Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман. Часть 4. Между собой настоящим и прошлым

Вскоре вернулся Венсан. Я приготовила завтрак, и мы сидели на кухне, вяло жуя.

– Почему Диего не больнице? – спросила я.

– А ты хотела бы остаток жизни в больнице провести? Это он сейчас не очень, а недавно рисовал тушью, я даже его гулять выводил, думаю, ему скоро снова станет лучше. Ему выписали новые уколы.

– Вы сами делаете?

– Да, Диего не любит врачей. Как тебе жилье?

– Гораздо лучше предыдущего. Я могу приглашать к себе кого-нибудь?

– Да, голых девушек.

– А голых мужчин?

Он хмыкнул.

– Раз уж я тут живу, мне бы не хотелось, чтобы двери в квартиру были открыты и у входа висело потенциальное орудие убийства, это во-первых, – сказала я. – И во вторых, надо выбросить эту бразильскую гадость и купить нормальный кофе.

– Ты определись, отравили тебя в прошлой жизни или молотком пристукнули, – сказал Венсан. – Я выбираю кофе, а молоток пусть остается – он мне нравится.

В быту он был мирным, никогда не привередничал, не пенял мне на то, что я почти не убираюсь и вся моя готовка заключается в том, чтобы сделать бутерброды и порезать салат. Иногда, правда, мне самой хотелось чего-то другого, я делала рагу или пасту, но такое бывало редко.

Через несколько дней мы пришли вместе с Гого. Венсан еще был в мастерской – я услышала постукивание молотка – он натягивал холст. Я надеялась, что мы пройдем незамеченными, но как только мы подошли к моей комнате, он показался в дверях.

– Де-евочка, – протянул он придурошным голосом, каким обращаются взрослые дяди к маленьким, – какая у тебя красивая ку-уколка! Как ее зовут?

Гого, переведенный в неодушевленные предметы, не знал, как себя проявить. Я молча увела его в комнату.

_______

Лир обещал, когда окончатся занятия проработать со мной монолог из «Пиппы», но после нашей группы у него была еще одна. Я сказала, что подожду в костюмерной, чтобы не мешать. Я подслушивала и сделал вывод, что нас он любит больше, а с ними сух и раздраженно-придирчив. Я дождалась, пока они разойдутся, опасаясь, что он забудет обо мне. Но вдруг услышала, как он зовет меня. Не знаю, зачем я впопыхах улеглась на банкетку и притворилась спящей. Он зашел, постоял немного в дверях.

– Катрин! – позвал он шепотом.

Потом подошел, присел на корточки рядом со мной и стал легонько тормошить меня за плечо. Я как могла изобразила глубокий сон. Его пальцы прикоснулись к моей скуле. Он стал гладить мое лицо, негромко приговаривая: «Катрин, проснись, проснись детка!» Я открыла глаза. Извинилась. Он мягко улыбнулся. Мы пошли в зал, разобрали монолог, он дал мне несколько советов, а потом посмотрел на часы и сказал, что ему уже пора. Какую-то часть пути мы прошли вместе. Несколько дней потом я, лежа в своей комнате, вспоминала это блаженство – его пальцы на моей щеке, и заливалась слезами.

Венсан и Лир были похожи в своем отношении к работе – ради нее они забывали все. Венсан иногда пребывал в депрессии, от которой его спасала только бутылка, а как было с Лиром, я не знаю, я никогда не видела его мрачным, но он всегда был печален. Венсан же, когда не хандрил, был весел. Его манера общаться, ироничная, прямая, признание прав собеседника на иронию в его адрес мне нравились. Лир тоже часто шутил, но более тонко, он мог быть жестоким, если обнаруживал в ком-то излишнее самолюбие или стремление к комфорту. Лир часто повторял нам, что комфорт – могила хомо сапиенс. Венсан удивлял меня тем, как заботился он о Диего, безропотно терпел его ругань, в большинстве случаев незаслуженную. Он устраивал его поудобнее на постели, чтобы тот мог рисовать, или выводил бородача гулять. Диего мог швырнуть в него банкой с тушью, или тарелкой, в которой Венсан принес ему еду, его истерики по поводу того, что ему плохо, и никто этого не понимает, меня выводили из терпения, хотя я напрямую с ним почти не общалась, а только наблюдала за их отношениями с Венсаном. Наверное, жена Диего и та не смогла бы лучше ухаживать за ним, чем это делал Венсан.

