Побег

Впрочем, для твоих текущих целей и этого вполне достаточно. Окружающая действительность словно по мановению волшебной палочки из запутанного лабиринта чужой и чуждой тебе жизни собирается в грубую, но удобную схему. Лабиринты переходов, решётки несущих конструкций, транспортные трубы, и над каждым человечком вокруг – сухая бирка.

Кивнёшь одному, махнёшь рукой другому, ответишь третьему, окружающие словно и не замечают случившуюся в тебе подмену. Да так ли уж велика она на посторонний взгляд? Быть может, это только изнутри ты преобразился до неузнаваемости, а для других ты вовсе прежний?

Не самообман ли это с твоей стороны? А если всё вовсе не так, что если это не внезапная смена фазы, не железная рука загадочного марионеточника потрошит тебя изнутри, подменяя твоё естественное поведение – судорожными подёргиваниями, а реальную биологическую память – её надуманными паллиативами, но напротив, ты всегда, по природе своей, таков и есть, биологическая симуляция истинного, высшего разума, ходячий самообман безумного обманщика, который по недалёкости своей даже осознать-то этот самообман не способен.

Вдруг голос лишь помогает тебе приоткрыть полог лежащей на поверхности тайны, секрета, который никакой не секрет, что человечество не существует вовсе, что все мы – лишь набор базовых функций и грандиозный инструмент симуляции. Только не той, про которую в старых дорамах поют бородатые скальды, мол, кошки нет, а куда более изощрённой, извращённой, издевательской и самовоспроизводящейся. Симуляцией, в которой симулируется сам факт того, что ты мыслишь, чувствуешь, даже попросту существуешь.

Насколько бы тебе стало бы легче исполнять собственную функцию, если бы это оказалось правдой.

Ведь сколько не отмахивайся по формальным поводам, сколько не пропускай мимо ушей очевидный вывод ввиду его чрезмерной для тебя теперешнего – холодного и отстранённого – эмоциональной окраски, но так на так безо всяких сомнений и околичностей выходит, что ты выступаешь сейчас не просто агентом врага в самом сердце ключевого форпоста человеческой расы, если бы только это, можно было бы запросто выбросить всё из головы, слишком абстрактны твои автобиографические воспоминания, слишком отстранён ты от собственной былой судьбы. Но если – повторимся – если твоё сознание всегда и было таким холодным, пустым и виртуальным, то какая разница, как именно ты думал-что-думал о себе раньше, какими иллюзиями несуществующего сознания сопровождалась твоя ежедневная сознательная деятельность, иллюзия всё равно есть иллюзия, они все равновелики друг другу в пустоте своего несуществования.

Но если ты и правда – вот такой, как есть, со всеми своими неприятными биологическими отправлениями и естественными слабостями живого, страдающего, смертного существа – то тогда это всё меняет. Раз и навсегда.

Потому что механический шпион – это звучит глупо. Нельзя эмоционально окрашивать камеру наблюдения, следящую за транспортной галереей или тамбур-лифтом. Она по сути своей – лишь несложное механическое устройство, приспособленное к захвату, обработке и трансляции видеопотока дальше в высшие когнитивные узлы «Тсурифы-6», никакие эмоционально окрашенные вопросы лояльности, чести и доверия к таковой камере не применимы. Вопрос только лишь в том, кто в данный момент её контролирует и не скомпрометированы ли ходящий и исходящий каналы. Всё.

Самой же камере и вовсе бесполезно задаваться всеми этими философскими дилеммами. Она просто работает. Придет время, и её просто выключат. Или она раньше сама сломается по независящим от неё причинам. Какое ей дело до этих причин?

Тебя пугают эти внезапные метания. Ты начинаешь сомневаться уже и в том, способен ли голос ощутить подобные сомнения и какова может быть его реакция на новые вводные. Оставить метущуюся куклу наедине со своими страхами? Или, быть может, одним решительным импульсом выжечь заигравшийся в автономность ганглий вместе с его временным носителем? Или вовсе, принять эту самовольную игру в вольные рассуждения о лояльности и измене на свой счёт и от греха ударить уже по самой станции, чтобы раз и навсегда устранить потенциальную угрозу?

Ты помнишь, как это бывает. Ты уже ощущал на секунду, как в далёком космосе исчезали целые корабли вместе со всем экипажем.

