скачать книгу бесплатно
«Вот отчего изряден сей ростом, да и статями могутен, – разом сообразил Агафон, – иллирийцы, в большинстве, именно таковы. Оному Сирросу контрактником бы служить, обороняя Родину с копьем в руце, а он?! Тьфу на него, уклониста!». Однако тут же и вспомнил, зачем, собственно, сам пожаловал в данную таверну…
(Надлежит заметить, что императоры-греки и императоры-армяне лидировали и по числу отстранений от власти, порой и путем смертоубийств – для надежности; всего же лишь примерно половина автократоров Ромейской империи досидела на троне до скончания жизненного срока, и по насильственной ротации сих руководящих кадров тогдашнее великое государство могло претендовать на попадание в «Книгу рекордов Гиннеса»).
Обглодав ляжку агнца, приправленную пряностями и поданную с чесноком и горчицей, Агафон полюбопытствовал о составе семьи Сирроса, выяснив, что помимо жены, есть у того две дочери, однако мечтает о сыне.
А притормозив со свиными рульками, временно ограничившись лишь двумя порциями их, дабы перевести дух, справился, что за аффикий, в коем тот служит. Оный оказался канцелярией по учету новорожденных и скончавшихся.
«Не огрести изрядной мзды в столь жалком ведомстве!», – мысленно оценил контролер графика судовых перевозок, потянувшись к тарелке с верхом ветчины самого тонкого нареза.
По завершении же первой из двух заказанных печеных уток, с огорчением подумав, что может и не осилить вторую, ведь с возрастом не те уж силы, даже и за столом. Агафон задал прямой и зело неделикатный вопрос, есть ли у Сирроса высшая цель в жизни, озаряющая, аки путеводная звезда, смысл его существования, опричь регистрации свежепреставившихся мертвяков и починки клещей.
К вящему его удивлению оказалось: есть таковая! Ибо уж третий год нижний чин аффикия подпитывался мечтой коммерческого свойства: накопив достаточно средств, стать мирепсом – торговцем миррой, представлявшей камедистую смолу для лечбы и благовонного курения, амброй, ладаном и смирной, ведь на каждую из тех позиций есть стабильный спрос, поелику та же смирна суть благотворный бальзам для обмазывания тел покойников, а непреходящи те – не за столом будет молвлено!
Меж тем, Агафон, решив повременить с третьей рулькой, все же отважился приступить ко второй утке. И Сиррос ощутил, что еще немного, и впадет в бессознательность от надругательства над своим оголодавшим чревом, доподлинно осведомленном чрез ноздри и зенки, чем набивал свое бесстыжее пузо бесстыдный пожиратель яств на дармовщинку. А кому тогда вербовать гада, уговорив его не покидать Авидос?
Посему, превозмогая острую неприязнь к ненасытному халявщику, перешел он к его обработке:
– Почтенный, чьего имени не ведаю я доселе, пребываю в сомнении: верным ли было тебе предаваться ярому самобичеванию, гласному, за то, что поддался соблазну игры? Не стоят того три солида, ведь куда дороже покой в душе! И даже три с половиной не стоят – разве что четыре…
Не наносил ты пятна на свою достойнейшую должность – понапрасну устыдился вслух! К чему же оставлять ее, навсегда покидая службу и Авидос? Ведь по виду твоему явно: в расцвете сил ты, коли при таковом аппетите…
– Дозволяю именовать мя Агафоном, сострадательный Сиррос, – ответствовал занимающий достойнейшую должность, придвигая к себе немалую керамическую емкость с густым беловатым медом. – Рад бы я и впредь служить в славном порту сем, осуществляя контроль за транспортными перевозками аж на седьмьнадесять островов и держа в уме бесценные сведения о времени отправления и пунктах назначения, а невмочь мне! Не дозволяет гордость, униженная моей же оплошкой в игре, ведь не прервался вовремя, поддавшись азарту.
А и того боле – жажду отмщения начальствующим, кои не повышают мне жалованье, отделываясь пустыми обещаниями.
Меж тем, едва уйду, мигом взвоют они, ведь тружусь за троих, и не найти им иного, столь опытного и сведущего. Попомнят вслед Агафона!
«Сколь же стоит твоя униженная гордость? А вот и спрошу!» – подумал вербовщик. И спросил:
– С умилением внимая премудрости твоей, почтенный Агафон, равно и справедливости суждений, осмелюсь осведомиться: способно ли превозмочь жажду отмщения увеличение твоей доходности тайным путем?
