Космический учитель

– Проблема широко распространенная, – с сочувствием сказал я.

– Возможно, – согласился Гомес. – Так вот, эти пузыри обычно лопаются сами, не причиняя никому вреда. И вдруг приходите вы. Аура третьей степени зрелости, немного запущенная, но поправимо. А на ней, что бы вы думали, пузырь! Да-да! Это сенсация! Я должен написать статью в «Вестник гомеопатов Доминиона».

– Напишите, не стесняйтесь, – подбодрил его я. – Человечество будет вам благодарно. Такие открытия совершаются не каждый день.

– Вы правы! Прямо сейчас и начну.

И Гомес, открыв текстовую программу, принялся творить. Я со вздохом вышел из кабинета. Помощи на корабле не дождаться, надо лететь домой. Причем своим ходом, а не с санитарами по бокам. Но, как ни странно, уже на следующий день мне стало лучше: галлюцинации прекратились, а сил и энергии прибавилось. До чего же легко дышится без потусторонних пузырей!

Поразмыслив над произошедшим, я решил, что мне просто надо было выговориться. Как только я смог рассказать о своей проблеме другому человеку, она исчезла. На радостях я пригласил Мелани к себе в каюту, и мы провели неплохой вечер. Перспектива купить ранчо и продолжить род Смирновых уже не казалась мне плачевной.

Свободный от пузыря, я готов был свернуть горы. Мои ученики это почувствовали, и блестяще выступили на утреннике, заставив зам зам замминистра рыдать от неземного восторга. После танца шуршунов ко мне подошел лично Виноградов, пожал руку, назвал сыном и сказал, что школа гордится мной. Секретарша, надутая, как баллон с благородным газом, отвернулась к двери. Я ликовал! Враг разбит и повержен в прах у моих ног.

На следующий день, когда страсти поутихли, Леклер собрал учителей на летучку и сообщил, что грядет еще одно событие, на фоне которого утренник померкнет. Нам предстояло организовать и провести в стенах школы Всегалактическую конференцию по космолингве и ксенокультурологии.

– За что?! – крикнул Джон-трудовик, вырывая из макушки последние волосы.

– Успех утренника необходимо закрепить, – объяснил Леклер. – От нас ожидают инициативы. Мы передовая школа, форпост земных знаний. Если постараемся, министерство обещало изменить структуру финансирования, выделить гранты для талантливых учителей. Чуете, чем пахнет?

– Пирожками? – робко спросила Юкико.

– Ими тоже! Ну, что вы смотрите на меня, как на расстрельный список? Бонусы, деньги, поездки за государственный счет! Отдых на курортном астероиде. Нет, не мотивирует?

– Мотивирует, – сказала Мелани. – Но в прошлом году вы говорили то же самое, когда мы готовили семинар для вислоногов. Только почему-то потом никто никуда не полетел! И денег не дали.

– Я-то тут причем? – возмутился Леклер. – Вислоноги отказались платить. Между прочим, я предупреждал, что не надо читать им лекции по анатомии человеческого колена. Меня кто-нибудь послушал?

– А теперь что от нас требуется? – спросил Джон.

Леклер развернул окно с планом мероприятия.

– Итак, задача нетривиальная. Нам нужно принять в стенах школы докладчиков с двухсот планет из восемнадцати секторов. Размещаться они будут во всех доступных помещениях, в том числе учительских каютах, так что готовьтесь уплотниться. Мера временная, потом опять расселимся.

Учителя возроптали и заколыхались. Леклер и ухом не повел. Наверное, надеялся в суматохе приготовлений к мероприятию спастись от преследований своей невесты, которая день ото дня становилась все ретивей и наседала на него с голограммами свадебных тортов, скатертей, салфеток и букетов для украшения центрального стола.

– В первый день откроется десять секций, – продолжал бубнить Леклер. – Каждый из нас должен выступить на одной из них с пилотным докладом, задающим тон последующим чтениям. На пленарном заседании, так уж и быть, выступлю я сам и еще Михаил.

У меня перехватило дыхание.

– Что? Я? Как я? А точно я? Может, ошибка?

– Тебя назначила секретарь. Сказала, ты очень хорош в поиске нетривиальных решений.

– Нет-нет! – сказал я, стараясь выглядеть как можно глупее. – Я ведь лыка не вяжу. У меня заикание. И водянка глаза.

Леклер критически оглядел меня и произнес:

– Годен! Подготовишь доклад на тему «Способы семантизации жеста в рамках языковой двусмысленности предикативных структур с помощью задненебной ассимиляции дифтонгов».

