скачать книгу бесплатно
«Полечить» – поняла я.
– Но завтра я приеду. Есть еще кое-что в твоей истории болезни, что надо обсудить. Все же я думаю, что прав в отношении твоих мотивов. Это все вина.
Он встал.
– До завтра, Варенька.
– До завтра, Евгений Семенович. Простите, что вызвала столь неприятные воспоминания.
Он ушел. Я спокойно, очень спокойно оделась в черный кожаный костюм, накрасила лицо, превратившись в загорелую шатенку со злыми татарскими глазами, достала парик – черное каре. Сегодня день мести.
Глава 11
В «Арт-салоне» сегодня было людно. Народ крутился в основном в зале художника Багрова. Я отметила это с огромным удовольствием. Но прошла мимо – в кабинет директора салона Михаила Ижевского.
Ему повезло, он оказался один в кабинете, когда я ворвалась туда, не потрудившись выслушать секретаршу и с треском захлопнув за собой дверь. Увидев элегантного тюленя, я буквально зарычала, бросилась вперед, запрыгнула на длинный стол для заседаний, прошла по нему в полный рост, наблюдая за переменами в лице своей жертвы, и опустилась на колени перед ним на письменном столе.
– Скотина, ты хоть знаешь, что убил мою мать?
Не дожидаясь ответа, схватила его за жидкий чуб и с размаху приложила лбом об столешницу:
– Тварь, сейчас ты сдохнешь!
И, не отпуская его волосы, наклонилась к нему и повторила, шипя как гюрза:
– Сейчас ты сдохнешь!
– Варя, мне больно! – Он не очень вырывался, хотя руки его были свободны, и я ожидала более активного сопротивления. – Варя, детка, не надо, отпусти. Я не знаю, о чем ты говоришь!
– О моей маме, Рите Садковой! Ты видел ее накануне смерти и наговорил гадостей. Она пошла домой и…
– Варенька, Варюша! Я не видел твою маму много лет и, даже если встречал, не говорил с ней! Пойми, мы были не в тех отношениях, чтобы разговаривать! Ну отпусти, больно же!
– Значит, – я отпустила его волосы, – значит, ты подтолкнул ее к самоубийству одним своим видом!
– Нет. – Он вздохнул с облегчением и пересчитал свои жидкие волосенки и, убедившись, что все они на месте, сосредоточился на сумасшедшей посетительнице. – Нет, не подтолкнул. Я был за границей, в Бельгии, на выставке современного поп-арта. Я хорошо помню, что, когда приехал домой, Костров был в трауре.
– Не ты? – я еще не верила ему. – А кто?
Вообще-то вопрос был только риторический, но Ижевский понял его буквально.
– Кто? Да хоть кто! А почему я?
– Костров сказал, что мама встретила кого-то из партийных функционеров!
– Так не я один такой! – обрадовался Ижевский. – И слезь со стола, кто-то вдруг зайдет!
Я лишь устроилась поудобнее на прежнем месте.
– Предложи сначала правдоподобную версию.
– Та-ак, – он думал, пощипывая себя за кончик носа. – Вот! Слушай! Был еще парень, работал со мной одно время. Как раз тогда Рита написала свою «Одалиску».
«Одалиска» – это был портрет восточной женщины. Она лежала обнаженная на турецком ковре, томно улыбаясь. Натурщицей была мамина подруга, красавица Магинур. Я ее не помнила, она умерла, когда я была совсем маленькой, но на портрете Магинур была великолепна. Нет смысла воспроизводить обвинения, посыпавшиеся в адрес художницы Садковой со стороны всех этих прытких молодых Ижевских!
– Со мной работал, – продолжал Михаил, – молодой совсем парень. Он тоже был художник и даже вполне способный, но карьеру сделал не на своих работах, а на умении пробиваться, топя других. Садкова представляла для него серьезную угрозу. Она явно лучше рисовала и уже имела в послужном списке одну персональную выставку. Еще немного, и стала бы членом Союза художников, поехала бы за границу, ну и всякое такое! Вот он и постарался: сообщил об этой «Одалиске» куда следует и под каким надо соусом. Раздул целое дело об аморальном облике молодого живописца. Организовал целую кампанию – нравственность в советской живописи. Сплошной праздник для ханжей. Бедная Рита!
– Но если ты соврал, то будешь тоже бедный! Берегись!
– Нет, не соврал.
– А как его зовут?
– Да он и сейчас еще что-то пишет. Я выставил в прошлом году его пейзаж, и картину купили. Конечно, ему теперь место со своей жалкой мазней в городском парке, где лубками торгуют, но он жив вполне…
– Имя!
– Вениамин Стеклов!
Я не слезла со стола, я упала с него! Не фига себе поворотик!
– Ладно, Михаил Ильич, простите вы меня, не сдержалась.
Он усмехнулся и ответил:
– Ну, в тебе всегда было многовато экспрессии. С такой горячей кровью нелегко жить. Эмоции небось душат?
– Ну извинилась же!
– Прощаю, иди… Все-таки мама… Эй, – он спохватился, потирая ушибленный лоб, – ты глупости-то не делай!
