Падеспань. Двухлетний опыт нелегальной жизни в Испании

– А почему не надел?

– Не знаю.

После этого случая мы с Шоссом разработали целый язык, в котором абсолютное большинство слов было заменено на «так делать», сопровождаемое соответствующими жестами. К примеру, один из нас говорил другому:

– Сейчас я пойду туда, где так делают, там вода так делает, а потом я пойду туда, где так делают, и буду сначала так делать, а потом так делать.

Жесты при этом объясняли, что человек сначала пойдёт в душ (то есть в то место, где моются и где сверху течёт вода), а потом в салон, где едят и смотрят телевизор, чем и будет заниматься, после чего пойдёт спать.

Нодару, который по-русски говорил очень хорошо, так как был менее заторможенным, чем Гога, этот язык очень понравился, и он, например, спрашивал у Шосса насчёт тюбика зубной пасты:

– Шосс, у тебя есть это, с которым так делают, чтобы так делать?

При этом Нодар смеялся до упаду. Гога же смотрел на нас из своего далека как на идиотов, так как эта игра была ему непонятна.

…А вы думаете, это такой примитивный язык? Как бы не так: Шосс, фельдшер по профессии, сумел выразить на нём такое понятие, как «вегетососудистая дистония». А также он сумел передать название известного произведения «Материализм и эмпириокритицизм»!

Правда, для передачи этих понятий потребовалось больше времени, чем для выражения «тюбик зубной пасты», ну так ведь эмпириокритицизм – это вам не какой-то тюбик!

Глава 6. Альберг «Эль Парке» – III: А. М. Бедарьков и другие. «Фарола»

На сцене появляется Анатолий Михайлович Бедарьков. Робость и трепет охватывают меня при попытке хотя бы вкратце рассказать вам об А. М. Бедарькове, которого все экс-советские обитатели альберга звали просто Михалыч.

Некоторые русские именовали его также «Ленин». Эта кликуха, впрочем, распространения не получила, а самому Михалычу категорически не нравилась. Дело в том, что В. И. Ленина он никогда не называл по имени, а только разными крайне нехорошими словами, приводить которые здесь нет особой надобности. Михалыч был политик. Таковыми он считал, кроме себя самого, всего нескольких человек из многих репрессированных в Советском Союзе диссидентов, да и среди тех он, несомненно, являлся первым. А. И. Солженицына, к примеру, Михалыч к политикам вообще не причислял.

Михалычу было 50 лет; он был крепок, бодр и лыс. Он был белорус. По его словам, 17 лет он провёл в советских лагерях за свои политические взгляды, после чего покинул территорию бывшего СССР. Сменив четыре велосипеда, он пересёк на них Польшу, Германию, Швейцарию, Италию и Францию. В этих странах он пережил множество занятных приключений, о которых регулярно нам рассказывал.

В итоге он приехал в Испанию и теперь жил в альберге. Велосипед Михалыч сдал в камеру хранения, а питался Михалыч в нашей столовой на Палос де ла Фронтера.

Бардак, царивший в альберге, Михалыча нимало не волновал. Михалыч работал над книгой, которая называлась «Развитие преступного мира в СССР». (Позже, весной 1996 года, она вышла в свет на испанском языке и с портретом самого Михалыча на обложке. Я лично держал книгу в руках).

Попив утром в альберге чаю, Михалыч отправлялся продавать газеты «Фарола», после чего обедал в столовой и удалялся на вокзал Аточа, где работал над книгой или просто спал в ботаническом саду, а вечером возвращался в альберг к раздаче бокадильос, то есть не раньше восьми вечера.

Ужиная бокадильос с чаем в компании русских, то есть всех экс-советских, он беседовал с ними о всякой всячине и давал им различные дельные советы.

Население альберга, перемешанное в спальнях искусственно, в салоне, конечно, кучковалось за столами по расам и нациям: марроканцы – с марроканцами, негры – с неграми, да и то граждане не всякой страны сядут за один стол с гражданами всякой другой, пример – Гана и Либерия; там в сумраке блестят очки на пьяной роже Дядьки – значит, там поляки; здесь мерцает лысина Михалыча – значит, вокруг него собрались бывшие «наши».

Там, в салоне, мы с Михалычем и познакомились.

Разговор с Михалычем. Расспросив нас о Санкт-Петербурге, о том, о сём и выслушав наши сетования на полное отсутствие денег и перспектив их заработать, Михалыч стрельнул у нас сигарету и сообщил, что это не проблема.

