Иррегулярный интеллект

Сектантство и расколы не обошли стороной и хай-чи-вэй. Учитель Чен Кайши, отделившийся от главного течения около двух столетий назад, полагал, что речь на самом деле идёт о «Высоком Пути Чи». Преемники Че-Ка – так назвали бы его гейомцы – не смогли сохранить единство в своих рядах, и Основной Вопрос обрёл ещё большее количество трактовок. Одни воспринимали «Высокий Путь» как некий Идеал, другие же, напротив, имели в виду Млечный Путь как галактику, в которой существует Конфедерация.

Последняя ветвь секты, особенно активная на политической арене, была прекрасно знакома Ле Сажу, так как он и сам принадлежал к ней. Достигнув за долгие годы укрепивших его дух и тело занятий третьей ступени мастерства, он чувствовал, что добился многого, хотя от наивысшей, десятой ступени его разделяло расстояние, куда более значительное, чем сотни парсеков.

Он знал, что высоты доступны не всем – и находил в себе способность признавать это. Можно перелететь от звезды к звезде, но нельзя преодолеть нищету духа – так говорил сам Великий Учитель Чен Кайши.

Ле Саж закурил и подошёл к окну. Чтобы взглянуть на пепелище, некогда именовавшееся Туфой, ему пришлось вручную отодвинуть занавеску. Та скрывала простое пуленепробиваемое стекло без каких-либо технических усовершенствований. Не раз и не два за годы, что прошли со времён Пожара, Ле Саж с тоской вспоминал о благах цивилизации, столь доступных на иных мирах – и покинувших Гейомию, казалось, навсегда.

Он невольно посмотрел туда, где лежали обломки «Борд-Хелл», шикарной пятизвёздочной гостиницы. Её заносчивый шпиль некогда возвышался на два «с антенной», как говорили в Туфе, километра.

В день, когда «Борд-Хелл» рухнул, Ле Саж, по странному совпадению, окончательно утратил надежду выбраться с Гейомии. Порой, когда он говорил с косморазведчиками по защищённому каналу связи, эта надежда воскресала, но потом вновь и вновь приходил ответ: «Границы Гейомии закрыты. Если Вы покинете её пределы, Вас подвергнут судебному преследованию».

Здесь, вдалеке от прежней жизни, он носил свою неутихающую тоску, как одежду – и порой даже засыпал так. А ведь Ле Саж ещё имел должность в правительстве!

Он насмешливо фыркнул – главным достоинством вверенного ведомства писатель считал лишь его претенциозное название. Несколько сотрудников из числа студентов-недоучек вместе с Ле Сажем отгородили ряд комнат в одном из бывших офисов на Банковской площади – и назвали их Министерством Культуры и Образования.

Кое-как приспособив помещения для жилья, они и поселились здесь же, благо желающих спускаться в город не нашлось.

Опасность затаилась в руинах, опасность, достигавшая своего максимума по ночам. Человека могли убить, ограбить и изнасиловать, независимо от его пола и возраста, причём порядок осуществления этих злодеяний разнился, в зависимости от ситуации. Приверженцы тёмных культов, поклонявшиеся Анархо-Антихристу XI, словно богу, несли всему живому мучения и погибель.

Тяжёлый вздох вырвался из груди Ле Сажа. И образование, и культура стремительно деградировали. Формально школы, колледжи и Университет закрылись – физически же они, как сами здания, так и большинство преподавателей и студентов, и вовсе прекратили своё существование.

Происходило неизбежное. Те, кому посчастливилось пережить Пожар, постепенно превращались в полу-животных, подверженных самым примитивным страстям и низменным порокам. Иногда Ле Сажу и его подчинённым ещё удавалось показать какой-нибудь голографический фильм, как правило, развлекательный, проецируя его в небо над оплавленными руинами, но и эти предприятия, стоившие немалых усилий, давали лишь весьма слабый эффект. Люди опасались выходить на открытое пространство, так как их могли убить – из-за запасов воды, еды, ценных приборов.

Каннибализм стал нормой там, внизу, где люди ютились в подвалах, молясь о том, чтобы их не обнаружили прислужники Анархо-Антихриста XI. Последний скрывался в лабиринтах Канализации, справедливо опасаясь жестокой расправы со стороны Моррида.

