скачать книгу бесплатно
Она бы точно не смогла.
– Ты все же любил меня. – Вдруг снова подала она голос, когда он, вымотавшись от суетливой беготни по квартире, упал в кресло напротив. – Любил, и еще как! Помнишь, даже пятки мои целовал, хотя я босиком по траве бегала? Женька! Женечка мой… Куда же ты все это подевал?! На кого потратил?! Почему мы это сберечь не смогли, а?!
– Ой, вот только давай без этого, а!!! – Его красивое лицо недовольно скривилось. – Что, когда, почему?! Миллионы семей разводятся, и ничего. Это статистика, ты же ее изучала, должна понимать.
– Это больно, Жень. – Жанна смотрела на мужа и не могла поверить, что видит его в последний раз. – Очень больно! Ты окостенел, а я… Я-то еще не успела, и я не хочу…
– Врешь, дрянь!
И вот тут произошло самое страшное в их совместной жизни. Казалось бы, страшнее уже некуда. Ан нет! Женька – он же мастер на сюрпризы. Он и сейчас его преподнес. Подорвался с кресла, будто взрывной волной подброшенный. Сделал сильный выпад вперед, согнувшись почти пополам, и тут же без лишних телодвижений и переходов с силой ударил ее. Ударил не ладонью, кулаком. Хорошо, что удар пришелся не по лицу, а куда-то в область между виском и ухом, иначе красоваться бы недели три с приличным синяком. Вот бы Дашка Сушилина порадовалась: сегодняшнего выхода в модном платье та ей теперь долго не простит. Все то время, пока шла линейка, Дашка зеленела лицом и кусала губы. Синяк бы ее непременно порадовал. Хорошо, что Женька промахнулся.
– Ты меня ударил?! – тихо прошептала Жанна.
Она зажмурилась от боли и растерянности, сжалась в комок, и даже разрыдаться не смогла, потому что умерла как будто.
Он же никогда не смел ее трогать. Никогда! Даже в минуты самых гнусных скандалов! Когда она, не выдержав, грозила ему разоблачением, он не смел ее трогать. Дунуть в ее сторону опасался. А теперь…
Ударил ее, как мужика. Кулаком в лицо. Может, сейчас начнет бить и ногами?!
Он все еще нависал над ней, дыша ей в лицо тяжело и прерывисто.
– Глянь на меня, жена! Ну-ка глянь! – приказал Женька властно.
Жанна медленно открыла глаза и оглядела его всего от новых носков, в которые он переоделся перед тем, как уйти. До всклокоченных волос, которые с чего-то забыл забрать в хвост.
Да, кстати… Ее муж носил длинные волосы. Господь по нелепости наградил его темными кудрями.
Нет, сначала он, как всякий нормальный мужик, занимающий достаточно высокий пост в областном Управлении внутренних дел, коротко стригся. Злился, когда парикмахерша по неопытности или невнимательности вдруг пропускала какой-нибудь завиток, и тот упрямо дыбился, выбиваясь из короткой строгой прически. Злился, возвращался в парикмахерскую, просил подправить и бегал туда в месяц по два раза. Но потом, насмотревшись всякого гангстерского дерьма и заручившись лицемерными утверждениями слабой половины человечества, что, мол, это сейчас на пике моды, это теперь круто, Женька начал вдруг кудри свои отращивать. И по мере того как они у него отрастали, он сначала заправлял их за уши, а потом принялся убирать в хвост.
Жанна сначала фыркала, возмущалась, но потом смирилась и замолчала. В конце концов, это его голова и распоряжаться ею вправе только он. К тому же этот дурацкий хвост ему жутко шел, делая и в самом деле сексуальным до одури и не таким протокольным, как короткая стрижка. Конечно, она ревновала, но не признать очевидного не могла.
Сейчас Женькины кудри в беспорядке свисали по обе стороны лица. Лицо напряженное, глаза в красных прожилках, как если бы он не спал ночей несколько или плакал. Второе, конечно же, исключается, а к первому ему не привыкать. Нервничает и в самом деле? Неужели и правда все так плохо, и он ничего не выдумал, бегая тут перед ней и собирая вещи?
– Смотри мне в глаза и отвечай! – снова приказал Женька и больно ухватил ее пальцами за подбородок. – Где ты была минувшей ночью?!
– Дома, Женя. Я клянусь тебе, что была дома. Я уже говорила тебе!