Учителя рассмеялись. Я – нет. Я не смеялся вообще и уже вряд ли когда-нибудь буду. Это хуже, чем штраф. Хуже, чем пытка тремя парами высшей математики с дифференцированным зачетом в конце. Хуже, чем кроссовки на три размера меньше. Почему секретарша на меня взъелась? Чего она добивается? Что ж, я ей такой доклад напишу, тысячу световых лет меня помнить будет, если столько проживет, конечно!

В глубоком душевном раздрае я отправился на урок, где битый час повторял с инопланетянами наречия места, времени и образа действия, пытаясь попутно объяснить разницу между ними.

– «Сейчас» лучше, чем «медленно»? – допытывался Нрд. – На Цефей так. Любить определенный вещь.

– Это разные слова, и они нужны для разных мыслей, – простонал я. – Вот смотрите. «Сейчас я пишу слова. Я медленно пишу слова». Понятна разница?

– Конечно! Вы медленный, а надо сейчас, – сказал Нрд с победоносным видом.

В чем-то он был прав. Пока я торчу в школе, жизнь идет мимо. Где-то деньги текут рекой, но доходя до школы, течение отклоняется в сторону. И я остаюсь с пустым счетом и голодным брюхом. От стандартных школьных обедов у меня назревал гастрит, а те несчастные пятьсот кредитов, которые послало доброе провидение, ушли на подарок Мелани, который ей, кстати, не понравился. Ей вообще было трудно угодить, и я начал думать, что скрипачи не просто так огибали ее по широкой дуге.

Вернувшись после уроков в каюту, я увидел, что на двери висит голографическое предупреждение: собрать вещи до восьми часов и очистить помещение. Я без особой спешки сгреб все в рюкзак. Надеюсь, они не поселят ко мне синегнойных кубоидов с Нибиру, иначе я зайцем сяду в катер и умчусь в неизвестном направлении, несмотря на штрафы, санкции и запреты.

Учителей уплотнили знатно: все мы, и мужчины, и женщины, поселились в спортзале на надувных матрасах, которые, судя по их виду, участвовали в массовом сплаве по горным рекам. Приходилось вставать ночью и поддувать то одну, то другую сторону. Был, конечно, в этом повальном спанье и маленький плюс: Мелани отважно расположилась рядом со мной и ночью держала меня за руку. Мы почти не ссорились, и я вновь оттаял. Мама говорила, что мягкосердечие меня погубит! Но как устоять перед девушкой, которая доверчиво сжимает твой палец в ладони?

Большую часть свободного времени я теперь тратил на доклад. Я готовил настоящую бомбу. Приходилось тщательно скрываться, чтобы Леклер и прочие ничего не заподозрили. Мелани неодобрительно похмыкивала, но я объяснил ей необходимость коренного изменения в мышлении космолингвистов. Без прорыва не будет прогресса. Без прогресса не будет энергии. А без энергии не будет человечества. Я мыслил глобально и широко. Я был в зените своего интеллектуального могущества.

Когда на корабль начали прилететь первые делегаты, уроки отменили, а нас кинули на дежурство. Мы встречали ученых и проводили для них ознакомительные экскурсии, которые неизменно оканчивались в рекреационном отсеке, где стояли накрытые столы, бил кислородный фонтан и порхали голографические бабочки. Вскоре бабочек убрали, потому что группа цифровых эукариотов наглоталась голограмм и получила масштабное расстройство интегральной сингулярности.

Периодически я наведывался к своей каюте, чтобы проверить, кто в ней живет. Она долгое время пустовала, а потом в нее заселили альдебарранцев, что само по себе было большой удачей. Отходов жизнедеятельности они почти не оставляли, а конденсат я тряпкой соберу. Кубоиды с Нибиру достались Юкико, и она ужасно по этому поводу переживала. И дня не прошло, а они уже сплели паутину и покрыли стены толстым слоем слизи, единственным плюсом которой был слабый аромат ромашки.

Перед пленарным заседанием Леклер волновался так, что у него запотевали очки. Он ходил туда-сюда в учительской и повторял свой доклад. Я решил провести чтения в расслабленном состоянии и неспешно пил кофе, пока не увидел входящего в дверь деда-бармена из «Трех жаб».

– Эй, малыш! Подойди-ка сюда, – сказал он мне, отступая в коридор. Я неуверенно шагнул навстречу. – Кредиты есть?

