скачать книгу бесплатно
Этот ее вопрос меня в ступор ставит. Нашла что спрашивать.
– Мм…их нет.
Брови докторши быстро ползут вверх.
– Ну…то есть, вроде были, а потом пропали. Короче, хватит мучить меня. Сейчас их нет. Давно уже.
– Ладно-ладно. Не переживайте так сильно. Так бывает. Вы как вообще питаетесь?
– Нормально питаюсь. Чем придется, обычно. Но стараюсь не голодать больше двух дней.
Пытаюсь улыбнуться ей, но выходит слабо. Корю себя. Снова не то. Не такой ответ она услышать хотела, а я…не знаю, что сказать и как правильно.
– Ясно. Хорошо, можете идти.
Выхожу из этого пыточной, и уже думаю, что кошмар закончился, но не тут- то было. Адский ад приходит, когда мне кровь начинают брать из руки. Это просто невыносимо. Я такого вообще ни в жизни не видела, и от этого сумасшествия раза три чуть ли сознание не теряю прямо на стуле.
До чего же больно, кожу жжет невыносимо! Едва ли выдерживаю эту пытку и кажется, меня держат еще две медсестры, пока наконец, всю кровь мою не выпивают. Результатов этих анализов жду еще битый час, маясь в коридоре. Кровопийцы проклятые.
Самым безобидным оказывается УЗИ живота, однако я пугаюсь этого аппарата долбаного, поэтому едва ли выдерживаю процедуру. Последнее, что мне делают – хрень под названием рентген, после чего я получаю снимок своих ребер и заключение врача: “Закрытый перелом третьего ребра справа, трещина четвертого ребра справа”.
Сжимаю зубы. Понятно теперь, чего так болит. Ну да ладно, я и раньше получала не меньше. Отлеживалась как-то сама. И теперь пройдет.
Отдаю все эти бумажки докторше Виктории, она сканирует их, а после выписывает мне целую простыню каких-то назначений.
– Что это? Я что, больная?
– Ничего серьезного, но твой организм истощен, девочка, на пределе уже, можно сказать. Тебе диету надо соблюдать, перестать есть, что попало. Отлежаться несколько дней обязательно. Значит так, я выписываю тебе витамины, кальций, минералы. Будешь пить каждый день. Каждый, поняла меня?
– Ага. Как уж тут не понять-то. Вот только, наверняка, это целое состояние стоит, а у меня нет денег на все это. Так что можете себе оставить этот листочек, или кому-то другому подарить. Мне не надо.
– Мария, выйди за дверь.
Ни с кем не спутаю этот стальной голос. Арбатов. И как давно он стоит за моей спиной? Оборачиваюсь, и тут же на шаг назад от него отскакиваю. Он слишком высокий и большой. Пугающий. Его энергетика не дает мне нормально дышать.
– Я не уйду. При мне говорите.
– Я сказал ждать за дверью. И без глупостей. Охрана у входа стоит.
До последнего упираюсь, пока Арбатов за руку больно меня не хватает, и буквально не выволакивает за дверь. Я же только и успеваю, что обхватить зубами его ладонь, но все равно оказываюсь бесцеремонно выставленной в коридор. Гад. Конечно, мне не равняться силами с ним. Он просто огромен, зол и невероятно силен.
Приходится ждать Всеволода Генриховича еще добрых десять минут. Он выходит словно с маской на лице. На его самодовольном строгом фейсе не написано ничего, не прочитать вообще ни одной эмоции. Одно только замечаю – он держит в руке заключение врачихи, снимки моих ребер, а также целую простыню ее назначений. Тех самых, которые мне выписывали.
– Ну что, убедились, что я не заразная?
– Я бы так не сказал.
– В смысле? Что там такое?
Сердце пропускает пару ударов.
– Надо еще кое-что было проверить.
– Что?
– Анализ на бешенство сдать, зверек. Ты укусила меня. Еще раз посмеешь наброситься, сломаю челюсть.
Показывает свою ладонь огромную, а на ней виднеются кровавые следы от моих зубов. Становится стыдно от своего поведения, но в то же время я не жалею. Он сам напросился! Но про челюсть все-таки запоминаю. Я знаю, Арбатов не шутит. Он на все способен. Губа вон, до сих пор болит от его удара.
