Подвенечный саван

– Ну и рожа! – ахнул он своему отражению в зеркале.

Бледные щеки, обметавшиеся губы, голова перебинтована, в центре лба под бинтами угадывалась громадная шишка. Саша выдавил немного зубной пасты на щетку, чуть поерзал ею по зубам, прополоскал рот, умылся, высушил лицо полотенцем и пошел в кухню.

Жэка смастерил незатейливый салатик из огурцов, помидоров, лука и оливкового масла. Нарезал толстыми ломтями сыр и колбасу. Накромсал хлеба. В тарелке оказался только салат. Все остальное валялось на разделочной доске.

Варвар! Холостяк! Старый опер! Какая с него сервировка.

– Что ты как дикарь, Жэка? – проворчал Лавров, перекладывая сыр с колбасой в тарелку. – Ведь не на скамеечке же в парке! – И снова добавил: – Дикарь!

– Че, Машка разозлила? – догадливо подмигнул Заломов и сноровисто налил по стопке. – Слышал, слышал ваш разговор. Че она? Чудит?

– Замуж собралась! – фыркнул Саша, не став врать и отнекиваться. Жэка был своим и многое знал.

– Опять?! – вытаращился Жэка сквозь слезу, пробитую только что опрокинутой рюмкой. – В который раз уже?!

– В третий!

Саша, морщась, выпил. Не потому что хотелось. Потому что верил, что станет лучше.

– Во дура, а! – почти с восхищением выдохнул Заломов, схватил кусок колбасы, закинул в рот. – Вот скажи, Саня, почему все бабы дуры, а?! А Машка твоя особенно!

– Она не моя, – слабо возразил Лавров, привалившись к стене в любимом своем уголочке.

– А вот и зря, что не твоя! – Жэка похлопал себя по карманам. – Блин, сигареты купить забыл.

– И хорошо. Нечего у меня тут дымить. – Лавров прислушался к головной боли. Кажется, чуть стихла. – И вообще… Когда здоровьем займешься, Жэка? Ты же молодой еще, по сути, мужик. А выглядишь…

– Ты не моя бывшая жена, чтобы мне нотации читать, – обиделся вдруг Заломов и, не предлагая Лаврову, выпил в одиночестве. Зажевал огурчиком, поморщился, потом проговорил, приложив к груди растопыренные ладони: – Понимаешь, Саня, я такой, какой я есть! Я другим не могу быть! Не могу, понимаешь! Мне комфортно в моей шкуре! Кому-то она не нравится, кого-то не устраивает, дурно пахнет, не стильная, а мне в ней комфортно! Она полностью меня устраивает. А что касаемо здоровья…

Лавров вовремя прикрыл свою рюмку ладонью, потому что Жэка частил, наливая еще по одной.

– Что касаемо здоровья, Саня… Так что здоровым буду, что болеть стану, помирать мне все равно в мой час. Как он пробьет, так и помру, Саня. Ну, давай за здоровье, что ли, в душу его мать…

Лавров больше пить не стал, обрадовавшись, что боль отступила. И сколько Жэка его ни уговаривал закрепить успех, он не поддался. Ему нужны были трезвые мозги к Машкиному возвращению. У него неожиданно появились к ней вопросы. Нехорошие, неприглядные, которые ей точно не понравятся. Но он все равно их ей задаст.

Как-то все так…

Новый ухажер ее со странной фамилией. Потом этот ее отдых, закончившийся конфузом. Он вот опять же схлопотал. А за что? Он не верил в совпадения. Считал их всегда происками. Чьими? А это пускай они там на небесах разбираются, кто шалить изволит. Просто не верил и все.

Жэка пил почти не пьянея. Рассказывал о последних новостях. С него взял честное слово, что вспомнит все до мелочи, до минуты, что предшествовали нападению на него. Лавров пообещал вспомнить, хотя и не забывал. Он отлично помнил великолепное нарядное семейство, возвращающееся к машине после активно проведенного выходного дня. И мальчишку помнил, который ему язык показал. И он вот оклемается немного и вернется на ту стоянку. И потреплет нервы охраннику. Не мог тот ничего не видеть. Какой он, к черту, тогда охранник?!

