Корзинка со звёздами

– Яна, ты где? – вопрошаю уже уверенней, не обращая внимания на мельтешащих перед глазами и стаями уже пролетающих сквозь меня призраков.

Нет, она не отзывается, но я слышу её. Смеётся. Это хорошо, значит, с ней всё в порядке. Нужно только определить, с какой стороны доносится смех.

А вот это уже труднее. Снова оглядываюсь вокруг – ни малейшего намёка, что здесь есть направления. Я даже не уверен, что именно стою, а не вишу головой вниз или не парю в горизонтальном положении. Мне не хочется думать об этом.

Пробую двигаться – вроде бы получается. Я определяю это по пушинкам, которые явно все вместе перемещаются в направлении, противоположном тому, куда я иду.

А я действительно иду. Привычно переставляю ноги, и вроде бы даже от чего-то ими отталкиваюсь. Впрочем, не оставляет мысль, что если захотеть, можно и не делать этого. Сознание как будто само несёт моё тело в выбранную сторону. Вот только та ли это сторона?

Смех становится чётче, но дочь я не вижу. Продолжая вполголоса бормотать её имя, одновременно пытаюсь представить её рядом – может быть, именно так здесь работают перемещения? Пока не выходит.

– Яна, Яна, Яна, – чувствую усталость и присаживаюсь туда, где по моей логике должна быть земля.

Смех рядом, он совсем близко – так почему же я её не вижу? Рискуя потерять чувство направления, ложусь в удобную позу, заложив руки за голову. Мир переворачивается, и я снова стою. Смех становится тише.

Трясу головой, задевая кончиком носа щекочущийся призрак. Снова сажусь. Затем ложусь. Прислушиваюсь – в этом перевёрнутом пространстве ничего не слышно вообще.

Стараясь не паниковать, повторяю эксперимент.

Янкин хохот раздаётся прямо под ухом.

– Папочка!

Поворачиваю голову. Дочь машет мне рукой. Она вся облеплена красными пушинками. Они сидят у неё на голове, лице, плечах, руках, ногах… Они не проходят сквозь неё.

– Ну чего ты так долго, мы уже заждались… Правда, они милые? – она протягивает мне ладошку, на которой, трепеща щупальцами, устроились сразу трое существ.

Со смешанным чувством подношу к ним руку. Мне почему-то очень хочется их потрогать, но пальцы снова хватают пустоту.

– Ты что, с ними сначала надо подружится, – весело хмурится Яна. – Но у меня получилось. И они согласились повести нас дальше.

– Куда повести?

– Дальше, – дочка машет облепленной пушинками рукой. – К маме. Пойдём?

– Пойдём…

Безвольно разрешаю ей ухватить себя за руку, и куда-то потянуть. В этот раз не замечаю, откуда возникают блёстки – Янины звёздочки из корзинки. Только молча наблюдаю, как они снова рассыпаются по этому бесцветному пространству, закрывая от взгляда призраки красных одуванчиков…

VI

Здесь, по крайней мере, есть цвета и чувство направления. И если первые балуют глаз, рассыпаясь радугой по натянутым кругом, дребезжащих каждая на свой лад нитях, то с последним явно перебор. Я чётко вижу, что разноцветные струны вокруг абсолютно прямые – одни ведут сверху вниз, другие справа налево, третьи начинаются за моей спиной и убегают куда-то вдаль… Но одновременно ни одна из них не пересекается с соседней. Они словно огибают друг друга, при этом ни капли не искривляясь.

Зажмуриваю глаза, трясу головой. Моё сознание начинает истерическим тоном протестовать против того, что я вижу. Так не бывает, вещает оно, чтобы линии одновременно были прямыми и кривыми. Живые летающие пузыри ещё ладно, красные эфемерные осьминожки – да ради бога, но вот натянутые по спирали нити – уже перебор.

– Яна, Яна, Яна, – бормочу, чтобы хоть как-то отвлечься от захлёстывающей паники.

– Я тут, – отвечает дочь.

Открываю глаза и на секунду совсем теряю самообладание, вскрикиваю дурным голосом и падаю на задницу, пытаясь отползти подальше от жуткого существа, которое стоит передо мной.

– Мне тоже здесь не нравится, пап, – обиженным тоном говорит она, как будто я насильно её сюда затащил.