Всеволод Генрихович быстро ступает вперед по коридору, и я едва успеваю следовать за ним. Выходим на улицу. Молча иду в машину. По пути Арбатов заезжает в какую-то аптеку, а потом везет меня в тюрьму, по совместительству являющуюся его домом.
В этот же день начинается первый день заключения, моего отрабатывания долга, и я не знаю, чего ожидать от того, кто вещью меня своей считает. А самое главное – я даже не представляю, как именно буду ему отрабатывать этот долг проклятый, вот только чует мое сердце – на этот раз не отделаться мне легким испугом.
Глава 6
Домой едем молча. Я все еще потираю руку, обколотую этими жуткими иголками. Ненавижу его. Это все Арбатов. Он закомандовал, и меня полдня в этой клинике мучили. Что еще он для меня придумает, даже думать страшно.
Когда в его доме оказываемся, Всеволод Генрихович меня прямо до камеры моей доводит, и одним махом сваливает все эти назначенные для меня пилюли прямо на матрац.
– С этим сама разберешься. До вечера чтоб ужин был приготовлен. И душ прими, воняешь как помойка.
Сжимаю кулаки. Как же мне хочется самой накормить его этими пилюлями, а потом утопить в этом же душе. Молчу, волком смотрю на мужчину. Едва сдерживаюсь, чтобы не отправить его к черту. Честно, из последних сил.
– На. Ребра туго надо заматывать. Будет что-то критичное, Лехе набирай. Телефон на столе в гостиной есть. И чтоб без фокусов, зверек, а то долг твой неизмеримым станет.
Арбатов бросает мне бинт какой-то широкий, и я ловлю его прямо на лету. Ненавижу его. Со всей дури замахиваюсь в него этим бинтом, но попадаю только в закрытую дверь. Сволочь! Гад проклятый!
Когда выползаю в коридор, тигра уже и след простыл. Он уехал, оставив меня одну в этой тюрьме с видом королевских хором.
Прислушиваюсь к звукам. Кажется, я одна в доме, нет тут больше ни души. Кое-как доползаю на второй этаж, и с третьей попытки все-таки нахожу душ. В одной из комнат есть, и кажется, это комната для гостей, только не про мою душу это. Меня тигр вон в какой конуре поселил на первом этаже, без окна даже. Куда там, не в гостях ведь я, сам сказал.
На полке в ванной нахожу целое море каких-то пахучих пузырьков, и на себя выливаю добрую треть из них. Как же пахнет приятно, сладкой вишней. Полной грудью вдыхаю этот запах, он нравиться мне, но честно говоря, аромат духов Арбатова мне нравится больше. Сильно больше.
Эта штука, которую я втираю в свою кожу, оказывается очень мыльной, поэтому пену с тела я смываю еще добрых пятнадцать минут. Особенно трудно оказывается вымыть волосы, так как они густые у меня и тяжелые. С детства такие, но я привыкла. Все прятала их только, притворяясь мальчишкой. Так безопаснее, правильнее. Никто на парня не наброситься лишний раз, никто не будет приставать. Это спасало меня во многих ситуациях, вот только не спасло от Арбатова.
Приняв горячий душ, в кой-то веки чувствую себя чистой, и мне нравится это ощущение. Очень.
Вытираюсь полотенцем, и в зеркало смотрю на себя. Черт, еще хуже стало за последнее время. Кости вон торчат уже, ребра худые выпирают, а что самое паршивое – синяки. На правом боку два огромных синих развода. Сука. Гарик на славу постарался, когда метелил меня ногами.
Кручу бинт этот проклятый в руке минут пять, но так и отбрасываю его в сторону, не замотав на груди. Незачем он мне. Так заживет. Само. Как обычно.
Надеваю чистые штаны и футболку моего тюремщика, сразу же утопая в них, но в тоже время прислушиваюсь к их запаху. Такой же, как у него. Сильный, дурманящий, кедровый. Мне нравится этот аромат, он будоражит меня, а Всеволод Генрихович пугает. До невозможности просто.
