Простить нельзя помиловать

Пушкиной ее звали дети в ее Доме. Понятно, да? Потому что она была Александра Сергеевна. Она не обижалась. Ей это даже нравилось. Почетно было как-то. Но одно дело – дети. Другое – зарвавшийся безработный, проживший за ее счет столько лет.

– Пошел вон, – указала она ему на два его чемодана, стоявших уже у двери. – И запомни, никаких примирений не будет.

– Не очень-то и хотелось, – фыркнул тот со злостью и ушел.

Через неделю, Александре шепнула подруга, ее муженек уже жил с другой женщиной: помоложе и побогаче.

А ей было плевать. Она даже не расстроилась ни капли. Сочла, что ей даже повезло, что все так вышло именно сейчас, а не десятилетием позже, когда он пустил бы корни и в ее доме, и в душе.

– Александра Сергеевна, а можно нам в саду качели повесить?

Мальчишки и девчонки из старшей группы стояли перед ней с парой веревочных качелей, которые только что сняли с их обычного места на детской площадке.

– Зачем? – спросила она, слегка приоткрывая веки.

– Там тенек, – нашелся самый озорной. – А тут жарко.

– Хорошо. Но воспитатель идет с вами.

Мордахи сделались кислыми. В паре метров от ее скамейки состоялся совет, и качели вернулись на место.

Все понятно. Озорник раздобыл где-то сигареты и хотел угостить ими товарищей. Ох, беда с ним…

– Что же не пошли за дом? – язвительно поинтересовалась она, вставая и проходя мимо них к воротам.

– Солнышко спряталось, – нашелся тут же ее оболтус.

– Смотри у меня! – погрозила она ему пальцем. – Найду что-то запретное – на море не поедешь. Будешь здесь с дворником дорожки подметать весь август.

– А я чё, я ничё! – перепугался он тут же. – Я же помню наш с вами разговор, Александра Сергеевна!

Угроза подействовала. Группа разбежалась. Волкова медленно шла к воротам, на ходу подмечая, что нужно обновить за месяц, пока детей не будет.

– Александра Сергеевна? – окликнул вдруг ее незнакомый голос.

Она глянула в сторону.

Молодой парень, лет тридцать с небольшим. Крепкий, спортивный, в шортах до колен и клетчатой рубашке без рукавов. Физиономия такая, что хоть в кино снимай. Симпатичный. Но с чего-то показался ей грустным. Хотя, казалось бы, с чего грустить с такой мордахой и таким телом, да?

– Слушаю вас. – Она встала в паре метрах от него.

И тут же подумала, что молодец она какая – туфли на каблуках сегодня надела и новенький халатик, хрустящий от крахмала и подчеркивающий все ее достойные телесные изгибы.

– У меня к вам разговор. Уделите мне несколько минут?

– Смотря, что за разговор. – Волкова нахмурилась. – Вы вообще кто?

И Поляков Тимофей – так он представился, начал ей говорить такое!..

– То есть вас отстранили от работы в полиции, потому что подозревают в двойном убийстве? Я правильно понимаю?

Он кивнул.

– И вы после этого являетесь в детский дом, где живут дети? А если вы маньяк? Мне что, полицию вызвать?

Он вздохнул, обреченно взметнул руками и пошел к воротам.

– Постойте! – властно приказала она. И зашагала следом. – Я стану с вами говорить, но за пределами этой территории. Идемте за ворота. Так безопаснее для детей и мне спокойнее…

За воротами было пекло. Ни деревца, ни кустика. Тени никакой. И ей пришлось сесть к нему в машину, где кондиционер исправно гонял по салону прохладный воздух.

– Не так давно на берегу залива, неподалеку от моего дома, было найдено тело женщины, – начал он снова, но подробнее. – Долго не могли опознать тело, оно сильно пострадало…

– Я все знаю, – перебила она его, не желая больше слушать ужасных подробностей. – У меня был ваш коллега Звягин. Он подробно мне все рассказал. И я знаю, что убитая – наша бывшая воспитанница – Милена Озерова. Вы были с ней знакомы?