«Наконец-то! – возрадовался в душе вербуемый, ловко ввернувший о «бесценных сведениях». – Елико ж дожидался я! Чуть было не лопнул от вынужденного – для затяжки времени, переедания!». А тем самым явил он лукавство пред самим собой, что хронически характерно и для многих иных персонажей оного повествования, зане обжирался, давясь, не токмо по той второстепенной причине, а главным образом, из жадности, понеже на халяву и уксус сладок!
А дале погрузил в ту емкость бронзовую ложку на длинном держале, поданную к меду, сообразно внушительному общему заказу, автоматически переводящему гостя заведения в ранг почетного едока, а иначе довольствовался бы деревянной. Наполовину зачерпнул, неспешно извлек, предавшись созерцанию неторопливой тягучей струйки, потянувшейся с черпала, с чувством, толком, расстановкой пригубил. И завершил процесс дегустации облизыванием обеих поверхностей оного столового прибора, намеренно доводя нетерпение Сирроса до белого каления. А высвободившись от ложки, заключил:
– В столице едал я меда и много вкуснее. О духовитости и баять нечего! Да что взять с провинции?! Посему и прощаю тя… Однако погодь! Совсем запамятовал я! – ладно, что все же вспомнил. Ты ведь предлагал, вроде, увеличение моей доходности. Готов внять…
XII
Заслушав вынужденное объяснение, не раз перебивавшееся пытливыми его вопросами, Твердило твердо вывел: недостоин Вершила даже малого доверия! Ведь согласно изложенному им, младший родич покойного Путяты лишь подозревался в инициативном намерении переметнуться к разведке булгаров с Итиля, а возможно, и северных свеев… Допускалось, что еще не намеревается он, даже в мыслях не держит, пребывая в верности своему потаенному долгу, однако явная неосторожность – напрочь исключать таковую вероятность. Ибо – чем леший не шутит! – единою, с годами, вдруг отрешится он-таки от верности Отчизне и станет изменником-оборотнем за презренную выплату? Невмочь исключить и оное! Меж тем, тот Молчан обязан вечно хранить некогда доверенные ему служебные тайны, вплоть до тризны по нем!
Не помеха, что нет еще доказательств преступного умысла, даже и косвенных, а есть лишь предположения, исходящие из самого худшего. Понеже, сообразно твердому убеждению Вершилы и вышестоящих над ним, неоспоримо, что каждый сходник – даже самый заслуженный и состоящий в штате, суть человек, а человеки завсегда склонны к изменам. И преступна доверчивость ко всем и к каждому, дабы не возрыдать вслед! Всецело доверять можно лишь вдогон погребальному костру, ведь не разговорчивы обгорелые кости. А посему – для вящей надежности, лучше перебдеть, Отчизны ради, неже недобдеть, теша ворогов! И во избежание, загодя пресечь, не утруждаясь доказательствами, кои легко добываются вслед при допросах с пристрастием.
Тем паче, оный Молчан привлекался ране, при родственном и явно пристрастном содействии того же Путяты, лишь для разовых операций. Он и в штате не состоит! А из сего неопровержимо вытекает, что не имеет должной закалки на верность Секретной службе, равно и постоянного жалованья от нее. Стало быть, наособицу уязвим для предположительных злостных попыток подкупить его презренной мздой со стороны булгар и свеев, а беря шире, и ромеев с ляхами. Не резон забывать и о печенегах с мадьярами!
«И разве радение нашего внешнего сыска о сбережении всей родимой Земли вятичей не превыше судьбы одиночного ловчего, пущай и безвинного, а вдруг и виноватого по прошествии лет, аще все же оступится?! Задумайся, внемли и осознай!», – патетически завершил Вершило.
Едва он умолк, Твердило не стал таить:
– Внимал, задумался, а осознать – не в силах! Непонятно мне…
– Да что ж тут непонятного? Малое дитя сообразит!
– Дитя-то и точно доверится лукавой подсказке от взрослого. Понеже неразумное оно. Его любой прохвост задурит. Не то со мной! – уже в годах я. И не обломится тому прохвосту! А не дергайся, примеряя на себя! Ведь отношусь к тебе токмо с приязнью, нежной. Оттого и согласился на дружбу, а мог бы подождать до твоего погребального костра, дабы довериться уже без опаски. Однако не в силах уразуметь, отчего ж ты сам не схватил того Молчана, безвинного, а перекладываешь на мя, не представив и честного повода?
