скачать книгу бесплатно
– Ясное дело, много. Ну как, много… У всех что-то свое чешется. Южане хотят разобраться, сколько всего лигуров и куда они разошлись, чтобы еще громче ныть: «Нас обделили! Смотрите, всем дали цацек, а мы лапу сосем» – и так доказать, что Таильскую пещеру нужно-таки опять вскрыть, достать из нее оставшиеся лигуры и раздать всем обиженным. С нерлитами веселее. Те спят и видят найти своего последнего Предшественника. Думают, в Архиве что-нибудь написано на его счет. Где лежит, как разбудить. Еще магульдинцы…
– Красные?
– Ну да. Этим тоже нужно. Им всегда что-то нужно.
– Архив-то им зачем?
– Хотят доказать, что влияние лигуров меняется в худшую сторону. У них одна песня. Собрать лигуры, вернуть их в Гробницы и замуровать, как это сделали каахнеры. Так что вставай в очередь.
В защитных накидках, купленных на заставе, мы все выглядели глупо. Просторная, пропитанная маслами ткань и большой колпак из мелкоячеистой сетки. Дышать и говорить было неудобно, но еще на опушке я понял, что это неудобство оправданно. Гудение гнуса не смолкало.
Вокруг Предместья никогда не возводили крепостных стен, и все же летом его граница хорошо просматривалась даже издалека – почти все четыре месяца Предместье окружало дымное кольцо. Среди густых зарослей ивы и таволги открывались поляны со сложенными из карнальского камня жаровнями. В них жгли торф, перемешанный с листьями айвы, болотного папоротника. Дым поднимался тяжелой, покачивающейся портьерой и редел лишь к верхушкам эйнских деревьев. Это был единственный способ отвадить от Предместья назойливых крылатых насекомых, худшим из которых в последние годы оставался тигриный комар. Его так назвали по мелкой шерстке, окрашенной в желтые и черные полосы. Взрослый комар, по размеру как шмель, угрожал лишь болезненным укусом. Крохотные бесцветные комары-личинки приносили значительно больше забот. Почти беззвучные, они впивались в тело жертвы, при этом вспрыскивали яд, делавший укус безболезненным. Затем, сложив крылышки, целиком втискивались под кожу, сворачивались в кокон и начинали вызревать. На коже проступал зудящий волдырь, избавить от которого мог только лекарь – надрезав его ножом, вычистив от проросшей личинки и заложив в рану лепесток цейтуса.
Миалинта рассказывала, как захмелевшие грибники или ягодники, забыв осторожность, заваливались спать в чащобе, и за ночь торфяные черви прогрызали защитный костюм, а в отверстия, беззвучно ликуя, пробирались сотни тигриных комаров.
– Они вызревают за пять дней. Если укусов много, яд действует как снотворное. Ты так и не просыпаешься. Лежишь в кустах, пока кожа не начнет лопаться.
– А потом идешь комарам на ужин. Если только тебя раньше не сожрет кто-нибудь другой, – добавил Громбакх. – В твоем теле плодится целая колония. Можешь прокормить не меньше трех поколений. Вот такая добрая смерть. Истинное самоотречение.
Когда мы проехали сквозь дымовую стену Предместья, я увидел, что возле каменных жаровен стоят шалаши из прутьев и лапника. Вокруг шалашей высились холмы из листьев айвы, лежали пласты заготовленного торфа. Бедняки все лето поддерживали тление, за это наместник выдавал им паек, а в первые дни пращника дозволял пройти полный лекарский осмотр и снабжал необходимыми лекарствами. По этой причине костряками иногда становились родители с тяжело больными детьми – это был единственный шанс их вылечить.
Через десяток саженей после жаровен начались навесные улицы. Бедные кварталы, отчасти затянутые дымом. Я с интересом смотрел на густую паутину человеческой жизни. Удивленно замечал, что местами с земли можно увидеть даже верхний, седьмой горизонт и построенные там дома.
Последовав примеру Миалинты, снял защитный колпак. Не удержавшись, посмотрел на ее короткие ярко-золотые волосы. Фаит. С грустью вспомнил жертву, которую она принесла для спасения Багульдина.
На земле, под навесными улицами, встречались деревянные времянки и выгоны – днем горожане выводили туда домашний скот. На выгонах стояли малые жаровни, в которых листья айвы жгли без торфа, отчего дым шел почти прозрачный и приятно пахнущий маслами.
