скачать книгу бесплатно
Она замолчала, задумавшись о чем-то, и как-то разом сникла.
– Кстати мы завтра уезжаем, – добавила она уже совсем другим, деловым тоном.
– Так быстро? Но почему? Разве вам здесь не понравилось?
Она пожала плечами.
– Здесь чудесно. Самое красивое место на земле. Но Андрей не хочет здесь больше оставаться.
Но они не уехали. По крайней мере, утром, как намеревались. Около десяти утра из номера Майоровых раздавались крики и грохот. Две пожилые англичанки вышли на балкон и вытягивали шеи, пытались заглянуть в номер Майоровых. Под балконами столпилась кучка приезжих и с любопытством прислушивалась к громкому скандалу – наверняка жалели, что не понимают ни слова.
Неподалеку стоял Теодорис и недовольно хмурился, поглядывая наверх.
– Этот русский снова чем-то недоволен, – пожаловался он мне.
– Я беспокоюсь за его жену. Вам не кажется, что нужно вмешаться? Вдруг он ее убьет?
Теодорис испуганно вытаращил глаза. Почесал кудрявую голову и сказал с сомненьем:
– Я не могу. Не могу вмешаться, это их личное дело.
Пришлось действовать в одиночку. Дверь резко распахнулась, чуть не ударив меня по голове. На пороге стоял Майоров. Куда только подевалось его обычное спокойствие? Красный и вспотевший, сейчас он походил на разъяренного быка.
– Что надо? – рявкнул он.
– Просто хотела узнать, не могу ли чем-то помочь.
– Не суйтесь в нашу жизнь. Это вас не касается!
Он попытался захлопнуть дверь у меня перед носом, но я успела вставить ногу в щель и крикнула:
– Наташа, с тобой все в порядке?
Дверь снова распахнулась.
– Вот, полюбуйтесь! – сказал Майоров и обвел комнату широким жестом. – Если вы так беспокоитесь о самочувствии моей жены… Посмотрите, что она наделала!
В номере царил разгром. Одежда была вывалена из шкафов, залита водой и порезана на куски. На груде тряпья лежал выпотрошенный бумажник; документы, денежные купюры и пластиковые карты разлетелись по комнате. Во всем этом бессмысленном разрушении ощущалась чья-то нешуточная ярость.
Наташа сидела на мокром полу, подогнув под себя ноги и ошарашенно озирала картину разгрома.
– И ножик нашелся, – задумчиво продолжал Майоров, демонстрируя мне швейцарский складной нож с выпущенным лезвием. – Кто-то порезал им мои вещи. Дорогие, между прочим! Но полагаю, мне нужно радоваться, что пострадала только одежда. А не я сам. Ведь кто-то мог прирезать меня, пока я спал!
– Я этого не делала, – тихо сказала Наташа. – Я ходила к морю, попрощаться…
Это прозвучало так по-детски наивно, что тронуло бы любое сердце. Но только не мое – оно для этого слишком цинично. И не мужа, у него сердца вообще не было.
– Попроща-аться, – повторил он, издевательски растягивая гласные. И продолжил, обращаясь ко мне. – Я пошел завтракать. Она осталась здесь, потому что, видите ли, плохо себя чувствовала. Прихожу – и вот! Застаю такую картину: моя славная жена, божий одуванчик, с ножом в руке. Причем ее одежда не пострадала, только моя, вот что любопытно! Спросите ее, куда она дела ключи от машины. Может, хоть вам скажет. Я уже все обыскал!
Наташа его не слушала. Она разглядывала небольшую фотографию, которую выудила из кучи тряпья.
– Кто это? – спросила она дрожащим голосом.
Майоров вырвал фото из рук жены и взглянул на него. Лицо его из красного сделалось внезапно очень бледным, капельки пота потекли по лбу, он вытер их рукой.
– Где ты это взяла?
Его голос внезапно охрип, и он повторил уже громче:
– Где ты это взяла?! Кто тебе дал снимок?!