А если он не видел, то пацан, подпортивший спортивные показатели своему милому семейству, непременно что-то видел. Лаврова ударили буквально через минуту после того, как мальчишка высунул свой язык. Пацан точно что-то видел. Вычислить их адрес по номеру машины – ерунда. Номер машины скажет охранник. А если не скажет, то…

– О чем ты? – встряхнулся он, когда Жэка повторил свой вопрос.

– Бумага с фото у тебя откуда на подоконнике? – Жэка ткнул пальцем в сторону окна, за которым сегодня все казалось серым и невзрачным.

– Сосед вручил. – Лавров досадливо поморщился, вспомнив прилипчивого Игоря Васильевича.

– Зачем?

– Призывал к бдительности. Сказал, что раз я не работаю больше в органах, то должен работать теперь на него!

– Что, прямо так и сказал? – Женька рассмеялся, подбирая с тарелки последние огурцы из салата.

– Пусть не совсем так. Но решил, что я просто обязан приносить пользу обществу, разыскивая беглых преступников. И вручил мне этот вот листок. – Саня покосился на лист.

– Опоздал ты, Саня, с розыском-то.

– А я и не торопился, – пожал Лавров плечами. – Поймали?

– Сам попался. Да так, что не выбраться уже никогда. – Жэка вдруг зябко повел плечами, глянул на Лаврова совершенно трезвыми глазами, будто и не опорожнил в одиночку половину бутылки. – Ты что, даже и не смотрел в листок?

– Нет, а кто там? – Он дотянулся до листа бумаги, развернул и замер.

Ему не было нужды читать текст. Достаточно было взглянуть на фотографию. Это невзрачное неприятное лицо забыть было невозможно. Странно, что он его не узнал из рук Игоря Васильевича.

– Ты хочешь сказать, что он сбежал? – Лавров суеверно отшвырнул от себя ориентировку. – Из той тюрьмы не сбегают! Это какая-то… Какая-то туфта, прости, Жэка!

– Сбежал, Саня. Правда, ненадолго. – Жэка с сожалением посмотрел на дно пустой тарелки из-под салата, где в масле плавали три луковых кольца.

– Что значит ненадолго?! Поймали, что ли?

– Конечно! Тут такие силы были брошены на перехват, о-о-о! – Жэка подхватил со стола распечатку, глянул ненавидящими глазами в черно-белый портрет. – Сволочь!

– Как давно это случилось?

– Да почти сразу, как ты ушел.

– А чего мне не сказал?

– Так ты же ушел! – уел его друг.

Жэка свернул лист вчетверо, потом еще и осторожно порвал на мелкие части. Сложил горкой возле своего локтя.

– А поймали когда?

– Не поймали, Саша, а расстреляли! – Мощный палец Жэки с прокуренным желтым ногтем проткнул воздух над его головой. – Эту гадину расстреляли! А точнее, закидали гранатами в лесной сторожке, где он прятался.

– Ну а когда закидали-то?!

– Через три дня после его побега, – не без гордости заявил Заломов.

– А конкретнее?! – скрипнул он зубами.

– Ну-у… Месяц назад точно, как бы не побольше, – наморщил он лоб, пытаясь вспомнить. – Точной даты не могу назвать. Но уже прилично времени прошло.

Мысли у Саши снова стали путаться. Это из-за травмы, решил он. Опять картинка не складывалась. Теперь уже другая.

Как, скажите на милость, Игорь Васильевич мог видеть Игната Филиченкова у них во дворе, если его больше месяца назад расстреляли?! А жена его как могла его увидеть?! Сумасшествие какое-то!