Янка целиком нарисована из разноцветных линий – все они прямые и в то же время ловко изгибаются, повторяя контуры её тела, волос, ресниц, чуть курносого носишки. Все они бегут в разных направлениях – но я не вижу ни одной точки пересечения, отчего мой мозг снова заводит свою паническую песню.

– Не нравится, дочь? – переспрашиваю хриплым от страха голосом, не отводя от неё глаз.

– Они не хотят вести дальше, – дует полосатые губки Янка. – Хотят, чтобы мы тут. Чтобы были как они, такие же. Они не любят, когда другие.

– Кто – они? – стону я.

Разноцветная девочка пожимает плечами.

– Они, – неопределённо показывает вокруг. – Мы теперь тоже они. Видишь, какими стали. Они нас так нарисовали, не разрешили быть как раньше.

Медленно, уже зная, что увижу, подношу к глазам собственную ладонь. Надо было раньше догадаться.

Все мысли словно утекают сквозь эти цели между радужными струнками, заменяющими теперь мою кожу. Зрелище отвратительно – но оно гипнотизирует, затягивает провалиться в эти промежутки, которые должны быть дырами, но на самом деле ведут куда-то глубже, дальше. Потому что здесь не три направления, мой дорогой несчастный мозг, смирись, здесь вверх-вниз, здесь вправо-влево, здесь вперёд-назад плюс что-то ещё, которое не даёт этим ниточкам пересечься, которое не даёт дочиным звёздочкам здесь власти над нами, потому что их мерцающий блеск невозможно передать такими спирально-прямыми штрихами, пусть даже самыми яркими.

– Абзац, – озвучиваю я наконец итог всех моих сложных догадок. – Янка, пошли назад.

– Да, пап, – на удивление легко соглашается та. – Мне тут вообще не нравится.

И ниточки вокруг принимаются дрожать и издавать нарастающий недобрый гул, словно приближается рассерженный пчелиный рой.

– Злятся, – тараща пестрые глазищи, шёпотом сообщает Яна то, о чём я и без неё догадался.

– А ну молчать, – рявкаю неожиданно для себя, топая ногой по ниточной земле. – Разжужжались. Отпустили нас, быстро, поставили туда, где взяли.

Струны гудят чуть тише и совершенно другим тоном, и я готов поклясться, что этот тон – их аналог нашего недоумения.

Отлично, парень, тебе есть чем гордиться – ты удивил разумные шнурки из другого мира. Ещё б ты знал, что делать дальше.

Ловлю нарисованный Янкин взгляд и с нервным смехом качаю собственной полосатой головой.

– ВЫ ЧТО, НЕ ПОНЯЛИ? – внезапно визжит она, набрасываясь с кулаками на ближайшую нитку. – Папа сказал отпустили, вот и отпустили, ЖИВО!

И тут происходит вообще странное: нитка с душераздирающим звоном лопается, ребёнка отбрасывает назад – внутрь? – ещё на одну нить, которую она, нисколько не растерявшись, хватает своими излинованными ручонками и рвёт пополам.

– Стой!

Я с запозданием кидаюсь я ей на помощь, одновременно размышляя, могут ли быть насколько близки к человеческим эмоции этих нелепых – существ? – чтобы выражать угрозу, недоумение или – как сейчас – страх.

Мне кажется, я падаю. Хотя, падать, наверное, можно только вниз, а я – вглубь, вслед за Янкой, в том самом направлении, которое позволяет этим цветастым тварям не соприкасаться друг с другом. Теперь понятно, зачем – слишком уж они хрупкие.

И я уже почти рад видеть эти чёртовы звёздочки, что наконец прорываются сквозь бреши в радужных лучах. И я готов расцеловать алые пушинки, что слетаются к нам со всех сторон, которых здесь нет, в этом диком безликом «месте».

Но…

– Янка, так здесь можно назад! Пошли назад, домой!

Она таращит на меня свои настоящие – слишком настоящие – глаза, и в них отражается колебание. Недолго, впрочем.

– Нет, пап, – терпеливо и очень серьёзно произносит она, как будто объясняя маленькому ребёнку простые вещи. – Звёздочки просто ошиблись. А теперь будет правильно. К маме.

И теперь моя очередь колебаться. В конце концов, после всего что я видел, кто знает – может, она и права?..