С Гого мы уже давно не виделись, и мне даже было не интересно, завел он себе кого-то или еще помнит обо мне. Я ходила теперь в странный клуб под названием «Электра». Там собиралась тусовка таких же бездельников, как я, и было бы безумно скучно, если бы мы не разыгрывали там сцены неземной любви. Несколько трубадуров, кто мог складно плести монологи, вертелись вокруг девушек, что были остры на язык и импозантно одеты, остальные составляли планктон, вздыхавший в такт действу. Часто это было забавно, мы шутливо разыгрывали влюбленность и ревность, драмы и комедии, и время пролетало незаметно, а тяжелые мысли выветривались из головы вместе с парами алкоголя. Я стала ходить туда после того, как однажды в захудалой кафешке случайно увидела Лира с Дени, пареньком, несколько раз приходившим на наши занятия в прошлом году. Тогда все подумали, что ему не понравилось в студии, и он не стал заниматься, но, видимо, он просто приходил к Лиру, студия его не интересовала. Лир с Дени сидели на диване в углу, я хотела подойти к ним. Они не заметили меня. Когда я приблизилась, поняла, что нужно уходить, – они целовались. На следующем занятии я, когда все ушли, спросила Лира: «Вы любите Дени?» Он посмотрел на меня с сожалением. «Мы вместе уже три года, Катрин, мне жаль, но я не та персона, которая тебя может интересовать. Все впереди, детка!» – подбодрил он меня.

Диего и правда оживился через некоторое время. Теперь он постоянно рисовал. С остервенением черкал он на листах пейзажи Андалузии, стараясь вычерпать до дна свои воспоминания. Несколько раз мы выводили его гулять. Правда, прогулки радости ему не доставляли. Вместо того чтобы наслаждаться прекрасной погодой, которая стояла в те дни, он только зудел о том, что все смотрят на него, видят его немощь и в душе глумятся над ним, или осторожно жалеют, открещиваясь от ужаса подобного положения. Однажды, когда они с Венсаном были на прогулке, я убиралась в комнате Диего. Из любопытства я заглянула в шкаф и комод, а еще в ящики стола. В нижнем ящике лежал маленький пистолет и несколько патронов в коробке. Я завернула это в тряпку и унесла к себе. Мне и молотка у двери было достаточно.

Через пару недель Диего стало хуже. Он почти не мог есть, я готовила ему протертые супы, чтобы хоть что-то влить в него, Венсан кормил его с ложки, он плевался, орал, кашлял, потом начинал блевать. Мне приходилось помогать Венсану убирать это все. Больной вел себя отвратительно, и мне было почти не жаль его, я желала ему поскорее сдохнуть и находила свои пожелания гуманными.

Как-то утром, когда мы сидели на кухне после изнурительной процедуры кормления Диего, Венсан взял меня за подбородок и сказал:

– Хочу написать твой портрет. Считай, что это повышение!

– Это что будет бесплатно? – спросила я.

– Маленькая меркантильная мерзость, сколько ты хочешь получить?

– Меня устраивала оплата за работу, вы задаете вопрос, который наводит на мысли о том, чтобы пересмотреть сумму!

– Ах ты рыжая злючка! Я хочу написать тебя злой!

– Не получится – я просто ангел.

– Ангел, – подтвердил он, – кусачий.

