Местное время – любовь

– Ну а этот муж ее, Людвиг? Ему тоже ваше пальто не понравилось?

– Людвиг давно умер. Она вдова. Ой, это вообще отдельный разговор. Главным номером культурной программы было представление меня ее жениху. Правда, как оказалось, он про это не знал. Ну про то, что женихом является. Это были Галкины собственные домыслы. И вот перед ним-то она особо меня унизить пыталась: «Что ты так громко сахар в чашке мешаешь? Почему новую политику не поддерживаешь?» А у меня есть свои взгляды на политику. И я их менять не собираюсь. Про сахар, что ж, наверное, действительно громко. Я и внимания на это никогда не обращала. Только, знаете, Леве, это жениха так зовут, было как будто неловко. И он давай меня защищать: «Ну что ты, Галочка, твоя подруга такая милая». Расспрашивал меня, что там у нас да как. Все ему обо мне было интересно. Он тоже вдовец, из наших, бывших. Не мальчик, конечно, как и мы, но бодрый. И к нам, главное, после исторического знакомства зачастил. То есть его, в отличие от Галки, не испугало громкое размешивание сахара в чашке. Мне и невдомек. А Галка: «Это ты зачем приехала? Мою жизнь разрушать?» «Да что ты, что ты, – говорю. – Мне ничего не надо! Ты же знаешь, как я живу! И я своей жизнью довольна». А она после этого прямо озверела. Вы знаете, я прямо лишний раз и поесть-то боялась. Чувствовала, ей куска жалко.

Провожать меня Галка не поехала. Такси вызвала. Сказала мне: «Если что не так, не обессудь. Но больше не приезжай, разные мы с тобой». А в аэропорту смотрю – Лева стоит. «А я, – говорит, – вас проводить. Хотел адрес ваш взять. Вы не против, я бы вам написал?» И подарок мне протягивает – пряники немецкие и книжку. Приятно было, что и говорить. Галка-то ничего на прощание не подарила. Хотя я, естественно, с подарками к ней приехала. Теперь понимаю, что ни к чему ей мои подарки. А я старалась от души. Хотела ей приятное сделать, вместе молодость повспоминать. Ну вот опять я про нее…

О чем это я? Ах да, Лева. Спросил, не против ли я, если он мне напишет. «Отчего же, – говорю, – напишите». Потом Лева сказал: «Вы на Галю зла не держите. Человек она тяжелый и потому очень одинокий. Все окружение разогнала. А тут ведь и так выбор небольшой. С немцами не общаемся, они нас в свой круг толком не принимают. Только бывшие русские и остаются. Хочешь не хочешь, нравится не нравится, а словом-то с кем-нибудь иногда перемолвиться надо. Как жалко, что вы так далеко. Мне кажется, мы сразу с вами друг друга поняли бы. Ну почему не вы тогда за Людвига замуж вышли, а Галя?» А я ему в ответ: «И хорошо, что Галя, – мне было немного неловко от создавшейся ситуации, – а то стала бы такой, как она. Галка ведь раньше совсем другой была. А сейчас одна желчь». Возникло неловкое молчание. Я уж не знала, как и уйти. Вроде все сказано. «А вы действительно мне напишите, я обязательно отвечу», – добавила под конец.

Вот такая поездка в гости к старинной подруге! Так что хоть и разочарование ужасное, но и вот такое, можно сказать, романтическое знакомство на старости лет! Но Галка-то, Галка…

Есть такие женщины, про которых хочется сказать – славная. Не то чтобы красивая, лет сорока, полноватая, одета совершенно по-немецки: удобные брюки, рубашка, сверху пуловер. Тем не менее сразу понятно, что наша, русская. Она сидела у окна, внимательно следила за взлетом, периодически оглядывалась на меня и улыбалась. Видно было, что ей немного не по себе. Может быть, редко летает, а может, нервничала из-за предстоящей поездки. Она начала говорить практически сразу. Достала из-под ног большую черную сумку, нашла в ней бумажные платочки, высморкалась, тяжело вздохнула и начала свой рассказ:

