Истукан

– А у нас-то теперь шубы, сани, визг полозьев… И опера.

– Нет. Великий пост и война.

Дима отправился на Филиппины с единственной целью – собрать материал для книги. Общую грязь и нищету он наблюдал с интересом энтомолога, а любое неудобство отстранённо примерял на своих будущих героев. Здесь хорошее место для погони, там – для перестрелки или драки. Тут мог бы жить злодей – из тех, что держат за поясом малайский крис и готовы на любое преступление за голубенькую купюру с рифом Туббатаха.

Устав от пыльного центра, Дима сверился с «Гугл-картами» и отправился к прогулочной набережной. Добравшись до пересечения проспекта Кирино и шоссе Осменья, застрял у входа в забегаловку, где можно быстро перекусить и заодно прикупить шлёпки со стразами. Не понимал, как проскочить сквозь вереницы машин, сплетённые в сплошной ползущий ковёр, и с восторгом следил за торговцем, лавировавшим по проезжей части с корзиной, – задрапированный с ног до головы, он вразнос торговал пучками чеснока и очищенными варёными яйцами, лежавшими в мисках с арахисом. В грохоте грузовиков Дима не сразу распознал мелодию звонка. Звонил Максим. Голос выдал его усталость. О делах в Севилье Максим ничего путного не сказал, а под конец разговора неожиданно попросил Диму быть осторожнее.

– Нашим проектом заинтересовались.

– Кто? – Дима укрывал телефон рукой.

– Трудно сказать. Но заявка «Изиды» привлекла внимание. Кто-то расспрашивал о нас в Маниле. И в Севилье.

– Думаешь, это те же люди, что мешали твоему папе?

– Не знаю. Прошло восемнадцать лет.

– Ясно… Ну, мне-то чего бояться? Я не сотрудник «Изиды».

– В документах указано твоё имя. Ты ведь сам захотел стать «охотником за сокровищами». В общем, поглядывай по сторонам. И никуда не суйся.

Максим ничего не добавил. Даже не попрощался. «Никуда не суйся». Вполне в его духе. Дима, недовольный, сунул телефон в поясную сумку и проскочил рокочущий перекрёсток. От мнимой угрозы он отмахнулся.

Прошагал не меньше пятнадцати километров и теперь прихрамывал больше обычного. Сказывалась жара. Манильское солнце, запертое за стальными пластинами плоского неба, не тревожило, но раскалённый, полный миазмов воздух и духота утомляли. Пот на теле выступал грязный и маслянистый, стереть его со лба рукавом не удавалось.

«Пить хочется – а чего? Вода тёплая, отзывается чаем. Льду, льду бы да снегу: не дым, а лёд отечества нам сладок и приятен!» Гончаров, как и Дима, разгуливал по Маниле в феврале. Почему бы не сделать его героем своего романа? Пусть встанет в истоках интриги. Подслушает что-нибудь, потом опишет в черновиках, но из итоговой публикации «Фрегата „Паллада“» исключит… Развлекая себя подобными мыслями, Дима по проспекту Кирино добрался до набережной. После пройденных улиц она смотрелась опрятной, и солёный запах моря явственно смягчал городское удушье, однако тут за Димой увязались дети.

Их было трое. Старшему лет семь. Плюгавые, грязные, в драных штанах и футболках, с полотном серой ткани на плечах, накинутым на манер пончо. Они затрусили следом, и Дима ускорился. Старший из мальчишек его нагнал: шёл с ним вровень, а левой рукой, протянутой из-под накидки, настойчиво преграждал путь. Диме было неприятно, что чья-то грязная ладонь упирается ему в грудь. Пробовал отмахнуться от попрошайки – тот оказался прилипчивым, не уступал и продолжал жалостливо просить подаяние. Они так и шли по набережной, пока Дима не сообразил: правая рука мальчишки не бездействует. Под прикрытием накидки тот расстегнул молнию на поясной сумке и запустил в неё цепкие пальцы. Дима лишился бы кошелька, если бы вовремя не оттолкнул мальчишку. Церемониться не стал и прежнюю брезгливость позабыл. Увидел расстёгнутую молнию и помятые страницы паспорта. Пальцы воришки ощупывали всё вслепую. От кошелька их отделяла пачка бумажных платков и блокнотик с отрывными листами.

– Вот поганец! – Дима выругался по-русски и, разозлённый, замахнулся тростью.