– Завтра, – сказал Михалыч, – встретимся в столовой. Вы ведь едите на Палос де ла Фронтера? После обеда я покажу вам, где баня. Где вы моетесь, в душе? Никогда туда не ходите, ещё заразитесь грибком. Я вас отведу в баню, там чисто и вода горячая, а билет стоит 4 песеты. Если у вас нет – я заплачу. Одежда вам нужна? Ну, конечно. Вот я, когда живу в какой-нибудь стране, всегда встаю на её довольствие и одеваюсь полностью в одежду этой страны. В Швейцарии я был одет во всё швейцарское, в Италии – во всё итальянское. Сейчас я одет во всё испанское. Завтра четверг – я вас отведу на роперо.21 Там вы выберете всё, что вам надо из одежды. Потом я поставлю вас продавать газеты.

Мы сказали Михалычу, что уже ходили в контору «Фаролы», но у нас там ничего не вышло, и нам сказали приходить потом.

– Ну вот и придёте потом, – сказал Михалыч, – а завтра я вам дам свои газеты. Цена газеты 200 песет. Продаёте газету за 200 – 100 песет мне, 100 – вам. Я вам дам для начала 10 газет. Заработаете 2.000, тысячу отдадите мне, на свою тысячу купите у меня уже 20 газет. Потом, когда вам выдадут тархеты, будете брать в офисине газеты по 50 песет и иметь будете уже по 150 песет с каждой газеты. Да вам и так будут деньги давать. Испанцы – они такие: деньги дают, газету не берут. Денег у вас заведётся столько, что не будете знать, куда их девать.

Эта перспектива нам понравилась. На следующий день мы встретились с Михалычем после обеда на Палос де ла Фронтера.

Баня и роперо. Для начала Михалыч отвёл нас в баню. Она находилась в 20 минутах ходьбы от нашей столовой, возле метро Эмбахадорес (линия 3). Входной билет стоил 4 песеты; в спичечном коробке у нас было песет 15. Мыло и полотенца мы принесли с собой. Их, впрочем, можно приобрести и в бане за отдельную плату. В душевых кабинках, действительно, было чисто, а вода была как горячая, так и холодная22.

После помывки и перекура (Михалыч курил наши сигареты; хоть убей, не помню, откуда они у нас тогда взялись) мы пешком отправились на роперо.

Путь пешком от бани до роперо занял не меньше часа, к тому же всё время надо было идти в гору. Роперо, куда привёл нас Михалыч, находилось возле метро Новисиадо (линия 2) при евангелистской церкви. Работало оно по четвергам с двух до пяти. Найти его было легко по множеству самых разномастных плусов у входных дверей. В ожидании открытия роперо плусы занимали живую очередь.

В два часа двери открылись, и священник раздал номерки – отдельно, начиная с первого номера, для мужчин, и отдельно для женщин. В церкви во дворике желающим выдали бокадильос, печенье и горячий кофе, и хотя мы с Шоссом недавно до отвала наелись на Палос де ла Фронтера, всё предложенное мы осилили.

Когда подошла наша очередь, мы пошли выбирать себе «всё испанское». В комнате, завешанной и заваленной одеждой, две монашки23 спрашивали, какая именно одежда требуется, и предлагали на выбор рубашки, куртки, брюки, свитера и т. д. Всё это бывшее в употреблении, но чистое и глаженное. Иногда встречались и новые вещи.

Как я, так и Шосс набрали впрок по огромной куче одежды. В этом же роперо каждому вдобавок выдавали новые, с этикеткой, носки и трусы, а также станок для бритья и мыло. Заминка вышла с обувью (у меня 45 размер); всё-таки ботинки мне нашли, и я их надел по совету Михалыча прямо на улице:

– Эти попы любят, когда переодеваются прямо здесь – значит, их обувь кому-то нужна, – сказал Михалыч.

«Фарола». Обременённые огромными сумками с одеждой, мы двинулись, опять-таки пешком, потому что на метро Михалыч тогда почему-то принципиально не ездил, в направлении весьма далёкого отсюда альберга. Пройдя по улицам Сан Бернардо, Гран Виа и Алькала, миновав Пасео дель Прадо и площадь Сибелес, мы поднялись в гору и вступили в парк Ретиро. Прошагав его весь, мы остановились на отдых в северо-восточном углу парка, за которым пересекаются улицы О’Доннелл и Менендес Пелайо.