– Да оттого, что не труслив сей! – вскричал Вершило, внутренне передернувшись от подколки, отнюдь не смахивавшей на нежную приязнь, и мысленно пожелав новообретенному другу мучительной кончины. – Такового не враз запугаешь, а нет у нас времени. Ежели промедлим мы, подсуетятся вороги, быстрехонько выведав все наши сокровенные тайны. И не простит нас Отчизна! Да и тя не простит она, а с ней и Совет старейшин!
Тревожишься об оном? А сам-то не мучишь безвинных? Мучишь! И заметь: не укоряю тя за то. Ведь неразумно дожидаться их вин, а проще растерзать сразу! Вот и я, печалуясь о Земле вятичей, вообразил Молчана предателем наперед, пущай ему и невдомек, что однажды может погрязнуть в измене, еще и татьбе. Елико ж мне открылось! Прикинь: мог ли он выведать от разбойника Цукана, где зарыты клады его банды, и утаить в свою корысть? Ежели допустить, что с годами обернется предателем внешнего сыска, с него любое станется! И что помешает тебе, во главе всего внутреннего сыска Земли вятичей, дать команду своим, дабы повязали его по оному подозрению?
Помешать способно токмо твое нежелание порадеть Отчизне и Совету старейшин. А непростительно таковое! Сразу и усомнятся в Совете том, любезном каждому вятичу-патриоту, верен ли Родине сей Твердило, не навострился ли в сторону враждебного Киева, вожделея и веру переменить. Оно тебе надобно? Однако решай сам, ведь не дитя неразумное…
«Прохвост, а соображает! – мысленно оценил Твердило. – Явно сведущ в допросном деле. Ставит капканы, точно на зверя. Ловко подводит и понуждает! И ведь не откажешь таковому. Иначе – себе дороже!».
Вслух же меркантильно полюбопытствовал о собственной выгоде. Понеже недорого стоят любые обещания, аще не удостоверены реальной мздой! Тем паче зело рискует он, ежели скрытный сыск, вечно сующий нос во внешний, прознает о задержании по сущему произволу некоего нештатника, а вслед начнет рыть. Мало тогда не покажется!
И согласившись с обоснованностью сих опасений, Вершило обозначил свою цену… Начал он издалека:
– Коли отныне повязаны мы дружбой, открою тебе сокровенное. По обычаям Секретной службы, а Высший совет старейшин – не возражает, треть от того, что выгребается при задержании вражьих сходников, достается нам, внешнему сыску, а две остальные – скрытному. И сам осмысли: треть – отнюдь не две трети! Вот и скудны наши фонды тайного хранения вещественных доказательств. Да и я вправе распоряжаться лишь частью их. Однако порадую тя, предложив самое заманчивое. Для главной из твоих зазноб, коих посещаешь, втайне от жены, и я одобряю то, ведь и сам со своей маюсь, приготовлено у мя украшение из Царьграда дивной лепоты. Се – серьги из чистого серебра, а на висюльках – жемчужины…
– Предполагаю: невольно оговорился ты. Из чистого они злата, – внес коррективу глава внутреннего сыска.
– Ежели из злата, то уже без висюлек с жемчужинами, – конкретизировал четвертый по старшинству чин внешнего сыска.
– Согласен, – не стал упираться Твердило, ожидая оглашения следующей мзды. И не ошибся он, ведь Вершило продолжил:
– А в личный дар тебе – изогнутый ромейский меч, обоюдоострый, с ножнами в позолоте, выкованный в лучшей царьградской кузне. Называется у них парамерионом. Умеют ромеи ладить оружие – не отнять!
(Иные читатели могут удивиться: «Почему ж ромеи, а не византийцы?». Да потому, что государство Византия никогда не существовало в природе! Существовала – на европейском берегу Боспора колония Византий, некогда основанная поселенцами из древнегреческого полиса Мегары. А практически напротив – на азиатском бреге, находился знаменитый в церковной истории по Четвертому Вселенскому Собору город Халкидон. На месте сего поселения, ставшего со временем хиреющим населенным пунктом с малой численностью, и возник Константинополь, названный в честь его строителя – императора Константина Великого. После разделения Римской империи на Западную и Восточную, вторая обрела название: Империя ромеев или Ромейская империя, подданные коей называли себя ромеями, что по-гречески означало «римляне». Что до термина «Византия», он был введен в широкий оборот – чисто в конъюнктурных целях, немецким историком Вольфом аж чрез два столетия от падения Константинополя и гибели той Империи).