– Нет, – покрутил Поляков головой. – Я даже никогда о ней не слышал. Но что странно… Вам Звягин не рассказывал, что на ней было надето?

– Нет. Этих подробностей мне не раскрывали.

– На вашей бывшей воспитаннице была одежда моей девушки, которая исчезла три с половиной года назад. Ехала на такси в мой… в наш дом. Вышла на остановке за километр от дома, и больше ее никто не видел. Ни живой, ни мертвой.

Волкова задумчиво рассматривала дорогу, ведущую к воротам ее Дома, понимала, что денег на ее ремонт у нее точно в бюджете нет. А дорогу надо ремонтировать. Выбоины невозможных размеров. Придется снова в пояс кланяться спонсорам. Но разве то печали? Были и похуже, справилась. Вот у парня беда, это да.

– Как же ее одежда оказалась на Милене?

– Я не знаю. Может, она ее выбросила, решив от меня сбежать. Может, подарила.

– Что было из одежды?

– Все: норковая шубка, сумочка, сапоги. Даже… – Он помялся, но закончил: – Даже нижнее белье.

– Милена не надела бы на себя чужие трусы! – фыркнула с чувством Волкова. – И точно не украла бы эту одежду, если вы намекаете на это. Она была… Очень щепетильной в этом плане. Девочка из довольно хорошей семьи.

– А я не сказал, что это сделала она. На нее все это надели уже после того, как… Как она умерла.

– О господи! – Волкова отпрянула, вжалась в сиденье, покачала головой. – Что за судьба у девчонки!

– Я предполагаю, что она вышла замуж. Поменяла фамилию. И след ее теряется. Но… Но она ведь могла навещать вас?

– Не навещала, – отрезала Волкова.

Ей вдруг стало душно в этом автомобиле с незнакомым парнем, отстраненным от расследования. И еще…

Она не намерена дарить ему информацию совершенно бесплатно. Пусть платит! Только не ей. Ей уже не надо. Пусть старшим девочкам на купальники выделит. Им на море ехать, а купальников нет. Они уже ноют. И мальчишки в трусах отказываются загорать, плавки просят.

– Может, вы помните ее старый адрес? Тот, где она жила с родителями?

– Может, и помню…

Волкова сунула руку в карман накрахмаленного халата, вытащила визитку с реквизитами детского дома. Их у нее было очень много. Всегда имела при себе на всякий случай.

– Вот. Реквизиты нашего Дома. Если сочтете нужным помочь моим ребятам, буду крайне признательна вместе с ними. Лето, на море в августе поедут, а новых купальников нет.

– Я понял. – Тимофей Поляков сразу все понял, сунул визитку в карман. – А наличными никак?

– Нет, – догадливо хмыкнула Волкова. – Мне лично ничего не нужно. Это детям. А адрес Милены я помню. Когда искала личное дело для вашего Звягина, копию ему делала и запомнила. Записывайте…

Он записал. Она полезла из машины. Поляков вызвался проводить ее до ворот. И все что-то говорил и говорил о загадочных убийствах женщин три с половиной года назад. Об убийстве какого-то диспетчера из таксопарка, о котором Александра вообще никогда не слышала и не очень хотела знать.

– А как звали вашу девушку? – вдруг вырвался у нее вопрос.

– Маша, – после непродолжительной паузы ответил Тимофей Поляков. – Мария Белозерова. У нее остался родной брат – Иван. Мы с ним вместе переживали наше горе.

– А вы уверены, что это было горе? Может, она действительно сбежала от вас? И от вас, и от него? Так бывает. А еще знаете, как бывает? – Она взялась за ушко для замка на воротах. Потянула на себя. – Что сбежавшие люди живут где-то рядом, а вы просто их не замечаете. Ваши пути не пересекаются, и все.