Мальчишки рванули с места. Втянули голову в плечи, опасаясь, что вслед им полетит трость с пугающим набалдашником в виде драконьей головы или один из лежавших неподалёку камней, но Дима кидаться ничем не собирался. Наскоро проверил сумку, убедился, что всё на месте, и остался доволен случившимся – почему бы не включить этот эпизод в книгу? Воришка молодец. Хорошо придумал трюк с накидкой. Наверняка сидит тут с друзьями дни напролёт и караулит иностранцев с поясными сумками. Лёгкая добыча.

Дима решил проследить за мальчишками и задумался, как поступит, если на его глазах кто-то угодит в их ловушку. Должен ли писатель вмешиваться? Может ли провоцировать нужное событие? Заманить бедолагу к грабителям. Или устроить пожар – ручной и контролируемый, но способный вызвать панику. Ведь в приключенческом романе рано или поздно герои начинают паниковать, а как описать поведение людей, если не был свидетелем пожара, потопа или… ну хотя бы драки? Последняя мысль напугала Диму. В ней таилось что-то маняще-запретное, циничное, и он предпочёл уйти с набережной. Рассчитывал пробраться в Тондо – если не заглянуть, подобно Гончарову, на петушиный бой, то хотя бы побродить по трущобным улочкам. Вскоре увидел местный рынок и на подходе к нему задохнулся – до того сильными оказались запахи туалета, немытой шерсти и рыбы. Каждый из них в отдельности вызвал бы тошноту, а вместе они сливались в такой одурманивающий смрад, что у Димы закружилась голова. В итоге он ограничился прогулкой вдоль границ бедняцкого района.

Возле проспекта Ректо Дима поймал такси и ещё засветло вернулся в отель. Приняв душ, спустился в ресторан и на ужин получил невразумительную чёрную свинину с жиром, рисом, перчиками и хлебными комочками. Как бы это блюдо ни называлось, Дима притрагиваться к нему отказался. Отдельно заказал футсайз-хот-дог за восемьдесят пять песо и этим удовлетворился.

Пока он доедал водянистую сосиску, обложенную капустой, сладковатым хлебом и залитую безвкусной горчицей, за центральным столом ресторана собралась филиппинская семья из восьми человек. Вместе со стопкой меню они получили от официанта пульт и стали властелинами телевизора. На экране замелькали программы. В итоге отец семейства выбрал выпуск новостей. Обычная программа с говорящими головами, бегущими строками и кучей пёстрой графики. Ведущие с улыбкой зачитывали новости, перемежая тагальские и английские слова, а потом вдруг начали петь – в помощь им заиграла гитара. И пели они, судя по интершуму и видеоряду, о сельском хозяйстве, о недавнем пожаре в Маниле, из-за которого обрушилась эстакада. Смотрелось это дико и вместе с тем забавно. Когда дело дошло до сообщений о новых жертвах коронавируса, ведущие заговорили нормальными голосами. Отчитавшись о возможном дефиците китайских товаров на рынках Манилы, вновь заголосили под бодренькую гитару.

Перед сном Дима сам позвонил Максиму и восторженно рассказал другу о несостоявшемся ограблении. Позволил себе отчасти преувеличить угрозу. Упомянул блеск ножей, хриплые угрозы, да и семилетнего мальчишку перекроил в тридцатилетнего мужика. Напрасно. Максим к его словам отнёсся серьёзно.

– Ты же снял копию с дела Альтенберга? – спросил он.

– Да, кое-что распечатал.

– Копия у тебя с собой?

– С собой. – Дима посмотрел на жёлтую папку, лежавшую перед ним на покрывале. – Ты думаешь… О господи, Макс! Обычный воришка!

– «Со сломанными ушами и шрамом через всё лицо»?

– Да не было шрама. И уши целые. Грязные, но целые. Я преувеличил, хорошо? Говорю тебе, ничего страшного. Если бы кто-то хотел добраться до материалов, давно прижал бы меня в подворотне. Зачем нападать на прогулочной набережной?

– Ясно… – устало выдохнул Максим. – Будь осторожен. Никуда не лезь. Дождись меня. А лучше вообще возвращайся в Москву. Ещё немного, и Филиппины закроют границы.

– Не закроют. Это острова, сюда коронавирус не доберётся. В общем, я буду осторожен, а ты заканчивай там и прилетай.

О билете на завтрашний паром Дима не упомянул. Не собирался отсиживаться в Маниле и дышать местным зловонием. Хотел подобраться поближе к месту, указанному в скрытом послании августинцев, – спокойно, без назиданий и понуканий осмотреться, сделать натурные зарисовки. Дима ничем не рисковал, он отправится туда как обычный турист. Предостережения Максима – обычный психоз, паранойя. После пережитого в перуанской экспедиции Шустов-младший чересчур осторожничал, невесть в чём подозревал даже захудалого уличного воришку.