– Не возражаю и супротив меча, – доброжелательно согласился Твердило. – А боле?
– Куда же боле?! Ведь серьги дивной лепоты! Ведь меч искуснейшей работы! – чисто на всякий случай воззвал Вершило к совести мздоимца. А не особливо надеялся, что есть у того таковая, ибо и сам был напрочь лишен ее.
– Маловато будет! – алчно возразил Твердило за 963 года до премьеры знаменитого мультфильма Александра Татарского с неповторимой озвучкой Станислава Садальского.
«Старый он жох, и та еще нечисть! – мысленно вознегодовал номенклатурщик внешнего сыска на оное поползновение. – Не свои ж в него вкладывать! С таковым и разоришься враз! И придется задобрить его вяще, что и предполагал ране. Ведь некем нам заменить Молчана, будь он проклят за свою упертость! Ох, и возрыдает у мя!». И озарившись улыбкой, исполненной искреннего доброжелательства, молвив, весь задушевность:
– Осмыслив, соглашаюсь с тобой. Маловато! Да я ведь и не завершил. Серьги и меч – то на сладкое, вроде меда доброго взятка. А на мясцо предложу иное!
– Что же предложишь ты за мою бесценную услугу? – живо заинтересовался собеседник, токмо что обозначенный, втайне и молча, старым жохом, да и нечистью, ничуть не моложе.
– Редкостное и наособицу! Внимай, и не встревай до срока…
– Будь по-твоему. Внемлю, – не стал возражать новоявленный друг, вельми заинтригованный.
– Решил я, из особливого уважения, одарить тебя рогом…
– Зачем же рога мне?! – вскинулся Твердило, заподозрив оскорбительное.
– Не рога, а рог! Предупреждал же не встревать!
– Рог? Еще пуще! Куда мне его?! Не в тебя ли воткнуть?!
– Зрю: невежлив ты, и егозлив. Не чета мне! А не опущусь до укоризны другу. И поведаю об том, чего не встретишь боле во всей Земле вятичей, ведь за четырьмя замками, еще и стражник выставлен…
– Не впадаешь ли во лжу? – усомнился Твердило.
– А сам и рассудишь, дослушав…
Не раз упоминал ты Путяту. А ведь я годами общался с ним, аки днесь с тобой. И на тризне по нему, подло убиенному вражьей стрелой в спину, осушил не один кубок. Славный был сходник! Таковых и не встретишь ноне! И еще в младые лета довелось ему сходничать у ляхов.
Не вправе я излагать о тайнах того промысла, а не утаю: вошел он в полное доверие к некоему вельможе из самых высших. И единою пригласил его тот для участия в охоте на тура. Верю, что ты и сам наслышан о том звере, коего мало, кто зрел воочию. Могуч, неукротим и зело злобен! Елико охотников были упокоены турами, и не сосчитать! Едва не постигла таковая же участь и того вельможу, еже взлетел он со своим конем, подброшенный турьими рогами. Да подскочил Путята с одним из свиты, и вдвоем поразили они копьями ожесточившегося зверя.
Придя в себя и осознав, что остался жив, знатнейший вельможа тот распорядился – в знак благодарности своей, подарить каждому из своих спасителей по рогу. Не было, и по сей день нет, боле драгоценной ловитвенной добычи, нежели та! И Путята хранил ее, обработанную, до скончания дней своих.
А по завершению тризны, трое из прежних начальствующих наших загорелись заполучить тот рог в свое пользование под предлогом, что Путята был на том задании, состоя на жаловании от внешнего сыска. Стало быть, вразумили они семью покойного, и тогдашняя добыча его подлежит переходу в ведомственное распоряжение – для вечного хранения за шестью навесными замками и четырьмя внутренними в почетной кладовой внешнего сыска. И не сумела семья отстоять ту память о муже и отце!
Однако рог был един, а алчущих его – трое. И перессорившись, возненавидели они друг друга! Во избежание дальнейшей при, наш самый главный, ноне покойный, распорядился изъять рог раздора из почетной кладовой, дабы никто не смог покуситься, ведь для любого из наших сходников ловко вскрыть даже с десяток замков и незаметно спереть, что угодно, суть самое привычное дело! Так и оказалось обещанное тебе сокровище на сбережении в самом секретном из фондов тайного хранения – до лучших времен. Вот и настали они! Ведь надзор за тем фондом доверен мне, а тех троих уж нет в нашей службе.
