Падение с высоты собственного тела

Дорогуша, он тебе в сыновья годится – ерничал мерзким голосом возраст. Но мне всего тридцать девять, даже не сорок, – ответила я. Сорок исполнится только на следующей неделе.

По все правилам сорокалетие не отмечают – примета плохая, а подарков хочется, очень хочется, чтобы много и разных. Может позвонить? Я еще ничего, старшие товарищи засматриваются, делают неловкие предложения… Стоп, вдруг это все-таки «продукт», а я уже размечталась.

На следующий день, вновь придя в кафе, женщина решилась на звонок.

– Максим, добрый вечер, вы просили позвонить.

– Здравствуйте, мне сейчас неудобно разговаривать, через пару минут я перезвоню.

Женщина заказала себе мороженого. По ее лицу было видно, что она нервничает. Зазвонил телефон.

– Я слушаю.

– Это Максим. Я хотел бы с вами встретиться, можно сегодня.

– Я сейчас в тоже самом кафе, в котором вы отдали мне записку, приходите, – сразу же согласилась женщина.

– Лечу.

Женщина подумала, что, наверное, ведет себя как-то не совсем правильно, а может не совсем прилично, что ли. Так сразу и согласилась, даже причину не спросила.

В кафе вошел молодой человек и увидел, что его предполагаемая grand dame сидит за тем же самым столиком, как будто никуда и не уходила. Быстрым шагом юноша подошел к ней и, улыбаясь, поздоровался:

– Я Максим.

– Вероника.

Стараясь казаться раскованным, Максим, понизив голос, произнес:

– Можно я буду называть вас Никой?

Женщина удивлена, но соглашается.

– Вы мне понравились, – тем же низким голосом продолжил Максим. При этом он глубоко вздохнул и слегка прикрыл веки, что должно было означать непреодолимое желание.

– И вы мне, – слишком быстро ответила Вероника и смутилась.

Повисла неловкая пауза. Первой нарушила тишину Вероника:

– Такое редко случается…

– Да, – согласился Максим.

Не зная, что сказать дальше, Вероника предложила:

– Давайте пройдемся, так легче разговаривать.

Они вышли из кафе. Шум, заполонивший все пространство улицы, оглушил их. Было решено свернуть в переулок и там, идя по мокрому асфальту, покрытому пожелтевшими осенними листьями, женщина сказала:

– Давайте я сначала скажу, почему вы… ты мне понравился, а потом очередь за тобой.

Молодой человек кивнул.

– В юности я мечтала о таком, как ты, о свиданиях, о поцелуях украдкой и мороженном одном на двоих… Когда увидела тебя в кафе, как будто вернулась в то время. Я хочу пережить с тобой свою мечту.

Вероника замолчала и мельком глянула на Максима: по широко распахнутым глазам и кривой улыбке на лице было видно, что юноша обескуражен этими словами и не знает, как реагировать на них. Он и не думал, что его поползновения, очень незатейливые и очевидные, которые даже старшеклассницы понимают правильно, могут быть истолкованы как-то по-другому. Он не ожидал, что эта взрослая женщина настолько серьезно воспримет его слова:

– Я не знаю, что нужно отвечать. Я не умею говорить о таком…

– Тогда расскажи о себе.

Максим очень обрадовался, что можно не продолжать этот замысловатый и, в общем-то, нелепый разговор. Все еще сильно волнуясь, он выпалил скороговоркой:

– Мне двадцать один год, я студент, подрабатываю в книжном магазине сторожем. Я всегда любил читать, а там можно читать целыми ночами любые книги и не платить.

– Ты не сказал, чем я тебе понравилась, – напомнила женщина.

– У тебя глаза красивые, – отвернувшись в сторону, проговорил юноша.

Вероника взяла его за руку. Ладонь такая теплая, мягкая, подумала она.

– Давай покатаемся на качелях, – неожиданно для себя предложил Максим.

В парке все сверкало огнями, было много народу. Люди смеялись, наслаждаясь теплым вечером уходящего бабьего лета. Откуда-то доносились радостные вопли покорителей американских горок.

Улыбаясь, Максим произнес:

– В детстве я любил кататься на карусели. Сидя на холодной металлической лошади, я представлял себе, как скачу с саблей на врагов и рублю им головы.

– В моем детстве парка не было, – с легкой грустью откликнулась Вероника. – Отец служил в небольшом провинциальном городке. По выходным мы ходили в клуб. Мама исполняла романсы под собственный аккомпанемент, после чего начинались танцы.