– Маму в больницу положили. Нужна срочно операция, а я ей деньги перевести на счет не могу. Там такая дыра глухая! Пришлось все бросить и самой полететь. Ну это-то даже хорошо. Все равно бы, конечно, полетела. И перед операцией побуду, и после. Так что все нормально. Лишь бы ничего плохого. Да, на все воля божья. А знаете, как я в Германии оказалась? По объявлению! У нас городок маленький, я ж с Иванова, ой, одни бабы! Когда время пришло, решила для себя ребенка родить, а то по сторонам смотрю, ну перспективы никакой. Так и жила. Я, мама да Колька. Нормально жили, как все. Не хуже, не лучше. А тут объявление в газете попалось. Гражданин Германии, без вредных привычек, столяр, хочет создать семью с русской женщиной. Если с ребенком, то даже лучше. Я взяла да и письмо написала. Ну так, больше для смеха. А он возьми да ответь.

– А язык? Вы что, немецкий язык знаете?

– Да вы что? Откуда? Нет, конечно. Я по-русски писала. Сначала это было через газету. А потом уже напрямую. Ему там кто-то переводил. Много же немцев из России. В общем, сели мы с мамой, подумали и решили: а что, собственно, я теряю? Что у нас здесь такого есть, за что стоит держаться? И потом, я же всегда вернуться могу. Сначала одна поехала. Он мне приглашение выслал. Мандраж был, конечно. В самолете сто раз подумала: «Куда меня, дуру, несет?»

Мужичок оказался такой аккуратный, непротивный. Ну, думаю, уже хлеб! Не Ален Делон, конечно. Но здесь-то меня Ален Делон когда замуж звал? Или хотя бы в любовницы? Что кочевряжиться-то? Дом у него свой, небольшой, правда, но все уютно, чисто очень. Женщина к нему раз в неделю приходила убираться и гладить. Стирал он все сам. И вообще мужик хозяйственный такой, это по дому сразу видно было: все на своих местах. И видно, что непьющий. А для нашей стороны, если непьющий – уже счастье, а если еще и на работу ходит, то это рай!

– А как же вы общались-то?

– Ой, смех да и только. Сначала он женщину пригласил русскую. Она вечерок с нами посидела, попереводила. Да показала мне, что и как в доме. Там же техника сплошная. Я не то что не умела пользоваться, я не знала, что такое в принципе бывает! Даже не предполагала! И не скажу, что уж совсем отсталой-то себя считала. Нет. А тут оробела. Надежда, ну женщина эта, вечером говорит: «Все, девка, ты уж как-нибудь теперь сама давай. Чай, не маленькая. Вон ребенка как-то родила. Я уж домой пойду. Теперь сами разбирайтесь». А и ничего. Жестами, жестами. Я сразу опять за уборку да за готовку. Говорить-то невозможно. А он на подмогу. И как-то так у нас ловко получалось. Потом на участке его цветы пересаживали. За неделю я ему и все постельное белье в порядок привела, и шторы поменяла. В последний вечер опять Надежду пригласили, чтобы выяснить, и как это мы друг другу? Главное, оба ни в чем не уверены. Я для себя поняла, что согласна. В такой красоте-то да при наличии всех этих машин и пылесосов я и здесь уберусь, и к Надежде чистоту наводить ходить буду. А ему я как? Не представляла. Он такой как будто смурной немного. А может, я ему не нравлюсь совсем? Никак не поймешь! Короче, сели мы втроем за стол. Друг на друга смотрим. Надежда первая заговорила:

– Ну чего молчите-то? Людмил, ты как, пойдешь за него?

– Я не против, пойду. – Подумала, что нет смысла из себя кого-то корчить. Если сейчас и опозорюсь, так никто ж об этом не узнает. Уж будь что будет.