Ей было больно оттого, как он держал ее, как смотрел сейчас на нее, о чем спрашивал. В его вопросе не было и тени ревности. Ревнуют того, кого любят. Он ее не… А ведь так и не ответил на ее вопрос, стервец.
– Я спрашивал у консьержа, он сказал, что ты выходила из подъезда в начале первого ночи и вернулась почти через час. Он что же, врет, по-твоему?! Отвечай, где была это время?! Отвечай, или я!..
Он снова замахнулся. Жанна перепугалась, согнулась, спрятав лицо в коленях, и звонким от страха голосом закричала:
– Я была дома! Дома, дома, дома! Оставь меня в покое или… Или я сейчас вызову милицию, дурак!!!
Сначала было тихо. Потом его ступни в новых носках (она подглядывала сквозь щелку между пальцев) медленно двинули прямиком из комнаты. Да еще обе сумки, которые Женька собрал, странным волшебным образом подскочили с пола и, нервно запарив в воздухе, тоже последовали за его носками.
Он взял сумки, мелькнуло у нее в голове. Сейчас он уйдет. И никогда больше не вернется.
Будь у нее силы, она точно побежала бы за ним вдогонку. И упала бы в ноги, обняла бы, прижалась бы и принялась просить. Просить прощения за все то, чего не совершала. Просить не уходить, не бросать ее одну, не оставлять, когда все так плохо. Она точно сделала бы все это, но сил не было. Она ничего не чувствовала: ни рук, ни ног, ни тела, ни сердца. Ничего, кроме тупой ноющей боли в том месте, куда он ударил. Ах да, еще подбородок ныл от его пальцев. Все остальное благополучно отмерло. Как было догонять его в таком невозможном состоянии? Как можно было просить прощения или вообще просить его о чем-то?
Он ушел, хлопнув дверью. Наверное, так принято уходить, подумала Жанна. Она все так же сидела, согнувшись и пряча лицо в коленях. Уходя, непременно нужно сжечь все мосты, наговорить кучу дерьма, ударить, чтобы не появилось нечаянного желания вернуться. А напоследок непременно хлопнуть дверью. Отсечь бездушным деревянным прямоугольником себя теперешнего от себя прошлого. Отсечь непременно с грохотом, чтобы грохот этот долгим набатом гудел в ушах.
Жанна выпрямилась, откинулась на спинку кресла, оглядела комнату и застыла.
А потом раздался телефонный звонок. Она знала, что это не Женька. Он ни за что теперь не позвонит. Это она тоже знала. И трубку брать не хотела. Зачем? Но потом все же ответила и несколько томительных минут слушала, как ее приглашают пообедать вместе.
– Что? Пообедать? – повторила она вслед за знакомым, казалось бы, голосом, но таким чужим и ненужным сейчас, что хоть плачь.
– Да, Жанна, пообедать. Существует такая необходимость у людей – иногда употреблять пищу. И время приема этой пищи называется по-разному. Иногда это завтрак, иногда обед… – не удержались от ехидства на другом конце провода. – Ты чего там?.. Что-нибудь случилось?
Ну вот что ответить? Что?! Что жизнь закончилась с уходом Женьки? Что перед тем, как уйти, он обвинял ее в чудовищных вещах?! Будто не верит и никогда не верил ей?! И что она сама не знает, что для нее страшнее: его уход или его недоверие.
Ее не поймут, это точно.
Перво-наперво потому, как она сама неоднократно изумлялась (вслух причем), почему до сих пор продолжает жить с ним. А потом, если смысла в совместном проживании нет, можно ли мучиться оттого, что тебе не верят? Глупо, наверное. А она мучилась! Он вот ушел и будет думать теперь, что все это она подстроила, что только она во всем виновата. А она ведь…
– У меня все в порядке, – твердо ответила Жанна, когда абонент сделался нетерпеливым и повторил свой вопрос трижды. – Все нормально, Виталь.
– Да? А мне показалось, будто голос у тебя какой-то расстроенный. Так как насчет обеда? У меня как раз свободное время есть, а, Жан?
Свободное время… Свободное время для нее конкретно. Подумаешь! У нее теперь его завались, времени этого. Его и раньше было девать некуда, хоть консервируй вместе с огурцами, которыми с дури забивала полки в гараже. А теперь… Еще через два дня и мальчишки уедут, тогда вообще хоть волком вой.
