скачать книгу бесплатно
Занятие было глупым и совершенно бесполезным. Пока тушили пожар, утолкли всю дачу в радиусе тридцати-сорока метров. Одних пожарных было человек десять. Плюс кое-кто из соседей подтянулся с рассветом. Да и свои особо не стереглись, сновали по участку. Каждый второй курил, так что и с окурками полный провал получался. Но Масютин все равно старательно делал вид, что что-то ищет, хотя ни черта не видел. Земля плясала перед глазами рваным зеленым пятном, изрубцованным серыми шрамами бетонных дорожек.
Скорее бы уж! Скорее бы уж вся эта церемониальная канитель заканчивалась и их развезли по домам. Домой он, конечно, не пойдет, но хоть побудет в одиночестве. И даст волю своему горю, которое рвалось сквозь стиснутые зубы и невыносимо жгло глаза…
– Бутылку водки, – повелел он, сразу же по приезде забежав в дежурный магазин на углу собственного дома. – Бутылку водки, минералку, пачку сигарет, зажигалку и…
– И что еще? – Продавщица, совершенно чумная от бессонной ночи, таращила на него покрасневшие глаза.
– И еще апельсин, – вдруг сказал Масютин, хотя никогда не закусывал водку апельсинами.
Апельсины любила Светка. Любила вдыхать их пьяняще тропический аромат. Любила растирать между ладоней горьковатую цедру. Любила есть их. Сначала сосредоточенно обдирала пористую кожуру и складывала ее в сторонке. Потом делила апельсин на дольки, нарочно вонзаясь длинными ногтями в мякоть, а потом, уливаясь сладким соком, осторожно откусывала от каждой дольки по крохотному кусочку. Она могла полчаса есть один апельсин, а то и дольше. Ела и не могла насладиться.
Он всегда покупал ей апельсины, всегда. Сегодня вот зачем-то себе купил, хотя и знал, что не притронется к нему. Просто не сможет проглотить, когда Светка…
Масютин медленно шел по своему двору, с тоской разглядывая окна их дома, казавшиеся в молочном утреннем свете мертвыми глазницами. Свет еще нигде не горел, все досматривали последние сны, с сонной небрежностью развалившись на подушках.
Жанка тоже, наверное, спит. Спит и даже во сне ждет его возвращения. И пацаны тоже ждут. А он ведь никуда с ними не пойдет сегодня, потому что идти не в состоянии. Идти, улыбаться, отчаянно фальшивя, классным руководителям и по-отечески строго грозить младшему, когда он особо расшалится. Он не сможет, точно. А вдруг кто-то из знакомых, коллег вздумает подойти и про ночной пожар спросить, что тогда?! Он не в силах будет сыграть равнодушие. Он не сумеет быть недоступным для Жанкиного пристального прозрения. Она моментально догадается, что что-то не так.
Пройдя мимо своего подъезда, он дошел до угла дома и повернул по тропинке налево. Миновал детские качели с лестницей. Черт возьми, еще пару лет назад подсаживал на эту лестницу Витька, смеялся с ним наперегонки и думал, что это и есть счастье, а теперь…
Он прошел мимо всего, и мимо воспоминаний о своей семье тоже. Дальше стройными рядами шли металлические гаражи. Возле них Масютин и притулился со своей бутылкой водки, минералкой, сигаретами и апельсином, который никто и ничто, наверное, не заставит его съесть.
Присев на корточки и прильнув дорогим модным пиджаком к шершавому ржавому железу чьей-то «ракушки», Женька в два приема ополовинил бутылку, хлебнул для порядка минеральной воды, хотя совсем даже и не почувствовал привычной горькой крепости, и жадно затянулся.
Сейчас… Сейчас вялый туман окутает его воспалившийся от непереносимого горя мозг, и ему, может быть, станет полегче. Перестанет мелькать перед глазами улыбающееся личико Светки на фоне обгорелых останков того, что когда-то ею было. Перестанет трястись нутро от чудовищной боли, и корчить его, может быть, тоже перестанет. Корчит же, еще как корчит! Как вспомнит…
Масютин снова приложился к горлышку бутылки, громко глотнул пару раз, облил рубашку, черт бы с ней, и снова закурил.
Вот что за дерьмо эта жизнь, а?! Почему если везет, то во всем и сразу. А уж если начинает трясти, то все – пипец – трясет по всем направлениям.