Не понимаю я, чего он за долг этот так взъелся. Да у него денег этих вагон, видно же. Дом этот огромный, псы цепные в охране, машины дорогущие. Чего так за цацки какие-то печется, неужто жены его. Хотя… я не видела что-то кольца на его руке, но женщина, насколько я понимаю, тут живет. Да, точно, он же говорил. Хорошо устроился. Гад.
Громкое урчание в животе выдает мой двухдневный голод. Я есть хочу, очень сильно, аж жжет уже все внутри. Спускаюсь на первый этаж и блуждаю по огромному холлу, пока все-таки не нахожу кухню. Опасливо оглядываюсь, но убедившись, что никто тут за мной не следит, начинаю рыться в шкафчиках, ища хоть что-то съестное. Мне уже все равно что, хоть кусок хлеба, и то сойдет, я вообще не переборчива.
Но дома у Арбатова оказывается целый склад вкусностей. Печенье, шоколадки, зефир, и даже мармелад есть. Много мармелада. Я ела его всего один раз в жизни, своровав у одной нерадивой продавщицы, но эта штука оказалась такой вкусной, что я решила: мармелад и есть мое самое любимое блюдо из всех. Лучше просто быть не может.
Отлично. Щедро загребаю все это добро себе за пазуху. Особенно мармелад. Его я весь забираю, все пять коробочек, и несу этот клад прямо в чулан. Достаю свои припасы, съедаю одну шоколадку и коробку мармелада, чуть ли не мурча от удовольствия. Все остальное бережливо прячу под матрац. Не знаю, чего так делаю, привычка просто. Я всегда все прячу под матрац, если добываю чего-то поесть. Сегодня я сытая, а завтра будет новый день. Есть мне-то надо тут что-то, не с голоду ж помирать.
Прислушиваюсь к звукам. В доме все еще тихо, поэтому я наглею, и снова иду на кухню. Не одним же сладким мне питаться. Если я думала, что у Арбатова дома много только сладостей, то я сильно ошибалась, ведь когда открываю холодильник, просто прихожу в восторг. Он доверху забит едой, самой разной! Я вообще такого никогда не видела, только на витринах магазинов. Кажется, тут целый гастроном собрали, и у меня уже слюнки просто текут.
Набираю себе мяса и овощей побольше из холодильника, сыр, колбасу, хлеб и еще кучу всего. Тащу все это добро на стол, особо не церемонясь с сервировкой. Я голодная, и честно, мне наплевать на всякие там причуды богатых. Беру себе тарелку и вилку. Этого хватит.
Нахожу чайник и завариваю себе чай. Целых две чашки сразу. И воду беру, и сок еще. И булочки какие-то нахожу, кетчуп, мандарины. Вот это да. Сроду так не наедалась, и кажется, меня уже тошнить начинает. Черт, наверное, хватит. Только вдоволь наевшись, наконец, чувствую такое желанное облегчение.
– Это что здесь за свинарник?!
Какой-то писклявый голос заставляет меня подскочить на месте и сморщится от боли в груди. Судя по интонации, вот и хозяйка объявилась. Поднимаю глаза, и вижу прямо перед собой женщину. Холеную, высокую и раскрашенную, как елка новогодняя, блондинку. С длинными ногами, как у лани и большой грудью. Вот значит, каких Арбатов любит. Почему-то я и не надеялась на другое.
– Ты кто такая, что здесь устроила?
Быстро прожевываю кусок колбасы, который чуть ли поперек горла мне стает от вида этой дамочки, готовой разорвать меня тут на части. Ее лицо. Это просто надо видеть. Да ее аж перекосило всю от злости. Бедная, хоть бы нервный тик не случился.
Ее вопрос застает меня врасплох. А и правда, на каких правах я тут? Не скажу же, что вещь бесправная.
– Я это…работаю на Всеволода Генриховича. Помогать по дому буду, поручения там его всякие выполнять. А вы, собственно, кто сама такая?
– Кто я? Девочка, для тебя я Елизавета Викторовна. Хозяйка этого дома. Если ты служанка, какого черта тогда сидишь тут, и жрешь нашу еду?
Она так громко орет, что у меня чуть ли уши не закладывает. Спокойно беру стакан оранжевого сока, и выпиваю его до дна, видя, как с каждым моим глотком желчь этой мадам только повышается. Вот и добегалась я. Весело же тут жить мне придется, ничего не скажешь.