– Слушай, а через два дня у тебя найдется для меня время, а?
Она сначала спросила, а потом подумала: зачем она его об этом спрашивает. Подумала и тут же поняла, почему именно, и ее понесло:
– Может, мы с тобой отдохнем где-нибудь недельку-другую, Виталик?
– Мы?! С тобой?! Недельку?! Другую?!
Он именно так и говорил, втискивая по огромному вопросительному знаку между каждым своим словом. Огромному такому, жирному вопросительному знаку, который округлой головкой упирался в ствол такого же жирного восклицательного.
– Да, а что? Ты не готов так сразу? – ее несло на крыльях глупой безнадежности. – Зачем тогда позвонил неделю назад? Зачем на обед сейчас приглашаешь? Не поверю ни за что, что для деловой беседы.
– Если даже и так, что такого, – огрызнулся он, но беззлобно, скорее озабоченно.
– Для того, чтобы звонить, нужен повод, так?
– Допустим.
– Вот я и допускаю, что позвонил ты мне по той простой причине, что все еще маешься чувством ущемленного самолюбия. Это, кстати, плохой вариант моих рассуждений.
– Есть и хороший? – снова яду в голосе на трехлитровую банку.
– Ага! Сказать?
– Валяй!
– А хороший вариант – это тот, что ты меня по-прежнему хочешь. Потому и предлагаю тебе уехать куда-нибудь на пару недель. К чему тратить время и деньги на долгое окучивание, обеды, цветы… Финал-то один. – Она немного помолчала и, не дождавшись ответа, закончила с горечью: – Или я что-то перепутала снова, а? У тебя и в самом деле ко мне чисто деловой интерес?
Виталий молчал непозволительно долго. За это время она десять раз могла бы положить трубку и снова застыть в позе опечаленного Сфинкса, только что раздавленного подозрениями и участью брошенной жены. Он чем-то гремел, чем-то щелкал, чертыхался и ворчал неразличимо. Потом все же произнес:
– Ничего ты не перепутала, Жанка! Ничего!!! Я по-прежнему хочу тебя, выходи на улицу, я в машине под твоими окнами.
Глава 3
Виталя, Виталик, Витальча…
Она любила его когда-то. Вернее, думала, что любит, и счастливо пребывала в подобной уверенности до тех самых пор, пока ее не охмурил Женька Масютин.
Правда, она, в отличие от Витальки, не считала, что Масютин ее охмуряет. Наверное, поэтому Виталя всячески стремился оградить их от общения друг с другом. Стоически выдерживал ее недовольство, когда она вдруг в самый последний момент могла передумать и отказаться от приглашения на вечеринку или от похода в театр или кино. Спокойно сносил ее слезы, когда ему вдруг взбрело в голову перенести воскресный выезд за город на следующие выходные.
Держал руку на пульсе, как говорится, и не расслаблялся. Особенно когда в непосредственной близости начинал балагурить Масютин.
Расслабился Виталик лишь однажды, и, как оказалось впоследствии, зря.
Это были… Это были те несколько дней перед их бракосочетанием – ее и Виталика.
Жанна до сих пор не могла понять, как все это могло произойти тогда. Сначала спонтанно возникший спор из-за того, кто кому подходит и кому с кем следует уживаться. Потом пятиминутная ссора с неизменным надуванием губ и желанием остаться в одиночестве. Следом часовой подхалимаж Виталика, который только что на уши не вставал, лишь бы снискать ее расположение.
И вот как-то все шло-шло само собой. Все, как обычно, безо всяких отклонений в сторону. Сначала она тихонько улыбнулась, потом позволила себя приобнять, следом даровала всепрощающий поцелуй. А закончилось неожиданно тем, что они впопыхах забежали в ЗАГС, причем перед самым его закрытием. И впопыхах, давясь от непонятного судорожного какого-то смеха, заполнили бланки заявлений на регистрацию брака.
Потом так же бегом выскочили оттуда, рассмеялись в полный голос и, не останавливаясь, помчались к ее родителям рассказывать.
Папа был счастлив. Мама расплакалась, поцеловав Виталика в начинающую лысеть макушку. А Жанна не знала, как ей сейчас надлежит выглядеть, потому что ничего в тот момент, кроме растерянности, не испытывала.
Что она только что сделала?! Подала заявление в ЗАГС, кажется. Так принято. А зачем, собственно?!