При мысли о восьмируком диктаторе Ле Саж невольно посмотрел на паривший в воздухе над городом дворец. Здание, выполненное в виде гигантской короны, представляло собой украшенное многочисленными пиками бериллоглассовое кольцо радиусом в двести метров. В солнечную погоду оно блистало крупными полудрагоценными камнями, вызывая оправданное восхищение у тех, кому посчастливилось лицезреть столь прекрасное зрелище.

Поддерживали Корону в воздухе антигравитаторы, питаемые термоядерным реактором. Дворец пожирал столько энергии, что её хватило бы на снабжение одного из районов, наименее пострадавших от огня, например, Занака. Однако Морриду, похоже, было не до этого – туфанцы, которых только во время Пожара погибло более полумиллиарда, совершенно его не интересовали.

Порой с ещё действующих рудников в космос отправлялась партия контрабандного бериллогласса, взамен которой прибывали приборы, продукты питания, вооружение и медикаменты, тут же распределявшиеся среди сторонников Моррида – и на этом экономическая политика исчерпывалась. Даже долар, введённый изобретательными черноспинами, не получил широкого распространения – горожане всё более и более предпочитали нормальной торговле меновую.

Ле Саж задёрнул занавеску и, затянувшись, прошёл вглубь комнаты, некогда являвшейся кабинетом главы отдела ипотеки Центрального Банка Гейомии. Причудливо ложившиеся тени придавали его лицу ещё более мрачное выражение. Несмотря ни на что, после стольких разочарований и обманутых ожиданий Ле Саж всё ещё верил в косморазведку и Братство Высокого Пути Чи. Тем более что на этот раз полученное им сообщение свидетельствовало о доподлинно решительных целях запланированной на Электре тайной операции.

Сидя в глубоком кресле, обтянутом настоящей кожей – сотрудники министерства притащили целый набор таких из помещения какого-то бывшего элитарного клуба, – Ле Саж предался размышлениям. Мысли его при этом не имели ничего общего ни с моралью, ни с идеалами хай-чи-вэй.

Глава XXXII

Причал, несмотря на то, что Гейомия постепенно вымирала, жил всё той же размеренной жизнью, что и во времена правления Рихтера. Более того: здесь стало гораздо спокойнее с тех пор, как пассажирские рейсы отменили. Большую часть номеров орбитального отеля занимали теперь беженцы из числа «бывших», так что принять крупный лайнер с туристами Причал всё равно не мог.

«Бывшие» говорили, что эти перемены только к лучшему. Свыкшись со сложившимся положением вещей, они находили его куда менее суетным. Уровень благосостояния их несколько упал – но не настолько, чтобы сетовать на жизнь.

Владелец Причала процветал. Прибыли от торговли бериллоглассом, якобы контрабандной, оседали в карманах Рихтера. Сделки на самом деле являлись стопроцентно легальными – термин «контрабанда» использовало только правительство Моррида, чтобы скрыть от своих подданных сам факт контактов с орбитой. За счёт этих доходов Рихтер и далее содержал Причал – и многочисленный, всемерно преданный ему персонал.

Вследствие ряда причин – в первую очередь блокады, – прибытие небольшого корабля с непритязательным названием «Ласточка» стало подлинным событием. Единственный пассажир, которого звали Джонатан Вайтсмит, отличался немногословностью и называл свой визит частным, продиктованным исключительно любопытством.

Обитатели Причала, впрочем, сразу же сочли эти объяснения заведомо неправдоподобными. Учтивая речь Вайтсмита, его безукоризненные манеры, изысканная одежда и дорогостоящие, но весьма сдержанные манеры сразу же стали предметом обсуждения большинства госслужащих в изгнании. Общее мнение, практически моментально сформировавшееся о нём, безоговорочно относило Вайтсмита к эмиссарам косморазведки Конфедерации. То, что он успешно пересёк охраняемую границу, лишний раз это подтверждало; отсутствие же каких-либо официальных полномочий определённо относило миссию загадочного джентльмена к разряду секретных.

Насчёт задания пассажира «Ласточки» делались самые фантастические предположения, многие вообще предполагали, что Вайтсмит должен собрать информацию о жизни Причала и предоставить её высокопоставленным адмиралам. Те, тщательно изучив вопрос, примут решение, достойны ли беженцы восстановления на ранее занимаемых должностях после уже запланированного вторжения Конфедерации.