– Я уберу все, не орите так, а то уши отсохнут скоро от вашего писка.
– Да как ты говоришь со мной? Немедленно все убрала, грязная шваль! И не смей больше ничего из еды тут брать. Не твое это, а хозяйское. Господи, как Всеволод позволил тебе работать у нас? Какой кошмар. Я сейчас же позвоню ему и скажу, что ты тут устроила!
Она презрительно смотрит на меня, словно я не важнее червя дождевого, а мне…почему-то больно становится. Нет, на шваль я не обиделась. Чего уж тут. Сотню раз это слышала. Тут другое.
Мне всегда было наплевать на то, как я выгляжу, но теперь что-то изменилось. Уж сильно большая разница у нас с Викторовной этой во внешности. Ну нет у меня таких цацок и тряпок, и груди такой большой. Чего уж теперь, помереть что ли…
Эта мадам белобрысая сваливает, стуча высокими каблуками по плитке, а я быстро сгребаю свою поляну, и в мусорку отправляю. Что не съела, обратно в холодильник заталкиваю. Поела, называется. Лучше бы не трогала тут ничего. Меньше бы уши болели теперь.
Уже в свою конуру собираюсь, но вспоминаю, что Арбатов что-то про ужин мне говорил, и это заставляет меня остаться. Честно говоря, я вообще не умею готовить, только чай и мивину, поэтому сейчас действую чисто интуитивно.
Следующий час пытаюсь какой-то замороженный кусок мяса пожарить на сковороде, однако он чего-то не хочет жарится, а лишь дымится начинает, а еще плохо пахнуть. Я его вилкой помешиваю да водой поливаю, но становиться только хуже. Мои усилия заканчиваются тем, что я больно обжигаю палец, из-за чего добрых пару минут ору на всю кухню, не зная, что делать.
В конце-концов выключаю плиту и ставлю эту проклятую сковородку на стол, так и не решившись готовить что-нибудь еще. Хватит, наготовилась уже. Палец и так вон, горит огнем. Обожгла его до волдырей. Проклятье.
Дую на свой палец, сжимая зубы от боли. Да пусть Арбатов сам себя кормит, или вон, баба его полоумная готовит ему весь день, а у меня палец болит, и ребра тоже! Последние уже так сильно ноют, что в три погибели согнувшись, едва ли доползаю до ближайшего дивана. Не буду я спать больше в той темной конуре. Не буду, и все тут. Мне еще хуже в ней, дышать там нечем.
Я не замечаю даже, как уже через минуту засыпаю на этом огромном бархатном и невероятно мягком диване в гостиной, поджав под себя ноги и повернувшись носом к его спинке. Он такой удобный, что я чуть ли не мурчу от удовольствия, практически сразу проваливаясь в сон беспокойный от боли в боку. Прихожу в себя лишь от низкого голоса, который гремит прямо над моим ухом. И голос этот стальной хозяину дома принадлежит. С тигром на шее.
– Ты охренела?
С трудом разлепляю веки. Резь в боку стала намного сильнее, и теперь мне приходится глубоко дышать, чтобы не сойти с ума от этой боли. Зря я не пила таблеток, там же было что-то от боли, врачиха ж говорила. А теперь лишь мучится приходится.
Поднимаю глаза. Арбатов стоит прямо надо мной, недовольно сканируя меня взглядом своих диких зеленых глаз. На нем рубашка черная, с закатанными рукавами и расстегнутой грудниной, и такого же цвета джинсы. Я могла бы посчитать его привлекательным и жутко мужественным, если бы так отчаянно не мечтала снести ему голову за то, что приволок меня в тюрьму эту проклятую, по совместительству его домом являющуюся.
– Че вам надо?
– Шоколада. Почему ты тут лежишь?
Поднимаюсь, держась за бок. Господи, ну когда эта боль чертовая уже пройдет?
– Мне не нравится сидеть в той конуре темной, куда вы поселили меня. Мне плохо там.
Арбатов лишь вдох делает, сложив крепкие жилистые руки на мощной груди с золотой цепочкой и крестом сверкающим на ней.
– Ты ужин приготовила?
– Да. На столе.