Светка умерла. Умерла страшно, забыв сказать ему самое главное – любила ли она его. Всегда была мила, чистосердечна, искренна, открыта, ласкала его так, что он стонал в полный голос, не стесняясь соседей сверху и снизу на их съемной квартирке.
Умерла, забыв рассказать до конца всю историю своей нелепой крохотной жизни в неполных двадцать лет. Он знал, что она воспитывалась в детском доме. Знал, что существовала какая-то тайна ее рождения или похищения, так ведь и не уточнил, не до того было. Еще знал, что имя и фамилию ей дали там же – в детском доме. Нарекли Светланой Светиной, потому как на вопрос: «Чья ты?» она все время твердила, что она – своя.
Ничего он о ней толком не знал, жеребец чертов. Любил, брал, когда хотел, лелеял, а вот узнать толком не успел. А она ведь однажды как-то обмолвилась…
Масютин даже с корточек встал, вспомнив тот вечер месячной давности.
Был конец апреля, на улице было пасмурно. Она приехала раньше его и к хилому отоплению добавила мощную струю теплого воздуха от дорогого обогревателя. Потом приготовила что-то. Расстелила постель. Сняла брюки и ждала его, сев по-турецки в центре кровати.
Масютин был тогда страшно благодарен за ее терпеливое ожидание, за нехитрый ужин, тепло, которым она наполнила квартиру к его прибытию. Он сильно замерз тогда, проторчав на выезде под дождем полтора часа.
Потом еще повздорил с Жанкой по телефону, которой не терпелось примерить на него новый блейзер. Ну не дура! У его ног труп стынет, группа вся выездная пересобачилась от усталости, холода, дождя и желания поскорее смыться по домам, а она со своим блейзером…
Поднимался по лестнице на съемную квартиру страшно усталый, злой, небритый и слегка попахивающий по?том. Последнее его особенно раздражало, но на исправление не было просто времени. Он вошел, швырнул прямо на кровать пакет с апельсинами и принялся разуваться.
Потом Светка заставила его вымыть руки и навалила целую гору мелко наломанных спагетти.
– Ешь, Женечка! Это вкусно, с маслом и сахаром!
Он ел, и ему нравилось. Правда нравилось. И спагетти эти, которые она зачем-то наломала, залив растительным маслом и посыпав сахаром. И тишина, и тепло, и то, что она лопала апельсины, вся, как ребенок, перепачкавшись соком.
А потом Светка шутила, смеялась, бросалась в него шкурками от апельсина и все твердила, что скоро станет богатой, потому что она наследница. Он смеялся вместе с ней и совершенно не слушал. Все спешил, все торопился поскорее стащить с нее ее немудреный свитерок и заштопанные на пальцах капроновые колготки.
А послушать надо было. Что за наследство? Откуда богатство? Не оттуда ли ноги произрастают у сегодняшней трагедии?..
Масютин поднял полупустую бутылку на уровень глаз и легонько ею поболтал. Водки осталось грамм сто пятьдесят не больше, а он трезв как стекло. Ни спиртное, ни курево, ничего не спасает. Тут еще апельсин все глаза промозолил, и зачем брал?!
Он допил все до последней капли и отшвырнул бутылку в сторону. Потом шагнул вперед и неожиданно качнулся. Надо же! Он, кажется, надрался до чертей, сам того не заметив. Странный только хмель какой-то, не такой, как обычно. Ноги не слушаются, а голова ясная. Правильнее, все помнит, а хотелось забвения. Да, и еще со зрением не все так ладно, как ожидалось. Коли видеть, так видеть все, а не видеть, так ничего. Почему же тогда, черти бы всех задрали на свете, картинка двора, дом, хилая аллейка тополей вдоль покоцанной машинами тротуарной дорожки – все это размазалось грязным пасмурным пятном? А вот апельсин видится четко. Масютин мог поклясться, что видит сквозь толстую пористую шкурку, сколько там внутри ароматных долек. И даже видит, как вонзаются в сочную пахучую мякоть тонкие нежные пальчики…
Чертовщина, скажете? Может, и так, только боль от его видений была жуткая. Такая, что задирай голову в небо и вой волком.
– Здорово, Женек. Чего это ты с утра пораньше?
Масютин долго пытался сфокусировать взгляд на мужике, который его окликнул. Вот еще некстати вывалился. Откуда в такое время?
– На рыбалку я, – пояснил мужик, хотя Масютин, кажется, его и не спрашивал. – А ты чего это, спрашиваю?