Наверняка сорвали с доски объявлений эту бумагу с кричащим заголовком «розыск». Прочитали, перепугались. И давай примерять эту фоторожу на всякого подозрительного бомжа, что присел в их дворе на скамеечку. Ах нет! На качели! Ну, Игорь Васильевич, ну, блин…

Зря Жэка разорвал эту бумагу. Зря! Он бы завтра этому управдому ее на лоб пришпилил бы! Чтобы тот воду не мутил и к приличным гражданам не приставал с нелепыми предложениями. А то к бдительности он его призывал, понимаешь!

Жэка посидел еще с полчасика и засобирался.

– Не могу, Саня, начальство точно съест, если я даже к концу дня не явлюсь, – бубнил он, выдавливая зубную пасту из тюбика прямо в рот. – Сам знаешь нашу работу. Днем могу быть где-то. Но утром и вечером будь любезен появиться. Кстати, чего ты решил-то?

– Насчет чего?

Лавров маетно слонялся за Женькиной спиной, он ловил себя на мысли, что не хочет, чтобы тот уходил. Сейчас опять одиночество навалится, тоска задавит.

– Насчет нападения на тебя.

Жэка повернулся к нему с полным ртом белоснежной пены.

– Не было никакого нападения, Жэка. Так самому и скажи.

– Это я понял. Но ты ведь завтра туда поедешь, так? Станешь трясти охранника. Потом будешь искать тех, кто мог что-то видеть. И еще… И еще раз по кумполу схлопочешь. Что же я тебя не знаю, что ли! – фыркнул бывший коллега, разукрашивая каплями зубной пасты темный кафель его ванной. Согнулся над раковиной, бодро прополоскал рот.

– Если что нарою, сообщу, – не стал отнекиваться Лавров.

Они слишком долго служили бок о бок. Они слишком хорошо знали друг друга.

– Как? Не пахнет? – Жэка дыхнул Лаврову прямо в нос смесью запахов водки, лука и зубной пасты.

– Пахнет. Жвачку купи. А еще лучше лимончика пожуй.

– Ага, – кисло улыбнулся Заломов, влезая в свою поношенную куртку и ботинки. – А еще лучше его полностью сожрать, чтобы жизнь малиной не казалась. Ладно, брат, бывай, береги себя. И это… Не подставляйся больше, ладно?

Он ушел. Лавров вернулся в кухню. С брезгливой миной осмотрел следы их посиделок. Перевел взгляд на горку рваных клочков бумаги.

Филиченков сбежал! Нет, ну надо же! Как это ему удалось, интересно?! Из той тюрьмы не убегают. Ему кто-то помогал, ясно. Он сбежал и каким-то неведомым образом добрался до заброшенной сторожки в лесу. Конечно, ему помогали! И этот помощник, видимо, и сдал его, когда его приперли неопровержимыми доказательствами. Потому что в том лесу найти затерявшуюся избушку было невозможно. Тем лесом была непроходимая тайга.

А вообще-то Лавров был даже рад, что все так получилось. Ему всегда неприятны были мысли, что эта гадость где-то живет, пусть даже и в камере пожизненного заключения. Что она дышит, жрет, смотрит телевизор, может, читает книги, газеты, может, даже и улыбается. А Виталика Сухарева нет. Давно нет. И пацаны его, увезенные непутевой Маринкой в неизвестном направлении, совсем одни.

«Не ищи нас, Лавров, не найдешь, – сказала она на прощание. – Ты нас просто достал своей опекой!»

И он не нашел, как ни старался.

«Она могла выйти замуж, и ее муж усыновил пацанов, дал им свою фамилию, – решил тогда Жэка, он тоже помогал в поисках. – Надо искать ее следы, Саня».

Но ее следов тоже не нашлось, Маринка выполнила свое обещание. Он их не нашел.

А Филиченков продолжал жить, жрать, улыбаться, возможно, читать книги и журналы, строить планы. И это отравляло Сане жизнь. Еще и пацаны Виталика затерялись.