Наташа глядела на мужа расширенными от страха глазами. Он сунул фото в карман рубашки и проговорил тихо и зло:
– Ты свихнулась. Ты больная, тебе лечиться надо. Я тебе это устрою – лечение в лучшей психушке. Все, давай, собирайся, мы уезжаем. Только отдай мне чертовы ключи от машины! Куда ты их дела, говори!!
Последнюю фразу он проорал так, что у меня заложило уши. Наташа вжала голову в плечи и закрыла лицо руками. Мне показалось, что он ее сейчас ударит. Поэтому я подошла и положила ей руку на плечо.
– Пойдем. Тебе нужно успокоиться. И твоему мужу тоже.
Я взяла Наташу за руку и помогла ей подняться. Но Майоров преградил нам путь и процедил, медленно, по буквам выговаривая слова:
– Ты. Смеешь. Указывать мне. Что мне де…
Внезапно он запнулся, замер на полуслове и, прищурившись, принялся пристально вглядываться мое лицо. Не знаю, что он там увидел. В зеркальной поверхности моих очков он мог разглядеть лишь свое собственное отражение.
Он бы не дал нам уйти, но в дверях появилась массивная фигура Тодориса. Он что-то спросил по-английски, я не вслушивалась. Я схватила покрепче Наташину руку и потянула ее к выходу.
…
– Это была та самая женщина, – сказала Наташа. – На фото. Черноволосая, в белом купальнике. И место я узнала! Это же вон тот утес с часовней! Откуда у Андрея это фото?
Мы расположились на камнях в тени сосен. Море, спокойное и ослепительно синее, умиротворяюще шумело, шептало, что в мире нет зла, а есть только преломление солнца в воде, игра теней и света и смерть – как часть этой игры.
– Это сейчас не важно, – ответила я. – Тебе нельзя с ним ехать, это опасно. Твоя жизнь в опасности. Понимаешь ты это?
Нет, она не понимала. Я видела это по недоуменному, беспомощному выражению ее лица.
– Послушай. У меня была сестра.
И я ей рассказала про сестру. Мы были похожи, как близнецы, хотя она была чуть младше. Она пошла в школу на год позже, учителя в школе называли ее моим именем, а малознакомые люди путали нас. Но сходство было только внешним. Характеры же у нас оказались совершенно разными. У нее – мягкий и уступчивый. У меня – упрямый и непреклонный. Она была веселой и легкомысленной – до того, как вышла замуж. Я тогда жила за границей и не успела познакомиться с ее будущим мужем. На свадьбу тоже не попала. Мы перезванивались какое-то время. По ее словам, она вышла замуж за замечательного мужчину, чувствовала себя как за каменной стеной. Пока эта стена однажды не сомкнулась вокруг нее каменным колодцем. Она перестала отвечать на звонки и письма, удалилась из всех соцсетей. Перестала общаться с родными и близкими. Ее телефон оказался заблокирован. О том, что она умерла, я узнала лишь пару недель спустя. Перед смертью она отправила мне открытку. Там было одно лишь слово: «Прости».
– А что с ней случилось?
– Не знаю. Меня рядом не было. Но я догадываюсь. Вот ты, например, зачем пошла купаться в шторм?
– Не знаю. Я будто отключилась. Ни о чем не думала. Мне просто вдруг захотелось сбежать от всего…
Я попыталась представить, каково это, когда тебе день за днем внушают, что ты все теряешь, забываешь, путаешь. Когда в тебя по капле просачивается знание, что ты беспомощная, бестолковая, жалкая и не стоишь того, чтобы жить. Должно быть, это очень страшно, когда не можешь доверять своим чувствам, глазам, ушам, мозгу. По сути это убийство – медленное, изощренное убийство души.
А чудовище, отнявшее у меня сестру, не ведает ни грусти, ни раскаяния. Наслаждается жизнью, уверен в своей непогрешимости и безнаказанности.
Мы немного посидели, думая каждая о своем. Потом я оставила ее одну и ушла. Правильно ли я поступила? Не знаю. Я сделала все, что могла, так ведь?