Ухватившись за эту весьма призрачную нить, многие Регуляры, даже наивысших рангов, охотно коротали вечера в компании Вайтсмита за партией в «бриг». Их супруги, одев свои лучшие драгоценности, то и дело дарили ему призывные, страстные взгляды. Прямых переговоров, конечно, никто не вёл, однако тема ностальгии по утраченной власти затрагивалась едва ли не каждую минуту.

– В невесомости я чувствую себя ужасно… Помните, на Гейомии нам не приходилось пристёгиваться к креслам, словно мы – душевнобольные?

– Да, дорогая, при Рихтере сумасшедшие сидели в психиатрических лечебницах, а не в министерских кабинетах!.. Три взятки на эскадрилье Сириуса!

– Я помню те времена. Чистота, порядок, улыбающиеся лица – теперь даже от города ничего не осталось! Пепел и скелеты, зола да развалины! Четыре взятки для Денеба!

– Действительно. Хорошо, хоть карты нам послушны. Пас!

– Они металлизированные, а стол намагничен – так мы обманываем невесомость. – В женском голосе послышались нервные нотки. – Остроумно. Нужно было сделать то же с Иррегулярами – имплантировать биоблоки управления. Ведь существовал же КСИР! Впрочем, их было так мало…

– Дорогая, не мешай. Мы не на политическом митинге. Ваше слово, Джонатан?

Мистер Вайтсмит в такие моменты только улыбался, совершенно не реагируя ни на что, кроме карт. Иногда он выигрывал, иногда – нет. В целом, его уровень игры в «бриг» не сильно отличался от такого, который принято считать нормальным для джентльмена.

В тот вечер он проиграл немного больше обычного и, выровняв счёт с капризной Удачей двумя лишними коктейлями, отправился спать пораньше. Он следовал по коридору, чуть пошатываясь, будто и впрямь навеселе, и мысленно готовился к схватке.

Рихтер с самого момента стыковки с Причалом установил за ним круглосуточную слежку, о чём Вайтсмит отлично знал. Оглянувшись, он увидел переодетого сотрудника всё ещё существующей здесь, на орбите, Специальной Службы. Тот, напустив на лицо отсутствующее выражение, плыл всего в нескольких метрах позади, также держась за вделанные в стены металлические поручни.

Вайтсмит, чьё тело содержало множество наноскопических имплантов, с их помощью знал, что сейчас они находятся вне зоны наблюдения скрытых камер, которыми Причал был буквально нашпигован. Эту «мёртвую зону» он приметил ещё в первые дни своего визита, и каждый раз, когда он здесь находился, рядом вдруг оказывался по-спортивному сложенный мужчина, явно дублирующий работу систем слежения.

Он чуть притормозил и, когда «спец» приблизился к нему, неожиданно развернулся и резко ударил того вытянутым указательным пальцем левой руки в горло. Из отверстия, будто проделанного рапирой, показались красные шарики крови – и поплыли в воздухе.

Мужчина издал булькающий звук, он начал описывать дугу вокруг собственной оси. Вайтсмит, схватив «спецслугу» за руки, быстро преодолел стремительно слабеющее сопротивление. Позвоночник он сломал единственным ударом.

Закрепив труп у настенного светильника, он стал внимательно изучать внешность убитого им охранника. Строго говоря, Вайтсмит не являлся человеком в обычном смысле этого слова, так как он никогда не рождался на свет.

Его попросту создали при помощи нанобиорепликации, молекулу за молекулой.

Кроме электронной начинки, шпион Конфедерации обладал рядом других существенных отличий, например, его мышцы, состоящие из синтетических волокон, могли развивать усилие в несколько лошадиных сил. Суставы, заполненные особым составом, в нужный момент словно каменели, и рука, нога или палец наносили жёсткий удар, способный пробить тело противника насквозь.

Ещё одной особенностью строения тела Вайтсмита было наличие гораздо большего, чем у обычного человека, количества костей. Сложенные вместе и удерживаемые всё тем же составом, они по прочности не только не уступали обычным, но и превосходили их, так как содержали слои углеволокна.

Однако самое интересное заключалось в том, что Вайтсмит мог изменить свою внешность. Его многочисленные мелкие кости смещались так, что лицо или даже всё тело приобретало иные очертания.