Теперь все иначе. Теперь он точно знал, что этой гадины нет на земле и она не дышит, не жрет и не улыбается. Если Заломов сказал, что убит, значит, так оно и есть. Надо будет завтра успокоить этих странных пенсионеров, решивших, что они видели именно Филиченкова на детских качелях в их дворе несколько дней назад.

Но это завтра. Сегодня он даже посуду мыть не станет, завалится спать. И разговор с Машкой подождет. В голове снова стала ворочаться огромная острая заноза, норовя изнутри выколоть ему глаза. Приняв две таблетки аспирина, Лавров, не снимая одежды, завернулся в плед и провалился в сон. Как в глубокую черную яму упал…

Глава 3

– Почему снова я, Ниночка?!

С трудом разлепив веки, Игорь Васильевич уставился на жену, стоящую над ним в одной ночной сорочке с собачьим поводком в руках. Невысокая, ладная, с милым, не торопившимся увядать личиком, Ниночка ему всегда нравилась. И по молодости, и сейчас.

Он не мог точно сказать, что такое любовь. Скорее всего, это выдумка. Красивая, эфемерная, сладко-зефирная манна для поэтов. О чем им еще писать, как не об отчаянно страдающем сердце из-за шелковистых локонов и ярких пухлых губ!

Сам Игорь Васильевич ничего такого не испытывал. У него и с сердцем было все в порядке, когда он смотрел на Ниночку. И в молодости, и сейчас. Но он совершенно точно знал, что она ему очень нравится и что ни на какую другую женщину он ее поменять не хочет. Ни в молодости, ни сейчас.

И спорить с ней не мог из-за этой своей глупой симпатии. И потакал всегда. Баловал!

– Что за произвол?! – неуверенно возмутился Игорь Васильевич, отбрасывая одеяло и усаживаясь на своей кровати в своей спальне.

Они уже лет десять спали с женой в разных спальнях. Встречи, конечно же, случались, в основном на ее территории, но у каждого была своя спальня, своя кровать и свои постельные принадлежности.

– Что за произвол? – вторично поинтересовался Игорь Васильевич, нелюбезно выдергивая из рук супруги собачий поводок.

– Это не произвол, Игореша! Это справедливость, – мягким грудным голосом ответила Ниночка и грациозной походкой, которая ему тоже очень нравилась, удалилась в кухню готовить им обоим завтрак.

Он должен сейчас выгулять Сявочку – мелкого беспородного пса, к которому они с женой привязались, как не все люди к детям привязываются. Потом, после прогулки, он вымоет ему лапы, обсушит специальным полотенцем. Затем должен будет вымыть себя и только потом явится на кухню, где Ниночка уже накроет красиво стол к сытному завтраку. И они станут неторопливо чинно есть из красивой дорогой посуды. После неторопливо уберут вместе со стола, загрузят посудомойку и пойдут смотреть утренние программы по телевизору.

Это традиция. Она им очень нравилась.

Если бы пошла выгуливать собаку Ниночка, то завтрак пришлось бы готовить ему. Это занимало всегда гораздо больше времени, он знал. И получалось не всегда удачно, это он знал тоже. Дневной ритм тогда непременно сбивался и к вечеру они оказывались сердитыми и недовольными друг другом. И на встречу в спальне Ниночки тогда можно было и не рассчитывать.

Да, Ниночка справедливо рассудила, выгуливая пса вечерами, отдавая ему утренние прогулки. Ему очень не хотелось сейчас выходить на улицу, но сделать это придется. Сявочка уже скребет входную дверь и легонько интеллигентно поскуливает.

Игорь Васильевич натянул спортивные штаны, легкий джемпер, поверх – серую ветровку, предназначенную исключительно для собачьих прогулок, обул недорогие кроссовки, на голову надел вязаную шапочку, тоже серенькую, чтобы с курткой сочеталась. Прицепил к ошейнику поводок, намотал его на руку и вопросительно уставился на дверной проем, ведущий в узкий коридор.

Ниночка появилась через мгновение. Милая, румяная, в легком домашнем халатике и переднике, значит, уже хлопочет с завтраком.

