Асфальт пахнет мятой

Мы обсуждали «Великого Гэтсби», и профессор Джей сказал, что весь текст очень музыкальный, что это настоящий джаз с его синкопами, только переведённый с языка нот на язык букв, а я заявил, что тут всё наоборот, что на самом деле музыка – это текст.

– Да и вообще всё вокруг – текст. И люди, и дома́, и то, как летят птицы. Даже картины. Текст, который ты читаешь.

– Картины – это картины, – возразила Синди, та самая, что провела детство в Японии. Она всегда подвязывает волосы цветной лентой и выглядит не очень серьёзно, поэтому я удивился, что она взялась со мной спорить. – При чём тут текст?

– При том, – я пожал плечами. – Это тоже набор символов, который мы считываем, как прозу. Ну или как поэзию.

Я ещё много чего сказал, а потом добавил:

– А когда понимаешь, что мир вокруг – это набор строчек… Чем больше об этом думаешь, тем отчётливее видишь, что ты сам – тоже текст.

Я уже сказал достаточно, чтобы показаться странным, но никто меня не остановил. Наверное, все подумали, что на занятиях по американской литературе мои слова звучат вполне допустимо – не то что на международной политике или какой-нибудь социологии. Скажи я такое в столовой, на меня, уверен, посмотрели бы косо, но тут даже Ти Джей не принялся отпускать свои плоские шутки, а ведь это единственное, что ему действительно удаётся. Так что я честно и без опасений закончил:

– Поначалу это пугает. Потом успокаивает. Когда становишься текстом, когда весь обрастаешь цитатами, у тебя ничего не болит. Да и вообще жить проще. Как текст ты всегда можешь совершенствоваться.

Это уже точно было слишком даже для занятий по американской литературе. В аудитории ещё долго молчали, а потом профессор Джей вернулся к обсуждению Фицджеральда. Он никак не отреагировал на мои слова. Я был только рад. С меня хватит и того, что я всё это сказал вслух.

Дедушка Эшли неплохой. Весь худой, я бы сказал иссохший, с короткими седыми волосами. И у него длинные холёные ногти на правой руке. А на левой – остриженные под самый корень. И я знаю, что это значит. Хотел поделиться с Синди, но сдержался. Решил, что эта деталь останется моей. Приятно, когда ты видишь и считываешь то, чему другие, может, и не придают значения.

Профессор Джей продолжал говорить про то, как музыкальный строй «Великого Гэтсби» перекликается с музыкальным строем «Ночь нежна», а я думал, что дедушка Эшли мне нравится куда больше, чем профессор Тёрнер, хотя занятия у него проходят интересно. Профессор Тёрнер ведёт психологию. И он толстый. Когда он садится на стул, поначалу ставит ноги вместе, а на них почти до колен ложится живот. Постепенно ноги расходятся, и живот опускается ниже. К середине лекции ноги у профессора Тёрнера раздвинуты, а живот выпучивается до самого сиденья – пуговицы на рубашке готовятся выстрелить, и в щели проглядывает майка. Профессор Тёрнер читает лекции сидя. Думаю, ему было бы трудно провести полтора часа на ногах.

Я побаиваюсь толстяков. В их тяжёлом теле прячется всё то, что я не люблю в людях: удовлетворённость и бессмысленность. Всегда считал, что для настоящего счастья нужно поменьше есть, хотя это, наверное, глупо. А ещё я не люблю, когда едят в метро или просто на ходу. Как будто все эти люди очень голодные. Почему-то их жизнь мне представляется пустой, даже не могу объяснить почему. И всё же мне нравится то, что профессор Тёрнер рассказывает о межличностном общении. Мне даже нравится это словосочетание – interpersonal communication, будто речь не о семейных ссорах, а о какой-то сложной науке.

Смешно подумать, что вот ссорятся где-нибудь муж с женой из-за какой-нибудь ерунды, обсуждают поцарапанную машину или нашествие термитов и не знают, что участвуют в межличностном общении и что в Университете Северного парка с полсотни студентов со всей серьёзностью разбирают их фразы и рисуют подробную поведенческую модель, по которой живут эти самые ссорящиеся муж с женой. На занятиях профессора Тёрнера всегда смешно представлять именно живых людей за игровыми схемами и моделями Эрика Берна или кого-то ещё.

Мы с Эшли теперь садимся за соседние парты. Иногда обмениваемся записками. Я написал ей про то, как расползаются ноги профессора Тёрнера. Она ответила, что раньше этого не замечала. А потом я поступил глупо. Профессор дал нам задачку с тремя рядами из трёх точек, и я уже знал, как её решить. Суть задачки простая – нужно соединить все девять точек, используя четыре прямые, но так, чтобы провести их не отрывая руки.

Секрет в том, что люди добровольно загоняют себя в рамки, которые для них никто не устанавливал. Все пытаются провести линии внутри условного квадрата. Люблю эту задачку. Она не про логику, а про свободу. Про то, как мы боимся перейти черту, которой на самом деле нет. И не потому что опасаемся наказания, а потому что привыкли, что нельзя за флажки, даже если они ненастоящие. Я так и сказал, когда меня вызвали к доске. Никто не решил задачку, поэтому я поднял руку. И всё подробно объяснил. Слишком подробно.

Получилось нечестно, ведь я уже знал решение – года три назад наткнулся на эти точки в одной не самой интересной книге. Но ведь я и вправду тогда сам с ними разобрался и подумал о свободе, о флажках, а теперь лишь притворился, что сделал это сейчас, на занятиях. Всё равно почувствовал себя обманщиком, и чем больше меня хвалил профессор Тёрнер, тем мне становилось паршивее. А потом и Эшли меня похвалила, и я ей всё рассказал – сразу, как только мы вышли на Кармен-авеню и отправились на обед в Магнусон-центр. И она поняла. Сказала, что это не ложь, что я вообще молодец, потому что справился с задачкой три года назад, а профессор Тёрнер обмолвился, что даже для нашего возраста она сложновата.

Я приободрился. Давно не получал удовольствия от того, что могу открыто говорить правду, показывать, что на самом деле чувствую. Наверное, поэтому с такой лёгкостью заговорил на американской литературе про то, как мир вокруг превращается в текст, а после занятия подошёл к профессору Джею и признался, что не хочу писать эссе по «Ночь нежна».

– И почему же?

Я сказал, что «Ночь нежна» ненастоящая. То есть, может, она и была когда-то настоящей, но сейчас я в неё не верю.

– Слишком рафинированная.

Да, я так и сказал – refined, хотя по-английски это не совсем то. Добавил, что метания сытых людей навевают скуку. И что это довольно глупая жизнь, когда ты поначалу только жрёшь, а потом только и думаешь, что бы пожрать этакое, ещё не жратое. Я почти буквально процитировал Стругацких, но профессор Джей, конечно, не понял. Вряд ли он их читал. Не знаю даже, переведён ли «Град обречённый» на английский.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Ты так прекрасна для меня». – Здесь и далее пер. авт. с англ.

2

«Стоит ли напрягаться и искать себе работу, если нет того, для чего действительно стоило бы работать?»