Для начала, за трапезой (на этот раз мы ели «сухой паёк» с Палос де ла Фронтера), Михалыч рассказал нам несколько очередных поучительных историй. На этот раз то были истории о том, как он ночевал вместе с велосипедом в Польше в склепе на кладбище и наутро, вылезая с велосипедом из склепа, напугал кладбищенского сторожа, а также о том, как он собирал арбузы в Италии.

Затем Михалыч извлёк из своей сумки на свет пачку газет «Фарола».

Когда мы с Шоссом увидели газеты, то несколько скисли. Честно говоря, нам совсем не хотелось их продавать. Дело это было абсолютно для нас новое; мы ещё никогда ничем не торговали. Тут нужно стоять на улице, предлагать купить газеты, говорить с покупателями, и мы этого крайне стеснялись, хотя продажа газет, по словам Михалыча, сулила столько денег, что некуда будет девать.

В этом мы сильно сомневались. Дело не в том, что сколько бы денег ни было, их всегда запросто можно куда-то деть.

Гуляя по Мадриду, мы несколько раз видели продавцов «Фаролы». Продавцы уныло стояли со своими газетами в людных местах меж витрин магазинов; на груди каждого была прицеплена тархета с названием газеты, фотографией и именем продавца. Некоторые стояли с газетами просто так, молча, некоторые что-то вскрикивали, некоторые даже залезали в метро и, таскаясь по вагонам, совали каждому газету в рыло – люди на неё и не смотрели. Только пару раз мы видели, чтобы кто-нибудь нехотя всё-таки газету купил.

– Ничего подобного, – сказал Михалыч, – это только так кажется. Один мой знакомый армянин на газетах заработал себе на машину, а другой мой знакомый грузин, продавая газеты, познакомился с испанкой и на ней женился.

– Почему же вы, Михалыч, не купите себе машину? – спросили мы. – Вы же сами тоже продаёте «Фаролу».

– Мне машина не нужна, – сказал Михалыч, – у меня есть велосипед, на котором я уже объехал Европу и намерен объехать весь мир. А деньги мне не нужны вовсе. Обедаю я в столовых, а живу в альберге; когда я в дороге, то ночую, где придётся, а питаюсь, чем Бог пошлёт.

Насчёт планов Михалыча объехать весь мир мы уже слышали. В частности, он собирался отправиться в Африку с тем, чтобы на велосипеде проехать её всю. Наши доводы о том, что это не Европа, и там зачастую просто нет дорог, а бесплатных столовых и подавно, и не найдёшь не только еды, но и воды, на Михалыча не действовали. «У меня есть точные сведения: в Африке полно еды и море воды», – говорил он.

Особенно нам с Шоссом претило то, что продажа газеты «Фарола» сродни выпрашиванию милостыни.

«Фарола» – благотворительная газета для помощи неимущему, то есть самому продавцу: он покупает в конторе газету за 50 песет, а продаёт за 200, и 150 песет с каждой газеты идут ему в карман, а 50 – на содержание редакции и выпуск новых газет.

На первой полосе газеты над шапкой: «LA FAROLA» стоит девиз газеты: «Mendigar nunca más» – «Никогда больше не нищенствовать», а внизу напечатано: «El periódico de los sín techo y sín empleo» – «Газета бездомных и безработных».

Издаётся газета с сентября 1994 года раз в месяц. В ней содержатся материалы о бездомных и безработных, прежде всего о самих продавцах «Фаролы», а также сочинённые продавцами газет дурацкие рассказы и стихи.

Ясное дело, что люди, покупая эту газету, платят деньги не за информацию – которой в «Фароле» нет, – а для того, чтобы материально помочь продавцу. В мусорной урне мы как-то видели целую кучу «Фарол», которые, судя по всему, выкидывали сразу после покупки. Короче, «Фарола», как таковая, никому не нужна.

Информация содержится в «нормальных» газетах, продающихся в киосках, – таких, как «Эль Паис», «Эль Мундо», «АБС» и самая популярная спортивная газета «Марка».

Кстати, и стоили эти значительно бóльшие по объёму газеты 110 – 130 песет: дешевле 200-песетной дурацкой «Фаролы», не годной не только для чтения, но, в связи с плотной бумагой и большим количеством иллюстраций, также и для других нужд.

Продажа её, таким образом, является тем же самым попрошайничеством, только замаскированным.