– А ты, Зигмунд? Как тебе наша Людмила?

И тут вдруг наш Зигмунд как заговорил! Без остановки. Видно, молчать устал. Я-то, когда его полы драила, все песни пела, чтоб с ума не сойти. А он все молчком и молчком. Вот все у него и выплеснулось. Слушаю и не пойму, не то ругает, не то хвалит. Берет или нет? Ужас, прям как приговора суда ждала. С трудом дотерпела, пока Надежда переводить начала. Она мне вроде кивает, а он ей для перевода даже слова вставить не дает. Во, мужик какой разговорчивый оказался!

– Ну, Людмил, с тебя пол-литра! Говорит, о такой бабе всю жизнь мечтал. Будет тебя любить и уважать и ребеночка твоего никогда не обидит!

– Он же так долго говорил, Надя? Еще-то что?

– А я понимаю, что ли? Видала, как частил. Но основная мысль – берет. А там уже видно будет. Сама-то как, ничего хоть он?

– Да я пока не так уж хорошо его узнала. Но жить с ним точно можно. Приспособлюсь!

Перевезла мальчишку своего. И вот уже четыре года вместе живем. Нормально. Думаю, кое-какие женщины мне еще и позавидовать могут! А то, что я языка поначалу не знала, может, наш союз даже и спасло. Бывало, прибежит Зигмунд в дом, встанет передо мной и что-то там на своем кричит, кричит. А я ж ничего не понимаю. Потом он успокаивался и уходил. А так, если бы понимала, кто знает, что он там говорил? Может, как-то меня очень обидно обзывал. Сейчас я уже курсы закончила, немного говорю. Да и Колька мой по-немецки шпарит, если надо, все мне переводит. И с Зигмундом у них отношения хорошие. У него детей никогда не было, и он, конечно, ко всяким шалостям шумным непривычный. Поэтому мы особо его стараемся не раздражать. Колька, бывает, расшалится, а я его сразу раз и на улицу. «Не нервируй, – говорю, – дядю Зигмунда. Или, может, опять в нашу деревню захотел? Забыл, кто тебе железную дорогу купил?» Это когда я Кольку-то привезла, он ему такой подарок сделал. Может, и не балует, все-таки не родной отец, но справедливый. У меня, как у матери, на него обиды за сына никакой нет.

– А с соседями какие отношения?

– Хорошие. Такие люди приветливые, все улыбаются. Я сначала думала, знаешь, что так, для порядка, а на самом деле мы их раздражаем. А когда Колька в первый класс пошел, они вдруг все пришли его поздравить и каждый подарок вручил. Прям до слез! Я и подумать не могла, что кто-то из них знает, что у нас первоклассник. Вот они, знаешь, очень внимательные. Колька у нас на улице самый маленький оказался. Постоянно с какими-то подарочками прибегает. То тетя Марта пирог испекла, то тетя Густава яички покрасила… Нет, я не жалею, что уехала. Конечно, скучаю, конечно, охота поговорить со своими. И привыкать нужно было, и приспосабливаться. Но что у меня было-то? Жалеть-то о чем? И маме теперь помогать могу как следует. Главное, чтоб сейчас с ней ничего плохого не случилось. Она тоже благодаря Зигмунду только жить по-человечески начала.

Мне неинтересно с кем-то знакомиться в самолете. Это надо и про себя же говорить. А я в самолете люблю слушать.

Такие рассказы мне мозги промывают. Понимаешь, как у всех все бывает по-разному. Начинаешь больше ценить то, что есть. И быть благодарной за то, что жизнь предлагает. Жизнь и конкретные люди. И именно в самолете получаешь ответы на все свои вопросы.

Где-то я читала, что лучший совет – это исповедь. И вот, слушая рассказы совершенно разных людей, я примеряю на себя их ситуации. Думаю про свою жизнь, про себя, как поступить в том или другом случае. И вдруг ответ приходит сам собою. Мне удается найти правильное решение. Самолет дает на это время. Все переварить, обдумать.