Людей и повозок становилось все больше. От желтой брусчатки Кумаранского тракта в сторону, налево и направо, уводили темные земляные дороги. Указатели называли Меилтон на Дарве, Гориндел на окраине Муэрдорского леса. Поселок Эрждел, где для всей округи молотили зерно. Шивердел – кузнечное село, Уждел – рабочее поселение вокруг медного карьера. Ок-Чар и Чод-Арлин – села с бахчами и овощными теплицами. Таких указателей было много, и лишь один из них оказался перечеркнут.
– Лаэрнор, – прочитал я.
– Гиблое местечко, – кивнул Громбакх. – В самом центре Лаэрнорского леса. Раньше туда добирались по Старой дороге.
На обработанных хлорисом комлях висели бумажные и кожаные объявления. Тут были предложения переночевать, поесть, посетить кроличьи бега, купить манника, купить листья с дерева Мортхи, починить экипаж, посетить массаж с втиранием горячей муравьиной кислоты и сока эльны. Все адреса уводили наверх, на один из горизонтов навесных улиц. Среди прочего я разглядел призыв посетить Ежегодную ярмарку каменных изделий в Багульдине, назначенную на десятый день гумника. Но чаще всего здесь встречались предложения купить настойку хлориса – для защиты домов и повозок от лесных насекомых.
Тигриные комары не единственная беда этих мест. В здешних лесах на путника нападали и летучие хвойники, и ядовитая саранча, и чешуйчатые черви. Весной тревожили черные эорлиты, болотные панцирные муравьи. В первые дни синелина[5 - Синели?н – третий, последний весенний месяц по вольмарскому календарю (18 дней).] они отличались особенной прожорливостью. Каждую весну лесничие Целиндела бродили по лесу: по старым зарослям ольхи, по дубравам, осинникам и березнякам – сжигали малые муравейники, однако против крупных муравейников сделать ничего не могли. Те слишком глубоко уходили в землю. Жителям приходилось задабривать эорлитов – лесничие вывозили к ним туши ослов, манников, охапки проса и всевозможную гниль, которую не съели бы даже собаки. Люди не скупились на подачки, лишь бы черные полчища муравьев не отправлялись искать еду в Предместье; продвигались они под землей, и стена дыма их не останавливала.
Пока мы поднимались по бревенчатому взвозу на первый горизонт навесных улиц, Громбакх весело рассказывал, как несколько раз сталкивался с потоком эорлитов, а потом вдруг серьезно спросил:
– Знаешь, на что это похоже?
– На что? – Я думал, охотник продолжает рассказ про сражение с муравьями.
– На самоубийство, вот на что. Это как белохорной лисице бежать к живодеру с жалобами на сыпь в паху: «Ой, посмотрите, у меня тут что-то чешется».
– Ты о чем?
– О том! Не суйся в Оридор.
– Опять…
– Думаешь, тебе там пропишут лечебную мазь и отпустят во славу Эрхегорда? В лучшем случае отнимут браслет. Вместе с рукой. А в худшем оставят всего целиком – для опытов.
– И что ты предлагаешь?
То и предлагаю. Оставь Оридор напоследок. Вот не будет других вариантов, тогда иди на свою живодерню. А для начала свожу тебя к знакомым в Матриандире.
Оказавшись на первом горизонте, я впервые увидел незнакомца, который в дальнейшем сопровождал нас весь день. Одет он был неприметно, привлек внимание лишь размеренной походкой и тем, что несколько раз неприкрыто отслеживал мой взгляд, явно интересуясь, на что именно я смотрю. Тогда мне представилось, что это простой зевака или торговец, встречающий приезжих. Быстро позабыв о незнакомце, я по узкому переулку вышел на дощатую площадь. Опасался, что какая-нибудь из досок окажется непрочной, но вскоре убедился, что здесь все сделано надежно.
Некоторые дома были полностью обвиты плющом, скрыты под листвой эйнских деревьев. На крышах виднелись гнезда. По веткам перебегали белки и пиголы. По краям площади шли аккуратные земляные насыпи. На них росли лесные фиалки с игольчатыми темно-фиолетовыми листьями. На скамьях сидели старики – потягивали эвкалиптовый дым из бриаровых трубок. Куда-то торопились мужчины и женщины, одетые в хлопковые или конопляные дханты. Их украшения – бусы, браслеты, заколки – все были деревянные, выкрашенные в синее или зеленое. Я рассеянно наблюдал за непривычной для меня жизнью, а сам думал о возможной поездке в Оридор, нехотя, нахмурившись, возвращался к уже далекой кровавой ночи в Кар’ун-Айе.