_______

С портретом было тяжело. Венсану никак не удавалось выразить то, что он хотел, хотя, по-моему, получалось похоже, но его не устраивал результат. Он бесился. Несколько раз он выгонял меня из мастерской – ему казалось, что я издеваюсь над ним, нарочно меняя выражение лица, хотя я ничего такого за собой не замечала. Я думала о том, что он слишком вымотан возней с Диего, поэтому работа застопорилась. В иные дни было ощущение, что Диего вот-вот умрет, но ему вдруг становилось лучше, и мучениям Венсана не было конца. Хотя он, видимо, не считал это мучениями. Иногда мне казалось, что Венсан святой.

Несколько раз со времени моего вселения в его квартиру у него бывали гости. Днем чаще приходили покупатели – Венсан настаивал на том, что его работы любят солнечный свет и созерцать их надо в светлое время суток. Вечером приходили приятели. Венсан звал меня, но мне не хотелось находиться среди этих людей одетой и одновременно голой на картинах. Иногда я слышала из его комнаты любовную возню, это были романы на одну ночь, такой вывод я сделала, прислушиваясь к голосам женщин, бывавших у него.

_______

Венсан нравился мне, когда был трезвым, но в это время он либо работал, либо пропадал в своей черной меланхолии, а на подвиги любви он был готов только когда выпивал. Мне он в таком состоянии был противен. Я думала иногда напиться вместе с ним, чтобы мы совпали, но от этих мыслей мне становилось совсем плохо, я шла в «Электру» и надиралась там за чужой счет.

Однажды днем, вернувшись из аптеки, Венсан сказал:

– У Диего скоро день рождения. Хочу устроить выставку его работ в мастерской, позвать его друзей.

– А Диего будет присутствовать?

– А как же! Он пока еще жив! Без него получатся какие-то поминки.

– По мне – очень сомнительная затея, – тихо сказала я.

– Мы справимся. Завтра надо будет навести порядок и развесить его работы.

_______

Целый день мы отскребали мастерскую, убирали картины Венсана, освобождая место для почеркушек Диего. И когда Венсан принес листы из комнаты друга, когда мы развесили большие по стенам, а маленькие прикрепили к чистым холстам, стоящим на мольбертах, собранные вместе они произвели в спокойном пространстве мастерской оглушительный вопль. Эта черная страсть, которой, он, казалось, был пропитан, выплеснулась на меня, и я влюбилась в его иссушенные испанские пейзажи, в дерзкие штрихи, в которые он вложил без остатка последние крохи своего существования, в горечь утраченных счастливых дней, что изливалась на листы струями темной крови. Я почувствовала, что все его крики, ругань, остервенение проистекают из этой неуемной любви к жизни, трудной, забирающей у человека всю радость и силы, но нуждающейся в воспевании любыми средствами, для Диего – злыми росчерками пера, раздирающими бумагу.

Я стояла перед большим листом, который он сделал, видимо, еще до того, как я поселилась здесь, тогда он еще мог сидеть за столом. Венсан подошел ко мне сзади и обнял меня, положив подбородок мне на плечо.

– Убери грабли, – сказала я. – Еще куча дел.

– Звучит обнадеживающе, – хмыкнул он.

_______

В день рождения Диего, мы с Венсаном поднялись к нему и, поздравив именинника, который только молча кивнул, сказали, что его ждет сегодня скромное торжество, поэтому нужно привести себя в порядок. На удивление, Диего не осыпал нас бранью, он позволил Венсану умыть и причесать себя, и даже немного поел самостоятельно. Ближе к вечеру, когда должны были прийти гости, Венсан на руках спустил его вниз и усадил в кресло. Диего был строг со своими друзьями, он одной-двумя фразами сводил начатый с ним разговор на нет. Никто не смел улыбнуться, напряжение потихоньку заполняло комнату, мне казалось, что воздух издает монотонный гул. Венсан старался отвечать на все вопросы, которые задавали Диего, а тот только злобно цыкал или кашлял. Кто-то спросил, можно ли купить работу.