– Что у нас сегодня на завтрак? – Игорь Васильевич вымученно улыбнулся.

Его что-то познабливало сегодня. То ли вирусную инфекцию подхватил, отстояв вчера на почте очередь среди чихающих и сопливившихся пенсионеров. То ли в форточку надуло, ему вчера лень было вылезать из-под одеяла и прикрывать ее. То ли просто не выспался.

– На завтрак у нас, Игореша, творожный пудинг, омлет с курочкой, овощной салатик, клубничный йогурт, кофе, булочки на кефире, – с удовольствием перечислила Ниночка.

– О, отлично, – хотел было оживиться Игорь Васильевич, но озноб не позволил, заставив поежиться.

– Что-то не так, Игореша? – мгновенно уловила Ниночка, как он зябко повел плечами.

– Да нет, нет, все нормально. Что-то знобит просто. Может, простыл? – Он шагнул к двери. – Ты мне еще, дорогая, чая липового завари, хорошо?

– Хорошо, Игореша, хорошо, – закивала Ниночка, тут же сняла с вешалки большущий шарф и смастерила из него на его шее громоздкую петлю. – Так вот… Так вот будет лучше, а то вся шея наружу. Ну все, идите, любимые мои…

И он вдруг так растрогался этой незамысловатой заботе, что потянулся к жене, прижал крепко-крепко, вдыхая ее запах – запах ароматизированного талька для тела, мыла и увлажняющего крема для лица. Она так пахла всегда и в молодости, и сейчас, и ему это очень нравилось.

– Что это с тобой, милый? – Ниночка обеспокоенно завозилась в его объятиях. – Все хорошо?

– Все отлично, – проговорил Игорь Васильевич и совершенно по-юношески поцеловал жену взасос.

– Ух ты! – воскликнула она, отступая через минуту. – Ты прямо… Прямо молодец еще у меня! Все, все, иди… А то Сявочка заждался…

Они вышли из квартиры, по обычаю не хлопнув дверью, а осторожно ее прикрыв. Был ранний час, и ни к чему было тревожить соседей. Спустились в лифте на первый этаж, вышли на улицу. И тут озноб просто свел ему лопатки.

На улице было отвратительно. Молочно-серый туман аккуратно выстилал весь двор, повисая ледяными каплями на перекладинах турника на спортивной площадке, стекла машин будто покрылись мелкими волдырями, а под ногами неприятно почавкивало, когда они с Сявочкой двинулись на лужайку за детской площадкой.

– Малыш, давай мы сегодня недолго? – попросил собачку хозяин, наклоняясь и отстегивая поводок. – Что-то нехорошо мне.

Сявочка глянул на него умными грустными глазами, тихонько тявкнул, видимо обещая, и тут же умчался в самые дальние кусты сквера.

– Что ты будешь с ним делать! – воскликнул вполголоса Игорь Васильевич. – Сколько раз просил не бегать туда! Ну сколько раз просил…

Дальними кустами сквера венчался глубокий котлован, оставленный когда-то строителями. Строители, видимо, считали, что кустарник способен остановить разрушительные почвенные процессы, а заодно должен был выполнять и эстетические функции. Кустарник разрастется вширь и ввысь, скроет от взгляда глубокую страшную яму, а со временем, может, зарастет и дно.

Но кустарник, как заговоренный, не разрастался. Он торчал на краю хилыми ветвями всего лишь в полметра высотой. И шире со временем не становился, и корни свои категорически не желал пускать в заваленную строительным мусором яму. Сявочка туда бегал крайне редко. Если только там у него случались свидания. Сегодня, что странно, больше собачников не наблюдалось, а собачка туда побежала. И мало того, ее пушистый хвостик тут же исчез в оголившихся ветках, а звонкое потявкивание, переросшее в странный восторженный визг, вдруг смолкло.

Игорь Васильевич жутко занервничал и, позабыв о недомогании, потрусил к кустам. Расстояние было приличным. Метров сто пятьдесят, а то и больше!