Даже вечером, в «Хмельнесе», под хохот Громбакха, облившего мою карту хмелем, я, вопреки желанию, все глубже погружался в молчаливое отрешение. Изображал улыбку, ел обезвкусившие отруби с зеленью, кивал словам Теора, которых и не слышал. А сам смотрел на черные стены таверны. Их, как и пол, мыли с дресвой, отчего древесина быстро потемнела. Потолок – грязно-желтый из-за дыма трубок и свечной копоти. Такой же была таверна там, на углу Дуган-Далла, где любил отдыхать дедушка. Я вспоминал его растрепанную седую бороду, густые брови. Пахнущие травой руки. Вспоминал Ай’инилну – Айю, свою невесту, для которой собирался выбрать зеленый платок супружества. Она хотела жить подальше от Сада старейшин, мечтала о свободной жизни на пашенной полосе…
Я погружался в забвение наяву. Запах стерни. Далекий голос пастухов. Перекличка дружинников. Сизые крылья петёрника – они частили в маревном воздухе. Крохотная птичка с длинным загнутым клювом. Любимая птичка Джаллы. Она хотела, чтобы в День полноверия именно петёрник стал ее оберегом. Но вот крылья замедлили свой ход. А с ними замедлилось все вокруг. Громбакх ударял по столу – будто проталкивал кулак сквозь воду. Теор плавно поворачивал голову, осматривал новых посетителей «Хмельнеса». Я уже видел каждое перышко птицы в отдельности. Пятнистый узор и лазурная окантовка. Петёрник застыл, превратившись в оберег на груди повзрослевшей Джаллы. А все, кто сидел в таверне, вместе со служанками и кравчим, – все обесцветились… Со мной такое случалось однажды, я слишком хорошо помнил эти чувства, тогда показавшиеся наваждением, поэтому сейчас почти не испугался. Серые лица и одежды. И Гром уже сплевывал бесцветной слюной, она медленно, нехотя летела в пустой кувшин из-под хмеля. Последний удар тяжелого сердца и – замерший серый мир прорезала мелкая серебристая сеть. Она неспешно проявлялась, кусками, неравномерно, с напряжением. Вместе с ней пришла легкость. На тело и мысли больше ничто не давило. Серебристая сеть окрепла, и я различил отдельный луч. Крепкий, будто стянутый из сотни серебряных нитей, чуть подрагивающий в воздухе – так, что можно было различить глубокое дребезжание. Мягкая, чуть извитая дуга. От груди Теора к небольшому, затянутому сеткой оконцу возле нашего стола.
Такой же луч я увидел на заднем дворе отцовского дома, когда затаился там под навесом. На моих руках под плащом пряталась Джалла. Чтобы сдержать слезы, сестра зубами сдавливала застежку моей рубахи. В двадцати шагах от нас, прикрытый сумраком, стоял дедушка. Он только что убил одного из наемников. Размозжил ему затылок кузнецким молотом. Стоял, опустив руки. Молот был слишком тяжелым. Дедушка устало дышал. Его борода темнела от крови. Со спины к нему быстрым шагом приближался Грет-Индит. А я не мог ни крикнуть, ни помочь. Я должен был спасти Джаллу. Любой ценой. Мы были обречены. «Доверься браслету» – последнее, что я услышал от бабушки, и в то мгновение ненавидел ее. Грет-Индит шел сквозь сгустившийся воздух, а серебристый луч тянулся от меня к батрачному складу, оттуда – к восточным воротам. Я порывался отпустить Джаллу, броситься к дедушке, убить Грет-Индита, а потом погибнуть самому от рук других наемников. Но поверил серебристому лучу. Отправился в направлении, которое он указал. И остался жив. Спас Джаллу. Ценой горького предательства. Я не видел смерть дедушки, только слышал, как он глухо вскрикнул от удара.
Но здесь, в «Хмельнесе»… Я смотрел на пульсирующий луч, на застывших Громбакха и Теора. Потом взглянул на Тенуина. Его лицо было по-прежнему скрыто капюшоном, но я все равно ощутил холодный взгляд пурпурных глаз. Третье веко. Зрение варнаата. Что он видел и почему так внимательно смотрел на меня? Подумав об этом, я вздрогнул. В одно краткое мгновение все стало прежним. Луч и сеть пропали. Таверна с посетителями, оглушив, наполнилась звуками и красками.
