодор Киндль был осмотрительнее своего предшественника и подключил к своему проекту берлинские власти, однако по отзыву Вольфганга можно судить о том, насколько «сырым» было его предложение: «Этот страдавший гигантоманией господин предлагал, чтобы Байройт стал в будущем „театром мировых премьер“ для наиболее значительных оперных сочинений. Не удовлетворившись этим, он предрекал „моцартовский Ренессанс“ Маркграфскому театру. Одновременно он привлек для попечительства несколько влиятельных в художественных кругах лиц, включая интенданта Берлинской государственной оперы Эрнста Легаля и известного музыковеда и критика Ганса Хайнца Штуккеншмидта. Бытовало мнение, что господин Киндль достаточно компетентен; слухи о нем доходили до Мюнхена и не только не опровергались государственным секретарем Министерства по делам культов д-ром Заттлером, но и дополнительно подпитывались. Между тем город еще не был готов к приему и размещению гостей фестиваля, поскольку количество находившихся в нем беженцев и эвакуированных доходило до 16 000. Поэтому больница Хохе Варте превратилась в „большую международную гостиницу“ на 1800 коек». Наконец, во время встречи с братом Вольфганг узнал о проекте создания гастрольного вагнеровского театра – своего рода аналога американской антрепризы Фриделинды, – разработанном Виландом совместно с Бодо Лафференцем, который считал себя талантливым бизнесменом (вскоре, правда, выяснилось, что коммерческий успех имели только те его начинания, которые получали финансовую поддержку нацистских властей, как то: создание «народного автомобиля», систем наведения реактивных снарядов или обеспечение зрителями «фестивалей военного времени»). В соответствии с их бизнес-планом предполагалось продать наиболее ценные рукописи и финансировать новое предприятие за счет этих средств. Вольфганг вспоминал: «Этим диким фантазиям и всему прочему, что мне пришлось еще увидеть и услышать на Боденском озере, я противопоставил свои совершенно ясные соображения, а именно: прежде чем думать о возобновлении фестивалей, нам нужно очиститься от политического прошлого нашей семьи, которое теперь лежит на нас тяжелым грузом и продолжает нас отягощать. Я также полагал, что мы все еще не настоящие люди театра и нам требуется некоторое время, чтобы созреть для выполнения своего предназначения. Поскольку на Боденском озере либо не имели представления о реальности, либо не хотели с ней считаться и, сверх того, не собирались опускаться до пошлой прозы жизни, все мои возражения и сомнения относительно смысла и возможности реализации их планов падали в пустоту». Из этих планов ничего не вышло, «в результате провала проекта… Виланд спустился с небес и обошелся без поддержки Фриделинды. В дальнейшем он был поневоле вынужден работать в Байройте бок о бок со мной».

* * *

Старший сын Винифред впервые появился в Байройте в ноябре 1947 года. У него уже был опыт нелегального пересечения границы оккупационной зоны, когда он за несколько месяцев до того посетил в Гармише Оверхофа, и теперь он снова им воспользовался, поскольку ему было необходимо наконец прояснить семейную ситуацию, о которой он знал только по переписке с Фриделиндой, эпизодическим встречам с Вольфгангом и доходившим до него обрывочным слухам. Полученная информация приводила его в сильное смущение, и, как писала в своем дневнике общавшаяся с ним по переписке Гертруда Штробель, события в Байройте не вызывали у него никакого доверия, поскольку он опасался, «что госпожа В. может составить вместе с Мауси <Фриделиндой> заговор против сыновей!!! Вольфганг пытается завладеть наследством. Госпожа В. и Мауси заодно. Надежда на комиссию по денацификации, которая сделает невозможной дальнейшую деятельность госпожи В. Ужасное завещание!».