– С-служба такая… – сильно шепелявя, произнес Женька и, едва держась на ногах, двинулся к своему подъезду.
А там его, как всегда, ждала жена, которой вдруг именно сегодня, именно после такой страшной для него ночи, вдруг приспичило непременно узнать: а любил ли он ее когда-нибудь…
Глава 6
Потолок над Женькиной головой не разверзся, не рухнул на него. И грудная клетка не разорвалась, хотя бурлило там внутри с вулканической мощностью. Даже голова, кажется, обрела хоть какую-то способность соображать. Перестала ныть и задаваться одним-единственным вопросом: «Почему все это с ним случилось?..»
Какое-то время он лежал, вытянувшись под одеялом, потом встал. Походил по номеру в одних трусах, замерз и принялся одеваться. Одевшись, вдруг понял, что голоден. Может, и не голоден, только желудок отвратительно посасывало, и срочно требовалось проглотить хоть что-то, хотя бы чашку чаю.
Чая в номере не было, да и откуда подобный сервис за триста рублей в сутки? Надо выходить на улицу, искать какое-нибудь кафе – на ресторан денег не было, или… Или брать сумку в зубы и отправляться домой.
Вот домой дико не хотелось. Во-первых, он как бы ушел от нее – от жены в смысле. Во-вторых, видеть Жанку было выше его теперешних сил. А ну как снова начнет прилипать: любил не любил…
Масютин подошел к окну и выглянул из-за шторы на улицу.
Гостиничный двор был заставлен грузовыми машинами. А по узкому проходу между глазастыми кабинами сновали мужики в спецовках. Стало быть, он определился на постой к дальнобойщикам. Номер у него трехместный, не иначе часа через полтора кого-нибудь да подселят, а общество ему сейчас нужно как щуке зонтик. Нет, съезжать все же придется.
Вернув штору на место, Масютин принялся собираться. Посовал по сумкам то, что успел раскидать по пустым полкам шкафа. Когда это делал, в каких попыхах, одному богу известно?! Потом вышел из номера и побрел гостиничным коридором к окошку администратора: нужно было сдать ключи. Та сидела на привычном месте и тарабанила по телефону. Правильнее, мусолила на все лады последнюю городскую новость: пожар на даче Удобного. Сенсация же, чего не поговорить!
Женька нехотя прислушался.
– Да ты что!!! Бедная женщина! Сколько он ей крови попортил, Степка этот, так и издохнуть как человек не смог! С шалавой, говоришь… Вот удар так удар для бедной Риточки. Ага… Да ты что?! Ой… Да, а ты знаешь, он, говорят, давно с этой паскудой путался. Рита рассказывала моей сестре, они дружат, знаешь… Так вот, она мне говорила, что девка эта у него не случайная. Вроде любовь там какая-то, давняя, да!..
Масютина словно гвоздями к полу прибили. Он стоял, в обеих руках по сумке, и, широко распахнув глаза, слушал болтливую администраторшу, которая, оказалось, каким-то боком знакома с женой Удобного. Пускай не сама лично, а через какую-то сестру, но…
Факт оставался фактом: про девушку, что погибла на пожаре на даче Удобного, знали многие. Их отношения не являлись секретом ни для кого. Нет, его-то как раз никто в расчет не берет. Он тут при чем? Подумаешь, любил эту засранку, что с того!.. А вот для остальных это не секрет. Даже для этой вот болезненного вида администраторши, сильно смахивающей на огромную моль. Даже она откуда-то знала, что Удобнов давно и прочно зафрахтовал его Светланку. Ах да, от сестры!..
Не было бы личной в том корысти, ох уж он эту моль потряс бы сейчас! Ох устроил бы ей сейчас допросец с пристрастием, но… нельзя, батенька. Сразу спалишься. Сразу у коллег возникнет вопрос: какого черта торчал в гостинице для дальнобойщиков? Номер снимал, с чего это вдруг? С женой повздорил, ударил ее, решил развестись?..
Прозрачно все, очень прозрачно.
Нет, заходить нужно совершенно с другого бока. Здесь ему больше делать нечего. Главное он узнал: Светлану никто не опаивал, никто силой или под дозой к Удобному в постель не тащил. Она сама! И по слухам, там было чувство.
Твою мать, а!!! У них было чувство! А как же он?! С ним-то что?!