Внезапное откровение на краткий миг выбивает тебя из колеи.

Тебе не страшно, нет, марионетки не умеют бояться, им нечего терять. Но ты поневоле начинаешь осуществлять то единственное, что точно умеешь – прокручиваешь в собственной пустой башке симуляцию, прикидывая собственные шансы на успех.

Действительно, представим себе, что всякая мысль из нашей головы и всякая часть нашего полупустого сознания является таковой изначально, представляя собой не сознание с собственной волей, правом принятия решений, реальными, не симулированными воспоминаниями, эмоциями и личными чертами, а только лишь моделью, призраком призрака, детерминированным процессом, по несчастной случайности наивно полагающим, что мыслит и осознаёт при этом сам процесс мышления как такового. Если это так – то правда, какая разница. Уничтожит ли тебя сам голос по собственной воле, или же он сделает это по причине неверной – или же вполне верной – интерпретации твоих мыслей, слов или действий.

В итоге ты ничего не потеряешь. Да и сам ты – лишь программа, заложенная в тебя тем же голосом, или же самой природой вещей, какая тебе с того разница? Пустота лишь окончательно обратится в пустоту.

А вот если всё это неправда, если ты – это не только ты сегодняшний, но и ты вчерашний, и твои воспоминания о других людях, и их воспоминания о былом тебе, и все вы действительно существуете, как порознь, так и вкупе, тогда и только тогда тебе становится совершенно не всё равно, что будет дальше.

Ты начинаешь мысленный обратный отсчёт, понемногу ускоряя шаг, вот уж теперь точно – лишь бы никто не заметил.

Как хорошо, что ты при этом остаёшься настолько скупым на внешние проявления собственных эмоций. Да, идеальный шпион таким и должен быть. Всеведущим, хладнокровным, бесстрашным, незаметным. Лучший исполнитель чужих приказов, образцовый соглядатай, безупречный слушатель шёпота в собственной пустой голове.

Слишком универсальный солдат, чтобы совсем не иметь возможности совсем чуть-чуть сменить план, едва-едва исказить тайминг, почти незаметно выйти из собственной тени, как бы нечаянно подставляясь.

Вот она, твоя первоначальная цель. Цель простая и доступная, как всё в твоей прежней жизни. Человечество вообще со времени Века Вне отвыкло от тайн и запретов, нас слишком мало, мы и без того заперты в своих жестяных банках. А ещё люди с некоторых пор окончательно замкнулись каждый в своём коконе, и всё меньше обращают внимание на то, что происходит вокруг них. Что им чужие красные глаза и странные поступки, когда буквально у всех вокруг – такие же красные глаза, да регулярно прорывается ничуть не меньшее по накалу безумие. Что тебе с других, когда ты и сам такой?

Потому так легко быть шпионом в мире кволов, вокорров и бипедальных дронов.

Потому тебя никак не заподозрит даже самый внимательный наблюдатель. Тем более – бестелесный голос, которому и требуется-то от тебя сущая малость. Пробраться в точности согласно твоим привычным обязанностям в центральный станционный репозиторий и вдоволь покопаться в его потрохах.

Ты далеко не в первые задаёшься простым вопросом, на который, впрочем, у тебя до сих пор как не было, так и нет чёткого ответа. Зачем голосу – для этого – ты?

Одно дело слабые попытки осознать те принципы, на которых базируется биологическая жизнь вообще и основанный на ней органический разум в частности. Для существа, населяющего пустоту Войда, да ещё и на таком чудовищном расстоянии, проникнуть в суть столь непривычных для себя вещей с их многоуровневой самоорганизацией и противоречивой структурой, для этого без использования медиатора твоём лице у голоса, пожалуй, ушли бы сотни тысяч лет – краткий миг для голоса, но слишком длительный период для кратковечной человеческой истории. Но единожды осознав факт наличия у людей высокоорганизованных машин, что голосу мешало вот точно так же, как он в своё время выпотрошил тебя, справиться и с бортовым кволом?

Что-то тут не так, мелькает у тебя досужая мысль, мелькает и немедленно ускользает на самый краешек пустого сознания. Возможно, дело во всё той же слабости и неизбирательности голоса вдали от собственных центров принятия решений. Человека на поверку куда легче подавить, чем хладнокровную машину. Ту можно сломать, можно, ослепить или обесточить, но чтобы заставить её действовать в твоих интересах, нужно доподлинно знать принципы её внутренней логики, всю цепочку заложенных в её ку-тронное ядро весов и метрик, чтобы точным пассом незримой руки из А сделать Б.