И стало быть, понапрасну начал ты воротить нос. Наново удостоверяю: таковой диковины нет во всей Земле вятичей, и даже ни у одного из старейшин первого благочестия! А у тя будет! Вдобавок к серьгам и мечу, аще зацапаешь Молчана и выполнишь два условия…
– Что за условия? – справился Твердило, уж вдохновленный обретением наособицу.
– Первое из них. Беря в оборот Молчана, хорошенько отделать его, а ничего не повредить: ни ребер, ни носа, ни челюстей – нам он потребен без зримых повреждений! Вслед посадить на гнилую воду, а харча не выдавать вовсе.
Второе. Исподволь доведи старшому группы задержания, что пресекается Молчан по заявке скрытного сыска. Ведь оклемавшись от допроса с побоями умеренного пристрастия и поголодав, Молчан непременно сообразит: не вполне чисто дело, и не внешний ли сыск замешан? Должно отвести оное подозрение, дав ему устами того старшого намек на иное!
Дале беспримерный, по твоим словам, вятич уразумеет и иное: вызволить его из застенка вмочь токмо нам, стоящим много выше вашей службы. И объявит, что не простой он ловчий, а допущенный к тайнам особливой важности, и запросит встречи с нашими.
Тут мы и заберем его к себе, ведь на связи с твоим старшим будет мой человек…
И согласился главный внутренний сыскарь. Вслед приступил к исполнению. Увы! – Молчан оказался еще изворотливей, чем предполагалось, вельми обескуражив своими вывертами, вкупе с неимоверной удачливостью, и Твердилу, и Вершилу. И весь план операции накрылся сущей неприличностью…
XIII
И натурально опешил Сиррос, не ожидавший, что вербуемый – сам, да и разом, «переведет стрелки» на меркантильную конкретику. При том, что «стрелки» приведены тут чисто фигурой речи, ибо в Ромейской империи начала XI века не было и в помине механических часов, а время измеряли в основном водяными (клепсидрами), много реже – солнечными и песочными, имевшими устойчивое применение на флоте, именуясь там «склянками».
Вслед за столом наступило молчание, ведь вербовщику потребовалось срочно переосмыслить «домашние заготовки», а вербуемый – в ожидании, приступил к изничтожению заключительной порции свиного копчения, не отвлекаясь до поры на гранаты и инжир.
– Почтенный Агафон! – нарушил-таки искуситель тишину, отчасти перемежаемую интенсивным чавканьем обжористого искушаемого. – Вслед за откровением твоим, доверительным, явилось мне негаданное озарение, и постиг я вдруг, чем наособицу досадить презренным твоим начальствующим, кои недостойно отказывают в повышении жалования…
– Любопытно сие! Продолжай, любезный Сиррос, – живо отреагировал почтенный Агафон, презрев остаточную мясного, составлявшую уже лишь четверть от исходного в рульке.
– Рассудил я, – продолжил любезный Сиррос, – что суда, проходящие Авидос, следуют не токмо в Константинополь. Ибо, выходя из оного, направляются они к островам…
– Не усматриваю в том озарения, – выразил недоумение Агафон.
– Не спеши с выводами! А прикинь: ежели суда – изрядным числом, не дойдут до тех, предъявят ли спрос начальствующим над морскими перевозками их начальствующие? Уверен: окажется худо им! И грянет вожделенное отмщение, в кое и ты внесешь свою лепту!
– И в чем же лепта моя?
– В оповещении будущих мстителей за тя о сроках выхода транспортных судов, маршруте их следования, перечне грузов и оснащении – весельном, парусном, або смешанном…
«Сей Сиррос – наводчик от морских лиходеев!» – мигом сообразил отмщаемый. И огласил:
– Возможно, не ведаешь ты, ибо иллириец, что лепта суть медная монета в древности – из самых ничтожных. Я же оцениваю свои оповещения во многие сотни золотых солидов…
– Не ослышался ли я? – робко предположил искуситель, выпучившись на искушаемого.
– Ничуть! Баю именно о солидах, кои наши столичные реформаторы тщатся обозначать на новый лад номисмами. Плюю на таковых, понеже ревнитель традиций!
– Да откуда же взять многие сотни? Нет у мя монетного двора для их чеканки. Не располагаю таковым! – воскликнул несведущий иллириец, де-факто сознаваясь в своем вербовочном промысле.
