От печали до радости или Первая любовь по-православному

Демокрит, услыхав о Маманте, послал за ним и, когда его привели, прежде всего спросил, христианин ли он, и правда ли, что он не только сам не поклоняется богам, но и развращает своих товарищей, научая их не повиноваться царскому повелению?

Юный Мамант, как совершенный и зрелый муж, безбоязненно отвечал:

– Я тот самый, кто за ничто считает вашу мудрость. Вы совратились с правого пути и блуждаете в такой тьме, что даже смотреть не можете на свет истины; оставив истинного и живого Бога, вы приступили к бесам и кланяетесь бездушным и глухим идолам. Я же от Христа моего никогда не отступлю и стараюсь всех, кого только могу, обращать к Нему.

Изумленный таким дерзновенным ответом Маманта, Демокрит разгневался и приказал немедленно вести его в храм скверного их бога Сераписа и там силою заставить принести жертву идолу. Мамант же, нисколько не боясь гнева правителя, спокойно возразил ему:

– Не должно тебе оскорблять меня: я – сын родителей, происходивших из знатного сенаторского рода.

Тогда Демокрит спросил предстоящих о происхождении Маманта и, узнав, что он родом от древних римских сановников, и что Аммия, знатная и богатая женщина, воспитала его и сделала наследником своего богатого имущества, не решился предавать его мукам, ибо и в самом деле не имел на то права. Посему, возложив на него железные оковы, отослал его к царю Аврелиану, бывшему тогда в городе Эгах и в письме объяснил ему всё, что касается Маманта. Царь, получив письмо Демокрита и прочитав его, тотчас приказал привести к себе юного Маманта. Когда мученик предстал пред ним, царь всячески стал склонять его к своему нечестию, то угрозами, то ласками, обещая дары и почести, и говорил:

– Прекрасный юноша, если ты приступишь к великому Серапису и принесешь ему жертву, то будешь жить с нами во дворце, по-царски будешь воспитан, и все тебя будут почитать и восхвалять, и воистину счастлив будешь; если же не послушаешь меня, то жестоко погибнешь.

Но юный Мамант мужественно отвечал ему:

– О, царь! Да не будет того, чтобы я поклонился бездушным идолам, коих вы почитаете как богов. Сколь безумны вы, кланяясь дереву и бесчувственному камню, а не Богу Живому! Перестань обольщать меня льстивыми словами, ибо когда ты думаешь, что оказываешь мне благодеяния, на самом деле мучаешь, а когда мучаешь, то оказываешь тем благодеяние. Знай же, что все обещанные тобою мне благодеяния, дары и почести сделались бы для меня тяжкими муками, если бы я возлюбил их вместо Христа, а тяжкие муки, которым ты обещаешь предать меня ради имени Христа, будут для меня великим благодеянием, ибо смерть за Христа моего для меня дороже всяких почестей и стяжаний.

Так бесстрашно говорил пред царем св. Мамант, в юношеском теле имея разум и сердце возрастного мужа: ибо сила Божия и малого отрока может явить непреодолимым Голиафом, «из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу» (Пс.8:3) и малолетнее дитя умудрит настолько, что оно будет понимать лучше старцев. Всё сие и исполнилось на юном Маманте: не убедили его слова царя беззаконного, не прельстили дары, не устрашили мучения, кои он принял с большею радостью, чем великие почести».

Димитрий Ростовский. Житие и страдание святого мученика Маманта. Житие 732. Память – 15 сентября (2 сентября по ст. ст.).

Глава 11. «Судьба и родина едины…»

А Лина уже снова, наверное, стала прежней Линой. Села наводить порядок на письменном столе и вдруг поняла, чего нет в «Океане»… В океане нет прерий. Когда и один в поле воин. «Бороться и искать, найти и не сдаваться»[38]… Одновременно она выдвинула ящичек стола, намереваясь спрятать наконец уже океанскую тетрадку с адресами и календарики – оттуда же, которые положила с краю столешницы, когда приехала, и которые так и остались лежать, потому что рука ведь все не поднималась убрать куда-нибудь подальше. Все-таки, память. Все-таки, частичка смены. Только уже наконец было неважно. Правда, в ящичке не оказалось места. Лина вытащила когда-то положенную сюда и забытую здесь книгу. Книге все равно место на полке. Это она просто когда-то читала, и ей понравилось, и она положила в ящик стола, чтобы всегда была под руками. Мамина книга. Мама тоже дарила. Папа дарил, что попало, наверное, что сам читал в детстве, но мама дарила только православные книги. Лина задумалась. Парусник с белыми-белыми парусами на обложке. Книга про адмирала Федора Ушакова. Очень интересная книга. Мама знала, что дарить. Что она любит эту песню:

«Не вешать нос, гардемарины!Дурна ли жизнь, иль хороша —Едины парус и душа,Едины парус и душа,Судьба и Родина едины!»

Вот и подарила. Чтобы не одна только эта песня. «Горе имеим сердца…»[39] Лина вспомнила: Тим! Тим обязательно должен прочитать эту книгу. «Адмирал ведь должен понять адмирала», – улыбнулась она. Пусть Тим адмирал всего лишь макетного флота, но главное – паруса… «Едины парус и душа…»

«Стратег с юных лет любил паруса и воду, не было для него занятия отрадней, чем вырезать из дерева игрушечные корабли. Односельчане часто захаживали в дом к Ушаковым, чтобы полюбоваться на творения талантливого рукодельника»[40].

А потом он станет адмиралом. Но каким адмиралом! Святой праведный воин Феодор Ушаков.

Не потерял в боях ни одного корабля, ни один его подчиненный не попал в плен. «Благодарение Богу, при всех означенных боях с неприятелем и во всю бытность оного флота под моим начальством на море, сохранением Всевысочайшей Благости ни одно судно из оного не потеряно и пленными ни один человек из наших служителей неприятелю не достался» – из записки Ушакова от 1804 года.

Сказано – сделано. Назавтра Лина стояла в почтовом отделении и отправляла по городу бандероль. Немного заколебалась, когда решала, написать что-то от себя или нет. Но сейчас казалось, было все или не было, как они стояли вдвоем над морем, как словно была какая-то дружба?.. Все стало каким-то призрачным, нереальным, словно сон, а сны не вспоминают, сны – миражи. Тим ведь тоже, наверное, забыл, как и она забыла. Лина не стала писать каких-нибудь слов. Поймет все сам. Надписала его адрес. Надписала свой. От кого… «Ангелина Романовна Кружевная». Книга придет обратно. Через две недели. Два слова в записке: «Прочитал. Возвращаю». Он тоже все забыл, как и она забыла.

Глава 12. Покровский парк

Мама оказалась права. Лина забыла «Океан». Забыла и снова улыбалась, и снова жила так, когда вся жизнь – приключение, вся жизнь – благодарность. От печали до радости. И снова – от печали до радости. Обычные дни. Обычная жизнь. И остановка «Покровский парк». Две остановки от дома. Храм Покрова Пресвятой Богородицы.

Лина привыкла к храму. Столько лет, с самого детства, все равно, как дома. Но какая-то таинственность оставалась. Привыкнуть было нельзя. Служба заканчивалась, и храм опустевал. Но храм не был пустым. Оставалась тишина. Тищина, которая была словно звучнее многолюдства. И были иконы. Святые Борис и Глеб. Святители Василий Великий и Иоанн Златоуст. Царская семья. Святая Ольга.

Это было уже перед самым началом службы. Лина успела. Самое главное – успела. Тишина. Еще стояла тишина, и очередь на исповедь только собиралась. Она подошла, шепотом спросила последнего. Женщина, которая отозвалась, уточнила, что за ней еще где-то здесь должен быть мальчик. Лина кивнула. Мальчик – так мальчик. Все равно очередь. Все равно, как сказал как-то батюшка, все пройдем, все успеем…

Он подошел к своей очереди. Он стоял и ждал там. На правой стороне храма, где и стоят одни мужчины. Раскланялся, как положено, и снова повернулся. Это был он. Тим.

Лина поняла, что отвлеклась. Все. Никакого Тима. Никакого Тима и никого не должно быть. «Глас Господень, свершающий елени, и открыет дубравы: и в храме Его всякий глаголет славу» (Пс.28:9).

«Что говорит псалом? Кто в храме Божием, тот не злословит и возвещает не суету, не что-либо исполненное срама, „но в храме Его всякий глаголет славу“. <…> Занятие Ангелов – славословить Бога. Для всего небесного воинства одно дело – воссылать славу Создателю. Всякая тварь – и безмолвная и вещающая, и премирная и земная – славит Создавшего. А жалкие люди, оставив дома и стекшись в храмы, чтобы получить там некоторую пользу, не преклоняют слуха к словесам Божиим, не приходят в сознание своей природы. Не скорбят о том, что ими обладает грех, не скорбят, приводя себе на память грехи свои, не трепещут Суда, но, с улыбкою простирая друг к другу руки, дом молитвы делают местом длинных бесед, не внимая псалму, который свидетельствует и говорит, что в храме Божием „всякий глаголет славу“. А ты не только сам не глаголешь славы, но и другому служишь препятствием, обращая его внимание на себя и своим шумом заглушая учение Духа. Смотри, вместо того чтобы получить награду за славословие, не выйди отсюда осужденным вместе с хулящими имя Божие. У тебя есть псалмы, пророчества, евангельские заповеди, апостольские проповеди. Пусть поет язык; пусть ум изыскивает смысл сказанного, чтобы воспеть тебе духом, воспеть же и умом (1Кор.14:15). Бог не требует славы, но хочет, чтобы ты стал достоин прославления. Посему „еже сеет человек, то и пожнет“ (Гал. 6:7). Посей славословие, чтобы пожать себе венцы и почести, и похвалы в Царстве Небесном. Сие не без пользы сказано мною, в виде отступления, на слова: „во храме Его всякий глаголет славу“, потому что есть люди, которые во храме Божием непрестанно пустословят и без пользы ходят во храм. И хорошо еще, если без пользы, а не со вредом!»

Свт. Василий Великий.Беседы на псалмы

– Привет, Лин.

Им было в одну сторону. Ей – на остановку. Ему – дальше. Да и как-то получилось так, что и вышли они вместе. Хотя словно и не видели друг друга. Не дело это было – видеть друг друга: «Бывает, служба еще не закончилась, а уже слышны приветствия, смешки. Всю Литургию царила тишина, а в конце подняли шум. И вот наблюдаешь, как перед храмом, даже еще в притворе, начинаются приветствия, объятия. Что это, козы, которые вырвались из загона? Нет, это христиане, выйдя из храма, общаются друг с другом»[41].

Они упорно и твердо не замечали друг друга всю службу. И потом – на церковных ступенях тоже. Но теперь они были за оградой храма. Теперь они стояли на тротуаре. Лина улыбнулась. Какой он серьезный, Тим. Хоть в разведку с ним иди.

– Но как ты здесь? – не удержалась она.

Это ведь все равно, что чудо. Вот папа – и с пониманием относится к маме, и поддерживает всегда, и венчались они даже, но сам так и не пришел пока к вере. Откуда же Тим так легко и просто здесь? Хотя чего она удивляется. У него же его эскадра кораблей. Наверное, вот и понял. По какой-то внутренней аналогии. Это ведь христианство. Это ведь православная вера. «Христианство можно уподобить превосходной обширнейшей гавани, в которой с одинаковым удобством могут приставать суда всех размеров и всех родов устройства. Находит себе приют в этой гавани и смиренный челнок рыбаря, и огромный корабль купца, нагруженный разнообразным товаром, и броненосный исполин, вооруженный бесчисленными средствами разрушения и смерти, и разукрашенная яхта царя и вельможи, назначенная для торжественных и увеселительных поездок. Христианство принимает в недра свои человека во всяком возрасте, во всяком состоянии и положении, при всяких способностях, при всякой степени образования: принимает и спасает»[42].

Тим помолчал. А потом улыбнулся. Как тогда в «Океане», словно они знали друг друга тысячу лет.

– Вот так и здесь. Просто взял и пришел. Уже был. Тебя не было.

Лина вздохнула. Она спросила лишнее. Как, что и почему – это внутреннее человека, и об этом не спрашивают. Просто идут рядом. Просто молчат. Пока догорает по крышам этот вечерний закат.

А еще она все равно ведь, наверное, знает. Просто Федор Ушаков не мог быть дураком. Одержал победу в 43 морских сражениях и ни одного поражения не потерпел. С отличием окончил Морской кадетский корпус в Петербурге. А еще Федор Ушаков был православным. Настоящим православным. Помнил Бога, ходил в храм, а на его кораблях всегда были такие порядки, что никогда никакого сквернословия или пьянства. «Все пережил этот великий человек – и войну, и смерть, и разлуку с Родиной, и славу, и забвение. Но всегда мог поднять руку в крестном знамении и, обратившись к иконам, сказать: «Слава Богу за все!»[43]. А Тим – он ведь Тим. Он должен был понять. «Если взрослые не идут, потому что они бараны (очень трудно баранов загнать в церковь), а человека убедить можно»[44].