Встреча с Виландом после длившейся два с половиной года разлуки привела Винифред в восторг. Восторженной поклоннице Байройта, своей давней корреспондентке Ильзе Эрнст она писала: «…он пробыл здесь целых три недели, и нам представилась прекрасная возможность обстоятельно обо всем переговорить и выработать на будущее планы, осуществление которых, разумеется, не в нашей власти! Ведь мы – связанные по рукам и ногам изгои!.. Он очень повзрослел, и я с гордостью слежу за его развитием, за его талантом и возможностями…» Виланду стало ясно, что мать не станет держаться за руководство фестивалями и постарается при первой же возможности передать его сыновьям. К тому времени Винифред не скрывала этого своего желания, обосновывая его тем, что «будущее, если оно все еще есть у Байройта, принадлежит молодежи», и добавляя: «Добровольно или вынужденно – но на мое сотрудничество в Байройте уже вряд ли стоит рассчитывать». Однако на тот момент она не могла ни принять на себя управление находившимся под опекой фестивальным имуществом, ни отказаться от него. Единственным способом избавиться от него, передав сыновьям согласно составленному в марте 1929 года завещанию, было повторное замужество, поскольку в этом случае она теряла право на наследство. Но подходящего жениха у нее не было: неверный возлюбленный Титьен еще в феврале 1946 года женился на своей более молодой подруге Лизелотте Михаэлис, по поводу чего Виланд сообщил Оверхофу: «Итак, умный господин отмежевался… Крысы бегут с тонущего корабля… Мама тактично и с горечью писала, что он использовал это тяжелое время, чтобы дать ей пинка, – но это очень характерно».

Чтобы избавить детей от своего присутствия и облегчить им доступ к наследству, Винифред думала также о возвращении в Англию, и самым простым средством для этого был бы брак с британцем. Однако подходящего британца еще нужно было найти, поэтому Винифред стала хлопотать о восстановлении своего британского гражданства и занялась поисками английской родни, надеясь, что это, помимо всего прочего, облегчит рассмотрение ее апелляционной жалобы. Она отыскала свою единокровную сестру Мод, дочь ее отца от первого брака, от которой узнала, что у нее есть еще двое единокровных братьев – в Южной Африке и Канаде, – однако перспективы на переселение в Англию оставались крайне смутными. Единственным результатом переписки с Мод стали продуктовые посылки, полученные Винифред в ответ на ее жалобы на свое бедственное положение.

Активное стремление Винифред отказаться как от фамильного наследства, так и от участия в общественной жизни не осталось незамеченным и, как она и надеялась, помогло при рассмотрении ее дела в суде второй инстанции. В январе 1948 года она с надеждой сообщила знакомому: «У меня больше нет впечатления, что речь пойдет об экспроприации! Так что время работает на нас, а наше терпение и наша выдержка себя оправдают!» А в марте 1948 года она с еще бо́льшим энтузиазмом писала Отто Даубе, организовавшему после Первой мировой войны в Байройте молодежное движение в поддержку творчества Вагнера: «Уже происходят знаковые события и чудеса. 13 февраля Виланда и Вольфганга принял государственный секретарь Министерства по делам культов, и создается такое впечатление, что сыновья смогут продолжить свою прежнюю деятельность, так что я полностью исчезну. Я, разумеется, с радостью приношу эту жертву во имя общего дела и полностью доверяю моим сыновьям, достигшим необходимой степени зрелости и получившим нужные знания».

Все эти позитивные изменения были обусловлены не только ее готовностью отойти от дел и передать семейное дело в руки сыновей, но и происшедшими за последние полтора года сдвигами в сознании немецкого общества. Как руководство страны, так и оккупационные власти осознали, что уже невозможно сохранять положение, когда сотни тысяч специалистов высокой квалификации (многие из которых были интернированы в лагерях) лишены возможности продолжать свою деятельность и вынуждены годами ждать решения своей участи. Обнадеживали и относительно мягкие приговоры, вынесенные в последний период работы комиссий некоторым знакомым и друзьям семьи. При рассмотрении дела бывшего обербургомистра Кемпфлера приняли во внимание его деятельность в последние недели войны, когда ему удалось защитить город от полного разрушения. В результате признания его виновным в совершении менее тяжких преступлений ему удалось избежать тюремного заключения. Дядю Гертруды, архитектора Райсингера, отнесли к категории попутчиков, и он отделался штрафом в 1000 марок. Его брата и тестя Виланда, Адольфа Райсингера, активно сотрудничавшего с пресловутой газетой Штрайхера Der Stürmer, также причислили к попутчикам и с учетом срока пребывания под арестом освободили от дальнейшего тюремного заключения. Из-под ареста освободили и архивариуса Отто Штробеля, в чьей дальнейшей деятельности были крайне заинтересованы Вагнеры. При рассмотрении дел большую роль играло, разумеется, сиюминутное настроение обвинителей и судей. Например, при рассмотрении дела технического директора фестивалей Пауля Эберхардта обвинитель заявил, что фестивали военного времени были «чистейшим оазисом», тогда как несколькими месяцами раньше на процессе Винифред он говорил о «коричневом цирке».