– Номер хочу сдать, – просипел он через силу, когда администраторша, прервав ненадолго поток сплетен, воззрилась на него с нескрываемым раздражением.
– Так скоро?
– Вам-то что. – Масютин все же не выдержал, нагрубил, швырнул на стойку ключи и быстро ушел, чувствуя спиной ее алчный интерес к своей растрепанной персоне.
Потом, почти ничего не видя, шел по узкому коридору, образованному большегрузными машинами. С кем-то пару раз столкнулся плечами. Кого-то даже, кажется, послал. Вникать не было ни сил, ни желания. Спешил…
Там же, за покосившимся гостиничным забором, поймал такси и поехал в центр.
Улица Гирина, куда вдруг решил поехать Масютин, шла параллельно проспекту, который, в свою очередь, венчался перекрестком, там был его дом, где он жил со своей семьей. Улица Гирина была недлинной, ее и улицей-то поспешили назвать, переулок скорее. Ну, назвали и назвали, ему-то что. Еще к тому же с десяток девятиэтажек туда впихнули. В средней, пятой по самому центру, и снимали они квартиру со Светкой. Правильнее, они снимали там три дня в неделю: понедельник, среду и пятницу. В остальное время эта хата принадлежала кому-то еще. Кому именно, не знали ни Светка, ни он. Да и не интересовались они никогда.
– Не вы одни страждущие, – пояснила женщина, которой по виду можно было дать как тридцать пять лет, так и все семьдесят. – Другим тоже охота, так что пододвинуться придется.
Пододвигались.
Сегодня была как раз среда, странно, что он не вспомнил об этом, когда ехал в гостиницу на окраине. Среда – их со Светкой день.
Он вышел на проспекте, намереваясь пройти до Гирина пешком. Заглянул для начала в кафе, но, даже не успев пересечь фойе, пулей вылетел оттуда. Слишком шумно, слишком много народу, слишком оживленно. Не подойдет.
Через квартал от кафе должен быть универсам. Так себе магазинчик. Хирел на глазах, будто чахоточный. Товар подолгу залеживался на прилавках, покупателей мало, все широченными шагами навострились через дорогу, туда, где совсем недавно выстроился гипермаркет, в котором секции были шириной с ту самую улицу Гирина.
Масютину не нужны были первоклассные сосиски с горячим хлебом и разрекламированным до хрипоты соусом. Ему нужно-то штуки три беляша, пускай даже и остывших, а этого добра всегда в издыхающем универсаме было полно. Пакет кефира и… Нет, вот теперь никакой водки. И апельсинов он точно брать не будет. Хватит, насмотрелся до мозолей в глазах. Теперь он немного посидит, подумает, а к вечеру можно и домой податься. Он, в конце концов, полноправный хозяин своего жилища. К тому же у него там сыновья имеются. Они через пару дней улетают, надо хоть побыть с ними.
Масютин недобро улыбнулся самому себе. Трусливый подонок. Нашел время пацанами прикрываться. Нет, хотя бы себе признаться, что от тошноты и ломок хочется в свой дом, где всегда есть что пожрать, где поспать и где его всегда почти, кажется, ждут. Нет же, о сыновьях вспомнил…
– Девяносто семь рублей восемьдесят пять копеек, – как будто нехотя пробубнила кассирша и тут же вызверилась, продолжив: – Ищите без сдачи, мелочи у меня нет!
Ясно, надо отдать сотню и валить подобру-поздорову, чтобы вслед тебе не шипели и не смотрели, как на последнего жлоба. Хотя ради смеха можно было бы порыться в кошельке и наскрести ей… Только не до смеха ему сегодня, совершенно не до смеха.
Масютин сунул ей сотню, подхватил покупки, сумки и вышел на улицу. Немного постоял на ступеньках, с недоумением посматривая на противоположную сторону. В огромные стеклянные двери гипермаркета сочился непрерывный поток человеческих тел, жаждущих оставить там свои деньги. Спешили, толкались, злились, если кто-то наступал на пятки или пролезал вперед, задев локтем.
Он не любил таких магазинов, Светка любила. И Жанка любила тоже. А он нет. Половина же из того, что там бывало куплено, почти никогда потом не находило себе применения. А бралось только потому, что брал кто-то рядом, или потому, что упаковка нарядная. На это и расчет. На облапошивание. На алчность. На глупость и рассеянность. Потому и не любил Масютин подобных магазинов. Ходил только из-за Светки.