Браслет явно потеплел на руке. Я не успел толком осмыслить это, когда, в очередной раз проследив за входной дверью, Теор оживился. Приосанился, стал торопливо приглаживать волосы, поправлять завязки на вороте и рукавах.
– Господа, – с улыбкой заявил он, – не хочется покидать ваше прекрасное общество.
– За прекрасное общество можно и по носу получить, – хмыкнул Громбакх.
– Оплату я подтвердил. План мы обсудили. Завтра вечером выдвинемся. Если по какой-то причине меня не окажется рядом, смело выезжайте одни. За границами Целиндела я к вам присоединюсь.
– Чего? – Охотник мотнул головой.
Теор не отводил взгляда от новых посетителей. Повернувшись, я разглядел, что это стражники. Четыре человека. В кожаных доспехах. Зеленые нагрудники, украшенные узором ветвистого дерева – гербом Целиндела. Правые наплечники закрыты, значит, зашли в «Хмельнес» не для развлечений. Мечи на кожаной перевязи сдвинуты вперед – в боевом положении.
Стражники неспешно шли между столами. Заглядывали в лица людей. Таверна притихла. Сразу несколько посетителей набросили капюшоны. От главного стола после краткого оживления спустились двое. В дверях их остановили. Резким движением сдернули с них капюшоны. Осмотрели лица. Выпустили. Еще два стражника. И мужчина в невзрачной, серой одежде. Я его узнал и тут же отвернулся. Это был тот самый незнакомец, который полдня шел по нашему следу.
– Что бы вам ни говорили, не верьте. – Теор дернул пояс, проверил пряжки, державшие петли хлястника. – В этом городе много клеветы. И я бы с радостью высказал своим клеветникам все, что о них думаю, но мне сейчас не до этого, вы знаете.
Стражники рассредоточились. Хватались за рукоятки мечей, если кто-то отказывался показать лицо. Из-за главного стола донесся краткий хохот, что-то глиняное упало на пол – громкий звон разбившейся посудины показал предельную, непривычную тишину в «Хмельнесе». Служанки, замерев с подносами, уныло переглядывались.
– Тен, – позвал я.
Нужно было предупредить его.
Голова следопыта склонилась над столом. Могло показаться, что Тенуин не замечал обыска в таверне.
– За нами сегодня следили, – прошептал я.
– Да.
– Ты знал?
– Трое.
– Трое… От взвоза. Когда мы поднялись на первый горизонт, я заметил…
– От Ноиллина.
– От заставы?! – Слова от удивления прозвучали слишком громко.
– Пока мы возились с минутанами, в Предместье выскочил вестовой. Они знали, что мы едем.
– Но… зачем? Кому нужно…
– Что происходит? – не выдержав, в голос спросил Громбакх. Он, озадаченно моргая, смотрел то на меня, то на следопыта. – Какая слежка, какие вестовые? С какого перепуга?
– Тише, – процедил я, но из-за соседних столов на нас уже поглядывали, да и стражников явно привлек голос Грома.
– Вы не оставили мне выбора, – с улыбкой вздохнул Теор. – Теперь точно не обойтись без прогулки. Но я рад освежить голову. Надеюсь, ночью вы не будете по мне скучать.
– Скорее твой зад будет скучать без моих пинков. Что тут…
Охотник не успел договорить.
– Вон! – крикнул стражник.
С кратким шелестом выхватил меч и острием указал на Теора.
Сразу десятки глаз, не сдерживая любопытство и задор, посмотрели на наш стол. В этих взглядах ожила надежда на драку. «Хмельнес» заполнился быстрым шепотом. Он становился громче, прорезался всплесками смеха, но тут же притихал.
Стражники, расталкивая сидевших на табуретах посетителей, бросились к нам. Тенуин и Громбакх сидели неподвижно. Охотник больше не причитал.
– Уходи, – промолвил следопыт.
– О, я уйду, не беспокойтесь, мой друг. Но у каждого номера порядок. Нельзя испортить представление, прыгнув в огненное кольцо раньше, чем оно загорится. Зрители будут расстроены.
Чем ближе подходили стражники, тем громче становился гул в таверне – он густыми волнами переходил из одного угла в другой. Люди вставали, чтобы не упустить ни одной детали. Радовались, если попадали под локти проталкивавшейся стражи, будто сами становились участниками облавы.
– Вот теперь пора.