В середине ноября 1948 года Виланд переехал с семьей в Байройт и принялся за реконструкцию виллы на взятый им кредит в 12 000 марок, воспользовавшись проектом дяди своей жены Райсингера. В результате он произвел в неповрежденной части здания такие разрушения, что впоследствии пришлось восстанавливать участки штукатурки, росписи стен и мозаичного пола. По этому поводу Винифред, не скрывая возмущения, писала Герди Троост: «Виланд нанес больший ущерб, чем бомбардировки. Была разгромлена даже меблировка… Да, да, он был радикалом, он не хотел иметь ничего общего с прошлым, для него, как он говорил, существовало только будущее». При этом Винифред забывала, что она вызвала такое же, если не более сильное, возмущение тетушек, когда после смерти свекрови и мужа реконструировала Ванфрид, стремясь лишить дом его музейного облика.

К лету 1949 года Виланд переехал с семьей в обновленную часть виллы, стиль которой нарочито контрастировал со стилем старого Ванфрида. Вольфганг не торопился присоединиться к брату и остался в уже обжитом садовом домике, где 13 апреля 1947 года у него и Эллен родился сын Готфрид. Приглашая знакомых взглянуть на младенца, когда тот немного подрос, Винифред обещала, что они увидят, как выглядел маленький Рихард Вагнер. Как и его тетка Фриделинда, Готфрид в самом деле унаследовал такие черты лица предка, как значительный нос и выдающийся подбородок; впоследствии у него обнаружилась и характерная для прадеда независимая манера мышления. Вскоре в Байройт переселился с женой Курт Оверхоф и сразу приступил к исполнению обязанностей учителя и художественного наставника Виланда, без которого тот пока не мог обойтись. Эту работу он выполнял почти бескорыстно – за 200 новых дойчмарок в месяц.

Новая валюта была введена в рамках реформы Эрхардта в западных оккупационных зонах: новые деньги обменивали на старые рейхсмарки в соотношении 1:10, так что все капиталы обесценились, зато бо́льшая часть страны обрела твердую валюту. Почти одновременно аналогичная реформа была проведена в советской оккупационной зоне, вследствие чего произошло экономическое разделение Германии на западную и восточную части. Границы между зонами в западной части были ликвидированы, и экономическая жизнь там заметно оживилась.

Можно было наблюдать и глубокие изменения, происшедшие в политической обстановке Байройта. Социал-демократ Ганс Рольваген, избранный в мае 1948 года обербургомистром, демонстрировал свою независимость от американских властей, пытался ускорить восстановительные работы и оказывал поддержку семье Вагнер – именно он выделил Виланду строительные материалы для ремонта Ванфрида. В августе он послал в Оберварменштайнах нарочного, который пригласил Винифред на переговоры. По этому поводу Винифред писала подруге: «Я же всегда утверждала, что однажды к нам придут и будут нас снова звать – что мы, по-видимому, как раз наблюдаем». А в октябре она писала Отто Даубе: «Новый обербургомистр документально подтвердил свою порядочную позицию в отношении семьи – так что, собственно говоря, можно начинать – только бы найти недостающие миллионы!!!!!!»