Я обернулась от двери:
– Глупости – это мое второе имя!
И вышла, на этот раз притворив за собой дверь вполне мирным образом.
Глава 12
Через час передо мной распахнулась дверь Стекловской ночлежки. На пороге стояла Люся. Увидев меня, она открыла рот и выпучила глаза, надеясь напугать соперницу своей решимостью, но за моей спиной стояли два крепких орешка, и она живо поняла, что перевес на моей стороне.
– Что надо? – спросила она.
Я отодвинула Люсю с дороги и отступила назад.
– Ребята, заноси!
Парни подхватили драгоценный груз и двинулись в глубь комнаты. Там они поставили три ящика водки на пол и удалились. Вошедшая Люся, увидев такое богатство, потеряла дар речи. Мрачный и опухший Стеклов, лежавший до этого на сальном диване, поднялся и обалдело произнес:
– Ё-моё!
Меня тошнило от одного его вида, но пришлось изображать мецената.
– Вот, пришла помириться с тобой, – я обернулась к алкоголичке, – Люся!
– Ни… чего себе! – ответила она.
По заблестевшим глазам парочки я поняла: они могут запросто выдуть все три ящика в один присест и умереть. Стоп. Это что, беспокойство за двух взрослых людей, которые ни за кого в мире не беспокоятся?!
– Ну, наливайте, – скомандовала я.
И понеслось! Бредни лились рекой, тосты следовали один за другим. Я поджидала Люсиного полного отключения от процесса. Она все бормотала, что прощает меня, но будет за мной следить. Следила она, однако, недолго. Мерзко было то, что Стеклов расхорохорился и стал оказывать мне недвусмысленные знаки внимания. Я уже боялась нового откровенного скандала, когда милая Люсенька вырубилась буквально посередине фразы, уткнувшись испитым лицом в газетку, на которой была разложена привезенная мною же закуска. Стеклов был еще ничего, он только хорошо разогрелся, и с ним можно было вполне вести беседу.
– А скажи мне, Вениамин, – приступила я к основной части банкета, – ты знал мою маму?
– Маму? Какую маму? – поставил он на меня осоловелые свинячьи глазки.
– Мою маму, Риту Садкову!
– Рита?! Твоя мама?!
Он весь передернулся, кровь отхлынула от его щек. Мне даже показалось, что он мгновенно протрезвел. Помотав головой, Стеклов произнес со странной, никак не подходящей к его роже, интонацией в голосе:
– Боже, что это была за женщина!
– Ты хоть знаешь, что убил ее, тварь? – У меня упала планка. Гнев застил глаза клубами черного дыма. – Ты хоть знаешь, за что умрешь?
В тот момент, как и в кабинете Ижевского, я искренне верила, что убью его! Просто очень хотела этого. Но сначала он должен все понять и осознать. Какой смысл убивать алкаша без всякой аннотации?
У меня в руках уже был нож, тот, которым нарезали колбасу.
– Тебе конец, гадина! Одно можешь сделать: говори, что ты сказал моей маме такого, из-за чего она покончила с собой!
Я схватила Стеклова за грудки. Он был таким слабым, дряблым и безвольным, что приходилось снова повторять самой себе перечень его грехов. Чтобы быть в тонусе в решительный момент, я приподняла его над ободранным сиденьем стула и хорошенько встряхнула. Потом, вложив всю накопленную злость, влупила коленом в промежность и швырнула скрючившегося мужика на пол. Он упал с грохотом и стоном, я стояла над ним, мечтая, чтобы он матюкнулся и дал повод врезать по ребрам с ноги. Но Стеклов только сипел и перекатывался с боку на бок, сбивая пламя моей ненависти. А мой тренер всегда говорил, что главное – это напор!
– Говори, тварь, говори, и поскорее, чтобы я не успела тебя убить до того, как все узнаю!
– Я видел ее, видел! – бормотал Стеклов. – Господи, как больно! Варя, я не знал, что она твоя мама! Варя, я бы ничего ей не сказал тогда, я был сильно пьян. Но все помню! Все!
Он немного успокоился, а я села напротив, держа нож наготове.
– Пойми, Варя, я не лгу! Я влюбился в нее много лет тому назад, когда мы вместе только начинали. Знаешь, какая она была красивая?
– Кто? – это проснулась Люся.
– Мэрилин Монро! – ответила я.
– А-а-а… – протянула она, снова засыпая.
– Продолжай, – велела я Стеклову.
– Варя, она была прекрасной и талантливой! А я? Я был ей неинтересен. Она не замечала меня! Вокруг такие парни, такие молодцы! Я же килька натуральная, не больше! Потом я продвинулся и по партийной линии пошел. Она меня все игнорировала, смеялась. Я сказал: будешь со мной, дам рекомендацию в Союз художников! Она – нет! Я завалил ее. Она сама подставилась! Намалевала эту свою бабу на паласе, ну кто такое пропустит? Это же не доярка и не механизатор, которых я рисовал. Я испортил ей жизнь. Потом, когда она срезалась, стала сидеть в этом дурацком музее за гроши, я раскаялся! Я приехал к ней, просил, умолял, на коленях ползал! Она – ни в какую! И еще раз я приехал, и еще, и еще! Но все было бесполезно. Я перестал ездить. Запрещал себе, маялся. Потом немного успокоился.