Пока родители танцевали, малышня бегала по залу, а мальчишки постарше кидали под ноги танцующим бумажные шарики, и громко смеялись, когда поскользнувшийся падал, а вместе с ним падали и другие. Получалась куча-мала, которая размахивала руками и ногами, ругалась матом, визжала и хрюкала. Кто-то пытался поймать злоумышленников. Но несмотря на переполох, музыка не стихала, все продолжали танцевать.

Купив билеты на колесо обозрения, они пристроились в конец небольшой очереди, и через пару минут уже сидели в кабинке, плавно поднимающейся в небо.

Еще несколько метров и я упаду в обморок, пронеслось в голове у Вероники. Она судорожно схватила молодого человека за кисть и сильно сдавила ее. Максим ощутил боль и подумал, что кости могут не выдержать совсем неженский захват и треснут. Пытаясь высвободиться, он стал осторожно разгибать пальцы Вероники. Женщина посмотрела на свою ладонь, и осознав, что спасительной руки больше нет, с диким воплем «помогите!» бросилась Максиму на колени и прижалась к груди. По ее щекам текли слезы. Юноша почувствовал, как теплые капельки падают ему на шею.

Сидя на лавочке, Вероника призналась, что очень боится высоты.

Боится… как маленькая девочка боится, подумал Максим. Он нежно обнял ее за плечи, и они направились к выходу.

Я НЕ МОГУ УМЕРЕТЬ

Под ногами было огромное белое поле, по бокам которого виднелись голые деревья. Холодный январский воздух, заполняя легкие, осушил горло, вызывая приступы кашля.

Останавливаться нельзя, бежать, бежать…

Ноги увязали в снегу, старенькая шаль, когда-то пушистая и теплая, сдавливала шею. Только бежать, может еще успею. Осталось не так уж и много.

Солдаты выпрыгивают из грузовика, щелкают затворы. Громкий смех. Только бежать… Очередь… Что-то вонзилось в спину между лопатками. Я падаю лицом в снег… Я не могу умереть, я не могу умереть…

Опять этот сон. Он измучил меня. Редкая ночь обходится без этого кошмара. Год или чуть более мне снится маленькая девочка, умирающая от пуль смеющихся солдат. Я никогда не была на войне, но мне снится сон про войну. Я ощущаю весь ужас неминуемой смерти, я вижу смерть.

Надо успокоиться. Но, посмотрев на халатик из тонкого шелка со сказочными цветами на рукавах, в памяти опять всплывают обрывки сна, и невесомая ткань превращается в тяжелый потертый тулуп, подвязанный обрывком бечевки для тепла. На глаза наворачиваются слезы.

Вспоминать нельзя. Сейчас заварю свежий чай, насыплю в плетенку бубликов, и макая их в вазочку с вареньем, посмотрю новости.

Где пульт, куда делся пульт? На подоконнике нет, на тумбочке тоже нет, значит на холодильнике. Все правильно, на холодильнике. Что там у нас показывают? В Европе неожиданно выпал снег, сомалийские пираты захватили торговое судно.

Так, здесь реклама: опытный психоаналитик поможет решить все ваши проблемы… Стоп. Поможет решить проблемы… Надо запомнить. Но стоит ли идти к неизвестному врачу? Наверное, нет, но выбора тоже нет. Если я попрошу кого-нибудь из знакомых порекомендовать хорошего психоаналитика, то начнутся ненужные расспросы, пересуды. Лучше самой, может, повезет. Попробую завтра записаться на прием.

– Вы молчите уже пятнадцать минут.

– Я не знаю, о чем говорить.

– Давайте так. Я буду задавать вопросы, а вы постараетесь на них ответить.

Я кивнула головой.

– Вы пришли ко мне, чтобы решить свою проблему, так?

– Так.

– У вас не ладятся отношения с близкими, конфликт на работе или беспокоят переживания, не связанные с окружающими людьми?

– Последнее. У меня сон. Страшный, я бы сказала ужасный.

– О чем этот сон?

– Я вижу, как убивают маленькую девочку, но переживаю это так, как будто убивают меня.

Я говорила о животном страхе, который гнал меня по сугробам, о тяжелых валенках, утопающих в снегу, о смехе солдат, разрывающем барабанные перепонки, о боли между лопатками, когда пуля, словно ввинчиваясь, миллиметр за миллиметром разрезала на кусочки крошечные клеточки мягкой плоти. Я говорила очень долго или мне казалось, что долго. Я плакала, повторяя снова и снова «я не могу умереть, я не могу умереть…».