– Не располагаешь? Не моя печаль! Расположись! – не стану препятствовать. И успей, допрежь не опустились твои руце, едва начну классификацию выплат, – урезонил своего визави ревнитель традиций, де-факто обозначая полную готовность к измене.
– Что еще за классификация? – не вымолвишь сразу…
– Провинциальная ты темнота, Сиррос, и не иначе! Явно окончил в коридоре свой первый и последний год обучения в школе. Классификация – се система классифицирования! Ясно тебе? Удручаясь, зрю, что нет. Придется объяснять на перстах…
Начинаю загибать их. Большой перст – выбор меж сдельными выплатами и повременным. Каковую из них предпочту? Смешанную! Подразумеваю: в полугодичные примерно сроки воспрещения морских перевозок по причине сезона бурь, определяю выплаты себе в тридесять солидов ежемесячно…
– За что же выплачивать, аще суда на якоре? – вякнул, не подумав, Сиррос.
– За накапливание бесценных сведений! – жестко осадил его Агафон.
«Истинно бесценных: полтораста солидов, а то и боле!» – прикинул Сиррос, а убоялся наново встрять вслух.
– Загибаю указующий перст, – продолжил будущий накопитель бесценных сведений. – деление на суда и корабли. Тут начинаются сдельные выплаты – за каждое судно и каждый корабль по отдельности. Начну с торговых судов – ими, пожалуй, и ограничусь на том персте. За бесценные сведения о каждой из тарид, самых малых из них, намерен получать по десять солидов, за каждую из акатий – по двадесять, за каждую из двухпалубных усиер транспортного типа – по тридесять.
Срединный перст посвящаю грузам, разделяя их по весу, товарной стоимости и одушевленности, подразумевая перевозимых лошадей и скот – крупнорогатый и мелкорогатый, предназначенный для пищевых надобностей гарнизонов, понеже местные заводчики скота дерут там втридорога.
Тут предстоит определить мне стоимость своих услуг по каждой из позиций – оглашу ее в удобный для мя срок, а ноне твердо обозначу: бесценные сведения о каждой из лошадей оценю в пять солидов за гриву, ведь опасного рогами быка можно сторговать и за три солида, а лошадь – подруга человека и увечит лишь копытами!
Следующий перст загну в честь кораблей военного флота, ибо возможно их сопровождение для защиты от арабских пиратов, кои (тут Агафон прибавил в громкости чуть ни вдвое, дабы осознал Сиррос), столь распоясались, что стенания морских купцов на них дошли уже до императора, и прогневался он! Разделяю сии корабли на две категории: малые, начиная с тахидромосов, и класс дромонов, включающий усиако, памфилы, а волен ты обозначить их и памфилосами, и собственно дромоны.
Не стану утомлять тя перечислением, однако обозначу, что бесценные сведения об усиако в сопровождении торговых судов, расцениваю в пятьдесять солидов за корабль, о каждом памфиле – в шестьдесять, о каждом дромоне – в седьмьдесять. А иначе все нападающие, не уведомленные мной, будут уничтожены «греческим огнем»! Не сомневаясь, что сходник ты от военной разведки Халифата, рекомендую: срочно доведи мои опасения наверх, ибо тревожусь я!
Меньшой же перст – о премиальных за риски, инициативу, секретность и переработки. Однако сие оставляю на совести твоих начальствующих, в надежде, что есть она. А непременные наградные за вступление в ваши ряды определяю в триста солидов.
Вот мои принципы, и невмочь поступаться ими! Жду ответного согласия, а где найти мя, сам ведаешь…
По расставании, а совокупной наличности в четыре солида и три милиарисия не хватило злосчастному Сирросу при расчете и пришлось оставить в залог серебряную фибулу для заколки одежды и бронзовый браслет искусной работы, осознал он – в сердцах и вслух: «С кем я связался, на свое седалище?! Сей разорит даже Маджида! Чистый оборотень! А числится отставником, позоря сие достойное прозвание! Впредь не доверюсь никому из военморов! Одним лишь порадовал мя Агафон: принял за сходника. Не стану разубеждать!».
«Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…». Вот и Сирросу – по прошествии времени, зело аукнулась озвучка суетной укоризны военным морякам Империи…
XIV
Ответственный за стражу на входе – ему и тридесяти нет, а уже выдвинут на повышение, зарекомендовав себя по пыточной части, лаконично доложил:
