Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Ольга Роман

В бизоновых травах прерий, или Кто вольней, чем Шингебисс?

Глава 1. Из Виргинии в Миннесоту

I

– Где наша не пропадала, но когда эта боевая жизнь уже закончится?

Вопрос повис в воздухе.

– Как есть – так есть, Джеймс, – помолчав, отозвался на слова говорившего его товарищ, тоже офицер-северянин, но с другими (не как у того синими) – темно-серыми глазами. Уильям Вингстон.

Натаниэль Лэйс был третьим боевым лейтенантом.

День заканчивался. Здесь, в лесу под Вашингтоном, царили тишина и умиротворение. Короткое, долгое ли это будет время стоянки тут лагерем – никто не знал, но пока ничто не предвещало тревоги. Ярко золотилась в лучах закатного солнца поляна.

Некоторое время все трое молчали.

– Как есть – так есть, – согласился Натаниэль. В его взгляде со стальным светом были обычные решимость и сила, но тайная горечь все же слегка тронула этот голос. Глубокая печаль без конца и без края промелькнула в этих глазах.

Но он уже молчал. Он всегда больше молчал при таких чувствах и в такие моменты. А летняя, сочная трава клонилась и сияла.

Его голос зазвучал глуше:

– Достойное по делам моим приемлю, – просто сказал он.

Ясное и тихое вечернее небо поднималось над рекой и над ближними вековыми деревьями. Уильям удивленно взглянул на Лэйса. Обычно молчаливый, тот столько всего сейчас сказал. В самом деле, что же он знал о нем, об этом всегда спокойном, сдержанном лейтенанте? Только то, что это был надежный однополчанин с сильным характером и серо-голубыми глазами? Но сейчас на минуту он стоял вдруг такой новый и неизвестный.

Джеймс, всегда беззаботный с виду, порывистый, с глубокой синевой вирджинского неба в своих глазах, тоже посмотрел на друга. Пытливо и уверенно.

– Натаниэль, – сказал он, – ты ведь вырос где-то на Западе, Натти? Говорят, что в тех краях только леса, прерии и индейцы. Но ты крещен в православную веру, Нат?

Тот кивнул. Уже прежний, знакомый лейтенант в своей синей форме. Серо-голубые глаза Натаниэля сейчас снова дружески улыбались, но в другое время случались моменты, когда они становились совершенно стальными.

Джеймс тоже улыбнулся. Неизвестная, никогда ведь не встречавшаяся среди всех его друзей и знакомых была эта вера. Православная вера. И он всегда только один – как белая ворона или как белый бизон. Но, оказывается, есть еще и Натаниэль.

– Я ведь тоже в таком же крещении, Натти. Значит, там, где ты родился и вырос тоже были переселенцы из карпато-россов и православный приход. Не только прерии и индейцы, – улыбнулся он другу.

– Хороши же друзья, – прозвучал теперь голос Уильяма Вингстона.

Он тоже был православным, но других православных – просто в жизни, а не в приходе – никогда не встречал. А тут вдруг сразу два его товарища.

– Вот так мы, оказывается, ничего не знаем друг о друге, – сказал он.

Последние лучи закатного солнца падали на берег, ярким золотом сверкала в этом свете прибрежная трава, яркое золото заливало все вокруг. Джеймс Грейсли заметил тихо и серьезно:

– Яко с нами Бог…

А потом Джейми превратился в прежнего беззаботного и улыбчивого офицера.

– Пойдемте спустимся к воде, – позвал он. – Там вчера плескалась большая рыба, может, она и сегодня там плавает.

Это был великолепный вечер с алым закатом на все небо, и Джеймс утверждал, что смог бы поймать эту рыбину одними руками. Он сто раз проделывал это мальчишкой. Главное, чтобы поблизости не оказалось речной черепахи, потому что они очень сильно кусаются и как-то одна такая черепаха укусила его друга. Натаниэль с Уильямом не собирались оспаривать его славу, они просто смотрели на эту рыбу и на спускающиеся сумерки, и тишина вступала в душу…

Но стояло лето 1862 года. Они носили синюю форму в стране, в которой не было мира. Эту свою синюю форму. На любые обстоятельства и судьбы.

II

Это был уже год, как они стали боевыми офицерами. Военные действия не закончились в прошлое лето одним сражением, как решали и предполагали в Союзе. Смятые и отброшенные, федеральные полки оказались под Вашингтоном. Так начался путь от Вашингтона до Ричмонда, провозглашенного южанами столицей Конфедерации.