– Есть, – сказал я, рассматривая его внимательно. Он выглядел вполне живым и реальным: проходящий мимо нозеанец задел его выхлопной трубой и извинился. Значит, не галлюцинация! Или, по крайней мере, не только моя.

– Держи, – дед сунул мне в руку бутыль. – Последняя.

– Желудковертка?

– Она! С тебя трешница.

Я смахнул со счета необходимую сумму. Долг банку рос, как на дрожжах, но меня это уже не волновало. Бармен развернулся и хотел было уйти, но я крепко схватил его за плечо.

– Теперь поговорим!

– А ты серьезно настроен.

– Серьезнее некуда. Первый вопрос: где находятся «Три амебы»? Второй вопрос: зачем вы продали мне желудковертку? Третий вопрос: кто вы такой? Можете отвечать не по порядку.

Дед-бармен почесал в затылке и сказал:

– Уезжаю я. Домой. Вот и пришел попрощаться. Тебе тогда понравилось мое пойло, и я решил – дай занесу бутылочку. Не тащить же ее с собой.

– Куда тащить?

– На Землю. Меня там брат ждет. Замучил письмами. Приезжай, говорит, откроем отель на острове. Заживем!

Я сразу понял: врет! Врет, как сивый мерин, хотя я не знаю, что такое сивый и что такое мерин.

– А теперь правду! – потребовал я.

– Бутылку не урони, – посоветовал дед.

– Не уроню, – я старался изо всех сил сохранять зрительный контакт. Почему-то мне казалось это важным. – Вы мне зубы не заговаривайте! Я вас уже месяц по всем палубам ищу! Кто вы? Мираж? Голограмма? Биоробот?

– Почему сразу биоробот? – обиделся дед. – Человек. Не хуже тебя.

– Тогда почему про ваш бар никто не знает?

– Да потому! Рекламу не дал, больно дорого. Вот народ и не шел.

– Вас даже на плане нет.

– Планов не люблю. Не богоугодное это дело.

– А желудковерткой поить клиентов – богоугодное?

Дед пожал плечами.

– Никому силой в рот не вливал. Сами пьют.

Тут он похлопал себя по карманам и вскрикнул:

– Ой, потерял, потерял! На пол упало.

Я на секунду опустил глаза вниз, а когда поднял их, деда уже не было. Испарился в одно мгновение! И провел меня, как щенка!

Но теперь ситуация немного прояснилась. Дед был плотный, вполне материальный и видимый невооруженным глазом, в отличие от того же потустороннего пузыря. К Земле и ее жителям он вряд ли имеет отношение. Ни один человек не может исчезать из поля зрения настолько быстро – значит, это хитрый пришелец, замаскированный под землянина. Создает иллюзии, втирается в доверие и продает свой товар – подозрительное вино-водочное изделие, возможно, отравленное. Я повертел в руках бутылку. Информация на этикетке была скупой, как Леклер: «Бетанская желудковертка. Номинальный объем 0,5 пнт. Крепость 8,9%. Состав: бетанская желудковерка, вода. Соответствует Доминион-ГОСТ-2100».

Я активировал пульсопланшет и запустил поиск по картинке. Ноль соответствий. Поиск по ключевым словам тоже не дал результатов. Напитка с таким названием не существовало, но Потребительский союз предлагал мне зарегистрировать торговый знак всего за тысячу двести кредитов – можно в рассрочку, можно без поручителей.

Подавив в себе желание расколотить бутылку о стену, я вернулся в учительскую, где разгуливал Леклер, впав в репетиционный экстаз.

– Вы его видели? – спросил я. – Деда, который сюда заглядывал пару минут назад?

– Что?

Леклер резко остановился, будто врезался в волножителя. Я повторил.

– Никого я не видел. А тебе бы не помешало отчитать текст.

Я развернул окно с докладом и сделал вид, что повторяю его, а сам лихорадочно думал, как поймать деда за хвост. Возле учительской есть три камеры, в поле зрения которых попадает пространство у двери, где я беседовал с дедом. Записи находятся у службы безопасности. Надо к ним обратиться. Скажу, что дед – террорист, звездный пират и маньяк, его срочно необходимо задержать. Никогда не вредно проявить бдительность.

– Пора! – мрачно сказал Леклер. – Пойдем.

– У меня дела.

– Пойдем, я сказал! Или я позову охрану, и они тебя силой потащат.

– Позовите! – обрадовался я. – Мне как раз они нужны.

– С тобой невозможно разговаривать, – разозлился Леклер. – Давно штрафов не получал? Или без отпуска хочешь остаться?