Ну да, они давно знакомы. Вместе ходили в школу, потому что жили в соседних подъездах. Вместе потом посещали лекции в институте и даже вместе подумывали о написании докторской. Спорили над темами тоже вместе. Но вот… любит ли она его?! Казалось, что да. Он всегда под рукой, удобный такой, ненавязчивый. Всегда с ней нежен, никогда ни к чему не принуждает. И если она сказала, что сегодня не расположена оставаться у него дольше положенного времени, значит, он шел провожать ее до двери шестого этажа, что располагалась в соседнем подъезде. Шел молча, подавив в себе все инстинкты и желания. Она тогда почти не задумывалась, что порой причиняла Виталику просто физические мучения, доводя до исступления, а потом отталкивая. Поняла много позже, просветившись со своим многоопытным Женечкой Масютиным.
– Жанна, что-то не так? Ты не выглядишь счастливой, детка? Может, ты поторопилась?.. Может, стоит еще немного подумать?..
Эти вопросы она слышала от родителей весь последующий месяц, который проскочил, будто день один. Она заведенной куклой моталась с Виталиком и родителями по магазинам, мерила платья, шляпы, туфли, нанизывала на пальцы кольца, белоснежные тончайшие перчатки, учила какие-то нелепые тексты поздравлений и обращений. Все с каким-то отстраненным спокойствием. Будто это все игра, а не подготовка к собственной свадьбе.
Нет, все-таки наверху кто-то постоянно следит за нами. Может, это один кто-то за всеми сразу следит, а может, на каждого из нас по одному. И вот от того, насколько этому смотрящему бывает скучно или весело, у нас все и складывается. Если ему весело, то все у нас складывается просто отлично. Если скучно, грустно или гадостно, то и у нас все начинает спотыкаться через раз.
В тот день, когда Виталика его руководство вдруг решило отправить в недельную командировку перед самой свадьбой, этих небесных надсмотрщиков собралось там, видимо, как раз с чертову дюжину по одну ее, Жаннину, душу. Они там, наверное, спорили, вздорили, голосовали, возможно, а потом все же пришли к единому мнению.
Короче, Виталик в командировку уехал. В этот же день отца вызвали в соседний район на сложнейшую операцию, мать отправилась следом, поскольку всегда его сопровождала. Жанна осталась одна.
Она полдня блуждала по огромной родительской квартире. С изумлением рассматривала коробки, свертки, шуршала упаковками. Все это были либо подарки, либо ее приданое, либо предметы ее туалета. Потом раза четыре подходила к свадебному платью, которое своими громоздкими кринолинами заняло половину гостевой комнаты. Трогала нежнейшую ткань, чуть отступала и снова смотрела с удивлением.
Это все ее?! Неужели? А зачем? Замуж собралась? Кажется, да. Непонятно как-то!
В подобном состоянии изумленного ничегонеделания Жанна пробыла до самого вечера.
Пару раз поговорила по телефону с Виталиком. Он, бедный, очень переживал, очень! И что оставил ее одну, и что прямо накануне свадьбы, и что, кажется, не успеет сказать ей много важного и нужного, что собирался сказать именно на этой неделе. Потом позвонили родители и тоже очень долго сокрушались, что пришлось оставить ее в одиночестве. Что-то там у отца пошло не так с его пациентом, и задержка одного дня грозила вылиться в недельную.
Жанна как-то очень быстро смирилась с собственным одиночеством. Стыдно признаться, но даже порадовалась, что у нее появится время все как следует обдумать и настроиться. К тому же со следующего понедельника ее как бы не станет уже. А на свет божий появится некая новая Жанна, с которой она пока не знакома и с которой, пока неизвестно, уживется ли…
Вечером, изрядно истомившись от пустоты, собственных прогнозов и опасений, она решила приготовить ужин. В конце концов, она без пяти минут замужняя дама, ей придется чем-то потчевать собственного мужа, а готовит она гадко. Можно даже сказать, что и вовсе не умеет готовить. И вот решив, что начинать рано или поздно ей все равно придется, и почему, собственно, не сегодня, Жанна пошла на кухню. Выволокла из холодильника мясо, овощи, выложила все это горой на рабочий стол и с тоской уставилась.
Не прельщало, хоть убей. Не прельщало муслякаться с перемороженным куском говядины, очищать коренья, кромсать их на разделочной доске. Потом все это как-то соединять, обжаривать, чего-то куда-то добавлять по вкусу. Бр-рр, совсем не хотелось.