– Звони, если заметишь что-нибудь подозрительное.

– Например?

– Узнай на ресепшене, вдруг тобой кто-то интересовался. А когда опять выйдешь из отеля, убедись, что за тобой нет слежки.

– А лучше вообще не выходи. Сиди в номере и не дёргайся, – передразнил его Дима.

– Как вариант.

После разговора с Максимом Дима долго лежал на кровати, почти уснул, но, ворча, заставил себя подняться – на всякий случай подпёр стулом входную дверь, а папку с материалами спрятал в наволочку второй подушки.

– Паранойя…

Завтра в семь вечера его ждал паром на четвёртом причале Северной гавани, и Дима не собирался опаздывать.

Глава шестая

Северная гавань

Пересадка в Гонконге показалась бесконечной. Папа порывался выйти в город, но мама его отговорила. Боялась опоздать на рейс до Манилы. В итоге Рита пять часов слушала воспоминания об Оптической ярмарке – в две тысячи седьмом году папа вывел на неё «Мир оптики». Он в деталях помнил каждый из дней, проведённых в Центре конференций на северном побережье острова Гонконг. «Мир оптики» тогда заключил несколько сделок на прямые поставки оправ.

– Окупаемость достигала девятисот процентов!

Оправы мало интересовали Риту, однако ей было приятно видеть папино оживление, и она не мешала ему говорить.

– Я привёз в Иркутск первые вайфареры. Как у Тома Круза в «Рискованном бизнесе». Он даже висел у нас на растяжке перед Домом быта.

– Том Круз висел?

– Ну да. И рей-бен клабмастер, как у Ферриса Бьюллера. Можешь представить?

– С трудом, – честно ответила Рита, не совсем понимая, о ком идёт речь.

Мама не хуже папы знала историю с вайфарерами, поэтому занималась своими делами – перепроверяла дорожную аптечку с «Опатанолом», «Офтальмофероном», «Цетрином» и прочими лекарствами Риты. Там же лежали антибиотики широкого спектра действия – по десять таблеток на каждого из Самоедовых.

Когда объявили посадку, папа пообещал Рите однажды свозить её в Гонконг. Здесь он был по-настоящему счастлив. После ярмарки тринадцатилетней давности дела в «Мире оптики» пошли хорошо. Самоедовы купили дачу, а мама ушла с работы: занялась выращиванием кабачков и воспитанием четырёхлетней дочери.

Рита выпила аспирин, и всё же ей стало плохо. Папа с мамой весь полёт подсовывали ей то салфетки с нашатырным спиртом, то рвотные пакетики. Через два с половиной часа самолёт приземлился в аэропорту Манилы. Рита так вымоталась, что в ожидании багажа задремала на тележке. Самоедовым следовало, как и прочим пассажирам, взять официальное такси до гостиницы, но папа заявил, что вызовет машину по приложению.

– Так дешевле.

Это было невыносимо! Полчаса в очереди за местными симками для каждого из Самоедовых. Ещё полчаса в очереди к обменнику. Затем выяснилось, что для регистрации в приложении нужно сделать селфи, и папа с мамой носились по стоянке в поисках места с хорошим освещением. Наконец камера зафиксировала папино лицо, попросила его поводить головой, и – о чудо! – всё заработало. Но первому водителю папа с мамой не смогли объяснить, где именно их искать. Сбросили его. Затем сбросили второго – маме не понравилось его лицо на фотографии в профиле. В итоге приложение на сутки заблокировало папу. Пришлось регистрироваться маме. Повторились поиски освещённого места и долгие переговоры с филиппинским таксистом…

В гостиницу, расположенную неподалёку от Легаспи Вилледж, приехали поздно вечером. Мама достала из чемодана заварку и овсяные хлебцы. Сказала, что после дороги нужно перекусить. Чайник, стоявший в номере, оказался с накипью. Мама разругалась с папой, но вытащила его на улицу. В ближайшем супермаркете они купили лимонную кислоту. Счистили накипь. Приготовили бутерброды с плавленым сыром и сели ужинать. Мучения закончились к часу ночи, а следующий день их полностью искупил: Манила была прекрасной!

После завтрака мама провела семейную перекличку:

– «Назонекс»?

– Со мной, – предвкушая знакомство с Филиппинами, кивнула Рита.