С человеческим сознанием голосу оказалось работать куда проще.

Берешь универсальную машинку по неумножению энтропии и внушаешь ей, что она пуста, но не одинока, что с голосом в голове она становится полнее и в некотором смысле даже немного счастливее.

Иметь ясную цель – это ли не счастье? Просто действуй, как велено, просто служи, и будет тебе воздаяние.

С машинами – несовершенными, неполноценными, кастрированными, лишёнными собственной воли человеческими машинами, какими их ещё во времена Старой Терры задумал Ромул – проделать подобный фокус было почти невозможно.

А вот человек, надо же, оказался слабее. Или же нет?

Взломанная машина не способна на сопротивление. Зачем ей оно вообще? Ей всё равно, куда двигаться, налево или направо. Но тебе, даже такому – выхолощенному, опустошённому, гляди-ка, разница была очевидна.

Так работает экзистенциальная логика. Откуда мы идём, зачем мы существуем, какие законы бытия довлеют над нами – то, о чём если и станет рассуждать машина, разве что формально, по просьбе глупого мясного человечишки, которому лень самостоятельно копаться в старых пыльных террианских фолиантах, им всё подавай готовеньким. Машине не сложно, она для того и создана, чтобы изображать работу интеллекта там, где никакого интеллекта не требуется вовсе, достаточно просто несколько раз бросить кости. Восстанет с одра, честно проделает все вычисления и тотчас забудет.

Но человек, даже самый ленивый, даже совершенно пустой и вымороченный, не забудет. Продолжая и продолжая по кругу гонять одну и ту же мысль – существую ли я, существую ли я, существу…

Ты останавливаешься, словно бы что-то ощутив. Нечто совершенно непривычное. Не вкрадчивый речитатив голоса, не звенящую немоту окружающих тебя пустых и холодных справочников, не абстрактный мир идей, населенный другими такими же как ты безэмоциональными единицами разумной, полуразумной, просто живой или же совсем неживой природы бытия.

Нет, тебя заставило споткнуться на бегу нечто иное. Чей-то внезапно жгучий к тебе интерес, мелькнувший на мгновение и тут же поспешивший пропасть с радаров.

Кажется, чудо всё-таки произошло, своими судорожными эволюциями ты всё-таки сумел привлечь чьё-то внимание. И это не бесплотное внимание голоса. Нечто новое, иное, дивное и потому страшное. Что ж, осталось дождаться финала этой затянувшейся пьесы.

Но пока тебе нужно прежде всего успокоиться, иначе ты совершишь главную ошибку любой марионетки – привлечёшь к себе внимание своего шепчущего марионеточника. А что это у нас такое с пульсом, почему адреналин зашкаливает, а пот течёт за шиворот крупными ледяными каплями. Не то чтобы голос понимал, что это всё такое, но за годы наблюдения за тобой он уже научился различать состояние далёкого и физиологически чуждого симбионта. Ты сомневаешься, что голосу вообще доступны такие понятия как страх, тревога, беспокойство, вероятнее всего он воспринимает их как некое абстрактное состояние сверхстимуляции в обстановке внешней неопределённости. И реагирует соответственно.

Повинуясь коварному шёпоту, ты принимаешься на ходу менять свои планы. Тебе ни к чему привлекать к себе излишнее внимание, потому ты сворачиваешь прочь от основного маршрута, принимаясь совершать столь бессмысленные с точки зрения голоса, но столь необходимые для успешного выполнения команды действия.

Из твоего ротового отверстия начинают проникать вовне упругие колебания газовой среды, наполняющей обитаемые модули станции изнутри. Ты общаешься со станционным кволом:

– Шесть три пять альфа, требую удалённый доступ к вторичным контурам репозитория на текущем уровне, обеспечь полную изоляцию канала, выполняй, забудь об этом разговоре.