– Стой, – шепчу снова, хватаю дочку за руку, растворяющуюся в белом искристом сиянии. – Я с тобой…

VII

Первое, что вспоминается – школьные уроки информатики, когда нам объясняли принципы двоичной системы: или есть, или нет – или единица, или ноль. Помнится, мой неокрепший детский ум был изрядно впечатлён этой изящной, удобной логикой.

Жаль, что учительница не догадалась продемонстрировать нам нечто подобное в качестве рабочей модели такой системы.

Цветов здесь тоже нет. Цвета – это полумеры. Здесь есть не́что, что глаз воспринимает как бескомпромиссно чёрный, и ничто́, которое мозг решил рассматривать как безупречно белый.

Нечто и ничто чередуются причудливыми линиями, углами и изгибами. Границы медленно шевелятся, и я на какое-то время застываю на месте, заворожённый их причудливым танцем, напоминающим взаимодействие двух совсем не смешивающихся жидкостей.

– Они живые, – без капли удивления замечает Яна.

И я понимаю, о чём она. Этот мир, пожалуй, самый простой и в то же время самый необычный из всех. Этот мир целиком и полностью состоит из двух существ: чёрного и белого, единички и нуля, «да» и «нет» – если отбросить в сторону весь абсурд того, что «нет» ничуть не менее существенно, чем «да».

– Здесь, – уверенно заявляет дочь, не дождавшись моего ответа. – Это здесь.

Кидаю на неё быстрый взгляд. Её маленький пухлый пальчик, непозволительно цветной здесь, указывает куда-то в сторону. Перевожу взгляд и натыкаюсь на звёздочки. Они тоже выглядят совсем чужими – их сияние слишком неверное, слишком компромиссное. Оно не совсем есть, но в то же время и слишком существует, чтобы сказать, что его нет.

Звёздочки из корзинки ведут себя странно. Не то чтобы до этого они блистали адекватностью, но сейчас разделились на две группы и расселись по разным сторонам от границы чёрного и белого. Секунду спустя дрогнули и плавно поменялись местами. Ещё несколько мгновений – и всё повторилось вновь.

– Понимаешь? – спрашивает малышка, дёргая меня за руку и заглядывая в глаза.

Мотаю головой. Не может быть всё так просто.

– Понимаешь, – заливисто смеётся Янка.

Чувствую, как внутри разливается липкое тёплое чувство. Это надежда. Это нехорошее чувство. Будет очень больно, когда оно будет убито.

Или есть, или нет. Здесь не может быть середины. А значит, то, что ближе к «да», чем к «нет», станет абсолютным «да». Но кто тебе сказал, Яна, что мама скорее жива, чем умерла?

Белое – недостаточно белое – мерцание становится насмешливым. «Но она где-то есть», – произнесла тогда Янка, глядя в лицо подозрительно похожей на маму девчонки. И получила подтверждение. И зачем же вам, твари искристые, понадобилось заманивать сюда мою дочь обманчивыми обещаниями?

Она не отрывает взгляда от своих дорогих звёздочек, задумчиво склонив голову набок. А я с внезапным страхом чувствую, что внимание обоих здешних обитателей – и белого, и чёрного – направлено на неё.

– Яна, – предупреждаю дрогнувшим голосом – это моё первое слово, произнесённое в этом мире. – Осторожнее…

Она исчезает так, как и следует исчезать здесь – внезапно. Никаких растворений, полупрозрачностей и прочих непотребностей. Была – и нет.

– СТОЯТЬ! – с запозданием рычу я, кидаясь к одной из звёздочек, гаснущей, словно наперекор местной двоичной логике, очень плавно и медленно.

Сначала не понимаю, что произошло. Сначала кажется, что я не успел, что меня просто поглотила чёрная половина этого мира. «Нет». А может, так оно и есть – кто знает, как на самом деле тут всё устроено.

Но я утрачиваю всякий интерес к этой проблеме, когда вижу их – две призрачные жемчужно-белые фигурки. Они прямо впереди, спиной и чуть боком ко мне и словно сотканы из дыма, хотя я могу видеть каждую чёрточку, каждый волосок, каждую пору на коже.

И каждую крошечную звёздочку в волосах моей дочери. Каждую чёртову звёздочку, которую её мать вплетает ей в неожиданно длинные волосы.

«Как у Эльзы. Или Рапунцель».

Делаю неуверенный – шаг? – вперёд. Мои девочки оборачиваются и обе с одинаковой улыбкой смотрят на меня.

– Надо отправить папу домой, – говорит приглушённым, как и её черты, голосом Яна.