– Нет. Я бы ее точно встретил, если бы она была в городе.

– У вас есть ее фото? – притормозила Волкова и уточнила: – В телефоне? Мало ли, вдруг где встречу?

– Давайте ваш номер телефона, я вам его скину. Вдруг правда встретите…

Она продиктовала и, попрощавшись, сразу ушла. Потому что близилось время обеда. И потому что с детской площадки, она увидела от ворот, снова исчезли подвесные качели. Это точно паразит увел группу знакомиться с сигаретами на задний двор. Ну, она ему!..

Телефон тренькнул полученным сообщением, когда она уже заворачивала за угол здания. Смотреть было некогда. Дым валил из-за сиреневых кустов. Курят!

– Я вам сейчас устрою! – громко закричала Александра Сергеевна, влетая на пятачок. – Это что такое вы творите?!

Они ничего такого не творили. Никакого курева. Просто сидели кружком и разводили костер при помощи увеличительного стекла. Горело плохо, дымило замечательно.

– Вот пожара нам только и не хватало! – обрадовалась она тому, что нет никаких сигарет в их руках. – Пусть все сгорит, и мы останемся на улице! Иванов, затуши немедленно!

Четыре пары ног в пыльных сандалиях принялись тут же затаптывать дымящуюся ветошь. Один по ее приказу побежал за водой.

– И все ко мне в кабинет, – крикнула она, когда следы их проступка были уничтожены. – Немедленно!

Лекция о противопожарной безопасности заняла сорок пять минут. Сначала говорила она. Потом они все по очереди повторяли.

– Идите обедать, – проворчала Волкова, взяв с них слово не разводить больше никаких костров на территории детского дома.

Когда дверь за ними закрылась, она вдруг вспомнила о фотографии, которую ей должен был переслать Поляков. Александра Сергеевна тяжело опустилась в старенькое кресло у окна, достала телефон и минуту рассматривала лицо красивой белокурой девушки.

– Твою же мать! – простонала она минут через пять и бросилась к своему рабочему столу, начав рыться в ящиках. – Где же ты, Звягин? Куда я сунула твою визитку?

Он ее точно оставлял. Она помнила. Но всякого добра навалом: и визитки начальников социальных служб, и служащих банков, и даже директор местного рынка нашелся. А Звягина нет.

– Ну вот, наконец-то! – выдохнула она с облегчением, уткнувшись взглядом в скромный картонный прямоугольник.

Звягин ответил почти сразу же. И удивил тем, что вежливо произнес:

– Да, да, Александра Сергеевна, слушаю вас.

– Вы сохранили мой номер телефона?

– Совершенная правда, – будто покаялся, проговорил он.

– Хорошо, что сохранили.

– Что-то стряслось? С вашими воспитанниками? Нужна помощь? – принялся он задавать ей вопросы.

– Нет. С воспитанниками все нормально. – Она вспомнила инцидент за сиреневыми кустами и добавила: – Почти… Стряслось со мной.

– Что такое? – В голосе Звягина заиграла вежливая тревога.

– Я только что совершила проступок, товарищ подполковник. Я разгласила сведения о Милене Озеровой лицу, которому знать о ней было нельзя, – начала она сумбурно.

– Простите?

– Тут приезжал ваш сотрудник Поляков. Тимофей Поляков. Так он представился.

– Зачем приезжал? – зазвучал обеспокоенностью голос подполковника.

– Он говорил о своей девушке, о Милене. О вещах, которые были на Милене. На ее мертвом теле. В общем, говорили мы непродолжительно, но информативно. И я снабдила его адресом.

– Каким?

– Дала адрес, где когда-то жила Милена с родителями. Я знаю, что ее тетка квартиру продала соседям Милены. И этот адрес я ему дала – вашему Полякову. А этого точно нельзя было делать! – воскликнула она с чувством и чуть не захныкала.