Рассмотрение кассационной жалобы Винифред судом второй инстанции состоялось 1 декабря 1948 года в большом зале суда присяжных байройтского Дома правосудия. На этот раз о привлечении материалов из книги Фриделинды в качестве свидетельств обвинения речи не было. По поводу эпизода с первым появлением Гитлера в Ванфриде Винифред с самого начала заявила: «В то время моей дочери было пять лет, и я не верю, что ребенок способен хранить воспоминания со столь юного возраста. Книга полна неточностей». И суд поставил в этом вопросе точку. Самый сильный пункт обвинения – обогащение семьи за счет дотаций, полученных от нацистских властей во время проведения фестивалей военного времени, – был снят в результате сделанного экспертом защиты скрупулезного расчета. Выходило, что из миллионных сумм, выделенных дополнительно на новые постановки, Винифред получила пять процентов, и такую норму прибыли сочли вполне приемлемой. Были также учтены приведенные защитой новые свидетельства заступничества Винифред за преследуемых. Ей все же припомнили выступления в защиту Гитлера после провала Пивного путча и чек, переданный для генерала Людендорфа. Было также принято во внимание, что «имя Винифред оказалось самым весомым из всех имен в истории культуры, которые склоняли чашу весов в пользу Гитлера». В качестве смягчающего обстоятельства была отмечена царившая в Ванфриде времен ее молодости «обстановка, обусловленная расистскими идеями Чемберлена, которые также благоприятствовали формированию идеологии Гитлера». Тем не менее суд отнес ее к категории виновных в менее тяжких преступлениях, и приговор был смягчен. Ей предстояло выплатить 6000 дойчмарок в фонд возмещения убытков от войны, и она получила поражение в правах сроком на два с половиной года – все это время она не имела права замещать руководящие должности и заниматься предпринимательской деятельностью, а на ее имущество накладывался арест. С учетом высказанной Винифред готовности полностью отказаться от руководства семейным предприятием срок опеки над имуществом и условного осуждения был впоследствии снижен до одного года (семье все же надо было приступить к восстановлению фестивалей); таким образом, пожертвовав собой ради семейного дела, Винифред открыла сыновьям путь к возрождению вагнеровского Байройта. Впоследствии она призналась в телеинтервью: «…я была козлом отпущения… и в результате как бы… обелила обоих мальчиков». Несмотря на нацистское прошлое Виланда, суд снял с него обвинение в сотрудничестве с режимом и отнес к категории попутчиков, то есть на его дальнейшую деятельность никакие ограничения не накладывались. В середине 1949 года был освобожден из лагеря Бодо Лафференц, которого суд отнес к категории виновных в менее тяжких преступлениях и приговорил к уплате суммы даже меньшей, чем штраф, наложенный на его тещу. С учетом высокого места Лафференца в иерархии СС многие сочли такой приговор слишком мягким.

Глава 25. «Здесь в цене только искусство!»

21 января 1949 года Винифред Вагнер подписала в Оберварменштайнахе официальный текст своего отречения: «Настоящим я торжественно беру на себя обязательство воздерживаться от любого содействия в организации, управлении и руководстве Байройтскими театральными фестивалями. В соответствии с давно возникшим намерением я доверяю моим сыновьям Виланду и Вольфгангу выполнение вышеупомянутых задач и передаю им соответствующие полномочия». При этом она хорошо осознавала, что передает руководство детям не так, как она об этом мечтала в былые годы, то есть добровольно и с сознанием выполненного долга, а по принуждению властей, лишивших ее имущественных прав и заклеймивших как нацистского пособника. Вскоре она призналась своим знакомым, что из политических соображений ей «раз и навсегда было отказано в дальнейшем руководстве фестивалями»: «Государство выдвинуло это требование как условие для передачи наследия моим сыновьям – в противном случае руководство фестивалями могло быть у семьи отобрано». Верена почувствовала себя обделенной и горько сетовала матери, что та не приняла во внимание, что у нее и сестры «помимо любви к Байройту есть еще и права», которые мать обязана защищать. Винифред пыталась убедить младшую дочь в том, что, заключив соглашение с сыновьями, она вовсе не лишила ее наследства: «Ведь на фестивалях пока что ничего не заработаешь, к тому же я сомневаюсь, не обделила ли я своих сыновей, поручив им это дело!» У нее был еще один важный аргумент: «…нам теперь не следует вести пустые разговоры, а нужно заглянуть в глаза суровой реальности». Что касается Фриделинды, приведенные матерью аргументы, о которых она могла и не знать, были ей и так совершенно очевидны: после того как ее антреприза потерпела крах в богатой Америке, она сильно сомневалась в возможности быстрого возрождения семейного предприятия на родине, едва приступившей к восстановлению экономики. Но она недооценила решимость баварского правительства и городских властей Байройта как можно скорее возродить фестивали, рассматриваемые всеми как важнейшее условие возвращения страны к мирной жизни.