Услышав, что мы видели газеты в мусоре, Михалыч воскликнул:

– Так почему же вы их не взяли?! Их же можно было продать!

Доводы о попрошайничестве он отверг, сказав, что испанцам приятно сделать кому-то приятное.

– Испанцы – они католики, – сказал Михалыч, – и, покупая газету, считают, что искупают свои грехи. А нужна им газета или нет – вовсе не ваше дело. Раз покупают, значит, нужна. Есть такие, кто её читает.

Однако на этом разговор ещё не был окончен. Мы указали Михалычу на то обстоятельство, что у нас нет тархет на право торговли «Фаролой», и поэтому могут быть неприятности: а что, если полиция…

– Полицию не интересует «Фарола» и те, кто её продаёт, – сказал Михалыч. – Для вас единственная опасность – это фарольщики с тархетами. Да и то рискуете не вы, а я: если они донесут в офисину, что я кому-то даю газеты для продажи, то меня лишат тархеты. Я вас поставлю продавать там, где их нет, но, продавая газеты, будете посматривать в обе стороны улицы и в случае чего газеты уберёте; ну, да и я на первый раз буду недалеко.

Михалыч дал каждому из нас по пять газет.

– На них вы заработаете две мили, – так Михалыч по-эмигрантски называл тысячи24, – миля – вам, миля – мне. То, что получите сверх двух миль, – всё ваше.

Выйдя из парка Ретиро, мы пошли по большой улице Менендес Пелайо. Начинался вечер, и людей на улице было много; мы с Шоссом скисли ещё больше.

– А если сами покупатели, – сказали мы, – спросят, где наши тархеты?

– Не спросят, – сказал Михалыч, – их это вовсе не интересует.

– А вскрикивать что-нибудь надо? – с тоской спросил я.

– Ничего не надо вскрикивать, – сказал Михалыч. – Будете стоять пока молча. Спросят цену – скажете: «Доссьентас песетас»25. Когда купят – обязательно говорите: «Мучас грасиас»26.

Велев мне подождать, Михалыч увёл Шосса в боковую улицу Доктор Кастельо и поставил его продавать газеты возле обувного магазина.

Вернувшись, он провёл меня несколько дальше и указал мне место возле бара, который назывался «Taberna De Buén Provecho» – «Таверна Приятного Аппетита».

– Газеты сложи вот так, – сказал Михалыч, – и держи их в вытянутой руке или перед собой на уровне груди. Ну, удачи. Я буду продавать газеты вон там, на следующем перекрёстке.

Первый опыт продажи газет. С невыносимой мукой приступил я к продаже газет. Держал я их на уровне груди. Гуляющие благообразные испанцы с недоумением смотрели на меня, газеты и мои сумки с барахлом, и я чувствовал себя полным дураком.

Газеты никто не покупал.

Через пятнадцать минут появился Михалыч.

– Так, – сказал он, – оценку тебе ставлю три с минусом. Ты не так стоишь. Что это за стойка? О стену не облокачивайся, газеты держи выше и рожу сделай весёлую, а то у тебя вид такой, будто сейчас помрёшь.

Не знаю, насколько весёлую сделал я рожу, но первую газету я вскоре продал.

Ко мне подошли две благообразные пожилые сеньоры и заговорили со мной о том, кто я и откуда, потому что раньше меня они здесь не видели; я от смущения отвечал по-испански ещё более коряво, чем обычно. Оказалось, что одна из сеньор была в Москве на Красной площади.

Дав им газету и получив две тяжёленькие стопесетные монеты, я поблагодарил сеньор. Сеньоры, однако, не торопились уходить, так как были весьма любопытны. Позже я узнал, что все испанцы таковы. Сеньор интересовало, где я живу, сколько мне лет, есть ли у меня жена и католик ли я, а также когда выйдет следующий номер газеты. Я отвечал, что живу в альберге, мне 31 год, жены у меня нет, а мать моя живёт в России, я православный, а газета выходит раз в месяц. Наконец сеньоры всё выяснили, пожелали мне удачи, попрощались и, положив газету в сумочку, ушли.

После продажи первой газеты я воспрянул духом. Часа за два я продал все свои пять газет, сбегал к Шоссу, взял ещё две и сбыл также их. Итого я в первый вечер продал семь газет, а Шосс – три (на его улице народу было меньше); это значения не имело, так как деньги у нас с Шоссом были общие.