– Выпейте воды, и вам станет легче.

Стакан был прохладным, солоноватая на вкус вода освежала рот.

– Я думаю, что эта девочка – я.

Теперь замолчал психоаналитик.

– Почему вы молчите?

Он как-то странно посмотрел на меня, подергал пуговицу на рубашке, потер запястье на правой руке.

–Я один из солдат, стрелявших в девочку. Я помню тебя. Такая маленькая и жалкая, ты постоянно спотыкалась и падала. Было видно, что ты очень сильно боишься и очень сильно хочешь жить. Я долго прицеливался, ждал, когда ты выбьешься из сил и не сможешь подняться, сама, от страха… Но ты цеплялась за жизнь и продолжала бежать. Тогда я выстрелил. Я был солдатом и должен был убивать. Шла война и на войне убивают. Это непреложный закон. В тот же день меня убило осколком снаряда. Русские бомбили с воздуха…

– Этого не может быть. Это просто сон, ужасный, кошмарный, но сон. Причем здесь вы?

Он нервно заходил по комнате.

– Почему не может быть? Разве я не могу видеть снов? – угрожающе проговорил мужчина.

– Успокойтесь, прошу вас. Не надо так нервничать. Выпейте воды. – Я протянула ему свой стакан.

Надо бежать, пронеслось у меня в голове. Останавливаться нельзя, бежать, бежать… Только бежать, может еще успею. Я поднялась и направилась к двери.

– Не уходите. Не бросайте меня. Я столько лет живу с этим ужасом. Я даже в армии не служил, у меня почки болят, застудил, когда лежал на снегу, в детстве, а может тогда, на войне… Я виноват, виноват, виноват… Я знаю…

Он был такой маленький и жалкий. Его лицо исказила гримаса боли и отчаяния.

– Я не могу. Я-НЕ-МО-ГУ. Жертва не может помогать убийце убивать, потому что она хочет жить, а не умирать. Вы убили меня – беззащитную девочку, убегающую от смерти. Вам было весело. Вы забавлялись, нагоняя ужас на существо, неспособное защититься.

Защититься. Мне нужно защититься. Я подошла к психоаналитику:

– Вы хотите, чтобы я помогла вам избавиться от страха?

– Да… – как-то не совсем уверенно проговорил мужчина.

– Тогда я буду вынуждена вас убить.

– В смысле «убить»?

– Ну, не по-настоящему, конечно, но очень похоже. Вам будет страшно до ужаса, как мне, тогда, на поле.

Мои слова как-то странно подействовали на психоаналитика. Он стал перекладывать бумаги на столе. Затем открыл дверцу шкафа, потрогал пальцами корешки черных папок, закрыл дверцу. Постоял, перекатываясь с пяток на носки. Оглядел пол.

– У меня нет оружия – тихо произнес мужчина.

– У меня есть травматический пистолет. Сейчас. С собой. – Так же тихо сказала я.

– Почему вы ходите с пистолетом? Вы специально пришли убить меня?

Психоаналитик с вызовом смотрел мне в глаза.

– Вы очень догадливы. Я действительно хочу убить вас. Вы тоже хотите, чтобы вас убили. Правда? Мы совпали?

Мужчина попятился к двери. Схватился за ручку, дернул, еще раз дернул… Дверь не открывалась. Он обернулся и постарался как можно спокойнее произнести:

– Давайте поговорим, мы не договорили. Я солдат, вы девочка… Дальше… Надо простить друг друга и станет легче и не страшно…

– Кому легче и не страшно?

– Мне… и вам… наверное…

– Сейчас я убью вас, и мне, действительно, полегчает. Я избавлюсь от страха. Страх исчезнет, потому что солдат окажется мертв и не сможет больше убить маленькую девочку.

Я достала пистолет, прицелилась и выстрелила в испуганное лицо психоаналитика. Темно-красные струйки разукрасили рубашку, растеклись по двери, запачкали пол… Мне стало легко и совсем не страшно. Я защитилась, солдат убит.

– Доктор, вставайте. Вы слышите меня? Это всего лишь игрушечный пистолет. Я поздно возвращаюсь с работы, на улице темно, людей нет, а он придает уверенности. Эй, открываем глазки… Какой нервный оказался, а еще психоаналитик.

Я ударила его по щеке, чтобы привести в чувство. Еще и еще… пока не поняла, что он по-настоящему умер.