– Почему? – неожиданно спокойно отреагировал Звягин. – Не переживайте так. Ничего в этом страшного нет, я думаю.

– А я думаю иначе, товарищ подполковник! Я думаю, что вы не зря его отстранили и подозреваете во всяких нехороших делах!

Она даже рукой принялась рубить воздух, как обычно делала на совещаниях, когда устраивала разнос нерадивым воспитателям. Сейчас она устраивала разнос самой себе – недальновидной.

– Почему вы так думаете, Александра Сергеевна? – И снова голос Звягина удивительным образом изменился, сделавшись подозрительным и вкрадчивым.

– Потому что он переслал мне на телефон фото своей девушки.

– Марии Белозеровой, знаю. И?

– И это никакая не Мария Белозерова. Это Милена Озерова! На фото, которое он мне переслал, Милена Озерова. Да, повзрослевшая. Да, изменившаяся, но не настолько, чтобы я ее не узнала. Это она! И теперь он поехал к ее соседу, который живет в ее квартире. И мало ли что может произойти? Зачем он вообще туда поехал?

– Не знаю, – отозвался Звягин после паузы. – Вам необходимо будет приехать к нам в отдел, уважаемая Александра Сергеевна, и засвидетельствовать тот факт, что погибшая Милена Озерова и Мария Белозерова – это один и тот же человек.

Глава 26

Хромов бросил машину метров за пятьсот до первого дома, уцелевшего после страшного пожара. Деревня прежде насчитывала до сотни дворов. Сейчас же от большинства из них остались лишь печные трубы.

– Кому надо там строиться? – изумленно вытаращилась на него почтальонша из района.

Она вызвалась с ним поехать, чтобы показать дорогу, а заодно и почту разнести.

– Уже две недели не была у них, – призналась нехотя худощавая растрепанная женщина с двумя пакетами в руках. – Все ждала, может, письма кому придут. Нет. Ничего не пришло. Вот газеты и журналы везу.

– Так новости давно устарели, – упрекнул ее Хромов, аккуратно направляя машину из колеи в колею.

– И что? – изумленно покосилась она на него. – Кому они нужны, свежие новости? Петровичу? Так у него день на день похож. Он скоро и читать-то не сможет. Марии – жене его? Она в жизни газет не читала.

– А кому тогда это все везете? – он кивком указала на заднее сиденье, где громоздились пакеты с корреспонденцией.

– Да есть пять дворов, где еще не отвыкли от цивилизации. Так они без претензий, что новости с опозданием к ним приходят. Знаете, даже развлечение находят в этом. Разложат газеты по датам. И начинают всем скопом читать с самого начала. И спорят потом: что там дальше будет? Один раз дело до ставок дошло и до ругани. А почему? Потому что один шибко продвинутый в город ездил и новости узнал из Интернета. И потом потешался над ними, все ставки задирал. Но они его быстро раскусили. А вы говорите…

Она надолго замолчала, лишь испуганно ойкала, когда колесо машины особенно глубоко проваливалось в очередную яму.

– Обалдеть можно, какое бездорожье! – возмущался на каждой кочке Хромов. – Почему дорогу-то не делают?

– Для кого? – фыркнула почтальонша. – Для дюжины стариков? Они не сегодня завтра на погост отправятся. Кому надо миллионы вбухивать? К тому же здесь везде пахотные земли. Тракторами по весне и осени так взмесят, что ни одна дорога не выдержит.

– Дальше надо пешком, – потыкала пальцем в сторону огромной лужи женщина. – В этой луже даже трактора вязнут.

Хромов послушно припарковал машину справа от колеи, с сожалением смяв целую клумбу диких ромашек.

– Да не печальтесь вы так, – угадала она его настроение. – Тут такого добра – поля и луга. Вы уедете, они через час поднимутся – ромашки эти. Одно слово – сорняк.