К счастью для Вайтсмита, убитый им «спец» был примерно того же телосложения – в подражание покойному, он лишь слегка передвинул «решётку» лица, сдвигая скулы. Лоб стал более низким и широким, а уши получили увеличенные мочки. Под воздействием ферментов, выделяемых специальными железами, волосы приобрели тот же цвет. Правда, они были чуть длиннее, чем у мертвеца, но люди обычно не обращают внимания на подобные детали. Только продолжительное пребывание в обществе близких друзей покойного могло разоблачить его маскировку.

Впрочем, Вайтсмит отнюдь не собирался где-либо задерживаться. Привязав труп так, чтобы тот никуда не уплыл, он облачился в пиджак «спецслуги» – и счёл, что метаморфоза оказалась вполне удачной.

Согласно документам, его звали Дж. Милл, и он являлся сотрудником Специальной Службы в звании майора. Впрочем, и это имя ему не слишком нравилось – Вайтсмит-Милл планировал поменять его на то, что носил начальник смены, хотя имя начальника личной охраны Рихтера, ещё ему незнакомое, несомненно, подошло бы гораздо лучше.

Окончательно прощаясь с обликом туриста, новый Дж. Милл выбросил дорогой смокинг респектабельного джентльмена в ближайший пневмомусоропровод. У него оставалось всего пару минут до того, как покойника хватятся.

Глава XXXIII

Моррид, Коронованный Президент Гейомии, решил посвятить послеобеденное время рассмотрению петиций. Первую, совершенно секретную, подал министр обороны и тайной полиции Радай. Моррид удостоил своего вытянувшегося в струнку соратника лишь беглого взгляда – тот нисколько не изменился со дня их знакомства, разве что русые волосы, длиной уступавшие и двухдневной щетине, поредели.

Другой стала униформа. Вместо полевой, со споротыми знаками различия – именно в таком виде Радай некогда ввалился в Канализацию, – он носил теперь парадный генеральский мундир: чёрный френч с высоким стоячим воротником и чёрные же галифе, заправленные в начищенные до зеркального блеска высокие сапоги. Приборный цвет – красный, с золотистой окантовкой; такое сочетание придавало военнослужащим Моррида угрожающий и одновременно весьма эффектный вид. Фуражка покоилась, согласно этикету, на согнутой в локте правой руке.

Последнее правило преследовало двоякую цель: с одной стороны, Радай выражал так своё почтение Морриду, с другой – его правая рука была занята. Попытайся министр внезапно выхватить из кобуры пистолет и выстрелить в своего господина – даже если бы ему и пришла в голову подобная безумная мысль, – он бы потратил лишнюю секунду, чтобы избавиться от головного убора.

Несмотря на титул Почётного Главы Гейомской Академии Наук, Моррид читать не умел, так как знал лишь некоторые буквы алфавита. Впрочем, объектив его «третьего глаза», автоматически фокусируя линзу, считывал всю информацию. Нанопередатчик-имплант ретранслировал данные ближайшему другу Коронованного Президента – искусственному интеллекту DMR-28. Тот обитал на жёстком диске компьютера, управлявшего системами энергожизнеобеспечения дворца; имея доступ к обширным банкам данных, ИИ молниеносно обрабатывал информацию.

Обратно летела радиограмма с аудио-версией текста и присовокуплёнными комментариями и рекомендациями. Иногда Моррид, более стремясь показать, кто во дворце хозяин, картинно отметал их; в большинстве же случаев эти рекомендации, производившие впечатление весьма дельных, принимались им к исполнению.

Петиция Радая, опиравшаяся на результаты социологических исследований, содержала следующее предложение: учредить дуалистическую религию, противопоставляющую Добро, то бишь Моррида, Злу – Анархо-Антихристу XI. Моррида и его интеллектуальную ипостась, DMR-28, следовало также воспринимать двойственно, в качестве воплощённого единства Плоти и Духа.

Моррид в течение некоторого времени лишь странно улыбался и кивал – это шло краткое радиосовещание с DMR-28.

– Очень интересная мысль, Радай, – Моррид добавил в голос вкрадчивые нотки, давая тем самым понять, что доволен далеко не всем. Министр обороны и тайной полиции, почувствовав, что Моррид играет с ним, как кот с мышью, беспокойно дёрнулся. Гнев синекожего тирана приводил порой к наводящим ужас последствиям.