Знакомиться мне некогда, и не хочется отвлекаться от своих мыслей. Это того не стоит. Кому-то такое, может, нравится, но я этого делать не буду.

«Лоэнгрин»

Время бежит вперед: меняется жизнь, меняемся мы. Меняются наши возможности, наши взгляды. И теперь я могу блеснуть фразой: «Во время поездки в Вену мы были в Венской опере!» Или нет, лучше так: «Когда мы планировали поездку в Вену, мы, естественно, заказали билеты и в Оперу». Лучше, но все равно что-то не то…

Вот:

– Десятого сентября в Венской опере дают «Лоэнгрина». Думаю, нужно слетать. Дорогой, ты сможешь освободить себе вечер?

Да… Когда-нибудь, наверное, я действительно смогу себе и это позволить. Так и хочется представить себя героиней фильма «Красотка», которую сажают в самолет и везут незнамо куда, незнамо зачем и в безумно дорогих украшениях прямо из ломбарда. Но мне-то это зачем? Все и так в моих руках. Я могу поехать туда, куда захочу, и украшения достать свои собственные, из тумбочки.

Так что начинаем планировать просто поездку в Вену. Оперу посетим заодно – не каждый же день в Вене оказываешься, и не все же по магазинам носиться. Хочется культуры!

Посетить Венскую оперу, я думаю, мечтает каждый образованный человек. Когда мы прилетим в Вену, будут давать Вагнера. Ну, Вагнера так Вагнера. Кроме того, что он был любимым композитором Гитлера, ничего про него не слышала. Заодно и узнаем.

Вагнер… «Лоэнгрин»… Звучит очень красиво, в любом разговоре вставить не стыдно. Билеты стоят астрономических сумм. С нами летят наши друзья, и мы с подругой, как всегда, не посвящаем мужей в нудные денежные подробности. Берем эти неприятные хлопоты на себя. И душещипательный вопрос, почем слушать «Лоэнгрина» – по пятьсот евро или по двести пятьдесят, – решаем сами. Решаем в пользу двухсот пятидесяти. Конечно, и по двести пятьдесят-то уже не хочется его слушать, но до поездки время еще есть, глядишь, сумма из головы и выветрится. Главное – не проговориться мужьям. Если они узнают, сколько стоят билеты, будут сами за эти деньги петь и плясать неделю. Думаю, будет сложно убедить наших благоверных, что их пение – это все-таки не совсем «Лоэнгрин».

В Европе цены на билеты давно уже немаленькие. Это мы привыкли: все за копейку, но только по блату – иначе не достать! А у них все можно достать. Любой гражданин может посетить любой спектакль, пожалуйста!

Есть система скидок для различных слоев населения, например, для студентов и пенсионеров. И отдельная цена – если заказываешь билеты заранее или через Интернет.

Не забываем про «Ночь музеев». Раз в месяц все музеи работают бесплатно с восемнадцати ноль-ноль до двух часов ночи, причем между ними курсируют бесплатные автобусы. Если денег нет и не предвидится, но есть непреодолимое желание приобщиться к культуре, то можно это сделать в ночи. К тому же это очень романтично.

Безусловно, немцы всеми подобными благами пользуются. Средний билет в театр – сто пятьдесят евро. Но рачительный немец обязательно найдет способ купить его со скидкой.

Собираясь в Венскую оперу, я вспоминала свой уже немаленький опыт посещения театров в Германии. Это дело я люблю – бывая в Германии, использую малейшую возможность куда-нибудь сходить, ну хоть в кино!

Как-то немецкий коллега пригласил меня в Берлинскую оперу. Вернее, так: он меня никуда не приглашал, но я все время выражала огромное желание. Потом он вроде как пообещал озаботиться билетами заранее, но «забыл». Видимо, надеялся, что я передумаю в этот раз в театр ходить. А я и не передумала! И по приезде в Берлин интересуюсь:

– Ну что, в театр идем? – и по лицу сразу понимаю, что вроде не идем. Но он так бодро:

– Заранее купить билеты не удалось, купим утром в день спектакля.