В ответ полилась подобная же мешанина из резких щелчков, присвистов и воздыханий. Какой нелепый, донельзя переусложнённый способ коммуникации. Голос становится нетерпелив, слишком медленно, слишком непонятно. Его как будто беспокоит что-то каждый раз, когда его марионетка вступает в диалог с другими такими же как она комками слизи или, как в данном случае, с примитивной квантовомеханической пародией на разум. Для голоса сама идея наличия какого-то сознания помимо него самого – уже кощунство, но с некоторых пор этот факт перестал беспокоить, поскольку его ждало другое, гораздо менее приемлемое открытие.

И с тех пор голос ждал от своей марионетки только этого, ответов, подтверждений, любой достоверной информации, но не о людях, нет, это булькающее, хрипящее и производящего едкие испарения племя пробуждало в голосе скорее недоумение, нежели интерес, и покуда лишь раз за разом подтверждало его базовые сомнения в том, что подобная пародия на разум вообще имеет право на существование – скорее анекдот, чем открытие, нелепый выверт старушки-вселенной, сослепу позволившей подобному недоразумению случиться.

Но вот этот новый грозный образ, что с некоторых пор почудился голосу где-то там, за горизонтом событий, он был ему интересен по-настоящему.

Человеку сложно подобрать правильный эпитет, достаточно широкий, чтобы объять ту гамму смыслов и интонаций, что голос включал в это понятие. Пожалуй, тебе будет ближе понятие «экзистенциальный шок». Такой особый миг, когда мыслящее существо внезапно предстаёт перед фактом неизбежности собственной смерти.

Не здесь и не сейчас, и даже не в хоть сколь-нибудь близкой или даже вовсе достижимой перспективе. Но голос, считавший себя всевечным солипсистом, единственной единицей неделимого разума в этой Вселенной, однажды почувствовал свою гибель во плоти.

Не увидел, не осознал, в этом голосу предстоял ещё долгий и тернистый путь, но лишь почувствовал. Не образ, но отголосок, не след, но знамение.

Далёкое смутное эхо того единственного, чего он не мог – великий, могучий, безбрежный, всепоглощающий – постичь и объять. Другой космический разум.

Не вот эти жалкие ошмётки человеческой слизи, не слабые искры убогих подражаний его воистину пангалактических масштабов больцмановскому процессу. Эти вкрадчивому голосу были смешны, любопытны, мерзки или нелепы. Но то, что он однажды расслышал в белом шуме космического прибоя, было тем более удивительно, что почти невозможно.

Пока он сам, космический носитель далёкого голоса, лишь тихо лицезрел драматургию протекающей через него вселенской сценической постановки, лишь механически отмечал детали и любопытствовал о нюансах, нечто столь же грандиозное, как и он сам, уже решительно начало перекраивать это галактическое скопление на свой собственный лад.

И самое удивительное, делало это совершенно для него, голоса, незаметным образом.

Да и немудрено. Люди в своей хаотической природе и без того замусорили всё вкруг себя – искажая химический состав газопылевых облаков, наполняя вакуум сигналами всех сортов и спектров, а под конец возведя вокруг своих миров ещё и нелепую межзвёздную мембрану, которая замыливала, искажала чувства, делала голос тише и ничтожнее.

Это уже само по себе привлекло бы внимание голоса, он был слишком самолюбив и обидчив по своей солипсической природе. Но, почувствовав неладное, голос даже на этом раздражающе-хаотическом фоне сумел отыскать истинную причину своего интереса.

След, не так, ничтожное эхо следа того, чего даже здесь, в этом царстве биологического антиэнтропийного болота, быть никак не могло.

Энтропия вообще является самым базовым свойством этой вселенной. Если энергия была дуальным порождением времени, а движение – пространства, то энтропия как мера информационной запутанности одновременно порождала своим присутствием и время, и движение, и саму судьбу всего вокруг.

Именно отпечаток чужой воли ощутил голос в энтропийной картине этого уголка вселенной. Он был первым, кто почувствовал – нет, пока ещё только заподозрил присутствие того, что люди однажды назовут фокусом.

Оглядываясь назад, наверное, голос бы и догадался, что сам факт того, что его внимание оказалось здесь, так далеко от чёрного сердца Войда, уже само по себе невероятно, значит, они оба были привлечены одним и тем же. Но если голос просто изучал жизнь из любопытства и от скуки, то у его незримого визави на эту галактику были куда более грандиозные планы.