Моррид, удовлетворённо улыбнувшись, продолжал, повторяя за радиосуфлёром:

– Концепция выглядит очень уж плоско, давая верующим основания предполагать, что мир построен на дуалистических, или, если угодно, бинарных началах. Так можно скатиться до манихейства – и в конечном счёте попытаться подменить Бога Дьяволом. Нет, дорогой мой Радай, природа Бога принципиально иная, она сложнее, чем дьявольская.

Коронованный Президент, не вполне понимая собственные слова, видел, что и Радай улавливает лишь основную их суть – вероятно, сказывались пробелы в образовании, приобретённом преимущественно во время занятий строевой подготовкой.

– Объясняю доступным языком: Бог должен быть триедин. Бог-Дух указан тобой верно и достаточно прозорливо, однако Плоть следует воспринимать дифференцированно – как Бога-Отца, роль которого судьба уготовила мне, и как Бога-Сына.

Радай непонимающе мигнул. Всё-таки он оставался простым солдафоном, несмотря на шитый золотом генеральский мундир.

– А кто же станет Богом-Сыном?

Моррид рассмеялся, позволив громогласному эху несколько раз облететь тронный зал.

– Этот вопрос останется открытым. Тайной полиции нужно составить и постоянно обновлять списки лиц, склонных к интеллектуальной деятельности, то есть потенциальных революционеров – и склонять их на Путь Сына. Если они попытаются воспротивиться воле Господней, жестоко карайте.

Лицо Радая озарила понимающая улыбка:

– А ступивших на этот Путь необходимо подвергнуть строгим проверкам?..

– Совершенно верно, мой старый друг. Как ты отлично понимаешь, ни одного из них – пока они живы – я не смогу назвать сыном. Но посмертно…

На сей раз они хохотали вместе, практически в унисон. Когда эхо стихло, Радай сообщил, что есть ещё один проситель, заместитель министра культуры и образования.

– Его проверили?

– Конечно. Оружия и взрывных устройств нет. Однако я бы хотел, чтобы вы лично ознакомились с его петицией, господин.

Глава XXXIV

Немой фильм не отличался качеством, его явно сняли при помощи дешёвого устройства скрытого наблюдения, сработанного в одном из полулегальных дзайбацу. Впрочем, хотя чёткость трёхмерного изображения и оставляла желать лучшего, картинка была вполне различимой.

Моррид узнал Ле Сажа – на голове у того находился шлем для считывания электромагнитных импульсов коры головного мозга. С помощью этого устройства писатель делал какие-то записи, вроде дневниковых, которые проецировались в пространство перед ним и которые он корректировал по мере необходимости.

Радай счёл нужным выступить с разъяснением:

– Важно добавить, что речь идёт не просто о мыслях министра – а ведь уже наличие мыслей само по себе содержит угрозу государству, поскольку Ле Саж – весьма умный и образованный человек. – Моррид кивнул, вспоминая предыдущую петицию. – В данном случае нам приходится говорить именно о книге, которую он, возможно, даже собирается опубликовать.

Работа Ле Сажа на косморазведку Конфедерации настолько давно являлась всем известным фактом, что о нём даже не упоминалось, ведь Гейомия не обладала достаточной военной мощью, дабы заострять и без того непростые международные отношения. Однако ранее Ле Саж не оставлял столь явных улик – с годами он стал неоправданно опрометчив.

– Ладно, давайте посмотрим, что он там написал. – Моррид отдал мысленный приказ линзе дать максимальное увеличение записей Ле Сажа.

Коронованный Президент – да и читавший за него DMR-28 – остался недоволен новой книгой Ле Сажа. Сей опус даже во времена Рихтера стоил бы автору всех гражданских прав, Регулярных или Иррегулярных. Сейчас же он казался попросту святотатством – власть подвергалась резкой и беспощадной критике, более того, сам Моррид представлялся автору простым смертным, если не хуже.

Вот лишь часть текста, вызывавшая, впрочем, неизбежный прилив праведного гнева: «…Пожар – он был подобен вулкану. Дома, построенные из полимеров, оказались великолепным топливом. Пламя достигало десятков и сотен метров в высоту, что только усиливало конвекцию воздуха, закачивая всё новые и новые тонны кислорода, подобно гигантским кузнечным мехам. Целые кварталы, площадью во многие квадратные километры, попросту растаяли, превратившись в токсичный дым. Смог этот нёс смерть всему живому…

Поначалу мысль спрятаться в Канализации всем показалась невероятно умной – ведь огню туда не добраться, да и жидкость, пусть и зловонная, не позволит распространиться пламени. Как жестоко мы ошибались! Несчастные, оказавшиеся под землёй, в большинстве своём так и не вернулись на поверхность.