Я решил не испытывать его терпение и послушно пошел в конференц-зал, набитый до отказа инопланетянами всех мастей. Гуманоидов среди них почти не было. Первый ряд целиком занимали космоблохи, следующий визуально пустовал – там находились волножители, а дальше вплотную, по двое-трое на одном сидении располагались нозеанцы, вислоноги, жуки, огромный маточный рой, кубоиды, шары, кристаллы и бактерии. Отменная публика! И сильно геометрическая, как школьный набор первоклассника.

Леклер начал раскланиваться уже у двери и в результате не мог никак достичь сцены. Я шел сзади и невзначай подпихивал его ногой. Наконец мы оба взобрались на постамент и теперь торчали над массивной кафедрой, как двухголовое чудовище с непонятной планеты.

Следующий час можно было смело вычеркивать из жизни. Сначала Леклер долго и упорно мямлил что-то про необходимость изучения космолингвы для установления культурных связей. Зевали даже кристаллы, у которых нет рта. Волножители принялись негромко напевать. Космоблохи прыгали на стульях, мечтая кого-нибудь покусать. Одна, особо талантливая блоха, знавшая не одно, а два слова, время от времени кричала: «Власть – рабочим!» Нозеанцы быстро пропыхтели весь зал своими выхлопными газами, пришлось усилить рециркуляцию и открыть дверь. Когда Леклер закончил, раздался всеобщий вздох облегчения, а потом жидкие хлопки. Отчасти их жидкость объяснялась тем, что у сидящих в зале не было рук. Но Леклер все равно расстроился и пробурчал, что с черной неблагодарностью он сталкивается впервые.

Меня холодный прием не пугал. Терять мне нечего, в школе я задерживаться не собираюсь, карьера ученого мне не грозит, так что я грянул доклад со всей силой – аж задние ряды дрогнули. Я рассказал инопланетянам все, что думаю о них, о школе и о жизни вообще. В зале наступила мертвая тишина. Бактерии прекратили шевелить жгутиками, кубоиды втянули обратно слизь, шары прижались друг к другу и теперь напоминали допотопные бусы. Я жег глаголами их сердца. У кого не было сердец, тем жег другие органы. Леклер позади меня в ужасе схватился за стену и беспомощно ловил ртом рециркулированный воздух. А я все жег и жег – в моем докладе было двадцать пять страниц. Я выложился по полной, я не сдерживал себя.

Когда я дочитал до конца, зал взорвался аплодисментами. Меня чуть не сдуло со сцены. Талантливая блоха кричала: «Власть! Власть! Власть!» – позабыв второе слово. Шары с Бетельгейзе простирали ко мне щупальца. Кристаллы мелодично клацали о спинки сидений, посасывая через трубочки метан. Жуки и рой одобрительно гудели и потирали лапки. Сияющий профессор Виноградов подошел ко мне и сказал:

– Михаил, вы гений!

Он, конечно, сказал что-то другое, но имел в виду именно это. Я вышел из зала триумфатором. Не хватало только преданных поклонников, которые кидали бы мне под ноги кормовые цветы. Когда восторги иссякли, Виноградов объявил пленарное заседание оконченным, и все отправились на кофе-паузу в столовую.

– Что за чушь ты порол? – прошипел мне на ухо Леклер, схватив меня за локоть. Забавно смотреть, как он завидует моему успеху! Что ж, не все ораторы от природы. Некоторых природа жестоко обидела, причем не один раз.

– А по-моему, все прошло неплохо, – сказал я, заталкивая в рот бутерброд с бужениной.

– Выплюнь немедленно! – сказал Леклер. – Это для центавриан.

– Не выплюну! – уперся я. – Что еще за дискриминация? Я есть хочу! Доклад все силы отнял.

– Твое дело – ешь. Только учти. То, что ты принял за мясо, на самом деле…

И тут буженина зашевелилась и бодро побежала прочь, перебирая крохотными когтистыми ножками.

– Бульбуар, – закончил Леклер, глядя в спину удаляющемуся бутерброду. Мой аппетит пропал, как дед-бармен из коридора – драматично и с концами.

– Вот, возьми, это съедобно.

Леклер вручил мне незнакомый фрукт, похожий на банан, скрещенный с клубникой и горохом. Из-под треснувшей желтой кожуры высовывались крохотные красные ягоды. Я взял одну. На вкус она была похожа на вареную свеклу.

– Гадость какая!