– «Мезим»?

– Со мной.

– «Найз»?

– Со мной.

– Наколенник?

– Мам…

– Если у тебя разболится колено, мы вернёмся в гостиницу.

– Хорошо. – Рита достала из чемодана наколенник и переложила его себе в рюкзачок. – Со мной.

– Все в сборе! – подытожила мама. – Можно выходить.

Папа договорился со вчерашним водителем, и тот весь день возил Самоедовых по Маниле. Рита подмечала каждую мелочь незнакомого мира. Хватала маму за руку и показывала ей на регулировщика, размахивавшего белоснежной полуснятой перчаткой, на открытую столовую, где сразу четыре хозяйки варили лапшу в глубоких сковородках-вок: они пели что-то неслышное за стеклом машины, а поднимавшийся пар окутывал их сказочной дымкой. Под стенами домов горделиво разгуливали петухи, за лапку привязанные к деревянным колышкам. Дети во дворах играли в классики, но вместо обычного камешка бросали резиновый тапок. И всюду вздымались красочные вывески фастфудов: от узнаваемых «Макдоналдсов» до диковинных «Джолиби», «Чокинг» и «Кукуруку».

В такси играли филиппинские «Ти-Эн-Ти Бойз» – они девчачьими голосами заунывно призывали взмахнуть крыльями, улететь в тёмное небо и покорить облака, запертые дождём. «Я сделаю это, я сделаю это вместе с тобой». Когда же Самоедовы вышли из машины, их оглушило многоголосие пёстрой улицы. Дорога пульсировала гулом разнотоновых клаксонов, напоминая оркестровую яму перед концертом: единая какофония тянулась сотнями протяжных голосов, вдруг обрывалась непроизвольной тишиной, в которую просачивались разрозненные и слабые гудки, затем накатывала вновь с прежней бурливой мощью.

Рита была в восторге от местных маршруток – джипни. Папа вычитал в путеводителе, что они появились здесь в сорок пятом году. Брошенные американцами военные джипы превратились в первые филиппинские маршрутные такси, ставшие традиционными. С хромированными рейками, обклеенные цветастыми картинками и объявлениями, они будто выехали с клоунского парада. На крыше у них красовался золотистый кокошник с развесёлым Иисусом, на капоте задорно покачивались соцветия усиков-антенн, а вдоль кузова трепыхались бутафорские крылышки. К тому же джипни смотрелись непропорционально длинными, под стать автобусу, и массивный бампер у них выпирал так, что на нём могли бы разместиться сразу три или четыре пассажира. Впрочем, пассажиры предпочитали ехать в салоне; на ходу, стоило джипни притормозить, заскакивали в задние, всегда открытые двери.

После обеда Самоедовы прогулялись по зелёным газонам парка Рисаля. Сам памятник поэту Хосе Рисалю с выставленной за ним стелой отдалённо напоминал Александра III на иркутской набережной, и папа заставил всех сфотографироваться на его фоне. Следом фотографировались филиппинцы – на фоне Самоедовых. Они будто невзначай садились рядышком и начинали позировать. Один из наиболее настырных манильцев познакомился с папой и обменялся с ним визитками. На прощание заинтересовался чехлом Ритиного смартфона и пришёл в восторг, узнав, что она сама сшила его из рыбьей кожи. В позапрошлом году Рита ездила в этнолагерь от Хабаровского краевого музея: месяц жила на берегу Амура, изучала нанайское декоративно-прикладное искусство и вернулась в Иркутск с ворохом поделок, большая часть которых теперь пылилась в коробках первомайской квартиры.

Вспоминать заснеженный Иркутск не хотелось. К счастью, мама не донимала папу разговорами о кредитах и больше не сравнивала поездку на Филиппины с побегом.

Прогулявшись по бульвару Рохаса и съев по мороженому на берегу Манильской бухты, Самоедовы перебрались в Интрамурос – старинный «город внутри стен», окружённый белоцветными стволами калачучи и россыпью фиолетовых бутонов традесканций. Рита, затаившись, шла по тенистым улочкам между кирпичными колониальными домами, осматривала каменные лестницы, скаты черепичных крыш. Папа на ходу зачитывал выдержки из путеводителя, и под взглядом Риты оживали затейливые дворики, уставленные горшками с драценой и некогда принимавшие испанских грандов и облачённых в рясу монахов. Рита восхищалась внутренними помещениями домов, открытыми для туристов в «Каса Манила». Стоявший на входе охранник в широкополой шляпе напоминал американского бойскаута. Улыбнувшись, он попросил Риту расстегнуть рюкзачок, пошурудил в нём затёртым до черноты бамбуковым прутиком, после чего измерил ей температуру пистолетом бесконтактного термометра.