Они уцелеют. Они пройдут этот путь до конца. Но победа Севера будет потом. Через четыре года. Синие ряды встанут тогда в своем победном строю, под своими победными флагами и знаменами, встанут в своем молчании, и кто-то вдруг призывно выкрикнет троекратное приветствие последней из сдавшихся чужих бригад, и это приветствие подхватят и остальные. Слишком дорогая была цена этой войны. Север и Юг, одна страна и одна доблесть…

12 апреля 1861 года – 12 апреля 1865… Эти страницы жизни стали наконец перевернуты и закрыты.

Прошло еще время. Джеймс Грейсли и Уильям Вингстон так и остались армейскими офицерами в Вашингтоне, Натаниэль Лэйс при расформировании полков оказался снова на родном Западе. И лишь только шелестела вокруг теперь трава Миннесоты, а не прежнего Висконсина из детства.

…Густой перелесок неожиданно раздался, светлоголовый всадник спешился и спустился к реке. Река уносилась за поворот, и был замечательный день – с этим обычным палящим солнцем, синим небом и торжеством жизни в сердце и во всем вокруг. Когда жара, когда долгая дорога, но снова и снова все это нипочем, снова и снова молодость и неутомимость берут свое. Натаниэль наклонился к воде и снова выпрямился. Поднялся обратно на береговой обрыв.

Он оказался не один на этом берегу – наверное, скорее почувствовал, чем понял Натаниэль. Тени и шаги, и вот он уже стоит в кругу обступивших его индейцев.

– Натаниэль, – приветственно и слегка недоуменно звучит его имя. – Шон Маинганс, Маленький Сын Волка!

Это было невозможно. Но это был он. Сколкз Крылатый Сокол. Текамсех Крепкий Барс. Это было детство. Чуть поодаль оказались Митег и Вамбли-Васте.

Прежние друзья и братья, они стояли теперь друг перед другом, и солнце сияло в зеленой траве и на лейтенантских контрпогонах Натаниэля Лэйса. Забытые было детские годы встретились теперь здесь, в прериях, в ставших такими параллельными и враждебными жизнях.

Глава 2. В некотором царстве

I

У нее были серо-зелено-карие глаза. С тихим, мягким сиянием. В котором словно отражены были просторы прерий – этим таинственным, глубоким светом во взгляде. Мир, ее мир… Раскрытая книга земли, неба и солнечного света.

Они выросли на соседских ранчо. Казалось, не знали и не замечали друг друга. А потом он сделал ей предложение. «Брак по расчету», – наверное, говорила тогда вся округа. «Говорят, что в браках по расчету бывает самая крепчайшая любовь», – решила она, давая свое согласие выйти замуж.

Она ошиблась. Это оказалась любовь. Была свадьба, как в сказке. Будут дни и годы, и любовь, и забота.

Здесь, в Висконсине, у нее было все для счастья. Лес, река, зеленая трава, синее небо, ближний поселок и великолепная усадьба. Это ведь был Запад. Простое и понятное счастье. Здесь все женщины были такие. Хрупкие, изысканные леди в красивых платьях, но всегда всего лишь простые и стойкие хозяйки своих подворьев. Умевшие в этих платьях и управляться с лошадьми, и обращаться с оружием, и выращивать вкусную кукурузу. Легко и беззаботно. Это были прерии. Здесь вся жизнь была такая. Молчание и стойкость.

А еще Мэдилин Лэйс умела хранить всегда на сердце сдержанность и ровное отношение ко всему в жизни. Наверное, просто по слову: «Земные печаль и радость приводят только в суетное движение кровь, Слово Божие может остановить это движение, сказав крови: не только плоть, но и кровь Царствия Божия не наследуют…»1.

«Где разгорячение, там нет истины, оттуда не может произойти ничего доброго, ничего полезного: тут кипит кровь, тут дымится и строит воздушные замки лжеименный разум». «Смотри за твоими водами (сердечными чувствами), чтобы они текли тихо, как сказал Пророк о водах Силоамских: „воды Силоамли текущия тисе“ (Ис. 8,6)»2.

Здесь, в Висконсине, у нее было все для счастья. Здесь она выросла. Потом вышла замуж. Потом в доме стал подрастать маленький Натаниэль, следом за ним и дочь Хелен. Дети, эти цветы жизни, чудесная и славная тайна этого мира. И ее новый мир. Ее новая жизнь. Наверное, как где-то там, в Люксембургском саду…

«Склоняются низко цветущие ветки,

Фонтана в бассейне лепечут струи,

В тенистых аллеях всё детки, всё детки…

О детки в траве, почему не мои?

Как будто на каждой головке коронка

От взоров, детей стерегущих, любя.

И матери каждой, что гладит ребёнка,

Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

Как бабочки девочек платьица пёстры,

Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…

И шепчутся мамы, как нежные сёстры:

– «Подумайте, сын мой»… – «Да что вы! А мой»…

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копьё, —

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное – женское – счастье моё!»

(Марина Цветаева. В Люксембургском саду)

II

Он подошел и дружески протянул руку ее семилетнему малышу. Лет на пять сам старше его. Бывают же какие-то тайны от сердца к сердцу, невольно удивилась Мэдди. Какая дружба может быть у своих и у чужих? Но для чужого мальчика все было просто.

Река делала здесь поворот. И раскинулся песчаный берег. Уже такой знакомый берег из года в год. Самый ближний к дому.

– Когда-то это была только наша река, – сказал чужой мальчик. – Теперь не так. Но я все равно рад тебя видеть, Маленький Сын Волка. Ты все равно наш гость и друг. У нас так принято, когда в прериях мир. Как тебя зовут среди вас, мой младший брат? Я вот Текамсех Крепкий Барс.

Снова и снова вставали в небо розовые рассветы и догорали вечерами над травами пламенные закаты. А светлоголовый малыш рос и незаметно уже и перестал быть им, и лишь материнское сердце помнило прежний его образ да осталось его дакотское имя. С которым Натаниэль давно уже стал своим среди новых друзей индейцев.

Наверное, они тоже могли бы стать товарищами. Но не стали. Он и Сколкз Крылатый Сокол. Новый его дакотский сверстник, появившийся однажды среди прежних знакомых. Новые семьи поселились в дакотском поселке. И как когда-то Текамсеху, Натаниэлю теперь самому уже было двенадцать лет.

Сколкз Крылатый Сокол не понял. Он оказался слишком свой и слишком друг, этот чужой светлоголовый мальчишка. Названый брат Текамсеха. Так не должно было быть. Между ними как-то самим собой сразу же установилось холодное нерасположение друг к другу.

Время шло, и прошли новые годы, зимы и весны, и лишь холодного и враждебного отношения Сколкза к Лэйсу не могли, казалось, поколебать и века. Это было неважно. Параллельные жизни, которые все равно никогда не пересекались.

Но все-таки пересеклись.

Лэйс пускал стрелы из лука на поляне возле реки. Кругом лился великолепный солнечный свет, и была великолепная зеленая трава, и для него сейчас не было никого и ничего на свете – только этот залитый солнцем мир.

Сколкз оказался тоже здесь и молча остановился и посмотрел.  А потом подошел и окинул Лэйса обычным непримиримым взглядом:

– Бледнолицему лучше не находиться на берегу нашей реки, – не удержался и все-таки сказал сегодня он.

– Понятно, Сколкз Крылатый Сокол, – спокойно повернулся к нему Натаниэль. – И что дальше? – заметил он.

Это прозвучал спокойный и твердый, и вместе с тем дружеский ответ. А потом Натаниэль отошел и забрал стрелы, убрал в колчан, собираясь уйти.

– Хорошо, – согласился он. – Приду в другой раз.

Сколкз на мгновение задумался. Но только на мгновение.

– Нет, Маленький Сын Волка, – возразил он. – Так просто мы с тобой сегодня не разойдемся. Нам нужен поединок.

Натаниэль уже ничего не сказал. Положил в сторону лук со стрелами.

Они стояли друг перед другом, и Сколкз был непоколебимо уверенный и непобедимый. Но он ошибся. Натаниэль оказался сильнее, чем предполагал его противник. Короткая схватка закончилась тем, что Сколкз сам был повержен на землю, и теперь вставал в ярости и возмущении.

Он вставал в жажде мести и крови, и новая битва обещала быть такой, чтобы не на жизнь, а на смерть. Натаниэль понял, что не победит уже сегодня этого врага, падая в траву, и снова поднимаясь навстречу Сколкзу. Еще и еще… Он поднялся и отступил назад на этот раз. Стоический и усталый. Теплая, красная кровь капала и расплывалась по рубашке, была на рукаве, которым он вытирал ее. Но Сколкз шагнул и примирительно остановился перед ним.

Это просто была слишком зеленая трава. Слишком яркий свет солнца. И слишком красная кровь, закапывающая этот тонколистный типчак. И это он, Сколкз Крылатый Сокол, нарушил сейчас закон мира и гостеприимства дакотской земли.

– Давай, мир, Маленький Сын Волка, Натаниэль, – невольно уже по-товарищески сказал он. – Сдаешься мне?

– Давай, мир, – после повисшего между ними молчания ответил Натаниэль. В свою очередь примирительно протянул руку. – Ладно, сдаюсь.

«Ладно», – уже для себя подумал Сколкз. Но ярости больше не было. Вражды не было, неожиданно понял он, взяв руку Натаниэля в свою.

Они молча пожали друг другу руки. Все было сказано и решено. И все стало уже неважно. Потому что все неважно. Когда слишком зеленая трава. Слишком синяя река. И слишком понятное молчание. Параллельных и чужих судеб.

III

Он должен был сейчас развернуться и уйти. И все-таки Сколкз не ушел.

– Ты в порядке, Натаниэль?

– Да, – сказал Нат. И добавил: – Но ты не мой друг. Тебе должно быть все равно.

Случайно пересекшиеся разные судьбы возвращались на прежние параллельные направления. Солнце снова сияло в небе, как будто ничего не произошло. Кровь больше не капала, и Натаниэль смыл ее водой. Осталась на рубашке, но про это можно было уже забыть.

– Это слишком гордые слова бледнолицего, когда он находится на берегу нашей реки, – заметил Сколкз Крылатый Сокол. – Перестань, Натаниэль.

Натаниэль понял его. Это была дружба. Неожиданная и непонятная дружба. Так не бывает. И так не должно было быть. Они слишком чужие друг другу.

Но небо, трава и деревья – все отражалось в реке, было опрокинуто с берега в воду. Всякое недоумение, любая боль или ожесточенное воспоминание – все тонуло сейчас в великолепии и торжестве лесных далей. Новые товарищи переглянулись между собой, и обычная легкая улыбка коснулась губ Лэйса. А как появляется дружба между друзьями? Как подружились Давид и Ионафан в книге Царств? «Когда кончил Давид разговор с Саулом, душа Ионафана прилепилась к душе его, и полюбил его Ионафан, как свою душу. И взял его Саул в тот день и не позволил ему возвратиться в дом отца его. Ионафан же заключил с Давидом союз, ибо полюбил его, как свою душу. И снял Ионафан верхнюю одежду свою, которая была на нем, и отдал ее Давиду, также и прочие одежды свои, и меч свой, и лук свой, и пояс свой» (1Цар 18:1—4).

«И Давид действовал благоразумно везде, куда ни посылал его Саул, и сделал его Саул начальником над военными людьми; и это понравилось всему народу и слугам Сауловым. Когда они шли, при возвращении Давида с победы над Филистимлянином, то женщины из всех городов Израильских выходили навстречу Саулу царю с пением и плясками, с торжественными тимпанами и с кимвалами. И восклицали игравшие женщины, говоря: Саул победил тысячи, а Давид – десятки тысяч!» (1Цар 18:5—7).

Это был весь мир, как понимал его всегда Натаниэль Лэйс. Томиком псалмов Давида. Синим небом да зеленой бизоновой травой. «Господня земля, и исполнение ея…» (Пс.23:1) «Хвалите Господа, яко благ псалом…» (Пс.146:1)

Это была его любимая книга. Может быть, потому что царь Давид был великим полководцем. Каждый новый псалом, каждая новая кафизма – они ведь ложились на память словно новые стрелы в колчан между другими такими же стрелами. «Господня земля, и исполнение ея, вселенная и вси живущие на ней…» (Пс.23:1) «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?..» (Пс.115:3)

Полуденное солнце лилось на землю. Полуденное солнце заливало пятнадцатилетнего мальчугана с серо-голубыми глазами и юного будущего дакотского вождя рядом с ним.

Они постояли молча, а потом Сколкз без всякого перехода спросил:

– А ты знаешь, почему у кролика короткий хвост?

– Не думал, – согласился Натаниэль.

– Потому что когда-то кролик спасал ласку из ямы, куда та провалилась, и сказал ей держаться за его хвост, а он ее вытянет. Он ее вытянул, но хвост оборвался. Теперь у всех кроликов короткие хвосты.