– Успеется, – бросил Диего.

– Почему нет, Диего? – осторожно спросил Венсан, – Альбер завтра уезжает, разреши ему купить этот лист.

– Конечно, – каркнул Диего, – хочешь за счет моего таланта вернуть деньги, которые потратил? Подождал бы хоть, пока я умру, мразь!

– Мне ничего не нужно, – спокойно ответил Венсан, – если хочешь, просто подари эту работу своему другу.

– Другу? Нет у меня тут друзей! Все пришли поглазеть на умирающего, но никто не понимает, как это, каждый день мучится, ждать, когда же, наконец, треклятое сердце остановится! Что вы знаете, твари? Кто из вас испытал то же, что и я? А ты, – обратился он к Венсану, – небось, возомнил себя моим благодетелем? А ты расскажи всем, как ты тут пьешь и трахаешься, слыша, как я реву от боли, как ты забываешь вовремя делать мне уколы, ублюдок!»

Гул тишины, в которой словно висели его плевки, лишил меня остатков терпения.

– Да как вам не стыдно! – закричала я на бородача. – Как вы смеете упрекать Венсана! Никто из нас не виноват, что это случилось с вами! Венсан заботиться о вас, а в ответ получает только ругань и злость! Вы неблагодарный мерзавец! И мне наплевать, что вы скоро умрете! Я говорю вам, что вы – самовлюбленный эгоист, раз так относитесь к другу, который пытается скрасить вашу жизнь, выбиваясь из сил. Вы дрянь, даже если вы талантливый художник!

Я вылетела на улицу, быстро дошла до сквера и плюхнулась на скамейку. «Больше туда не вернусь, – думала я, – попрошу кого-нибудь забрать мои вещи…» Домой я тоже не собиралась. Была мысль поплакаться Лиру о моих несчастьях, вдруг он предложит пожить немного у него, но я представила себе, что каждый день буду видеть их с Дени, и поняла, что не хочу. Я пошла к подруге, одной из тех, с кем мы зажигали в «Электре». Она скептически отнеслась к тому, что я разделю ее одиночество, но не отказала, предупредив только, что через неделю вернется ее парень. Неделю я провела валяясь на матрасе, постеленном для мня на полу, и размышляя, чем я хочу заняться, чтобы заработать денег на студию и комнату. Пришла к выводу, что не хочу заниматься ничем. Не представляю, что буду где-то работать кроме как в театре, не желаю заниматься никаким видом скучной человеческой деятельности, хочу, чтобы деньги сваливались откуда-нибудь с неба или я находила их каждое утро под подушкой.

_______

Я долго стояла перед синей дверью, держа в руке молоток и борясь с желанием разбить стекло. Все во мне восставало против того, что именно Венсан оказался человеком, который может обеспечить мое бездеятельное существование, не особо обременив своими притязаниями. Но это было именно так. Я толкнула дверь и вошла. В мастерской его не было, в комнате тоже. Я побродила по дому, заглянула к себе – все было так, как в день моего ухода. Не вытерпев одиночества, я стала подыматься по лестнице, думая, что если Венсан там, незаметно позову его, но не буду разговаривать с Диего. Дверь была распахнута, я заглянула внутрь. Пустая кровать, груда белья на полу, стол заваленный листами, ведро и швабра, брошенные посреди комнаты. Венсан сидел на подоконнике, свесив ноги на улицу.

– Где Диего? – я подумала, может, он в больнице.

– Диего умер, – ответил он, не поворачиваясь, просто и спокойно.

– В тот день?

– Нет, на следующую ночь.

Венсан вернулся в комнату. Похоже, что он предыдущие несколько дней не пил. Это было удивительно. Он выглядел помолодевшим и безумно усталым.

– Как ты? – спросила я, подходя к нему.