– Всё чудесно. Проходите.

Ботинки на охраннике были новенькие, лакированные, а вот задник оказался примят – пятки торчали наружу. Рита, шепнув об этом маме, рассмеялась. Филиппинцы нравились ей степенностью и тем, что даже в музее относились к иностранцам с уважением, но без подобострастия.

В следующие два часа Самоедовы обошли главные музеи Интрамуроса, а перед тем как вернуться в такси, зашли в магазин жемчуга, и продавец сообщил папе о его невероятном везении:

– Сегодня скидка пятьдесят процентов!

Мама, заскучавшая в музейных комнатах, оживилась и шёпотом напомнила папе, что жемчужины перед покупкой нужно потереть друг о друга – должна появиться жемчужная пыль, которой не бывает у синтетических подделок. Рита, поджидая, пока родители разберутся с подарками для бабушки и маминой подруги, опустилась на мягкий стул, взяла журнал с папой римским на обложке и только сейчас поняла, до чего устала. Колено побаливало, однако надевать наколенник и говорить о боли вслух Рита не собиралась – мама не даст покоя своими мазями и таблетками. Не верилось, что ещё вчера Рита за тысячи километров отсюда возвращалась из школы по заметённой снегом улице, как не верилось и в то, что уже послезавтра вечером она наденет новенькую маску и сможет плавать над коралловыми рифами, высматривать пёструю морскую живность, о которой знала лишь по фильмам и фотографиям.

Перед возвращением в гостиницу Самоедовы заглянули в кафедральный собор Манилы – угодили в шумную толчею туристов и не сразу поняли, что в соборе шла свадьба. Невеста с женихом слушали усиленное динамиками наставление священника, затем присоединились к общей молитве – её слова высвечивались на развешанных по колоннам экранах. Следом торжественно заиграл орган, кажется, в записи, и Самоедовы смогли пройти на экскурсию: полчаса выслушивали монотонное перечисление катастроф, восемь раз уничтожавших собор и вынуждавших возводить его заново: от тайфуна в шестнадцатом веке до бомбардировок в годы Второй мировой.

Вечером, вконец утомлённые, Самоедовы прогулялись по Макати, деловому центру Манилы. Мама удивилась монументальности синеющих высоток, красоте подземных переходов со сводчатым потолком, раскрашенным под тропический аквариум, а папа заставил семью зайти в один из приглянувшихся ему салонов оптики. Затем повёл в гипермаркет, где Рита набила рюкзачок двумя дюжинами паучей с влажным кормом – надеялась побаловать уличных котов: их немало ошивалось возле гостиницы, все как один узкомордые, худые и с куцыми закрученными хвостами.

Поужинали на фуд-корте торгового центра и к полуночи вернулись в номер. Выспаться не удалось – на рассвете папа поднял всех, чтобы в последний раз прогуляться по Маниле, а к вечеру Самоедовы сидели в зале ожидания четвёртого причала Северной гавани, ждали парома до острова Бусуанга.

Сам порт, запруженный сухогрузами, траулерами и готовыми под загрузку лихтерами, Рита увидела мельком. Восхитилась покачивавшейся на рейде флотилией и с ужасом представила, какая здесь поднимается кутерьма в сезон тайфунов, способных единым порывом столкнуть сотни громадных судов.

Папа с мамой, устроившись на пластиковых стульях, вновь просматривали туристические проспекты – решали, каким из туров пренебречь из-за недостатка времени, а Рита сонно следила за прочими пассажирами, игравшими в маджонг, щёлкавшими арбузные семечки или аппетитно макавшими в соль кусочки зелёного манго. Среди иностранцев Рита обнаружила одетого в клетчатую рубашку и короткие шорты парня из России. Или не из России. Ну, по телефону он говорил по-русски. Риту позабавили его взъерошенные кудри и трость с головой дракона. Когда он, закончив разговор, отправился к закусочной, Рита заметила, что сандалии на нём разные: левая подошва выше правой. Смотрелось это жутковато и впечатлило не только Риту – филиппинец, сидевший в пяти рядах за русским парнем, тоже не сводил с него глаз. Будто никогда не видел калек.