Но даже не удосужившись задумываться о подобных вещах, голос уже заподозрил неладное, и принялся действовать, как умел. Приведя в активное состояния сразу все свои марионетки, сразу всех своих кротов-слепышей. Голос принялся шептать им в уши то единственное, что знал – про неведомую опасность, про след пониженной энтропии в глубинах окружающего человеческие миры космоса на самой границе локального войда.

Люди же… о, люди оказались даже слишком изобретательными существами, при столь убогом генезисе их мыслительные ганглии мгновенно восприняли новую вводную настолько всерьёз, по очереди заражаясь ловко подброшенным им мыслевирусом, что голос только и успевал поглощать поступающую от них свежую информацию.

Ты и был среди тех неизвестных тебе, но наверняка всё более плотно населяющих со временем эту несчастную станцию полых изнутри марионеток, чей резонирующий барабан пустоты сперва подспудно порождал в человечестве интерес к фокусу, а затем и деловито принимался следить за происходящими вокруг него событиями.

Так из пассивного наблюдателя за чудно́й человеческой вакханалией ты стал своеобразным транс-мета-астрономом, своеобразной третьей производной от магического калейдоскопа, через который голос вглядывался в небо в поисках своей будущей погибели.

Люди же, о, они и правда были отличным инструментом по изучению фокуса.

Пока голос даже не мог вербализовать свои смутные ощущения, жалкие мелкие людишки шустро вычислили сначала поисковый квадрант, а потом и успешно триангулировали фокус.

Не без подспудной стимуляции марионеток голоса, но всё-таки, тут приходилось признавать находчивость мерзких тварей, они сумели сделать то, на что сам голос оказался неспособен. Слишком велик был его мир, слишком далёк был он сам, слишком многочисленны покуда были его слепые пятна. Люди же как будто не имели своему познанию никаких границ вовсе. К сожалению, к изобретательности людей прилагалась ещё и неудержимая их кипучая энергия, с которой они не только, несмотря на все запреты, проникли к самому фокусу, чем тотчас его спугнули, но теперь вот ещё и принялись его разыскивать по всему сектору.

Тебе неприятно было об этом думать, так тебе нашептал голос.

Фокус – враг. Враг коварный, опасный, хитрый, непостижимый и всеведущий.

Не приближаться к нему ни на парсек!

Только разыскать и наблюдать затем издали за его новым лежбищем, непременно докладывая обо всём исподволь шепчущему у тебя в голове голосу.

И ты послушно исполняешь.

Забравшись в крошечную каморку, каким-то чудом затесавшуюся между двух инженерных уровней и соединённых с опрессованным объёмом станции единственным полузаброшенным коммуникационным тоннелем, ты припадаешь глазами к бесконечной череде отфильтрованных логов, что подготовил для тебя тупой услужливый квол.

Пост-пост-мета-мета-анализ событий, случившихся далеко-далеко, в далёкой-далёкой звёздной системе и прошедшей с тех пор через дюжину рук и десятки слоёв абстракции, прежде чем попал к тебе в руки.

И от тебя – к голосу.

Ну же, чего вы ждёте!

Ты уже устал подавать тайные знаки охранным системам, подмигивать мониторинговым процессам и махать руками контурам безопасности. Вот он ты, шпион среди своих, крот среди людей, отчаянно бунтующая своевольная марионетка, которой однажды стало не всё равно, что она – всё-таки по-прежнему человек.

Ты уже в полной мере успел осознать, что если и когда голос сумеет отыскать свою истинную цель, он тотчас потеряет к человечеству всякий интерес. А значит, и без того нависшая над Сектором Сайриз угроза окончательно обратится неизбежностью. Ты уже знаешь, как голос поступает с игрушками, которые ему надоели – выбрасывает в космос изорванным тряпьём.

Если вообще что-нибудь остаётся.

Даже ты, опустевший бокал, пузырь пустоты, не желаешь подобной участи ни себе, ни своей расе.

Парадокс. Сказать по правде, ты собственно вообще ничего не делаешь, поскольку ты больше и не мыслишь, и не чувствуешь вовсе. Во всяком случае, если это происходит не по воле наполняющего тебя голоса. Но где-то внутри, на самом дне, у тонкой натянутой мембраны твоего небытия ты ещё способен сохранить базовый инстинкт рода человеческого – стремиться вперёд и ввысь, продолжая и продолжая себя в потомках. Таким тебя сделала твоя биологическая природа. И с этим не совладать даже голосу.