Тим посадил ее на автобус. Подождал, пока двери закроются, и пошел в свою сторону. Лина поглядела в окно. Устроилась на сиденье поудобнее. Сейчас домой. Еще прочитать правило. Случайная встреча. Случайный путь вместе. Как в «Океане». Случайно оказались рядом – и снова уже сами по себе. Кто там, что там – уже только пожать плечами. Махнуть рукой. Но это был март.

Это был март. Сырой владивостокский март. Словно эти строчки у Блока:

Дух пряный марта был в лунном круге,Под талым снегом хрустел песок.Мой город истаял в мокрой вьюге,Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног…

Они полюбят друг друга. Осталось немного. Совсем немного. Остался – май. Май, как песня:

На остановке ждал нас май,На остановке ждал нас май,Ждала нас первая любовь…[45]

Но они уже полюбили. Пока был март… Пока был «Океан»…

Глава 13. Как Кай и Герда

Это был словно праздник, когда после зимы наступал наконец апрель, потом май. Потому что становилось тепло, конечно, не совсем тепло и не сразу, но это все равно была весна. И теперь можно было подолгу гулять по набережной пляжа и не мерзнуть. Лина любила море. Море заменяло ей все: подружек и мечты, прерии из книжек и паруса – тоже из все тех же книжек. А школьные подружки оставались школьными подружками и почему-то не оставались для души, и мечты – это была какая-то глупость и слабость характера, всегда говорил папа, а она была любимой папиной дочкой и просто гуляла у моря. «Благословите, моря и реки, Господа»[46], – шептала Лина или какой-нибудь псалом. И закалывала светлые локоны, чтобы не трепал ветер. Конец апреля – начало мая: это было лучшее владивостокское время. На все лето – и до октября.

– Лин, – улыбнулся он.

Он тоже любил море. И паруса. И школьные друзья тоже оставались школьными друзьями. Они знали: если что, то у него разряд по самбо, и он всегда выйдет один на один против всех, если кто-то должен вступиться и помочь. И молча примет тогда любые боль и кровь. Они знали, что он хороший товарищ, если какое-нибудь приключение, если пойти куда-то в поход или всей толпой – на футбол. Но в обычной жизни у него были свои интересы, у них – свои. Он был физик и математик и строил свои корабли. Просто, наверное, все будущие капитаны всегда ведь какие-то такие – сами по себе и без близких приятелей. Как был Артур Грэй.

Это была новая опытная модель. С винтами и электрическим двигателем. Адмирал глядел на ход корабля и понимал – немного не то. Не так ровно и не так ходко, как должно было быть. Придется доработать. Но Лина не могла знать таких тонкостей кораблестроения. Для нее это был замечательный и идеальный кораблик.

– Такой хороший, – сказала она. – Наверное, я бы тоже хотела построить какой-нибудь такой же. Это все очень интересно, – заметила она.

Тим поднял голову. Помолчал. А потом ему пришла замечательная мысль. Она была у него и раньше, но сейчас как раз получила свое окончательное оформление. Применительно к обстоятельствам. Сейчас, когда гладь синего моря сияла на солнце, и сияли на солнце светлые локоны Лин. Он улыбнулся:

– Я сейчас как раз подумал, что у меня в моей флотилии всегда не хватало еще одного корабля. Ноева ковчега. Только мне нужен помощник, – заметил он. – Потому что в него надо поселить всяких зверей, чтобы это был настоящий макет, и было похоже на правду. Давай, я буду строить корабль, а ты нарисуешь картинки со зверями.

Тим был уверен. Все девчонки рисуют, поют и танцуют. Значит, Лин тоже умеет. Он и сам ведь умел. Только если он рисовал, то это были всегда корабли, дома или машины.

– Соглашайся, Лин, – снова улыбнулся он. – Мы построим наш корабль вместе.

Лина засмеялась. Это было очень дружеское и великодушное предложение. Это было так неожиданно – вот так стать вдруг словно помощником капитана. И это было очень синее море. И очень темные глаза Тима. Но все-таки Лина засмеялась не только поэтому.

– Вместе? Как Кай и Герда? – невольно поддразнила она его. – Но про Кая и Герду – это сказка. А в жизни девочки дружат с девочками, и мальчики – с мальчиками.

Но Тим был настоящим Грэем. Он вел фрегат на рифы и мели и не боялся. Он знал выход.