Хромов взял в руки ее пакеты, и они пошли в центр деревни. Там жилых домов было больше.

– Вот спасибо! – сердечно поблагодарила его почтальонша. – А то бы мои старики еще неделю сидели без прессы. Вы уж, уезжать будете, кликните. Я с вами вернусь.

– Хорошо. Непременно. – Хромов рассматривал улицу с покосившимися старыми заборами. – Как считаете, к кому лучше обратиться по вопросу бывших односельчан?

– А кем интересуетесь-то? – нахмурила почтальонша высокий лоб под косматой седой челкой.

– Климов. Климов Николай Петрович. Он отсюда родом. Жил здесь когда-то.

Она думала меньше минуты. Потом отрицательно замотала головой.

– Не знаю такого. Значит, еще до меня жил. До пожара. Это село тогда моя сменщица обслуживала. Померла семь лет назад. А вы во-он в тот дом идите, – она указала подбородком на добротный пятистенок с резными наличниками и ажурными шторками на окнах. – Там Мария Матвеевна живет. Она раньше бухгалтером служила здесь. Важная была. Муж председатель. Она бухгалтер. Местные богачи. Потом-то… После пожара мужика ее с должности сняли. Ее тоже. Сгорела ее бухгалтерия. Поговаривали даже, что это они нарочно пожар устроили. Потому что проверка должна была нагрянуть из области. А они… Да чего уж теперь: воровали на пару.

– Ого! Это проверка установила? – подавил улыбку Хромов.

– Проверке проверять потом было нечего. Сгорело все. А так люди говорили. Но вам к ней надо точно. Она вместе с бухгалтерией и паспортный учет здесь вела. И даже молодоженов расписывала. Такие у нее были полномочия. Остальные… – Почтальонша вдруг грустно улыбнулась. – Не все себя помнят. Старые…

Мария Матвеевна развешивала во дворе белье. Веревки слева от дома были натянуты между добротными столбами из нержавеющей стали.

Ничего себе! Такая опора нынче дорогого стоит.

Крепкая полная женщина в бархатном костюме цвета спелой сливы – штаны до колен и рукава курточки до локтей – вытягивала из пластикового таза белоснежное постельное белье и аккуратно развешивала на веревках. На ногах у нее были белоснежные резиновые галоши. Голова туго перевязана белоснежной косынкой. Она, конечно, видела, что к ее забору подошел незнакомец. Но старательно его не замечала.

– Добрый день, – как можно громче крикнул Хромов. – Простите. Вы – Мария Матвеевна?

– Допустим, – ответила она, не поворачиваясь.

– Надо поговорить.

– Говори, – обронила она, расправляя на веревке белоснежную в кружевах ночную сорочку. – Только если ты из журналистов и приехал вспомнить о пожаре, вон пошел. Ничего не скажу. Потому что ничего не знаю.

Хромов начал закипать. Если и сегодня он приедет без новостей, Звягин его просто затопчет.

– Руководство дало нам с тобой три дня, Хромов, – хмурился подполковник с утра после совещания. – Если за это время не покажем результатов, будем дворы с тобой мести. Ты – свой. Я – свой. Выгонят к чертям с волчьим билетом. Ты уж постарайся там, старлей. Нарой чего-нибудь.

А как стараться, если мадам ему демонстрирует свою широкую спину, обтянутую бархатом цвета спелой сливы!

– Я из полиции! – прокричал в эту самую спину Хромов. – И ваш пожар меня не интересует. У меня вопросы о вашем бывшем односельчанине. Климов… Климов Николай Петрович. Слышали о таком?

Ее рука с большущей металлической прищепкой замерла над очередной ночной сорочкой. Потом медленно ее зацепила на веревке. Женщина повернулась.