– Сява! Сява, ко мне! – без конца звал он свое домашнее животное, все ближе и ближе подбираясь к кустарнику. – Ну что же ты! Именно сегодня! Нас с тобой такой знатный завтрак ожидает. Сявочка, малыш!

Собачка молчала. И это сильно нервировало. Она хоть и была беспородным животным, воспитывалась в самых лучших традициях, и за годы, проведенные у своих хозяев, приобрела превосходный характер. И на голос хозяина или хозяйки всегда реагировала. И тем более на команды!

Не случилось бы беды в этом ужасном месте, вдруг подумал Игорь Васильевич, добравшись до кромки сквера и с трудом переводя дыхание. Петля из шарфа на шее мешала, от жесткой шерсти зудела кожа, и он вдруг раздраженно подумал, что Ниночка могла бы и сама выгулять собачку. Вместо того чтобы заматывать его этим жутким шерстяным изделием, мешающим дышать.

Игорь Васильевич осторожно раздвинул кустарник, шагнул раз-другой. Остановился на самом краю ямы, тонувшей в тумане, и снова позвал:

– Сявочка, малыш, ты где?!

Сначала было тихо, но потом, о господи, с самого дна этой страшной ямы послышалось слабое поскуливание.

– Мальчик мой! Как же так?! – переполошился Игорь Васильевич. – Ты что же, сорвался туда?! Давай, давай, выбирайся! Ну!

Снова слабый скулеж Сявы. И мало того, слабый – болезненный!

– Эй, малыш, ты чего там застрял?! Не хочешь же ты сказать, что я стану туда за тобой спускаться? А ну, давай, давай, выбирайся! – не скрывая злости, прикрикнул он на животное.

И снова визг – слабый, болезненный, тоскливый.

Игорь Васильевич занервничал, нашарил очки во внутреннем кармане серой ветровки, нацепил их, пододвинулся еще сантиметров на десять. Носы его недорогих кроссовок уже свисали над пропастью, оставленной строителями много лет назад.

Стоять так ему было очень неудобно. Да и опасно, уж извините! Сорваться вниз можно было запросто. Сява ловкая собачка и то сорвалась. Он рассмотрел светлый комочек в самом низу. Собачка была там, да. Она странно возилась на обломке бетонной плиты, скулила и пыталась выбраться. Но у нее ничего не выходило. Почему? Там почти гладкая площадка. И подъем для нее был несложным. Почему?

Схватившись одной рукой за ветки кустарника, чуть наклонившись вперед, Игорь Васильевич сделал еще крохотный шажок вперед, поставив ступни боком на краю пропасти. Еще сильнее нагнулся и вгляделся в молочную муть, кутающую дно глубокой ямы.

– Сява! – громко позвал он, собачка не шевельнулась и не ответила, и ему вдруг стало страшно. Он громко крикнул снова: – Сява!

И в тот самый момент, когда радостное повизгивание собачки раздалось откуда-то со спины, ноги Игоря Васильевича заскользили, заерзали по влажной земляной кромке. Он попытался выпрямиться, потерял равновесие, ноги его странным образом лишились опоры. Он нечаянно отпустил ветки кустарника, за которые держался, замахал руками и через мгновение полетел головой вниз в клубившийся на самом дне пропасти густой туман…

Когда через полчаса муж не вернулся с прогулки, Ниночка занервничала. Она уже успела накрыть стол к завтраку. Приготовила йогурт, пудинг, омлет с курочкой томился под крышкой глубокого сотейника, с салатом она решила повременить. Она всегда нарезала его, когда Игореша мыл собачке лапы и мылся потом сам. Что проку от заготовленного заранее салата? Ни витаминов, ни вкуса. Так всегда рассуждала Ниночка. Овощи, вымытые и высушенные, вместе с зеленью лежали на разделочной доске. Все остальное было готово или почти готово.