Она обычно шла чуть впереди, толкая перед собой доверху нагруженную какой-нибудь дребеденью тележку. Он сзади, будто бы не с ней. Она любовалась заваленными прилавками, находя в этом удовольствие. А он любовался ею. Умилялся ее остренькими лопатками, выпирающими из-под обтягивающей розовой футболки. Наблюдал, как маятником пляшет ее белокурый хвост на макушке. Как она нагибается, как поднимает руки к верхней полке, оголяя безупречно гладкий живот с крохотной родинкой чуть слева от пупка.
Черт, черт, черт!!! Неужели это никогда не повторится?! Неужели ее не будет больше?! Он же не сможет… Он же…
«Иди, Масютин, и сожри свои беляши, и запей их этим жутким кефиром, дата реализации которого была просрочена еще пару дней назад, но тебе его все равно всучили, видя по твоей облезлой роже, что тебе не до тонкостей. Иди, Масютин, посиди и подумай, кто мог… За что… И как долго вообще тебя виртуозно держали за последнего лоха и имели во все лопатки…»
И он пошел на улицу Гирина, в тот самый пятый с любого краю дом. Пошел, наверное, в последний раз. Зачем ему теперь-то там бывать? Упиваться горем, воспоминаниями? Так они тоже ничего, кроме боли, не принесут. Подло все… Подло, больно, гадко…
В квартире кто-то побывал.
Хотя о чем это он? Вчера же был вторник, чужой по графику день. Потому и лезли в глаза чужие вещи, которые обычно Светка убирала к его приходу подальше. Светки не стало, убирать чужую постель некому. Доставать принадлежащую им тоже.
Масютин брезгливо покосился на клетчатый плед, скомканный посреди кровати. Тут же поискал взглядом свои и ее тапки. На месте. Стояли рядышком возле того самого обогревателя, который Светка всегда включала к его приходу, если бывало прохладно. Там же рядом, на продавленном кресле, две их подушки, одеяло в сиреневом шелковом пододеяльнике, простыня и Светкин халат. Она редко его надевала, предпочитая носиться по квартире в кофте и колготках. Он настаивал, пытаясь приучить ее выглядеть как женщина, а не как детдомовский нищий переросток.
Уронив сумки со своими вещами и пакет с беляшами и кефиром, Масютин подошел к креслу и сгреб в охапку Светкин халат. Прижал к лицу пушистую мягкую ткань и с силой втянул в себя ее запах. Странно, но она всегда пахла очень сладко. Будто смешали ваниль, апельсиновый сок, притушили цитрус мятой и всем этим обдали Светку с головы до ног. Первое время после знакомства с ней Масютин даже подозревал, что она использует вместо духов какую-то кулинарную смесь, потому что нет денег. Потом понял, что это кожа ее так пахла. Кожа, волосы, которые она мыла детским мылом. Ноги, руки, кончики пальцев, даже мысли ее казались ему такими же сладкими.
Так ли уж много знал он о ней?! Почему это случилось с ней? С ним? С ними? Он же хотел как лучше и не хотел, чтобы как всегда. Он хотел все по-честному, а она…
Он неожиданно со злостью отшвырнул халат и, развернувшись, двинул в кухню. Разложил на столе пакет с застывшими беляшами, грубо разорвал пакет кефира, едва не пролив его себе на брюки. Но обошлось, уронил только несколько капель на стол. И принялся жадно хватать зубами слипшееся тесто, не отрывая остановившегося взгляда от окна. По сторонам он больше смотреть не мог. Даже в какой-то момент пожалел, что вообще сюда пришел. Но потом успокоился. Собирался же подумать? Собирался. Лучшего места не найти. Может, здесь посетит прозрение.
Не посетило ни черта. Как ни думал, как ни крутил, все одно выходило, что Светка погибла за компанию. Ну, некому было желать ей смерти, хоть умри! Не нужна была она никому! Просто трахалась, по-русски говоря, с этим боровом. Боров этот и его свинячьи замашки давно поперек горла половине города. Пришла пора платить по счетам, вот и предъявили ему счет, а заодно и с девочкой поделились. И при таком вот гадственном раскладе найти убийцу и заказчика – все равно что искать золотую рыбку в Атлантическом океане. Это и дураку понятно, а Масютин дураком не был. И что-то подсказывало ему, что коллегам его, и ему заодно, придется ох как трудно, если вообще не придется сложить оружие. То бишь отправить дело на полочку. Это, кстати, был не самый плохой вариант.