Сколкз рассказывал и улыбался, и было понятно, что все невсерьез.

– Только ты не подумай, что это правда, – все-таки добавил он.

– Я понял, – улыбнулся и Натаниэль.

Они уже сели, и Сколкз продолжил, но уже про селезня, смелого и стойкого воина, которому нипочем была зима и северный ветер, и он ловил рыбу из-подо льда.

«Жил да был на свете селезень. Звали его Шингебисс…

…Шингебисс был стойким и храбрым воином. Никого он не боялся. Даже в самую студёную пору он охотился, ныряя в прорубь за рыбой. Вот потому-то, пока другим было голодно, он всегда мог раздобыть еды. Каждый день Шингебисс шёл домой, волоча за собой большущие связки рыбин – свой богатый улов.

Проведал об этом Северный Ветер, Кабебоникка. Сильно разозлился он, завидев такую дерзость. Нипочём были Шингебиссу порывы ледяного ветра Кабебоникки.

«Что за чудо! – сказал себе Северный Ветер. – Совсем не боится меня этот селезень! Доволен и весел, словно в разгар лета! Сейчас я ему задам!»

И Кабебоникка задул в десять раз сильнее, завьюжил так, что даже носа нельзя было высунуть наружу. Да только очаг Шингебисса пылал по-прежнему. А сам селезень расхаживал лишь в одном тоненьком пояске и, несмотря на стужу, знай себе рыскал по берегу да носил домой добычу.

«Пойду-ка сам к нему в гости», – решил Кабебоникка. И в ту же ночь Северный Ветер подобрался к самому входу в хатку селезня. А Шингебисс как раз жарил рыбу и во весь голос распевал песни.

Подкрался Северный Ветер поближе и стал слушать. А селезень знай себе напевает. А пел он так:

Ветер злой, тебе я рад.

Ты роднее мне, чем брат.

Сколько холодом ни вей,

Шингебисс тебя сильней!

Самый страшный вихрь гони —

Шингебисс тебе сродни.

Бодр и весел, как ни злись, —

Кто вольней, чем Шингебисс?

Знал Шингебисс, что Кабебоникка стоит под дверью, чуял его студёное дыхание, но спокойно всё пел и пел. Тогда Кабебоникка вошёл в хатку и уселся совсем рядом с селезнем. А Шингебисс даже глаз не поднял, будто никого тут и не было! Только встал да и подкинул полено в огонь. Пламя вспыхнуло еще ярче…

Разозлился Кабебоникка и решил запечатать все проруби, наморозить льда потолще, чтоб Шингебиссу негде было добывать себе еду. Только всё напрасно! Селезень, как и прежде, усердно таскал из-подо льда камыш да нырял за рыбой».

Но наконец Кабебоникка сдался. «Оставлю-ка я его в покое», – подумал он однажды про селезня.

«С тех пор они так и живут вместе и больше не ссорятся – Шингебисс и Северный Ветер. Да и как иначе, ведь Шингебисс и правда ему сродни – на Севере он у себя дома!» 3

– Интересный селезень, – сказал Натаниэль. – Не знал про такого.

– Если немного поменять, то получится сказка о стойком и храбром бледнолицем воине по имени Натаниэль, – сказал Сколкз.

– И о великом воине дакотов Сколкзе Крылатом Соколе, – в тон ему отозвался Нат. – Теперь они будут жить в прерии вместе и не ссориться.

Они рассмеялись и переглянулись.

Натаниэль поднял лук.

– Ты ведь никогда не участвовал ни в каких состязаниях, где был я. Пошли постреляем, кто лучше? Раз мы теперь друзья. Я ведь никогда не имел тебя своим противником.

Сколкз поднялся.

– Ты вызвался сам, Натаниэль, – заметил он. – Тебе надоела твоя слава у товарищей как лучшего среди лучших? Ты уже должен понимать, что со мной так не будет. Хотя ты и правда лучший среди лучших, но я тебя сильнее.

– Но Шингебисс тебе сродни, Сколкз Крылатый Сокол! – открыто и отважно улыбнулся Натаниэль.

Нат сделал хуже. Пару выстрелов. Но переменная слава, переменная удача, понял Сколкз Крылатый Сокол. В другой раз эти два выстрела могут оказаться уже его. Нат все-таки недаром был названым братом Текамсеха. И недаром он все-таки Натаниэля до сегодняшнего дня терпеть не мог. Наверное, знал. Слишком достойный и равный соперник.