– Недотрога, – усмехнулся Тим. – Можно подумать, я тебя зову целоваться по подворотням, – он махнул рукой: – Вот, лавочка. Вот, парапет, словно верстак. Чем тебе не судостроительная верфь? Потом корабль сразу на воду. Я завтра принесу все, что надо для корабля. А ты неси краски и бумагу. Всего-то и дел.

Лина улыбнулась. Тим все-таки хорошо придумал.

– На нас будут смотреть, как на дураков, – не удержалась она от дружеской насмешки.

– Это наш 21 век, Лин. Ничего не поделаешь. Ассолей и Грэев нет, ну, так хоть какие-то дураки все-таки остались, – в тон ей отозвался и он. И добавил: – А еще это все равно наш Владивосток. Здесь никого и ничем не удивишь. Здесь все такие, как и мы. Плавали – знаем.

Глава 14. «Виват, гардемарины…»

Это был замечательный апрель – начало мая. Теперь после школы они бежали на свою судостроительную верфь. Лине казалось, что у времени не стало ни начала, ни конца, что не стало ни понедельника, ни пятницы, ни выходных. Только Литургия оставалась над всем. А вся неделя – она словно стала одним днем, словно все вместе и одновременно. Ведь надо было столько успеть. Уроки в школе, что задано на завтра, помочь по дому и снова – бежать на море. Тим мастерил, она рисовала или что-то помогала, и они молчали. Синее море лежало словно во все стороны. А потом кто-то что-то говорил. Кто-то чем-то делился. И снова молчали. А завтра будет новый день. Снова как у Блока, «беззакатный и жгучий…» Это был Владивосток. Тоже как те строчки у Блока, казалось Лине. «Синий, синий, певучий, певучий, неподвижно-блаженный, как рай».

– Ты поступишь после школы на мореходный факультет? – спросила как-то она.

– Нет. Просто на какой-нибудь технический. Сейчас все равно нет кораблей с парусами.

Лина помолчала. Она, наверное, понимала. Иногда может быть главным не море. Иногда могут быть главными паруса.

– А твоя флотилия?

– Как есть – так есть, – заметил Тим. – Еще есть математика. Физика. Чертежи. Тоже интересно.

Он поднял голову:

– А ты?

– Не знаю, – сказала Лина.

– Две недели до последнего звонка, а ты не знаешь? – улыбнулся Тим.

– Куда-нибудь, где не будет математики, – согласилась Лина.

Не то, чтобы она терпеть не могла математику. До девятого класса математика, геометрия тоже были ее лучшими предметами. Как и литература, русский. И чертила она тоже всегда только на «отлично». Чертить Лина любила. Но в 10 классе пришел уже новый учитель, и Лина его не понимала. Математика и геометрия съехали на четверки, а в голове стали темным лесом, о котором лучше и не думать. А поступать Лина всегда хотела на «Регионоведение США и Канады». Не представляла, что это потом будет за работа и специальность, но главными были предметы, которые изучались на этом факультете: география, история, литература, язык. И все-все – про Америку и Канаду, а не отрывками и кусочками, как в школе. Но Лина и не надеялась. Чтобы поступить, там должен был быть очень хороший английский, на специализированную школу, наверное, а Лина училась в обычной. Правда, девочка пока не знает. Она все-таки станет инженером-конструктором, а не только гуманитарием, как собиралась.

– Готовь зверей на посадку, – услышала она Тима. – У меня сейчас все будет готово. Кто не успел, тот опоздал.

И задумался.

Тим не знал. Можно или нет. Корабль был построен, и только не было названия по бортам. У этого корабля и не должно было быть никакого названия. А как это корабль без имени? Но это макетный флот, и, наверное, название все-таки придумать ведь можно, подумал он. Только это должно было быть какое-нибудь высокое и достойное название. Тим решил. Лин. Лина. Ангелина.

– «Ангелина»?.. – услышал он недоуменный вопрос девочки.

Но у Тима все было не просто так.

– Это потому что «Ангелина» – как «Ангел». Должно быть какое-то значащее имя. И в то же время это ведь просто корабль. Чтобы не поминать имени Господа всуе. И Его Ангелов. Лучше так. «Ангелина». Потому что такими именами корабли всегда называли и называют. «Слава Екатерины». «Император Павел». «Императрица Мария»… Список можно продолжить, – уже улыбнулся он.

Лина улыбнулась тоже. Как она знала все про прежнюю Америку и прерии, что только можно было найти или прочитать, также Тим знал все про корабли. Он еще раз оглядел новый макет. И они с Линой пошли к морю.