– Да вот, убираюсь, – ответил он, – комната теперь свободна, надо бы обои поменять.

– Будешь сдавать?

Он пожал плечами. Подошел вплотную, взял меня за подбородок, провел пальцами по моей шее и груди. Я закрыла глаза и представила Лира.

Непослушный сквозняк

За поворотом жил знакомый непослушный сквозняк. Она развернула ладонь, чтобы почувствовать, как он ткнется в руку прохладной упругой мордой, а потом потрется о колени тканью платья. Решая, выпить ли сначала кофе под бело-синим козырьком, или подняться к себе, она остановилась у того столика, где он поджидал ее в день их знакомства. Стоило ли уезжать – возвратившись, она неминуемо найдет его везде. «Не ходи за мной по пятам! Ты словно кот, который пометил все углы! А впрочем… будем жить как добрые соседи – ты чужой кот, забрел в мой сад и счел его своей территорией… Пока ты мне не мешаешь, разве я буду обращать на это внимание?» Она села за столик. Проехавшая мимо машина была похожа на его автомобиль. Интересно, валяются ли еще там под ковриком мелкие разноцветные бусины? Нитка оборвалась, зацепившись за его запонку – он схватил ее за волосы, резко развернув к себе, и на них брызнули прозрачные разноцветные капли…

Она встала и прошла в подъезд, пошла наверх, считая ступени, в попытке отбиться от воспоминаний. Отколотый кусок штукатурки на стене – она словно все еще чувствовала его край, врезáвшийся в лопатку, когда они возле этого окна… «Звук хлопка одной ладонью» – звук удара его руки по перилам, звук вибрирующих досок и металла…

Только в квартире, среди множества вещей, налетевших на покинувшую их хозяйку со своими радостями и жалобами, она понемногу успокоилась и, сменив одежду на домашнюю футболку, пошла варить кофе, предусмотрительно купленный в магазинчике на железнодорожной станции. Она напевала, дружески постукивая ложечкой по бокам чашки и сахарницы, и не сразу обратила внимание на шум в подъезде. Какой-то непонятный шорох раздался из прихожей, она прислушалась и вздрогнула, когда зашипел убежавший кофе. В наступившей затем тишине теперь уже явственно повис звук человека – судорожный вздох или всхлип. Она выглянула, думая, что оставила открытой дверь и звук раздается с лестницы, может быть, кто-то целуется там, почему-то решила она. Дверь была закрыта. Помотав головой, чтобы избавиться от наваждения она пошла обратно, но сама не зная зачем обернулась и уставилась на вешалку с одеждой. Между мохнатой кофтой и голубым дождевиком блестел глаз, темный, обрамленный красным. Она шарахнулась назад.

– Тише! Только не открывай рот! – услышала она и одновременно с этим увидела руку, раздвинувшую одежду, и черную голову.

Он появился весь – худой, грязный, с пугающим юным и очень взрослым лицом, один глаз почти утонул в центре темного бугра, другой с полопавшимися капиллярами на белке сверлил ее в отчаянной надежде, из носа недавно шла кровь.

– Я ничего тебе не сделаю… дай мне воды и… позвонить мне надо.

Весь в ссадинах, со взъерошенными черными волосами, в драных джинсах и грязной футболке, странный подросток с завораживающим голосом – он никак не вписывался в реальность этого дня, и девушка разглядывала его, не отвечая и как будто не понимая его слов.

Он успокоился, сел на пол и несколько раз глубоко, но очень осторожно вдохнул, продолжая смотреть ей в глаза.

– Да… – вдруг спохватилась она, – тебе нужна помощь! За что тебя так? Иди умойся, попей, я вызову скорую.

– Нет, позвони… – Он назвал номер. – Спроси Артура фон Цоллерна.

– Артура?

– Знаешь его?

– Да. Что ему сказать?

– Чтобы приехал за мной.