– Надо, – соглашается моя жена.

VIII

Подскакиваю, задыхаясь. Через секунду доходит, что жуткий визг был всего лишь протестующим скрипом дивана под весом моей испуганной сонной задницы. Хочу откинуться назад, но снова подпрыгиваю, больно наткнувшись на что-то твёрдое. Вытаскиваю из-за спины плетёную дочину корзинку и, едва удержавшись от того, чтобы запустить ею со всей дури в противоположную стенку, аккуратно ставлю на пол.

Кряхтя и морщась, поднимаюсь с дивана. Надо завязывать со спиртным. У меня бывали те ещё кошмары, но такое, пожалуй, в первый раз.

Бреду в туалет, кинув мимолётный взгляд на часы. Надо срочно придумать что-нибудь на обед, покормить Янку и вести назад к тёще.

Проходя по коридору, в который раз думаю, что нужно снять фотографию на стене. Большую фотографию, в красивой рамке, где Яна, ещё совсем маленькая, сидит у нас с женой на коленках. Счастливое семейное фото. В последнее время я стараюсь на неё не смотреть. Вот и сейчас тщательно отвожу взгляд вопреки острому желанию. От желудка расползается нехорошее чувство.

– Обедать будем, дочь? – кричу, выходя из туалета.

Молчание. Спокойно, спокойно, это был просто сон. Ребёнок заигрался чем-нибудь у себя в комнате и не обратил внимания на папин крик. Так уже сто раз бывало.

Трясущейся рукой открываю дверь и застываю на пороге. Это не Янкина комната.

То есть, комната та же самая – но она почти такая же, как когда мы только переехали в эту квартиру. Нейтральные бежевые обои, клетчатые шторы, стеллажи с книгами и мелочёвкой, старый шкаф для одежды, письменный стол с компьютером. До рождения Яны мы шутливо называли эту комнату «кабинетом».

Врываюсь внутрь, принимаюсь выдвигать ящики, открывать дверцы, ворошить вещи. Ни одной детской одёжки. Заметив в глубине шкафа что-то розовое, судорожно вытягиваю на свет – но это всего лишь одно из платьев жены.

Вот чёрт.

Бросаюсь в ванную. На зеркале в стакане один тюбик зубной пасты и одна, скучная и взрослая, зубная щётка. В шкафчике никаких ярких шампуней с принцессами.

Обратно в коридор. Включаю свет, чтобы виднее было. Тупо утыкаюсь глазами в фотографию на стене. На ней всего двое. Я и жена.

Следующие несколько минут я снова как ненормальный ношусь по квартире, заглядывая во все углы, выискивая хоть одну дурацкую игрушку, хоть один розовый носочек или цветную резинку для волос.

Потом падаю на стол перед компьютером и замираю в ожидании, пока он грузится. Судорожно дёргаю курсором по экрану, промазывая мимо иконок, с третьей попытки открываю папку с фотографиями. Листаю, листаю…

Из последней отчаянной надежды кидаюсь в зал, хватаю корзинку, верчу ей по часовой стрелке, против часовой, ругаюсь, молюсь, чтобы появилась хоть одна родная, милая, чёртова звёздочка, поливаю их матом, плачу, хохочу как ненормальный, швыряю глупую вещь в оконное стекло, жалею, что то не разбилось, падаю без сил на диван и затихаю.

Спустя хрен знает сколько времени неожиданно для самого себя вскакиваю и хватаю телефон. Выбираю номер, пережидаю гудки длиною в вечность.

– Тёть Саш, Янка у вас?

Мой голос очень явственно дрожит, но мне пофиг. Если это правда, мне всё пофиг.

– Какая Янка? – насторожённо отвечает тёща.

– Яна. Ваша внучка. Моя дочь. Моя с Аней дочь.

Каждая секунда долгого молчания на том конце втаптывает меня всё глубже в чёрную бездну отчаяния.

Голос тёщи непривычно мягок и полон скорби:

– Ты чего, Дим. У вас с Анечкой не было детей.

***

В оформлении обложки использована фотография 3422711 автора Alexas_Photos с https://pixabay.com. Лицензия: бесплатно для коммерческого использования, указание авторства не требуется.

В оформлении обложки использована фотография «All that glitters» автора Gilles Chapdelaine с https://www.spacetelescope.org/ по лицензии CC BY 4.0