Многие задохнулись; их разлагающиеся тела, ставшие добычей мутакрыс, ещё долгие недели спустя отравляли воздух непередаваемым трупным зловонием. Участь туфанцев, находившихся в тоннелях непосредственно под очагами возгорания, оказалась гораздо печальнее: впоследствии там удалось обнаружить только массы омерзительной на вид серо-розовой слизи, в которой с трудом можно было признать человеческие останки.

Тем не менее, это были они – сотни тысяч мертвецов, расплавленных жаром, доходившим сквозь раскалившийся камень и железобетон. В конечном счёте, даже эти материалы не выдержали чудовищных температур, и своды тоннелей обвалились, обнажив страшную правду, ставшую доступной для всеобщего обозрения, когда гигантское кострище угасло.

Впрочем, КомиСвобода стала для меня наибольшим разочарованием, затмившим даже апокалиптические картины Пожара. В какой-то степени я рад, что большинство из них погибло… Они ничего не знали ни о городе, ни о том, к чему приведёт пожар – отвратительней всего оказалось то, что даже узнав правду, они не почувствовали ни малейшего сожаления или раскаяния. Десять, сто миллионов погибнет или даже миллиард – им было всё равно, так как их интересовала только власть.

Власть?! Что они знали о ней? Наверное, не более, чем нищий выходец из трущоб – а Моррид происходил из мест, куда худших – знает о богатстве. Но именно ему суждено было победить в борьбе за власть – видимо, в той группе проходимцев, что возглавила Революцию, он оказался самым жадным, самым коварным и беспощадным, не считающимся ни с чем авантюристом. Только ему чужды были любые нормы морали – и он победил!

Теперь нам всем, не разгадавшим вовремя суть происходящего, предстоит стать свидетелями того, как власть окончательно уничтожит сама себя – разумеется, вместе с нами. Штат министерства состоит из десятка – даже цифра эта нестабильна – сотрудников, именуемых моими заместителями. Они постоянно доносят на меня Радаю. С каждым днём я нахожу, что выполнять служебные обязанности мне всё труднее – пропадает вкус к самой жизни, переполненной скорбью и страхом…».

Моррид посмотрел в честные глаза заместителя Ле Сажа – широко распахнутые, цвета чистого неба, они внушали искреннее доверие. Парень по имени Наяш восхищённо улыбался, глядя на Коронованного Президента. Моррид наклонился вперёд, сжав подлокотники трона, и обратился к нему:

– Наяш, то донесение, что ты принёс, этот заговор, раскрытый тобой… Подобного предательства ещё не знал даже наш прогнивший мир!

Наяш вздрогнул, а Радай сардонически улыбнулся. Моррид любил жонглировать намёками.

– Этот двуличный лицемер, этот изменник понесёт самое суровое наказание – благодаря тебе! Ты поступил, как верный сын – доложил своему Истинному Отцу. И как Отец всей Гейомии я должен отблагодарить тебя – как родного сына. К сожалению, слишком многие захотят оскорбить тебя, попытаются выставить обычным стукачом – я будто наяву слышу завистливый шёпот ревнивых придворных…

Моррид закатил глаза к потолку, позволив Наяшу принять соответствующую обстоятельствам позу смирения и покорности. Заместитель министра культуры и образования простёрся ниц, целуя пол у подножия трона, в то время как Коронованный Президент милостиво улыбался ему с высот, достигнутых праведным трудом, бесконечными молитвами и целомудренным образом жизни.

Наконец, Моррид прервал переполненное святостью молчание:

– Как бы я хотел обратиться к тебе со словами «сын мой», дорогой мой Наяш – но увы! В моём случае, в случае воплощённой божественности, требования – и почести, конечно – к Сыну гораздо выше. Радай, мой верный слуга, выдаст тебе белую, с золотым шитьём, накидку послушника и начнёт готовить к испытаниям, которые ты, несомненно – верь мне, как я верю в тебя! – с успехом пройдёшь. Тогда наши судьбы станут воистину неразделимы.