Как все происходило потом, я не знаю. Меня там не было. Вечером я, как обычно, покинула гостиницу. Темнеет тут быстро, важно было не упустить момент и правильно рассчитать время. По козьей тропе я вскарабкалась на вершину холма. Солнце уже погружалось в розовеющее море. Последний луч, последний отблеск райского пожара и – быстро гаснущий мир.
Я выбралась на узкую, едва различимую в темноте дорогу. Она круто шла вниз, серпантином спускаясь в бухту. Тут полно опасных участков. В некоторых местах дорога делает такую петлю, что дух захватывает, особенно, если посмотришь вниз, на почти отвесный склон холма.
Когда все было кончено, я спустилась морю и забралась на утес. Тот самый, с часовенкой. Поверхность камня еще хранила немного солнечного тепла. Волны одобрительно и скорбно шелестели, разбиваясь о крутой бок утеса. Темнота вокруг шевелилась и дышала, наполненная чьим-то присутствием. Невидимая рука провела по моим волосам, нежный шепот коснулся уха. Прощальный вздох, всхлип, унесенный порывом ветра – и все смолкло.
Ненависть, темная и яростная, сжигавшая меня изнутри, погасла. Мне казалось, я сгорела вместе с ней.
Примерно через полчаса где-то рядом с воем промчалась машина скорой помощи. Еще через полчаса пронеслась другая машина с мигалками, должно быть, полицейская.
Когда я добралась до гостиницы, обе машины стояли на парковочной площадке. Проходя мимо, я заметила за стеклом полицейской машины знакомую светловолосую голову. Наташа сидела на заднем сиденье, прислушиваясь к чему-то, что говорила ей женщина в форме. Она меня не заметила.
Перепуганный Тодорис поведал мне, что случилось большое несчастье. Машина русских туристов сорвалась с дороги, слетела по склону холма и разбилась о камни.
– Мужчина мертв. А его жена, слава Богу, осталась здесь. Не поехала с ним.
– Значит, он все же нашел ключи от машины?
Тодорис скорбно покачал головой.
– Ключи нашел один из официантов. Под салфетницей на столе, за которым русские обедали. Лучше бы он их не находил!
Мой номер был пуст какой-то особенной, пугающей пустотой. Чтобы развеять это гнетущее ощущение, я разбрызгала по комнате духи с ароматом фиалок – любимые духи моей сестры, и выбросила флакончик. Больше он мне не понадобится. Я скинула платье, оставшись в белом купальнике, и подошла к зеркалу. Оттуда на меня глядел призрак.
Я сказала, что не верю в призраков? Я соврала. У каждого из нас есть свои призраки.
Иногда они смотрят из зеркал. Говорят во снах, подают знаки. Пугают своим присутствием в темной комнате. Выходят в свет фар на опасном участке дороги.
Иногда они убивают.
Артём Боев.
Дело о пропавших варежках
Долгожданный сон Петра Петровича прервал не столько громкий, сколько неожиданный колокольный звон. Проработавший до этого в госпитале до глубокого вечера Яковлев, вставать с кровати, чтобы понять причину происходящего, не хотел, только недовольно ворочался и пытался прикрыть голову подушкой. Казалось, звон не собирался умолкать, будто созывал всех на пожар или еще на какую беду, но Петру Петровичу было плевать, и, когда беспорядочный бой колокола стих, врач наконец-то с наслаждением уснул.
Утром в столовой, где Пистимея накрывала на стол, Петр Петрович сквозь зевоту попытался разузнать о случившемся:
– Вас тоже ночью разбудил этот треклятый звон? Кого черт дернул устроить такое безобразие среди ночи?
– Я, Петр Петрович, и не спала, – ответила ему хозяйка дома и по совместительству ассистентка. – Жутко испугалась!
– Ну и кому это, по-вашему, понадобилось? – врач сел за стол и тут же добавил: – Подождите! Я еще работал вечером, а вы уже отправились спать. Как так вышло, что вы не спали ночью?