Утром приезжаем к кассам. Ажиотажа нет, все задешево уже купили. Билеты есть – хочешь за сто тридцать, хочешь за сто семьдесят евриков.

После долгого общения с кассиром мой западный партнер возвращается без билетов:

– Фрау Ронина, у нас проблемы…

– Что? У кого-то из труппы приступ аппендицита и спектакль отменили?

– Нет, нет, все здоровы, – пугается мой немец, потому что от природной жадности уже потерял чувство юмора. – Билеты по сто тридцать евро!

Про сто семьдесят он даже не заикается, это я сама через его голову прочитала. «Ну, – думаю, – чего бы мне это ни стоило, а в театр я сегодня пойду!»

– Какая тогда проблема?

– Билеты дорогие. Понимаете, можно было купить со скидкой, но делать это неделей раньше. А сейчас таких билетов нет. – Голос у моего коллеги напряженно-расстроенный. Наверняка просчитывает в голове ситуацию и никак не может себе простить, что мог ведь дешевле купить, а не купил!

– Ну а театр-то красивый?

– Очень!

– И спектакль хороший?

– Спектакль прекрасный!

– Тогда у нас с вами нет никаких проблем. Мы сейчас же покупаем билеты и вечером идем в театр!

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. Я не сомневаюсь ни минуты, – продолжаю его зомбировать.

«Вот еще, сто тридцать евро ему жалко. Крохобор! Из вредности пойду».

В Берлине в то время как раз грянули морозы. Хорошо, я приехала в шубе. Берлинцы же все кутаются в шарфы, ходят в тоненьких курточках и кашляют. Ну, все и везде. И зачем, спрашивается, так мучиться, а не одеться тепло в какую-нибудь меховушку? Наверное, все как один приверженцы Гринписа.

Правда, в оперу все в шубах приперлись. Тут они про свою «зеленость» разом забыли. Ну что ж, я вроде как не белая ворона – в театр тоже пойду в шубе. Шуба у меня шикарная, до пола – муж на рождение ребенка подарил. А муж у меня, если что-то начинает покупать, то сначала, как все мужики, жмется, но потом входит в раж и покупает все самое дорогое! Так что страну не опозорим, в оперу войдем в шубе.

Ну это я размечталась! Шубу мне мой спутник предлагает оставить в машине. С какого это, думаю, перепугу? На улице холод собачий, место для машины нашли не самое близкое. Перепуг оказался платным гардеробом. И это из-за полутора евро я по морозу бежала бегом до театра!

Ведут себя немцы в театре тоже не так, как мы. Раз уплатили деньги и пришли в театр спектакль смотреть – взгляда от сцены ни на секунду не отведут. Мы ведь как привыкли? Если что понравилось или что-то вспомнилось – сразу обсудить нужно, что-нибудь шепнуть соседу сбоку или просто понимающим взглядом переброситься. У них не так. Все взгляды – на сцену: не пропустим ничего из того, что нам предлагают за наши деньги.

Недавно была в кино в Берлине. И там та же история. Фильм закончился, пошли титры. Все сидят, внимательно смотрят на экран. Я сначала встала, потом снова села – думаю, может, вторая серия будет. Нет, все просмотрели внимательно титры и пошли восвояси. Я по Германии разъезжаю более десяти лет, пора бы уже привыкнуть и на провокации не поддаваться. Но все равно я долго потом думала, ну зачем им эти титры было читать? Так важно знать, кто монтажер, а кто водитель?

Так что опыт посещения зарубежных театров имеется.

Кстати! Не забыть взять что-нибудь нарядное.