Удобный ведь крепко насолил не только своим бывшим однополчанам, но и городским властям. А коли крепко гадил и тем и другим, хотя вторых побаивался и гадил исподтишка, то заказать его могли как одни, так и другие. Если заказали бандиты, то есть еще вероятность, что сверху начнут давить, чтобы разыскать заказчика и исполнителя. А если заказали власть имущие, то дело другое. Запросто состряпают акт заключения, будто пожар случился из-за неосторожного обращения с огнем или электробытовыми приборами, нарушили там правила эксплуатации и все такое. И что происшествие не что иное, как несчастный случай.
Так, дальше…
Ему надо определиться, что для него лучше? То, что прикажут дело рыть, или прикажут дело закрыть за отсутствием состава преступления? Конечно, второе! Если дело закроют, у него руки окажутся свободными для собственного расследования. Он тогда сможет совершенно беспрепятственно искать Светкиного убийцу, а найдя… сжечь!
Кефир был еще поганее, чем предостерегал срок реализации. Кислый, жидкий, с отвратительным затхлым душком. Беляши встали в горле липким комком, не желая продвигаться в желудок. Масютин с тоской обвел взглядом кухню и посмотрел на кефирную упаковку.
Кто скажет, что он здесь делает? Вернее, почему намеренно травит себя подобной гадостью, зная, что дома наверняка имеется борщ, котлеты с капустной солянкой и уж свежее молоко с йогуртом обязательно. Почему?
«Давай, Масютин, давай колись, зачем ты это делаешь? – Женька стиснул виски ладонями, с грохотом положив локти на стол. – Какой прикол в том, что ты заработаешь себе диарею? Легче станет страдать душой, приобретя недуг физический? Идиот тогда ты, Женька! Идиот, дерьмо и дешевка! Почему дешевка? Да потому как признаться себе боишься в том, что придавил бы Светку собственноручно, узнав о том, что она с Удобным спит, так ведь? Так, отрицать не смей! И горе горем, а… придавил бы, окажись она сейчас здесь вот, рядом, на этой самой кухне с колченогими табуретками и шатким столом… Сука все же, так ведь?! Сука…»
У него в который раз за минувший день помутнело в глазах. Вот не думал, не гадал, приобрел проблем на свою голову! Вот ведь рекомендовал сатирик, умный, кстати, мужик: «О доме надо думать, ребята! О доме, а не о том, что вы подумали…»
Дом он сегодня самым поспешным, самым дурацким образом покинул. Правильнее, хотел покинуть жену, а покинул родные стены, привычный уют и комфорт. Потому что не мог видеть Жанку, потому что она приставала, грозила даже, стервочка такая мелкая. Но ведь сыновей еще никто не отменял. Сыновья-то его остались.
Масютин сорвался с места и бросился к своим сумкам. В одну из них, собираясь, он засунул мобильный телефон, отключив его перед этим. Сейчас он его включит и позвонит своим пацанам. У него же их двое, елки, – Витек и Антоха. Славные ребята, хотя и не всегда его понимают, и даже косятся иногда с обидой и осуждением.
– Алло! – обрадовался Масютин, услыхав голос младшего, присел перед сумкой на корточки и заговорил с преувеличенной радостью. – Привет, сынок, как дела? Что там было на линейке в школе? Я немного проспал, устал ночью…
– Привет, па.
Сын поздоровался с заметной настороженностью. Неужели дура баба растрепала, что он с вещами из дома ушел?
– Дела у меня нормально. А ты где?
Точно растрепала! Еще один повод для того, чтобы дать ей в лоб. Была бы умной…
– Я на работе, а почему ты спрашиваешь? – вроде как удивился Масютин, хотя душа заныла из-за ребят.
– Да так, – замялся Витек и вдруг позвал брата к телефону.
– Антон, чего там у вас, поругались, что ли? – Голос старшего ему и вовсе не понравился.
– Нет, па. У нас все как раз нормально, а вот что у вас с мамой?
– У нас? С мамой? – глупым попугаем переспросил Масютин и, не удержавшись на полусогнутых в коленях ногах, плюхнулся на задницу. – Все вроде нормально, а почему это ты спрашиваешь меня о таких вещах, сын?
– Потому… – Антоха протяжно вздохнул, а потом с горечью, очень близкой к слезам, пожаловался: – Она пропала, па!