Решив, что для начала мясу следует разморозиться, а ей ознакомиться с каким-нибудь рецептом (нельзя же просто так начинать стряпать, не имея об этом ни малейшего представления), Жанна позвонила своей подруге. Наташка через неделю в роли свидетельницы должна была вести ее в ЗАГС.
Они проболтали минут сорок, совершенно позабыв и про рецепт, и про свадьбу. Сплетничали, вспоминали, хохотали, а потом вдруг Ната и говорит:
– Женька-то с ума сходит, представляешь!
– Женька? Какой Женька? – Жанна сразу поняла, какой именно, прикидываться начала из непонятного чудачества. – Это не тот, что вечно в мятых рубашках и вонючих носках?
– Ладно тебе! – фыркнула Ната. – Скажешь! Масютин Женька! Я же вас с ним знакомила. Помнишь, еще давно. Виталик тогда еще жутко занервничал. Я поначалу не поняла почему…
– Я тоже, – вставила Жанна, слушая подругу с непонятным смятением.
– А потом проследила за его взглядом и… Оказалось, что он с Масютина глаз не сводит. Масютин с тебя, а Виталик с Масютина! И потом я заметила, каждый раз, как Женька с нами увязывался, Витальча твой непременно находил предлог, чтобы вам там не быть.
– Думаешь, он ревновал? – удивилась Жанна.
Она могла упрекнуть Виталика в занудстве, излишней прагматичности, полном отсутствии романтизма и еще в чем-нибудь скучном и неинтересном, но чтобы в ревности! Нет, он же никогда ни словом, ни взглядом.
– Ага, станет он тебе давать повод думать о Масютине! Ведь что получится? Скажет он тебе о внимании со стороны Женьки, к тому же более чем пристальном, ты сразу примешься о Масютине думать. А задумываться тебе нельзя, так ведь?
Ната неплохо ее знала. Точнее, знала очень хорошо. С пятого класса сидели за одной партой. И пускай не всегда доверяли друг другу свои сердечные тайны, но это ничего не меняло. Просто зачастую этого и не требовалось. Все читалось по глазам, по настроению, по репликам.
– Станешь задумываться, сразу начнешь их обоих оценивать, сравнивать, и тут, кто знает, выстоит ли Виталик наш в этих сравнительных баталиях против Масютина! – продолжила развивать эту тему Ната, совсем не обеспокоившись тишиной в трубке.
А тишина-то была зловещей. Так, во всяком случае, казалось самой Жанне.
Значит, Масютин?..
Женька Масютин питал к ней какие-то чувства?! Черт бы побрал все на свете! Почему она узнает об этом последней, почему?! Она же… Она же о нем даже мечтать боялась. И улыбалась глупо, когда тот по нечаянной случайности останавливал на ней взгляд. И сердце у нее подпрыгивало в такие моменты так, что казалось: еще немного, и начнет колотиться о зубы. Губы сами собой расползались в стороны и не желали слушаться и возвращаться обратно. Ноги прирастали к полу, и хотелось… До скрежета зубовного хотелось, чтобы он подошел и заговорил с ней. А когда однажды он подошел и заговорил, она едва сознание не потеряла. Так и простояла минут десять – все то время, что Женька говорил, – будто под вакуумный колпак втиснутая. Все видит, понимает, а не слышит и сказать ничего не может. Он ушел, глянув на прощание с обидой и непониманием. Жанна тогда сильно расстроилась, и даже поплакала чуть-чуть в своей постели на сон грядущий. Надо же было выставить себя такой идиоткой! Что он о ней теперь думает?!
И вот теперь, оказывается, Масютин думал о ней очень даже неплохо и даже почему-то сходит с ума, узнав о ее свадьбе и…
– Где он, Ната? – для чего-то спросила Жанна, перебив веселое стрекотание подруги, которая продолжила развивать тему Женькиных достоинств.
– Кто?! Женька, что ли?
– Что ли…
– Он это… Он у меня сейчас, – обронила та едва слышно после паузы. – Минут пять как зашел. Пробегал чисто случайно мимо. А что?
– Дай ему трубку, – потребовала Жанна, и, когда в ухо ей ударил странно незнакомый и до судорог желанный голос, она сказала всего одно слово: – Приезжай…
Это было похоже на сумасшествие.