– Что с тобой случилось?

– Да ничего, – с трудом поднимаясь на ноги, ответил он, – видишь, я жив-здоров, просто мопед свой далеко отсюда оставил. – Он ушел в ванную, она слышала, как он отплевывался, а иногда шипел и постанывал, но заглянуть не решилась.

Она набрала номер.

– Артур?

– Франс! Ты вернулась!

– Да, у меня тут… в общем, парень какой-то, его, видно, избили, он просил тебе позвонить. Сказал, ты должен приехать за ним, потому что он мопед где-то оставил, но знаешь, его надо в больницу везти!

– Волосы черные и дырявые штаны?

– Да… молодой совсем. Кто это?

– Водитель мой… Как он попал к тебе?

– Не знаю, наверное, я дверь не закрыла, и он зашел…

– Больше ты ничего не слышала, не видела?

– Нет… Я как-то не обратила внимания, прости… Кажется, шум какой-то был в подъезде, но я…

– Никому кроме меня не открывай, я сейчас буду, – торопливо сказал Артур и повесил трубку.

– Кто это был, Доминик?

– Куда мы едем, ты чё заблудился? – мальчишка отвернулся к окну.

Артур понимал: для того, чтобы не заметно было, как он иногда сжимает зубы или морщится от боли.

– В клинику.

– Нет! Не хочу, чтобы меня просвечивали, разбирали по косточкам, да, чего доброго иголки в жопу втыкали!

– Что ты как маленький? Тебя должен врач осмотреть!

– Снять побои? Думаешь пригодиться?

– Пригодится? Кто это был?

– Уже знакомые нам парни. Давай, разворачивайся!

– Сможешь их описать? Как ты на них наткнулся?

– Ну… поехал посмотреть, как бог подземного мира беситься будет.

– Мерль?

– Я же ему тоже сообщил, что меч теперь в Городе живет. Так хотелось глянуть, хоть одним глазком.

– Что увидел?

– Ха! Бегал и орал! Собрал всех своих подчиненных и орал, жаль, я не слышал, что именно. Да поверни ты уже, а то я сейчас дверь открою! Не поеду я к коновалам, свои лекарства есть!

– Что за день сегодня, – Артур остановил машину. – Полгорода перекрыто! И тут ремонтные работы!

– Так это король канализаций решил всерьез взяться за поиски меча.

– Хочешь сказать, он ищет Город, прикрываясь ремонтом подземных коммуникаций?

– Он не знает, где, конкретно копать, но с его рвением… скоро придется уходить всем.

– Много там людей?

– Я, блять, туда перепись ходил проводить? – мальчишка засмеялся, но тут же скрипнул зубами и отвернулся.

– Ребра? Давай врача домой вызову, если уж так не хочешь в клинику?

– Иди нах.й! Просто надо заглотить таблеточку и поспать. Мы доедем уже?

_______

Никто из домашних, к счастью, не встретился на пути. Артур довел мальчишку до комнаты. Тот быстро стянул с себя одежду и лег.

– Достань сумку там, – кивнул он.

Артур вытащил из-под кровати сумку. Доминик подвинулся к краю, запустил руку внутрь, вытащил что-то и быстро засунул в рот.

Артур наблюдал, как постепенно сходит со сведенного болью лица напряжение, как затуманивается взгляд мальчишки, дыхание становится медленнее. Он казалось, заснул. Артур посидел немного на кровати, думая о том, что чем красивее человек внешне, тем страшнее смотрятся на нем ссадины и синяки.

Доминик вдруг вынырнул из забытья.

– Сидишь? – улыбнулся он. – Прям как в детстве…

– А что было в детстве? – осторожно спросил Артур, не слишком рассчитывая на ответ.