– Зато витамины, – Леклер начистил себе полную горсть и с удовольствием съел. – Зря носом крутишь. Это, между прочим, трюфельный батат, сортовой, дорогущий. Растет только на Венере и то не везде. Только в колонии имени Мичурина. Моя первая жена там живет.

И Леклер вздохнул. Тут на него вихрем налетела Мариам, у которой был развит невероятный нюх на упоминания бывших. Стоило Леклеру вспомнить о жене, невеста сразу же устраивала ему головомойку. Иногда бедняга спасался бегством. Вот и сейчас он готовился бросить фрукт и удрать к метановым кристаллам, но Мариам ловко вцепилась в него свежим маникюром, и он остался на месте.

– Любовь, – прохрипел он, прежде чем потонуть в объятьях. – Сокрушает.

– Простите, где находится туалет для мальчиков? – раздалось из-под стола. Я наклонился и увидел смущенный шар, чуть крупнее Снорри.

– Выйдите в коридор и поверните налево.

– Ах, уже не нужно.

– Не нужно? – переспросил я, оглядывая пол.

– Сменилась фаза, – пояснил он, когда понял, что я ищу. – Мужской гормон иссяк. Теперь надо ждать восхода или трапециевидной стигмы. Да, забыл представиться, меня зовут Блоур Цаж. Фагоцитарный профессор в области ксеноощущений и родства.

– Михаил Смирнов, не профессор, не фагоцитарный. Просто учитель космолингвы.

– Знаю. Я слышал ваш доклад. Много спорного. Ваше заявление о крушении лингводинамики, на мой взгляд, нуждается в доказательной базе. Вы не думали апробировать свои новаторские теории на Бетельгейзе? У нас рады смелым умам.

Я почувствовал, как за моей спиной расправляются смятые крылья.

– Вы угадали мою мечту! Мне срочно надо апробировать кое-что на Бетельгейзе. Кстати, Блоур, как вы относитесь к глобусам?

– К чему?

Я показал ему голограмму стандартного глобуса – первую попавшуюся в сети. Блоур долго ее рассматривал, вертел, а потом заявил:

– Зачем вы делаете модели собственной планеты? Для развлечения?

– Для развлечения, для семьи, для бизнеса, – сказал я, разочарованный его реакцией. – Разве вам не по душе эта… округлость?

Блоур недоуменно моргнул бинокулярами.

– Я не любитель искусственного уменьшения масштаба. У нас, на Бетельгейзе все только в натуральную величину.

– И вам совсем-совсем не хочется иметь дома глобус? – не отставал я.

Блоур оскалил триста зубов из девятисот имеющихся и заявил:

– Михаил, на Бетельгейзе вряд ли кто-то захочет иметь такое!

– Исключения всегда бывают, – пробормотал я, вспоминая Снорри. – А вот глобус спутника Земли – Луны. Как вам?

Блоур откатился подальше. Наверное, боялся заразиться от меня страстью к глобусам.

– Мне пора, – быстро сказал он. – В туалет для мальчиков. Прощайте!

И он укатился, оставив меня у разбитого корыта. Мои мечты и планы, надежды на скорый успех и небывалое богатство – все уничтожено! Я поверил дефективному Снорри и чуть не сунул голову в петлю. Если бы не секретарша, я сейчас бы уже летел на Бетельгейзе с никому не нужным там грузом. Набрал бы кредитов и прогорел. Получается, эта грымза меня спасла.

Окончательно запутавшись в происходящем, я отбросил грустные мысли и поискал глазами Мелани. Она болтала с незнакомым мне роем возле стола с напитками. И ей угрожала опасность! Кисель из мучных протоголовастиков с планеты Тууэф выбрался из графина и заползал к ней на платье. Я подскочил, запихнул его обратно и плотно закрыл крышкой.

– Пойдем отсюда! – сказал я.

Мы сбежали с конференции. Если кто-то и заметил наше отсутствие, то не настучал начальству, и мы провели остаток дня в «Пьяном ксеносе», танцуя вместе с участниками конференции, которые уже отчитали свои доклады. Я отрывался по полной: лихо скакал и подпевал выступавшей вживую группе «Писк комет». Вислоноги силились угнаться за мной, но вскоре потеряли ритм и отстали. А Мелани вовсю веселилась и учила бактерий хлопать жгутиками.

В конце концов, жизнь ко мне благосклонна. На радостях я открыл бутылку желудковертки и залпом выпил чуть ли не половину. Меня свернуло клубком, потом выгнуло назад. Изо рта вырвалось пламя. Инопланетяне удивленно переглядывались, пытаясь понять, что это за неизвестный им земной ритуал.