Бригантина закачалась на волнах. Лина улыбнулась. Знает и умеет Тимка. Борта по носу возносились вверх, громоздились и возвышались друг над другом постройки корабельных помещений, и, казалось бы, такой тяжелый и большой корабль вместе с тем и уносился куда-то к небу. Лина присела к воде. Говорят, можно смотреть бесконечно на огонь и на воду. Только это не все. И на Тимкину работу. Когда просто хорош корабль и хороша даль моря. С солнечным светом. С синим небом.

Тим присел рядом. «Ангелина» – как Ангел», – вспомнила Лина. А Тим? «Тимофей» – «почитающий Бога»… Наверное, рай такой же, как сегодня этот день, подумала она. Только лучше.

– А наш храм – тоже корабль, – вдруг заметил и вспомнил Тим. – Посмотри. Это ведь не просто для слова так сказано: «Ковчег спасения». Их так и строят.

– Да, – тихо отозвалась Лина, вспомнив, как возносятся к небу кресты и купола храма. Синее-синее небо. Вот почему она, наверное, так любит храм и службы, хотя бывает ведь по-всякому. И словно на одном дыхании. И по-другому, когда усталость и словно никаких сил. Раз на раз не приходится. Но храм – это корабль. «Едины парус и душа…»

– Виват, гардемарины, – улыбнулся Тим.

Он не видел этого фильма. Как не видела и Лина. Но песня все-таки была известна. И это были очень хорошие слова, почему-то казалось Тиму. Они отдавали морем, парусами и настоящей дружбой. А еще Федор Ушаков сначала плавал гардемарином. Это был корабль «Святой Евстафий». Первое учебное плавание. А сейчас у России есть такой эсминец: «Адмирал Ушаков». Эскадренный миноносец. Когда-то был броненосец береговой охраны. Погиб в Цусимском сражении. Но корабли не умирают.

Он встал. Она тоже. А потом Лина почему-то почувствовала вдруг какую-то грусть. Что ни делай и чему ни радуйся – а все равно ведь всему приходит конец. Как сейчас. Красив, хорош кораблик – а дальше? И тогда остается только море. Пустынное, соленое, горькое море. Как Куликово поле.

Тим тоже уже был словно не рад. Какой-то чужой и непонятный. Лина не знала. Это ведь был не первый его корабль. Иногда бывает. Словно какая-то тайная память. Словно кто-то толкнет под руку. Море, и корабли, и солнце – а все равно ведь нет смысла. Все равно ведь – тоска. Словно это не песня. Словно это про самого тебя:

Орленок, орленок, блесни опереньем,Собою затми белый свет.Не хочется думать о смерти, поверь мне,В шестнадцать мальчишеских лет…[47]

А потом он повернулся к Лине. Уже прежний, знакомый Тим. Она не знала, как так получилось. Он тоже не знал. Он просто взял ее за руку. Торжествующе и радостно:

– Пойдем на тот пирс, Лин? А потом пойдем за мороженым. А потом еще что-нибудь придумаем…

А завтра будет новый день. А потом – еще и еще. Снова как у Блока. «Беззакатный и жгучий…»

«Синий, синий, певучий, певучий, неподвижно-блаженный, как рай…».

Глава 15. Золото на золото

Они не заметили. Они не заметили, как словно стали вдруг какими-то другими и новыми. Наверное, это просто был месяц май в самом разгаре. Просто слишком синее море. Слишком синее небо. И просто им было слишком хорошо вместе. Просто держаться за руки. Просто молчать. Просто сидеть на парапете и есть мороженое. Лина любила с шоколадной крошкой. Он терпеть не мог крем-брюле. Она улыбалась. Он улыбался тоже. А еще она была такая красивая. Только обнять и поцеловать. И он знал, что однажды обнимет и поцелует. Потому что это – Лина. Потому что он – Тим. Потому что это – любовь.

Это был обычный вечер. Они стояли над морем. И словно не было моря. Словно не было неба. Были только он и она. Были крылья. А может быть, не крылья. Может быть, просто обман. Но они не знали и не задумывались. Они были счастливы.

Тим увидел первым. Волна принесла откуда-то мяч и теперь он, словно буек, подпрыгивал и снова опускался под пирсом. Лина не успела ничего понять, как Тимофей уже выбрался из воды со своим трофеем.

– Смотри, что я для тебя достал, Лин, – сказал он.