Парень между тем привлекательный. С приятным лицом и полными губами. Интересно, ему трудно ухаживать за кудрями? Тёмно-русые волосы Риты вились внизу, от шеи до лопаток, но возни с ними хватало. Кондиционеры и бальзамы не помогали. Мама по десять минут расчёсывала дочь, и до шеи расчёска шла легко, потом увязала – вести приходилось с усилием, а Рита, запрокинув голову, морщась от боли, угрожала маме, что купит утюжок, и бог с ним, что волосы превратятся в солому. Мало радости, когда тебя так дерут, к тому же коса вечно пушилась, ничего красивого.

За час до отправления портовые служащие попросили пассажиров выставить рюкзаки и чемоданы в один ряд. Ряд получился длинный и змейкой обогнул зал ожидания. Вдоль вещей провели двух собак К9: дворнягу, отдалённо похожую на овчарку, и милого джекрассела с жёлтеньким поводком. Иностранцы, посмеиваясь, снимали собачью инспекцию на телефон, а потом по команде двинулись к выходу.

Рита представляла, что паром будет небольшой, вроде парома, ходившего от байкальской МРС к Ольхону, но вскоре увидела, что их с родителями ведут к многопалубному судну. Плаванье предстояло дальнее, остров Бусуанга появится лишь в полдень следующего дня, но Рита не возражала. Никогда прежде по морю не ходила, если не считать Малого моря.

– Скоро будем купаться с дюгонями, – подбодрил всех папа и зашагал к спущенным для пассажиров сходням.

Глава седьмая

„Амок Лайт“

Поднявшись по сходням на палубу, Дима обернулся. В свете фонарей заметил, как на него поглядывает девушка с русой косой, продёрнутой над ремешком кепки. Максим со своей паранойей назвал бы её подозрительной. Ему бы везде мерещились соглядатаи. Он и того филиппинца в камуфляжных штанах, не в пример прочим пассажирам явившегося на паром без багажа, заподозрил бы в слежке. Сказал бы, что видел филиппинца в манильском отеле.

Кругом толкались туристы с дорожными сумками и пузатыми чемоданами на колёсиках. Беляев называл таких путешественников жвачными двуногими с Бэдэкером вместо хвоста. «Они изжевали глазами все красоты природы». Перезнакомились в зале ожидания и теперь, проходя по шатким сходням, спрашивали:

– Вы уже бывали на Филиппинах?

Незамедлительно следовал ответ:

– Нет, но… – тут непременно звучало бахвальное «но», – я побывал на Гавайях, на острове Пасхи, на всех Маркизских островах сразу и бог знает где ещё, хотя, конечно, вы меня об этом не спрашивали, но вот я сказал, уж так получилось. А вы?

Далее следовал поиск географических пересечений и взрыв энтузиазма, если вдруг выяснялось: «Ваша двоюродная тётя по бабушкиной линии провела детство в Толедо? Невероятно! Именно там летом семьдесят первого отдыхал мой троюродный дядя по прадедушкиной линии! Или не в семьдесят первом… Или не там… Но как тесен мир!»

Дима поторопился к лестнице на первую палубу – хотел сбросить вещи и проследить за работой докеров. «Амок Лайт» был обычным сорокатрёхметровым ролкером с откидной кормой: рампа опускалась на причал, и по ней на палубу трюма вкатывались автомобили, тележки, а следом суетливые докеры заносили прочий груз, наравне с пассажирами назначенный к отправке в порт Корон. Второй помощник капитана и трюмные матросы следили за размещением груза, сверялись с многостраничными списками и, поругиваясь, делали соответствующие отметки в распечатанных описях. Все торопились и подгоняли друг друга, надеясь отчалить по расписанию.

Паром построили в восемьдесят третьем году в японской гавани Саики. С тех пор он немало поизносился, сменил нескольких владельцев, пока пять лет назад не приписался к одному из филиппинских портов, где очередной владелец подлатал корму, подновил краску, заодно демонтировал места для пассажиров на палубе трюма и под второй палубой – паром теперь принимал не больше ста сорока двух пассажиров и считался скорее грузовым. Не самый удобный транспорт для туристов, но дешёвый. Иностранцы, конечно, выкупали спальные места, а места сидячие доставались филиппинцам.

Дима не отходил от второго помощника и в своём любопытстве был не одинок. Второй помощник, надо полагать, привычный к подобной суете, не обращал внимания на столпившихся над кормовыми воротами зевак. Дима хотел сделать запись в путевом блокноте и тут обнаружил, что впопыхах бросил рюкзак вместе с чемоданом. А в рюкзаке лежала жёлтая папка с материалами по делу Альтенберга.