– Вничью. Пусть это уже не считается, – предложил Сколкз. – Я тоже мог так ошибиться, просто сегодня это оказался ты.

– Нет. Если бы это были открытые состязания при всех, это было бы поражение, – сказал Нат.

Сколкз махнул рукой.

– Как хочешь. Хорошо, тогда сегодня моя победа.

– Я пошел домой, – отозвался тот. – Ты идешь сегодня со мной? Будешь гостем и другом.

Это были прерии. Ясное и синее небо. Ясная и понятная дружба. С неизменным законом гостеприимства и щедрости. Сколкз посмотрел на рубашку Натаниэля. С засохшей и уже забытой ими обоими кровью. На миг Сколкз представил свое появление перед неизвестной ему семьей Ната. Он будет одновременно и врагом, и другом в этом доме. Но дружба выше вражды.

– Ты не думай, – заметил Натаниэль. – Ты ведь теперь мой друг. А эта кровь была раньше. В прежней жизни.

IV

Мэдилин ничего не сказала, когда Натаниэль пришел в этот день домой. Все было и так понятно и ясно. Какое-нибудь недоразумение. Какая-нибудь несуразица. На ровном месте. Но это попущено Господом. Это его жизнь. Его часть. Его часть и ее материнская горечь. Оборотная сторона материнской славы.

– Возьми другую рубашку, Натти, – заметила Мэдди.

– А это мой новый друг, Сколкз Крылатый Сокол, – задержался он.

Она отложила свое занятие шитьем.

– Очень рада, – согласилась Мэдди. – Друг – это хорошо, – добавила она.

Сколкз удержал Натаниэля. Коснулся его рукава. Друг он или враг, но он теперь гость этого дома. Закон прерий. И все-таки молча и как ни в чем не бывало он не сможет вот так находиться здесь. Он должен был что-то сказать.

– Я был неправ, – сказал он. – Но теперь мы друзья.

Натаниэль уже поднимался наверх.

– Я пошел, я сейчас вернусь, – заметил он на ходу.

Мэдилин встала и пошла собирать на стол.

– Я поняла, – сказала Мэдилин. – Бывает. Посиди пока, подожди своего товарища.

Сколкз отошел. Но он не стал садиться. Отошел к иконам. Что-то смотрел. Что-то думал.

Тихо, осторожно Мэдилин встала рядом. Не помешать. Не отвлечь. Он тоже был ребенок, как и ее Натаниэль. Уже выросший и взрослый ребенок, и все-таки дети – всегда дети, невольно затаила дыхание она. Знают все сами. «Очень драгоценно то, что ребенок часто знает о Боге и о тайнах Божиих больше, чем его родители. И первое, чему родители должны научиться, это – не мешать ему знать…»4.

И этот чужой ребенок – тоже. Знает что-то больше, чем она. «Иконы возбуждают в детях вопросы, и сами иконы отвечают на них. Иконы должны всем нам говорить прямо, зримо – взрослые так любят выражать словами и рационализировать даже свой зрительный опыт!»5. Мэдилин только тихо сказала:

– Это Господь Иисус Христос. Спаситель мира. Пресвятая Богородица… «Богородице, Дево, радуйся…»

Наверное, лучше ведь меньше слов в такие моменты. «Детям нужна не осведомленность, а те вещи, которые могут дойти до них; нужен живой контакт, который может взволновать душу, вдохновить… Пусть рассказы будут разрозненные, – в свое время они найдут свое место»6.

Появился Натаниэль. Серьезный и очень тихий он подошел к ним. А потом начался обычный семейный обед, на который вроде должны были собраться все, но это были прерии. Кто раньше, кто позже. Мэдилин просто налила себе в чашку травяного чая и помешала ложечкой. Посмотрела на Ната, на его нового товарища. Этот юный дакота никогда не бывал здесь. Он не вырос у нее на глазах. Сразу вот так появился уже выросший и взрослый ребенок. Уже выросший и взрослый и ее Натаниэль, как-то по-особенному ясно и понятно невольно бросалось сейчас это в глаза. Только разве не всегда он был такой? Просто понемногу подрастающий мальчик. «…Дети – не наше будущее, дети – наше настоящее. С момента, когда они крещены… даже – с момента их зачатия, они уже являются полными членами Церкви Христовой. И поэтому очень большая ошибка думать, что сейчас они малые зверята, а вот когда вырастут, тогда из них люди получатся»7.