Царевич. Обреченный на смерть

Старика отнесло на гвардейца, тот его подхватил на лету, не дав упасть. Алексей набросился на жертву, хрипло рыча. Он не только вошел в роль, он на самом деле люто ненавидел своего тюремщика.

– Ты, ублюдок, не царский приказ токмо выполнял, но поручение Меншикова – живота меня лишить порчей али ядом. Потому и держал меня хуже скотины. Ведь умрет царевич в дороге, и хлопот меньше, он ваши поганые тайны в могилу унесет! Нет, тать зловредный, я отцу своему все про вас расскажу, что цезарь мне поведал, думая, что я своего отца предаю! Не на того напал, немецкая морда!

Все расскажу о подлостях ваших!

Алексашка Меншиков в Амстердаме полтора миллиона гульденов и талеров положил в банке, царя обокрав! Шафиров, этот жид крещеный, иному господину давно служит, шельмец, интересами державы нашей манкируя и царственного родителя моего предавая. А ты меня тут уморить решил, предварительно обокрав, мразь!

Отравил меня ядом неведомым, порчу навел – только выжил я, вопреки твоим заклятиям, выжил!

Алексей несколько раз ударил Толстого по лицу, разбив нос и подбив глаз. Тот защититься не сумел, трепыхаясь в медвежьих объятьях гвардейца, потому и не мог предотвратить над собой экзекуцию.

«Это я с нужной карты зашел, не дав ему слова сказать, а то он бы отговорился. А так стоит весь в дерьме и обтекает. А ведь его Петр поставит во главе Тайной канцелярии, которую создать должен по моему делу, а тут такой скандал первостатейный».

– Что ты, царевич, что ты?

Румянцев навалился на Алексея, сграбастал за руки – силушки у него оказалось немерено. Но держал очень бережно, усадил на койку чуть ли не с любовью, и голос очень довольный, будто его в полковники произвели. Однако было видно, что сам капитан, его гвардейцы и Толстой сильно удивлены, вернее ошарашены – не ожидали, что обычно тихий царевич окажется способен на мордобитие…

Глава 13

– Ваше высочество, за что ты так слугу верного?!

Петр Андреевич опомнился и возопил во весь голос. Алексей мысленно хмыкнул – обвинения, что он возвел на убийцу, тому требовалось отводить от себя немедленно, наотрез и сразу же. Слишком они тяжелы, могут раздавить – царь не потерпит такого своевольства, недаром Румянцев почти не скрывает ехидства.