– Климов, стало быть? – Она неожиданно улыбнулась и поманила его пальцем. – Заходи во двор. Чего там стоять. И да – орешь-то чего? Я же не глухая…

Мария Матвеевна усадила его за добротный деревянный стол под навесом в саду. Откуда-то тут же появились кипящий чайник, заварка в пузатом эмалированном заварочнике, точно такая же эмалированная сахарница и пара алюминиевых кружек. Миска с шоколадными пряниками тоже была эмалированной.

– Муж любил все металлическое. Часто посуду ронял. После инсульта руки его плохо слушались, – пощелкала она пальцем по алюминиевой кружке. – Вот и перешли на все железное. Он помер три года назад. А я ничего менять не стала. Зачем?

Чай был с мятой и липой. Хромов ничего подобного в жизни не пил. Тот чай, которым его поил сосед Милены Озеровой, был замечательным, элитным. Оставлял восхитительное послевкусие. Да, все так. Но этот вот – с крупинками мятных цветков, из железной кружки за деревянным столом под кряжистой грушей – казался ему чем-то особенным. Это было как отскок в детство к большущему костру в оздоровительном лагере, который вожатые почему-то называли пионерским. Ребята тесно усаживались вокруг этого костра, смотрели, как он стреляет в небо сверкающими искрами, рассказывали и слушали невероятные истории, выдумки, которые с кем-то точно случались. Да-да, и не следовало не верить. Так точно было! Вожатые притаскивали из столовой огромный железный чайник ядовитого зеленого цвета, разливали им в бумажные стаканчики уже готовый чай и раздавали печенье. И так это было здорово! И даже страшные истории не казались пугающими. Потому что все знали, что так не бывает. К тому же где-то в городе есть папы и мамы, которые уберегут от таких вот ужасных небылиц.

– Очень вкусный чай, – странно сиплым голосом пробормотал Сергей.

– Знаю. Секрет у меня свой есть. Дети соседа моего из Москвы, когда едут, мне этот чай заказывают. По килограмму берут. – Мария Матвеевна уложила полные руки на стол. Пронзительно глянула. – Ну, что, Колька Климов все же доигрался, раз полиция им интересуется?

– Доигрался? – Хромов крошил пряником на стол. – Почему сразу так?

– Потому что гад он был первостатейный.

– И кому же он гадил? Вам?

– Мне! – фыркнула она и приосанилась. – Кто бы ему позволил мне гадить? Мой муж его быстро определил бы, куда надо. Это жена его – бессловесная жертва. А мне – чего ему гадить?

– То есть на тот момент, когда он жил в вашем селе, он был женат?

– Да. Он не на тот момент вообще-то жил, – повела плечами Мария Матвеевна. – Он все время здесь жил. С самого рождения. Родители его тут жили. Он подрастал. Отсюда в армию ушел служить. Сюда же вернулся. Уже с женой. Красивая была женщина, но больно робкая. Глянет на нее, а она уже сжимается.

– А точные даты? Когда он приехал с женой, не помните?

– Точные не скажу. Сами можете подсчитать. Он сразу после школы в армию ушел. Через два года вернулся. Раньше два года служили.

– Помню, – покивал Хромов и налил себе еще чаю.

– Вот он с ней и приехал, когда двадцать ему было. Несколько лет жили с его родителями. Деток все не было. Потом переехали в свой дом, Колька построился. И мальчишка у них родился.

– Мальчишка? – У Хромова вытянулось лицо. Он вспомнил о Клавдии. – А не девочка?

– Нет, – усмехнулась Мария Матвеевна. – Девочка у него потом где-то в городе родилась. С приезжей женой в деревне жил. А с другой в городе. В каком – не скажу, не знаю. Знаю, что в командировку туда ездил часто, на вахту.

– Как же ему удалось оформить регистрацию брака сразу с двумя женщинами?

– Так он с деревенской не расписан был. Я ведала такими делами, точно знаю. Она и мальчишку потом на себя записала. У них тогда уж жизнь совсем невозможная стала.