– Фсссо упоряткэ, – сказал я, скруглив рот, чтобы пламя поменьше высовывалось. – Танцуэм дальш.

Народ неохотно продолжил двигаться, пытаясь в танце отойти от меня на безопасное расстояние. И пусть! Танцпол – мой. И школа – моя. То есть не моя, но будет. Я твердо решил ею завладеть, и теперь от своего не отступлю.

Глава 6.

Конференция длилась два дня и имела ошеломительный успех в галактической прессе. Все крупные издания опубликовали голограммы с пленарного заседания. Леклер сохранил себе некоторые на память, а я не стал – слава мимолетна, и в этом ее прелесть. Коллеги то и дело выражали мне свои восторги, я скромно принимал похвалы и обещал, что продолжу в том же духе.

Уроки возобновились, жизнь вернулась в старое русло. До пятницы царила тишь, гладь и божья благодать. И вдруг, перед самыми выходными, за десять минут до первого урока, по коридорам разнесся сигнал тревоги. В учительской стих рабочий галдеж, все насторожились. Из общего терминала вывалилось окно с символом биологической опасности, и роботизированный голос равнодушно произнес: «Объявлен карантин. Всем оставаться на своих местах».

Учителя тут же кинулись врассыпную. Дверь в помещение автоматически заблокировалась, и мы не смогли ее ни открыть, ни выломать.

– Нам крышка, – прошептал Джон, оббивший о дверь оба кулака.

– Без паники! – рявкнул Леклер. – Возможно, это учения. Сейчас я разберусь.

Сначала Леклер попробовал связаться с директором, но внутренняя связь не работала, а трубку галафона тот не брал. Пост охраны включил автоответчик. Секретарь в ответ на звонок прогавкала «потом» – и дала отбой. Когда устная коммуникация зашла в тупик, Леклер ввел на терминале код доступа и принялся листать окна. Его лицо окаменело.

– Произошло заражение, – наконец сказал он. – Кто-то из участников конференции пронес на борт вирус Кинга-Земекиса. Уже есть заболевшие.

На секунду повисло молчание. Но оно было настолько невыносимым, что люди принялись кричать. Мелани бросилась ко мне, я крепко обнял ее и старался дышать спокойно. Джон упал на стул и молился, путая слова. Мариам и Юкико роняли слезы. Збышек Вишневский, учитель точных наук, с которым я мало общался, бормотал:

– Мы все умрем, мы все умрем, мы все умрем…

После Глобального вымирания 2080 года, когда эпидемия венерианской скарлатины уничтожила две трети населения Земли, отношение к вирусам резко изменилось. Власти объединенного государства землян – Доминиона – пытались запретить само слово «вирус», чтобы снизить тревожность и настроить прессу на рациональный подход к описанию болезней. Предлагались варианты: «болезнетворная сущность», «небиологическая форма жизни», «инфекционный агент» и даже «внутриклеточный дестабилизатор», но ничего из этого не прижилось. Да и вирусов меньше не стало. Периодически с других планет прилетали зараженные пришельцы, и земные ученые спешно готовились отразить атаку. В последнее время у них получалось все лучше.

Леклер открыл Галакипедию и зачитал вслух статью о вирусе, заразиться которым нам предстояло в ближайшее время.

– Бинарный вирус из семейства нуклеарных постбиотических вирулятов с коротким периодом инфильтрации. Открыт в 2099 году группой ученых из кластера РН-500. Вероятнее всего, зародился в местах массового обитания негро-кубоидов.

– Кубоидов альтернативного окраса, – поправила его Мариам.

Леклер попытался убить ее взглядом, но она не пала. Вся надежда теперь на вирус.

– Реплицируется в делящихся клетках – продолжал Леклер – путем обратного захвата палочковидных отростков мезоэпителия. Вы что-нибудь поняли?

Мы дружно помотали головами. Юкико попросила показать голограмму вируса, Леклер развернул ее пошире. Вирус напоминал Снорри в состоянии крайнего возбуждения. По бугристой, розоватой поверхности косой строчкой бежали мелкие светлые пятна.

– Красивый, – заметила Юкико. – Как сакура в цвету.

– Ты еще хокку на эту тему сочини! – прорычал Леклер. – Нам считанные часы остались, а ее на поэзию потянуло.

– Но, может, он для нас не заразен? – с оптимизмом в голосе спросила Мелани. – Он от кубоидов пришел, а у них совсем другое строение.