Вот сколько ни крути и как ни ругай любимое кино всех времен и народов, а именно из «Красотки» мы знаем, чем платье для коктейлей отличается от платья вечернего и в чем нужно ходить в оперу. Ну, особо громоздкое в чемодан не влезет, поэтому я останавливаюсь на маленьком черном платье (по «Красотке» – для коктейля) и акцент делаю на украшениях. Здесь опять подарок от моего мужа, очень красивый комплект: в серебре – гранаты с жемчугом. Колье, серьги и кольцо… Комплект действительно сногсшибательный, авторская работа. Я его очень люблю. И вот есть повод его надеть, а заодно и мужа порадовать. Туфли черные с настоящими Сваровски, и на всякий случай возьмем красную пашмину. Ну что, я к опере, по-моему, готова! Спрашиваю у мужа:

– Сережа, ты не забыл, у нас в Вене опера. Какой костюм возьмешь?

– Да там купим…

– Ты не забудь, к костюму нужны ботинки, ремень, рубашка и галстук. Тоже там купим?

– Леночка, не переживай, мы же не в деревню едем, там уж, наверное, все есть. Так что, если я из твоего списка что-то забуду, – не проблема.

Ну-ну. Моему мужу бесполезно помогать собирать чемодан. Это в первые годы совместного жительства я таким неблагодарным делом занималась. Заканчивалось все каждый раз одинаково: «Зачем ты мне это положила и то положила, мне ничего такого не нужно!» – и вещи вываливались обратно. Или уже на месте: «Почему ничего не взяла?»

А теперь, что сам собрал, то и собрал. По приезде оказывалось, что ничего не собрал, – шли и спокойно все покупали. Причем мой муж сам уверен и всех убедил, что по магазинам не ходит, ему ничего не покупается, ничего и не надо!

Так что, прилетев в Вену и небрежно бросив чемоданы в гостинице, мы побежали покупать Сереже костюм (а к нему ремень, рубашку, галстук и ботинки). Ничего из списка он не взял. Почему – объяснить не смог.

В магазин идти Сережа страсть как не хотел: «Все только ради Венской оперы, чтобы любимой жене не стыдно было со мной! Мне вообще-то ничего не надо, я человек скромный!»

Костюма после двухчасовых мытарств (заметим, в одном магазине) мы купили два. Видимо, на случай перемены погоды: один костюм был из фланели, а другой – из тонкой шерсти. Рубашка белая, ботинки и ремень – черные. Галстук муж решил не надевать, мол, так будет по-молодежному. Ну что ж, мне нравится! Муж у меня строен и красив. Я в авторских гранатах, он весь от Черутти – мы готовы к Венской опере!

Начало спектакля в восемнадцать ноль-ноль. Немного настораживает. Что-то рановато. В Германии все спектакли начинаются в восемь. Может, здесь хотят за вечер два спектакля прогнать? Похвально! И поужинать успеем.

Театр потрясает воображение своей роскошью. Кругом мрамор, мозаика, роспись. Очень красиво. Выпиваем по бокалу шампанского и покупаем программку. Вот это новость! Спектакль идет четыре с половиной часа! Это что же можно так долго показывать? Но, с другой стороны, Вагнер же… Может, нас сейчас так захватит вихрь музыки, что все действо будет смотреться на одном дыхании и нам даже не захочется идти на перерыв. Кстати, что у них там с антрактами? Целых два. Вот это очень плохо! Потому что в антракте все время бывает непреодолимое желание из театра сбежать. Ну ладно, зачем мы будем об этом думать? Все-таки Вагнер! С чего это нам сбегать-то захочется?

Пока зрители рассаживаются, рассматриваем театр и людей. Все красиво: и ложи, и дамы в бриллиантах, и кавалеры в бабочках.

Все, мы настроены на серьезную музыку.

Увертюра, занавес!

Что это? Вместо декораций – абсолютно черная сцена. На сцене стоят черные стулья, на стульях сидят люди в черных костюмах, белых рубашках и черных галстуках.