– Что я вам говорил! – торжествовал Михалыч, когда мы отправились пешком в альберг. Сам он продал только две газеты. – Ну, что я вам говорил, а вы мне не верили?! Не покупают, видите ли! Да куда они денутся!

Мы тоже чувствовали душевный подъём. Тысячу песет мы передали Михалычу; на 500 песет мы купили у него ещё десять газет; 500 песет осталось нам на расходы.

Ивиса. Если вы приедете на станцию метро Ивиса (9 линия) и подниметесь наверх (там один выход), то окажетесь в аллее улицы Ивиса на пересечении её с улицей Лопе де Руэда. Посмотрев направо, вы увидите отделение «Дойче Банк», далее, за улицей Лопе де Руэда, – большой магазин-рынок «Меркадо де Ивиса»; посмотрев налево – поликлинику «Инсалюд», бар «Йокес» и универмаг «Диа».

Развернувшись на 180 градусов, вы увидите в 50 метрах перед собой остроконечную сверкающую на солнце решётку парка Ретиро и вход в парк. Улица Ивиса упирается здесь в идущую перпендикулярно ей вдоль решётки Ретиро оживлённую улицу Менендес Пелайо; дома на Менендес Пелайо, таким образом, имеются только с одной стороны, по другую сторону – Ретиро. Выйдя на улицу Менендес Пелайо, двигайтесь направо. Пройдя мимо парикмахерской, цветочного магазина (там на тротуар выставлены охапки цветов), кондитерской (трудно не остановиться возле её витрины, которая поражает подлинными чудесами испанской кулинарной мысли) и магазинчика «Ла Пекенита – Аперитивос» (там продаются маслины, орешки, семечки, леденцы, пататас фритас, кока-кола и пиво в баночках), вы увидите слева автобусную остановку, а справа – бар «Мартин» и сразу за ним – таверну «Де Буэн Провечо». Между баром и таверной я стоял и продавал газеты.

Пойдя дальше, миновав несколько маленьких магазинов, свернув направо на сумрачную улицу Доктор Кастельо и пройдя по ней метров 50, вы увидите на перекрёстке этой улицы с улицей Лопе де Руэда жёлтый брезентовый навес над обувным магазином. Под этим навесом у витрины магазина торговал газетами Шосс.

Если идти от обувного магазина по улице Лопе де Руэда направо, то через несколько минут вы снова окажетесь у метро Ивиса.

Дело пошло. Отныне мы с Шоссом стали фарольщиками. Продажей «Фаролы» мы занимались, с некоторыми перерывами, до конца нашего пребывания на испанской земле. «Фарола» стала для нас постоянным источником дохода – воистину неотъемлемой частью нашей жизни.

Дело пошло – завелись деньги. Начали сбываться прогнозы Михалыча. Полностью они, впрочем, не оправдались, так как куда деть деньги – это мы всегда хорошо знали.

Теперь мы уже не собирали на улицах окурки. В основном мы курили «Кэмел», который обычно покупали по 200 песет у негров.

Пиво в баночках стало для нас обычным напитком: 38 песет – что такое? Тьфу!

Вечер второго дня торговли «Фаролой» (торговали мы теперь ежедневно утром с 10 до 1330 и вечером с 17 до 1930) мы отметили распитием спиртных напитков в парке возле улицы Арриага: Шосс пил пиво, а я – вино.

Бары. Раньше, шатаясь по городу с дюжиной однопесетных монет в одном спичечном коробке и с дюжиной окурков в другом, мы с грустным вожделением разглядывали витрины бесчисленных баров, кафетериев, сервесерий27 и ресторанов. Тогда мы мечтали, что когда-нибудь заработаем денег, и всё это великолепие будет к нашим услугам.

И вот теперь эта мечта сбылась! Посещение баров стало делом вполне реальным.

Что касается испанцев, то бары (кафетерии, сервесерии, рестораны, бары – всё это, по сути, одно и то же) для них вещь совершенно неотъемлемая от нормальной жизни.

Утром испанцы заходят в бар, чтобы выпить перед работой кофе с булочкой. Некоторые бары работают с 6 часов утра. Войдя в бар утром, видишь расставленные барменом загодя вереницы блюдечек с ложечками и пакетиками сахара.

Когда я как-то раз зашёл в бар «Уклéс», что возле метро Симанкас, дождливым серым утром в 6 часов и заказал большую кружку пива, бармен и несколько посетителей, пивших кофе, посмотрели на меня с недоумением: кто же с утра пораньше пьёт пиво? Бармен, впрочем, без слов налил мне кружку великолепного холодного пива и дал на закуску пару креветок на блюдечке.