– То, что я нашел на кухне, ужином не считается. Кстати, горячей сковородкой ты пропалила столешницу нахрен, поэтому к твоему долгу плюсуется еще сто пятьдесят тысяч за деревянный стол.
Сжимаю кулаки. Мало того Арбатов не оценил моего кулинарного таланта и стараний, так еще и долг решит выращивать! Ну уж нет, не бывать такому. Взрываюсь, вскакивая с дивана, превозмогая боль. Кто он такой вообще? Почему я должна слушаться его?!
– Хватит! Не должна я вам ничего! Пусть вон, ваша дылда блондинистая готовит. А я не буду! И вообще, хватит меня тут держать, я не ваша рабыня!
Прямо в лицо ору ему, а Всеволод стоит, не шелохнется даже. Он отвечает спокойно, даже как-то слишком. И у меня от его интонации мороз проходится по коже. Тот самый, арктический.
– Ты должна мне возмещение долга, зверек. Так или иначе ты отработаешь его.
– А не пойти бы вам к черту!
– Хочешь к черту? Идем!
Вскрикиваю, когда грубая рука Арбатова меня за шкирку хватает, и тащит обратно в чулан как котенка дворового. От его силы у меня аж дух спирает, хоть он и не делает мне больно. Все равно страшно. До жути просто.
– Пустите!
Пытаюсь ударить его, но куда там. Мужчина намного выше и сильнее меня, поэтому я не то, что ударить, замахнуться на него даже не могу. Одной своей огромной лапой он с легкостью удерживает обе мои руки, не давая и шанса на спасение. Да и дергаться уж больно сильно я не могу со своими сломанными ребрами. Каждое движение приносит просто адскую боль.
– Ты кажется, забыла, девочка, кого слушаться должна? Или на нары захотела? Так я быстро организую, скажи только. Сгниешь там, если за голову уже сейчас не возьмешься. Начинай уже вести себя как человек, а не как подзаборный щенок. Посиди тут, подумай над своим поведением.
Я слушаю все это, и на глаза слезы наворачиваются. Вот значит, кем этот мужчина считает меня. Подзаборным щенком. Почему-то это ранит меня, задевает прямо. Сглатываю ком этот болючий, быстро слезы смахивая. Уж лучше бы ударил. Он не заслуживает того, чтобы видеть как мне больно.
Тигр с легкостью меня в чулан бросает, и дверь закрывает на ключ, а я вдруг начинаю жестко паниковать. Я не переношу такие пространства. Закрытые и темные. Мне плохо тут становится очень, и страшно до ужаса, неужели он не понял? Меня в детстве так воспитательницы детдома пугали, частенько закрывая одну в темной комнате и стуча по дверям.
Они так наказывали меня за непослушание, думали что исправлюсь, однако ни к чему, кроме жуткой озлобленности на весь мир от такого метода я не получила. Я тогда мелкой совсем была, ревела лишь от страха, кусая кулаки. Вот откуда я боюсь теперь таких вот комнат. Маленьких, закрытых и темных.
– Выпустите! Выпустите меня отсюда! Хорошо, я не буду так больше. Я буду слушаться вас, но не закрывайте снова только, пожалуйста! Всеволод Генрихович! Ну, пожалуйста…
Колочу отчаянно кулаками по двери закрытой, а после падаю прямо под нее, хватая ртом воздух. Мне страшно, а еще жутко больно в боку. Так хреново мне еще никогда не было, и причина всего этого – чудовище по имени Всеволод Генрихович Арбатов.
В темноте судорожно ищу этот бинт проклятий, которым надо было ребра перемотать, но кажется, я выбросила его в коридор, а теперь выйти не могу. Тигр закрыл меня здесь. В гробу этом проклятом и темном. Он проучить меня хотел, вот только перестарался маленько. Сдохну я тут до утра. От боли или от нехватки воздуха задохнусь. Вот ему будет веселье. Ненавижу!
Я не знаю, сколько проходит времени, но боль в ребрах уже кажется просто невыносимой, и я плакать от нее начинаю. Впервые в голос рыдаю. Не знаю, что со мной. Даже в детдоме так не раскисала, когда меньше еще была, и также побитой лежала никому ненужная. А тут, наверное, от простой безысходности разревелась и гребаной, невыносимой жалости к себе.