Теор встал. Небрежно бросил на стол три медяка. Поклонился, изобразив, что снимает невидимую шляпу.
– Доброй ночи, господа. Не задерживайтесь. И хорошенько отоспитесь. Путь предстоит долгий.
Стражники уже приблизились на расстояние четырех шагов. Обнаженные мечи. Туго затянутые нащечники шлемов. Капли пота на переносице.
– Угощаю. – Теор бросил им четвертак. – Закажите ослиной мочи, она вам придется по вкусу.
Громбакх и еще несколько человек за соседними столами хохотнули. Стражник, в которого полетела монета, неловко дернулся от испуга, чем еще больше рассмешил посетителей. Гул в «Хмельнесе» достиг предела. Теперь все, не сдерживаясь и не обращая внимания на стражников у входных дверей, кричали что-то неразборчивое, колотили кружками по столам и лавкам. За главным столом началась толкотня.
В мгновение, когда казалось, что у Теора не осталось шансов на побег, он вскочил на табурет. Пригнулся, выставил руки, будто готовился нырнуть в воду, и, почти не глядя, прыгнул в окошко. Из-за соседних столиков донесся вздох удивления. Я резко опустил руку на рукоятку меча, был уверен, что Теор ударится о стену или подоконник, до того небольшим было окно. Треснула сетка. Кнутовище хлястника, отведенное за спину, мягко стукнуло по раме. Теор, выструнив тонкие ноги и руки, с удивительной ловкостью скользнул в окошко и пропал. Только мелькнули гладкие подошвы кожаных баерок.
Стражники замерли возле нашего стола. С ними замер весь «Хмельнес». Лишь из дальних углов доносились раздраженные вопросы тех, кто не видел, куда именно подевался Теор.
Один из стражников, сбросив оцепенение, подбежал к стене. Не выпуская меч, подтянулся к окну. Все это выглядело безнадежным и даже смешным. В таких доспехах его бы туда не запихнул и целый отряд подмоги.
– Он на пятой линии! – спустившись, крикнул стражник.
В дверях таверны засуетились.
– Кретины! – бросил следивший за нами незнакомец. – В обход!
– Как?
– По спусковой, как! Быстро!
Двое стражников заторопились к выходу. Третий, стоявший возле окна, подтянулся еще несколько раз – старался рассмотреть, куда именно бежит Теор. Наконец, отойдя от стены, оправил сбившийся нагрудник.
– Вы его знаете? – спросил он меня.
– Впервые видим, – не поворачивая головы, ответил Громбакх.
Вся таверна слушала наш разговор. Шикала, если кто-то начинал шуметь.
– Впервые?
– Да. – Охотник пожал плечами. – Думали, торговец.
– Торговец?
– Да. Втюхивал протез для моей коровы.
– Коровы?..
– Ну да. Она, знаете, у меня дура. В капкан забралась. Теперь вот хромает на культяпке. Протез надо ставить.
– Понятно. Осторожнее с такими торговцами. А то, глядишь, и сами будете нуждаться в протезах.
Стражник вложил меч в ножны. Хлопнул себя по правому плечу и потребовал, чтобы мы обнажили нашейные сигвы. Тенуину пришлось сбросить капюшон – показать белую, будто вощеную кожу лица, косичку тонких белых волос и чуть вытянутые, заостренные книзу уши. Впрочем, стражник больше интересовался мною. Внимательно изучив въездную отметку, сделанную еще в приграничном Харгое, кивнул и зашагал к выходу.
– Послушайте! – окрикнул я стражника. – Значит, нам не стоит ему доверять? Думаете, обсчитает?
Стражник помедлил. С озлоблением посмотрел на меня, но ответил сдержанно:
– Держитесь от него подальше. Он вор и убийца. Если вас опять увидят с ним, проверкой не отделаетесь. – Уже отвернувшись, процедил: – А все в окошко точно не удерете.
– А паренек-то у нас мутный. – Громбакх забросил в рот несколько кубиков клюта, стал неспешно их разжевывать, иногда приоткрывая рот – так, что фиолетовые пузыри лопались на губах.
Когда из таверны вышли последние стражники, посетители с надеждой посмотрели на главный стол, надеясь, что толкотня там перерастет в драку. Но за главным столом теперь тоже было тихо. Вздох разочарования сменился мягким говором. Все успокоилось и вернулось к обычному ритму.
– Что будем делать? – Охотник посмотрел на следопыта.