А их все нет и нет. Она несколько раз подходила к окну и выглядывала на улицу. Двор был пуст. Для суетливой беготни соседей было еще очень рано. Туман почти рассеялся, но было пасмурно. Улица казалась необжитой и холодной из ее теплой уютной кухни. А у Игореши озноб случился утром. Чего же он медлит? Почему не идет домой?

И вдруг звоночек в дверь. Вернулись! Ее милые вернулись! Она так обрадовалась, что позабыла выключить огонь под сотейником с курочкой. Опомнилась, когда из кухни в прихожую пополз запах подгоревшего мяса и яиц.

– У меня там… Там, надо… – тыкала она пальчиком в сторону кухни, с нервной рассеянностью рассматривая соседа с первого этажа, который держал их собачку на руках.

– Нина Николаевна, вы меня не поняли? – строго спросил сосед, шагнув в их прихожую. – Ваша собачка носилась по двору одна.

– Она не может носиться, она для этого слишком хорошо воспитана, – пробормотала она.

Метнулась в кухню, выключила газ, приподняла крышку сотейника, досадливо поморщилась. Завтрак был испорчен. Игорек ей теперь попеняет.

Игорек…

– Нина Николаевна, – громоздкий мужчина с первого этажа бессовестно топтал ее безукоризненно чистый пол резиновыми сапожищами, войдя следом за ней в кухню. – Нина Николаевна, ваша собачка бегала по двору одна. Где Игорь Васильевич?

– Он… Он, видимо, где-то там… – Она махнула странно обмякшей рукой в сторону окна. – Вы его не видели? Он же был с Сявочкой. Вы вот его забрали, а он ищет теперь!

На последних словах она повысила голос до истеричного звучания. Но тут же опомнилась:

– Извините.

Она внимательно осмотрела лицо громоздкого мужчины. Она не знает, как его зовут, как неприятно! Столько лет живут в одном подъезде, здороваются при встречах, обмениваются замечаниями о погоде и ценах, а она не знает его имени!

Мужчина в растянутых спортивных штанах, болоньевой куртке на голое тело, резиновых сапожищах, в щетине, которую он еще не успел соскоблить с лица, казался заморским чудовищем в ее милой нарядной кухне. По этому чистому полу они с мужем ходили только в домашних тапочках, мягких, пушистых.

Что он тут делает в своих ужасных резиновых сапогах? Почему Сявочка так беспомощно жмется к нему и дрожит?! Где Игореша?!

– Где Игореша?! – проговорила она слабым писклявым голосом. – Вы… Вы его не видели?!

– Я видел в окно, как они с собачкой пошли в сквер. – Сосед с первого этажа странно спрятал от нее глаза, уткнув их в ящики с цветущими орхидеями, которыми был заставлен ее подоконник. – Я как раз выходил со своей собакой. Слышал, как ваш муж зовет Сяву. Потом стало тихо. И… и Сява прибежал оттуда один. А Игоря Васильевича не было. Я поймал Сяву, завел свою собаку домой, вашу вот вам принес. Убежит ведь. На дорогу, под машину, жалко.

– А где Игореша?! – настырно повторила Ниночка вопрос, который пульсировал у нее в висках, в сердце, в легких. – Где мой муж?! Почему он не вернулся из сквера?!

– Я не знаю, Нина Николаевна. Надо вернуться туда, в сквер, и посмотреть.

Он вернул ей свой взгляд, совершенно ей не понравившийся. В нем было столько тревоги, столько невысказанного предчувствия беды, что она заорала на него:

– Не смейте, слышите! Не смейте так… Так смотреть на меня! С ним все хорошо! У него просто озноб и только! Он мог присесть на скамейку и…

Она расплакалась, уткнув лицо в кухонное полотенце.

– Вы не расстраивайтесь раньше времени, Нина Николаевна, может, у него просто сердце прихватило, – уговаривал ее сосед, когда, отпустив собачку на пол, лапы, между прочим, не помыв, помогал ей надевать плащ на теплой подстежке. – Он присел на скамейке и шевельнуться боится.