Стоп, а про что, вообще-то, этот «Лоэнгрин»? Начинаю шептаться со своими спутниками. Никто не знает!

Да, неправильно мы подготовились к опере! Надо было не про Красотку смотреть, а про Вагнера читать! Мне как-то всегда казалось, что «Лоэнгрин» – это сказка. Может, перед нами – современное прочтение? Может, это такое режиссерское видение?

Артисты по очереди встают и поют по длинной арии. Понятно, почему у них опера на четыре с лишним часа растянется. Причем встают не по порядку, а хаотично так, из разных рядов. Чтобы нам интереснее, чтобы какая-то интрига была. (Нам интереснее тем не менее не становится.) Потом каждый берет свой стул, и все начинают петь хором, расхаживая со стульями по сцене.

Песнопения ведутся на немецком языке. Но я не понимаю ни слова! Кошмар! Видно, какой-то язык очень древний. Нас в школе тоже не современному языку учили, но уж этот мне совсем непонятен. Все действо сопровождается бегущей строкой. Можно выбрать немецкий язык. Это для тех, кто глухой, что ли? Или глухие в оперу не ходят? Хотя кто его знает, я уже ничему не удивляюсь. А можно выбрать английский язык. Смотрю, Сережа внимательно читает перевод. Ну вот, в антракте нам все и расскажет.

Стулья по сцене носили часа полтора, потом совершенно неожиданно (мне показалось, как-то на полуслове) закрылся занавес, и все ломанули в буфет. Мы даже сначала в буфет от удивления не пошли, все пытались разобраться, про что мы смотрим.

Да нет, по словам Сережи, вроде сказка. Как он понял, один из персонажей был королем, другой – его братом. Тетка одна толстая, тоже в костюме, оказалась вообще слепой принцессой. Это ей тем не менее не мешало вместе со всеми носить свой стул по сцене. Правда, я сразу приметила, что ходит она как-то немного боком и стулом все время на других людей натыкается. Мне ее даже жалко было, что так у нее все неловко. Я же не знала, что она инвалида изображает!

Ну ладно, костюмы, декорации – это, в конце концов, не главное. Главное – музыка и голоса. Голоса хорошие. Теперь музыка. Никак не могу понять, что мне так мешает, что напрягает? Потом понимаю: мы привыкли к совсем другой манере исполнения. Мало того что каждая ария должна иметь мелодию, она еще должна иметь начало и конец. Зрителям, как правило, нравится, и в конце они хлопают, кричат «браво».

Если зрителям не нравится, то хлопают и кричат родственники артистов. Опять же есть возможность немножко встрепенуться и отдохнуть от оперы. А что у Вагнера? Музыка очень сложная, да еще идет нескончаемым потоком. Для аплодисментов нет места – такое ощущение, что не красивую музыку слушаешь, а учебник по алгебре читаешь.

Ну ладно, хряпнули мы в антракте по коньяку для настроения и пошли наслаждаться оперой дальше. Интересно, что они теперь будут по сцене носить?

Второй акт совсем другой.

Здесь есть декорации, все они – ярких кислотных цветов. Артисты затянуты в кожаные брюки, одеты в длинные плащи. В середине акта напряжение в музыке нарастает, артисты поют все громче. И что интересно, на лица они периодически надевают маски экзотических птиц и зверей. Может, перед нами лес, охота? Все-таки с наших мест за двести пятьдесят разобраться не очень просто.

В перерыве мы с удивлением узнаем, что смотрели сцену свадьбы. Короче, к концу второго действия у всех появилось непреодолимое желание покончить с просмотром и пойти ужинать. Надо же обсудить эту дивную вещь! А то, если до конца досидим, сил уже ни на что не хватит и останется бедный Вагнер без нашего мнения. Так нас убеждали мужья. Говорили, что им уже до того понравилось, что просто не хотят испортить впечатления. Неизвестно же, что в последнем акте покажут? Вдруг разочаруемся!