– Я многое помню смутно, даже сомневаюсь, помню я, или мне это приснилось, – пробормотал мальчишка. – Совсем маленьким я жил в большом светлом доме, с бабушкой, она там служила. Потом бабуля увезла меня в свой дом, в деревне. Мы жили там с ней и ее пьяницей сыном. Помню, все время просил ее выгнать его из дому, потому что он плохой. Он напивался, они ругались, кричали, он бил ее, она старалась спрятаться, он рыдал, она его прощала…

Артур слушал этот полусонный монолог с удивлением. Казалось, тайное желание рассказать о себе, так крепко им удерживаемое, теперь из-за его слабости вырвалось на свободу, и поток слов сам по себе начинает исцелять его.

– Потом она умерла. Я проснулся утром, пошел к ней в кровать, а она лежала, как-то странно завалившись на бок, и была уже холодная. После ее смерти я мало что помню, только ощущения – помню, что все время мерз и хотел есть. Иногда незнакомые люди приводили меня в какие-то дома, там я наедался до одурения, согревался и становился сонным и безвольным, мне было уже все равно, что кто-то раздевает меня, обнимает, целует. Часто это приносило боль, но она была не сильнее, чем страх снова оказаться ночью на улице. Хотя через какое-то время это снова случалось. Сколько я так жил – не знаю, я не думал тогда о времени. Не умел ни читать, ни считать, я и сейчас не слишком-то… Был момент, когда я чуть не кинулся. Не знаю, что со мной случилось, видно, заболел или избил кто… или передоз…

Голос был слабым, монотонным, но Артуру казалось, что он видит все это как свои воспоминания.

– Я открыл глаза и увидел свет из угла, и вспомнил, что до этого постоянно видел черную пасть, я пытался отодвинуться от нее, закрыть руками лицо, но ничего нельзя было сделать, она была вокруг, я висел посреди пропасти в темноте. Свет был от маленькой лампы в углу комнаты. Пытаясь разглядеть, я понял, что лежу где-то в тепле и тишине и страшно хочу жрать. Человек приблизился ко мне, это оказалась женщина, я не мог назвать ее ни старой, ни молодой, она была очень некрасивая, толстая и вся в розовых бородавках, а голос у нее был хоть и хриплый, но добрый, и глаза веселые. Она улыбнулась мне и принесла чай, пахнущий травой. Я хотел поднять руку, взять чашку и не смог. Я заржал. Она тоже хмыкнула, присев на постель, мы с ней смотрели друг на друга и смеялись, потом она подняла меня, подпихнула мне под спину подушку, взяла мои руки и вложила в них теплую чашку. Я пил, и мне все было так чудно, будто я с луны свалился и совсем не знаю, как здесь все…

Она кормила меня, поила, обтирала меня какими-то жидкостями, а я только лежал и наблюдал за ней или дрых. Иногда к ней кто-то приходил, тогда она задергивала занавески у моей постели, я слышал тихие голоса, постепенно я понял, что она продает что-то –лекарства или наоборот яды. Потом я смог сидеть, я по-прежнему ничего не делал, но однажды она подошла ко мне с глиняной миской, в которой были какие-то семена и попросила выбрать почерневшие и скрюченные. Конечно, я взялся за дело, но скоро устал и закимарил с миской на коленях. В следующий раз я сам спросил, чем ей помочь, и она дала мне растирать какой-то зеленый порошок, сказав, чтобы я не вздумал его лизнуть. Я перетирал его сколько хватило сил.

Потом я смог вставать, поправился, и мы с ней вместе занимались ее всегдашней работой – готовили из растений порожки, мази, настои. Я многое узнал от нее, все было удивительным, я словно попал в сказку, где все было возможно. Можно было замедлить или ускорить время, исцелить или заставить медленно чахнуть, можно было умереть и воскреснуть, приворожить кого угодно. Она любила повторять, что только любовь не подчиняется нам, а все остальное – подвластно. Приворожить можно надолго, но если любовь не вспыхнет, привязанность вскоре выродится, выгорит в мучение.