– А перед смертью видел?
– Да. Видел. Но я ничего ей не говорил плохого. Наоборот, мы встретились, она шла от своего доктора, цветущая, прекрасная, как никогда, и у меня снова вся любовь воскресла! Все чувства, все! Она же сказала, что счастлива впервые за много лет, что живет полной жизнью и мечтает о будущем. Я как-то даже обрадовался за нее, вроде мне это ни к чему, но она была такая прекрасная!
Я не верила своим глазам. Стеклов преобразился, он стал таким, каким он был, наверное, много лет назад: милым, в сущности, парнем, только испорченным временем и своими амбициями. Даже лицо его, казалось бы, разгладилось, стало моложе, лучше. Верить ему или не верить?
– Смотри, Варя, я же портрет ее написал после той встречи! Пришел домой и стал работать. Два года не работал в полную силу. А тут стал к мольберту и без единого наброска сделал портрет! Смотри, смотри, где же он? Ага!
Он рылся среди полотен, составленных у стены, переставлял их, говорил что-то самому себе. Наконец у него в руках появился небольшой оправленный холст. Стеклов полюбовался на него пару секунд, и лицо у него стало такое, будто он смотрит на «Джоконду». Потом развернул картину лицом ко мне.
Это была мама. Мама такая, какой я ее помню, и такая, какой не знала никогда. Действительно, после моего отъезда она пережила потрясающее время.
– Ты помнишь ее такой? Она именно так выглядела, когда вы расстались?
– Да! – он улыбался нежной улыбкой несостоявшегося любовника. – Да! И это потрясло меня. Ладно. – Стеклов поставил холст на пол. Подумал, глянул в сторону храпящей Люси и развернул его лицом к стене. – Давай выпьем!
Мне уже было всего предостаточно. Гнев отхлынул, осталось опустошение. Это был тупик. Я встала и молча вышла вон.
Глава 13
Даже не помню, как добиралась до дому, как стояла под душем, скуля, будто потерявшийся щенок. Как упала в мокром халате на кровать в белом тупичке спальни. Мечтала только поскорее уснуть, желательно на ближайшие двадцать лет.
Проснувшись, поняла, что в квартире не одна. Звуки доносились из комнаты для гостей, единственного помещения в квартире, снабженного нормальной дверью. Конечно, расстояния в белом лабиринте приличные, и нашу с Тимуром спальню от остальных помещений отделяет некоторое количество коридорчиков, но я все же услышала не типичные, посторонние звуки.
Папа! И у него гости. И среди гостей женщина. Нехорошо крысячить, но я, по дороге на кухню, откровенно грела уши. Женщина была у него точно, а вот кто, кроме нее, – непонятно. Или нет никого? Точно, они вдвоем. У папы любовница?
Мне стало немного нехорошо от своего любопытства: интимная жизнь родителей для меня – табу! Я и так многовато разведала о маме, папина личная жизнь мне в перегрузку будет. Попав на кухню, я теперь стеснялась возвращаться в спальню мимо папиной комнаты. Вдруг услышу что-нибудь совсем уж интимное или, еще того хуже, столкнусь с ним или его пассией. Между тем кухня вызывала у меня неприятные ассоциации. Два из трех случаев покушения на мою персону произошли именно здесь. И именно вечером. Как сейчас! И похожие шорохи в квартире!
Вообще-то у меня было странное отношение к тем трем событиям. Смысл происходящего как бы не доходил до моего сознания. Я говорила психиатру и милиционеру о случившемся, но сама не задумывалась над этим по-настоящему. Понятно, это глупо! Пора бы уже испугаться, но мне в глубине души казалось, что это не серьезно. Зачем меня убивать? Я – ноль, что бы папа ни говорил по этому поводу. Пустое место! Я мешаю только Тимуру, но он мог бы убить меня давно, если такое вообще можно предположить.
И я не верю, что Багров попытался бы отравить меня газом или таблетками. То же и с поджогом. Не верю – и все! Он мог бы убить меня в припадке злобы: задушить, пырнуть ножом, пусть даже скинуть с шестого этажа, но только после разборок, скандала, упреков, придя в бешенство, озверев от моих рассказов об очередном грязном трахе с кем-нибудь, кого он увидит завтра же.
Еще я видела нападавшего. Он был ниже ростом, чем Багров, уже в плечах. А неясные шорохи в квартире? Я услышала их уже после того, как хлопнула за Тимуром входная дверь. Подумав об этом еще немного и не придя ни к каким выводам, пошла в спальню мимо папиной двери. В комнате для гостей было тихо.
Но где же Тимур?
На следующий день папа вышел на кухню только около часа дня. Он улыбнулся мне рассеянно, сварил кофе, молча выпил его и ушел по делам. Потом позвонил Витус.
– Это Варя? – спросил он нерешительно.
– Да.
– Ты уже Тимуру рассказала? – спросил он конспиративным тоном.
– Да.