– В каком смысле: невозможная?

– Бил он ее сильно. Только так хитро бил, что синяков не оставалось. Бывало, войдет в магазин, согнувшись, еле ноги переставляет… А мы что, все тут как на ладони. Бабы давай зубоскалить: чего это ты, говорит, Машка, еле ноги таскаешь, мужик ночами обрабатывает? А у нее лицо белее мела. Никто и не догадывался. Сочли, что она просто болеет. А потом… – Полное лицо Марии Матвеевны сделалось белым под стать косынке. – А потом она шла по улице и сознание потеряла. С мальчишкой шла и упала. Ох, как он кричал! С ним даже не истерика, а приступ какой-то случился. «Скорая» ехала долго. Их обоих в правление перенесли, на стульях уложили. Врачи их вместе и забрали. Вместе они и вернулись. Кто, что, почему – ничего не ясно. Колька-то как раз в командировке был. Только к моему мужу участковый приезжал и долго беседовал за закрытыми дверями. И велел никому не рассказывать. А мой-то от меня секретов не имел. И шепнул тихонько, что Машу обследовали и установили, что у нее все органы внутренние отбиты. Что жить ей осталось – всего ничего. Вопросов много мужу моему задавал про их семейную жизнь. А кто что знал? Никто и ничего. Тихо всегда было. Мальчишка в школу ходил, хорошо учился. Ни крика, ни шума, ни ругани. Ну, мой муж и сказал участковому, что она, мол, могла сама падать, в силу нездоровья.

– Поверил? – спросил Сергей, прикрываясь кружкой, и уточнил: – Участковый поверил?

– Да вроде – да. Ему на участке не нужны были неприятные инциденты. А потом еще пожар случился. Кто вспомнит о бедной женщине, когда половина дворов выгорела? Тут такой вой стоял, ужас! Горе у людей случилось. Да и погибла она в том пожаре, Маша-то. Кто станет вспоминать, отчего она при жизни болела?

– Погибла? Как погибла? Сгорела, задохнулась в дыму?

– Экспертиза установила смерть от удушья. Мой тогда целый ворох этих заключений дома держал. Всякие выводы экспертных комиссий, заключений. Нервы помотали. Вот среди этих бумаг было заключение и о смерти Маши. Точно помню: от удушья.

– Еще кто-то погиб в том пожаре?

– Нет. Это была единственная жертва. И слава Богу! – Она суеверно перекрестилась и поплевала через левое плечо. – И так беды огонь наделал. Люди по землянкам потом скитались. А после разъехались. Кто куда. От деревни осталось всего ничего. – Она грустно глянула на Хромова. – А как раньше весело жили! Наш сельсовет был у всех на слуху. Такие показатели по зерну и удоям! А потом – все…

– Скажите, Мария Матвеевна, а Климов тоже с сыном уехал? Или в землянке жил, как и все?

– Колька-то? – Она презрительно скривилась. – Этот в землянке жить не стал и не станет никогда. Найдет способ приспособиться. Он к жене своей законной укатил, как дом сгорел и Маши не стало.

– А сын с ним уехал?

– Если бы! Сына он в детский дом отправил. Точно знаю, потому что документы сама готовила. Там и отказная от Кольки была. Сволота еще та, будьте уверены!

– В какой детский дом? Адрес помните?

– А чего мне не помнить? Я сама его туда и отвозила. В райцентре нашем. Его сейчас закрыли. Года три назад. Деток не стало сирот. Слава Богу! А тогда еще были. Страшный был день для меня. – Мария Матвеевна скорбно поджала губы, помолчала, взгляд поплыл. – Мальчишка все время молчал. Ни на кого не смотрел. Взгляд в землю и молчит. Я ему подарки, еды, яблок с вишней с собой приготовила. А он ничего не взял. Это лишнее, говорит, и ушел с воспитательницей. Даже ни разу не обернулся.