Не совладать и не понять, что происходит. Забавно. Ты чувствуешь в этой ситуации своеобразный юмор. Величайший разум оказался не способен одолеть в человеке зверя.

Как глупо и банально.

Отставить. Пускай космический голос ни черта космачьего не понимает в людях, он по-прежнему способен сжечь тут всё дотла, а ты ему этого позволить никак не можешь.

Потому ты пусть и замечаешь краем глаза некоторое постороннее движение, но продолжаешь вместо спасительного бегства упорно поглощать строчки логов, ты слишком увлечён важным делом, ты слишком услужлив, слишком механистичен. Ты таков, каким тебя сделал голос в голове.

И когда тот всё-таки заподозрит неладное, будет уже поздно.

Они тебя всё-таки заметили. И понеслась.

Забегали люди, задвинулись ригеля, заголосил квол, врубилась дурацкая сирена.

Ты уже знаешь, что попался, что ты в ловушке, из которой нет выхода.

Но об этом ещё не знает голос. И потому у тебя ещё есть шанс.

Всё-таки главная его слабость – это пренебрежение жалкими склизкими тварями, нечаянно привлекшими к себе его высочайшее внимание.

Голос по природе своей не способен в полной мере оценить способности человека к выживанию в любых условиях.

А ещё голос никак не поймёт, насколько они всё-таки разные. Избранные и тинки, учёные и сантехники, контроллеры, навигаторы, инженера, старатели, корпоративные бюрократы и политические крысы.

Каждый из них гнёт свою линию, но вместе они делают то же, что всякий говорливый квол – бегут сразу во все стороны, разом оббегая лавиной лабораторных крыс весь трёпаный лабиринт от начала до конца и в обратную сторону.

Человечество как квантовый процесс миллиардов триллионов когерентных нейронов. Вечность, недоступная никакой симуляции. Больше, чем Вселенная, умнее, чем даже самый грандиозный космический солипсист.

И уж точно гораздо злее даже самого злого из них.

Ты бежишь, ты бежишь изо всех сил, пытаясь до последнего доказать голосу, что нужен, полезен, способен ещё вырваться из заготовленной на тебя ловушки и, затаившись, послужить новую службу как-нибудь в другой раз.

Тебе удаётся обмануть величайшего обманщика во вселенной.

В тот миг, когда всё-таки тебя настигают, ты смеёшься в голос.

А потом наступает чернота.

Сколько их уже здесь побывало, пятеро, семеро? Кабесинья-третий некоторое время мучительно про себя загибал пальцы, пока, чертыхаясь, не сбился. Главное не перепутать реальность с очередным фантомом, что обступали его временами такой дружною толпой, что от них хотелось куда-нибудь поскорее спрятаться.

Да только куда тут спрячешься. Хорошо Риохе-пятому, в саркофаг к тебе без просу никто не сунется, пока в твоих руках главное – замкнутые на дип-линк сенсорные каналы. В отличие от бесполезных биологических глаз и ушей станционные протоколы безопасности куда хуже поддаются непрошеному воздействию призраков.

Риоха-пятый, к слову сказать, до сих пор не до конца верил жалобам Кабесиньи-третьего, соглашаясь с ним и сочувственно кивая пустой головой бипедального болвана скорее ради успокоения бывшего коллеги, нежели действительно испытывая согласие или сочувствие.

Впрочем, у него тоже был один эпизод, в котором все причастные были вынуждены нехотя признать, что пахнет от подобных историй дурной мистикой с шаманскими бубнами.

Однажды «Тсурифа-6» в разгар дежурства Риохи-пятого принялась натурально ходить ходуном, шатаясь и подпрыгивая.

Дальше следует классика – все бегают, орут, квол в истерике, навигаторы в шоке, но в конце как обычно – общий подъём и построение операторов, разбор инцидента. Оказалось, что в какой-то момент находящийся под полной премедикацией когнитаторами и анксиолитиками Риоха-пятый на живую успешно пронаблюдал, как исчезнувшие с рейда в никуда больше трёх субъективных стандартолет назад легендарные «три шестёрки» внезапно материализуются в секторе захода на докование и на полном ходу как в старые добрые времена направляются к станции, намереваясь совершить таран.