– Просыпалась помолиться.
Пистимея кивнула в сторону буфета, где за дверцей прятались от посторонних глаз иконы.
– С Рождеством! – вспомнил Петр Петрович. Их пути с верой разошлись еще в пятнадцатом году, на войне, и сейчас пересекались лишь изредка, только потому что жил он в квартире верующей Пистимеи.
– С Рождеством Христовым!
– Получается, кто-то поднялся на колокольню и решил так отпраздновать?
– Ох, не знаю, Петр Петрович, – вздохнула Пистимея, – переживаю теперь, что будет с тем, кто учинил это. Найдут и накажут ведь! А человек явно зла не хотел.
Петр Петрович чуть не поперхнулся чаем, сдерживая смех.
– Найдут? Это Пушков-то найдет и накажет?
Врач усмехнулся про себя, представив что-то смешное, снова потянулся к чашке, но на этот раз завтрак прервал стук в дверь!
– Товарищ Яковлев! – послышалось с лестницы. – Товарищ Яковлев, вы дома?
«Где же еще мне быть?» – ответил про себя Петр Петрович с раздражением. А причин для раздражения существовало две.
Первая – это фамилия Яковлев, к которой врач никак не мог привыкнуть, имея при этом с рождения и до недавних событий другую, менее благозвучную для нынешнего времени. Вторая же – Пушков, голос которого узнал врач – представитель новой власти, начальник отделения народной милиции и самого Петра Петровича. Немногим старше Яковлева, в прошлом – работник местной стекольной фабрики, став после революции «большим» начальником, начал всячески навязывать свой авторитет. Непробиваемый врач долго противился этому, пока не осталось выбора, кроме как встать под началом Пушкова. В частности, Петру Петровичу не нравилось то, что Пушков по служебным обязательствам звал его на любые освидетельствования медицинского характера. Даже бесполезные – например, когда Яковлеву пришлось писать в отчете «отек на спине характерен удару оглоблей» для случая с десятком свидетелей, когда этой самой оглоблей кого-то огрели.
Вот и сейчас Петр Петрович решил, что Пушков снова пришел из-за какой-нибудь ерунды, и все же должность не только врача, но и медэксперта, будто специально созданная Пушковым, чтобы действовать Петру Петровичу на нервы, обязывала подчиняться.
– Петр Петрович! – с ходу начал Пушков, едва зашел в коридор через открытую Пистимеей дверь. Зашел прямо в сапогах с налипшим снегом в столовую. И быстро проговорил, только завидев врача, сидящего за столом: – Собирайтесь, поехали.
Яковлев тяжело выдохнул, скрыл недовольство такой прямолинейностью, но все-таки вставать из-за стола не торопился. Доесть неторопливо завтрак было делом принципа.
– Что на этот раз, товарищ Пушков? – поинтересовался врач, с особой иронией выговорив «товарищ». – Очередная пьяная драка с повреждением ограды?
– Там…
– А может, – продолжил Яковлев, уже не скрывая недовольства, – у вас наконец что-то серьезное? Труп там, например?
– Труп, товарищ Яковлев.
Петр Петрович снова хотел перебить милиционера, но остановился на полуслове, услышав неожиданное подтверждение догадки.
– Что вы говорите… – проговорил врач тихо, чуть ли не себе под нос
Раздражение исчезло мгновенно, появилась заинтересованность, а с ней и тревожность. Смертей, из-за которых Пушков мог обратиться к Яковлеву, в городе давно не происходило.
– И кто же? – спросил наконец Петр Петрович.
– Масленников. Священник.
Врач и ассистентка переглянулись. Пистимея, которая в присутствии Пушкова всегда закрывала собой буфет с иконами, в ужасе прикрыла рот ладонью. Петр Петрович тоже чуть не поддался нахлынувшему неприятному чувству, но вовремя собрался.
– У вас случайно лишней пары варежек или хотя бы перчаток не найдется? – неожиданно спросил Пушков.