Днём испанцы идут в бары обедать. Столовых советского образца в Испании нет (если не считать дармушек для бедных). Во многих барах в будние дни имеется menú del día, «дневное меню» – комплексные обеды: на выбор 2 – 3 первых блюда, 2 – 3 вторых, десерт и напиток. Такой обед стоил обычно песет 700 – 900, что для работающего испанца недорого.

Ну, а вечером испанцы идут в бар выпить, как пива, так и чего покрепче, поиграть на игровых автоматах или в карты, посмотреть по телевизору футбол – короче, пообщаться. У каждого испанца есть какой-то «свой» бар, в другие он ходит редко.

Из напитков, которые крепче пива, испанцы предпочитают сухое испанское вино. Из более крепких напитков они, как я заметил, в основном пьют бренди, которое они называют коньяком, или джин, который они именуют хинéвра. Реже они потребляют виски и, кажется, почти совсем не пьют водку. Конечно, водка есть во всех барах – как правило, то немецкая водка «Эристоф».

На скамейке или в баре. Копа, то есть фужер граммов на 150, пива в баре стоит примерно столько, сколько литр пива в магазине.

Но какая большая разница: пить в жаркий пыльный день тёплое магазинное пиво на уличной скамейке или же – в баре с кондиционированным воздухом свежее холодное пиво, которое бармен наливает в вытащенную им из морозильника заиндевевшую копу или харру! А прилагающаяся бесплатная закусочка, поданная на блюдечке: анчоусы; или жареная рыбка; или маслинки; или грибки; или креветки; да хотя бы арахис или пататас фритас!

И как приятно сидеть на высоких стульях, облокотившись о стойку бара, пить пиво, курить и разглядывать свисающие с крючков здоровенные окорока и колбасы, различную снедь в витрине и мерцающие на полках бутылки со всевозможными алкогольными напитками! Во многих барах имеется телевизор.

Да и посмотреть, как работает бармен, – тоже интересно. Складывается впечатление, что бармены – единственные люди в Испании, которые работают. (Это, конечно, первое и неправильное впечатление). Он, бармен, практически не стоит на месте: варит кофе, наливает вино, бросает лёд в стаканы, гремит кассой, подаёт сдачу на тарелочках, да ещё каждому посетителю успевает сказать: «Ола! Буэнос диас! Ке кьере кавальеро (сеньора)?», а на прощание – «Аста луэго!»28

Удивительно, как он к концу смены не валится под прилавок, и как у него не закручивается в узел язык. Даже если на данный момент все заказы выполнены, бармен всё равно чем-то занят: моет посуду, засовывает в морозильник копы и харры, наконец, вытирает стойку; редко увидишь бармена, неподвижно уставившегося в телевизор.

Любимые бары. «О’Пэйси». Появились у нас и любимые бары. То были два бара с одинаковыми названиями «Исла» («Остров») – близ Аточи и на Ивисе, но самым нашим любимым баром был «О’Пэйси».

Этот маленький кафетерий носил почему-то шотландское имя. Нравился он нам как дешевизной, так и необычайно вежливым и культурным обслуживанием. К харре пива, которая стоила там всего 200 песет, бармен подавал не одну тарелочку с бесплатной закусочкой, а две или три! К примеру, на одной тарелочке – рыбка, на второй – маслинки, на третьей – орешки. Выпьешь харру, закажешь вторую – вместо пустых появляются новые тарелочки с закусочкой, и т. д. А если, вознамерившись закурить, достанешь сигарету – бармен тотчас подносит тебе к ней свою зажигалку.

Вот какой был этот бар. Возможно, он существует поныне там, где и был: если идти из центра города, то по левой стороне примерно в середине улицы Маркéс де Корвéра (метро там нет). Мимо этого бара пролегал наш пеший путь в альберг на Сан Блас.

«Заработки». Сколько мы «зарабатывали» в день на газетах? По-разному. Нодар и Гога рассказывали, что когда «Фарола» только появилась, денег они имели с её продажи столько, что ели и пили в ресторанах без счёта. То есть они не прикидывали, как мы с Шоссом, во что это им примерно встанет.

Очевидно, это правда. «Фарола», первая в Испании благотворительная газета, была широко разрекламирована на телевидении, поначалу она была в новинку, да и продавцов её было немного.