banner banner banner
Жадность
Жадность
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Жадность

скачать книгу бесплатно

Жадность
Роман Черкашин

Что можно найти в лесу? Золото, конечно. Вот и друзья, что собрались на поиски аэроплана, потерпевшего крушение, шли и не знали, что это им принесёт столько хлопот и забот. А ещё местный кузнец, загадочный Митрич, учит чему-то, что им в принципе и не нужно… Обложка создана мной в нейросети Kandinsky.

Роман Черкашин

Жадность

Глава 1

В село Орловское Подбожье, затерянное в лесах Орловской губернии, пришло утро: серое, в плотном саване тумана и с прохладой утренней росы. Высокие лесные ели, что с трех сторон опоясывали поселение, скрывались вязкой, молочной пеленой. Собачий лай – то с одного края села, то с другого, – тонул в этой белой мгле.

Постепенно становилось светлее, просыпались лесные птицы и разноголосый птичий щебет разливался среди серебристого марева, накрывшего село и луга. Под первыми лучами солнца туман рвался, светлел, а вскоре остался лишь у кромки леса, зацепившись своей вязкой белизной за колючие лапы елей.

С пришедшим рассветом просыпались бабы в избах, у которых в хозяйстве были коровы. Они спешили надоить молока и приготовить завтрак для семьи. Те, у кого бурёнки не было, бежали просить счастливую владелицу коровы-кормилицы отлить немного и им. Прибегали с крынкой домой, тоже готовили завтрак да будили мужей, ещё не оживших после вчерашней пьянки. Мужья хмурые, матерясь, слезали с печи или поднимались с пола, где всю ночь дышали перегаром в гордом одиночестве. Девчонки уже помогали матерям, сыновья помладше ещё сладко тянулись на лавках, а старшие хозяйничали во дворе, либо уже отправились ловить рыбу, либо готовились к трудовому дню на графских угодьях. Были семьи, где мужья или братья находились на фронте, сражаясь с Германской империей. А были и те семьи, в которые они уже никогда не вернутся.

Санька выскочил из дому, когда мамка принялась будить отца. Тот никак не мог разлепить зенки после полночной гулянки с соседом, дядькой Тимофеем, отцом Санькиного друга Серёги. Он снова, как и каждый день на неделе, почувствовал себя гордо и радостно, увидев новый заборчик, что они с отцом соорудили седмицу назад. Простенький, как и у многих в селении. Сначала вкопали толстые стволы старых деревьев, а к ним сверху и снизу прикрепили тонкие стволы и длинные крепкие ветки, когда верёвками, а когда и гвоздями. Саньке нравилось крепить гвоздями – надёжнее, отец с ним соглашался, но говорил, что это дорого, потому предпочитал использовать верёвки.

«Журавлём» Сашка достал воды из колодца, снял серую рубашку, сшитую матерью, зажмурился и окатил себя из деревянного ведра. Холод колодезной водицы ожёг его тело, зато окончательно прогнал сон и подарил бодрость. Санька задрожал от холода, застучал зубами, тихо бормоча ругательства, а потом открыл глаза. Через улицу на него уставилась Симка, дочка дядьки Афанасия. Смотрела, зараза, и хихикала! Он выпрямился, тряхнул русыми волосами, словно большой и грозный пёс, и гордо вскинул голову. Вот только портки начали сползать от этой барственной позы. Санька ухватил штаны рукой, чем удержал их от дальнейшего падения и в бешенстве, рождённом неловкостью, отвернулся от Симки. Верёвка на штанах всегда развязывалась по утрам, но что бы в такой момент!.. Сима ему нравилась, и оттого такой конфуз ещё горше. Девка была на год-полтора младше Саши, и он уже начинал строить планы на женитьбу, а в роли невесты не видел никого другого. А если бы портки продолжили падение? Стыдобище, может, и сватов засылать бы не стал. До четырёх-пяти лет тут многие без портов бегали, но в его пятнадцать, – это же другое дело! Вот так вот выйдет замуж, нарожает детишек и будет рассказывать им заместо сказки на ночь, как их отец перед ней голым задом сверкал… и другими частями тоже. Это ж какой урон родительскому авторитету! А ведь бабе не объяснить…

Симка за его спиной звонко расхохоталась, Авдоха, её мать, крикнула что-то девчонке из глубин избы и Сима, всё ещё смеясь, прошлёпала босыми ногами по невысоким ступеням небольшого домика.

Санька смотрел вслед вертлявой, худощавой фигурке в длинном сарафане, скрывшейся за дверкой избы, и грозно думал: «Вот только дай сватов заслать, а потом никуда от меня ты не денешься. Всем ухажёрам носы посворачиваю!».

Он затянул верёвку на портках, натянул рубаху и уже раздумывал: идти ему на речку сразу? или сначала пожрать? Он так и не пришёл к окончательному решению, когда раздался переливчатый громкий свист.

«Игнашка, – скумекал Санька. – Это что ж стряслось, если он такого свиста даёт, с утра пораньше?».

Сашка перепрыгнул невысокий новый забор и во все лопатки помчался к дому Игната.

Свист то замолкал, то с новой силой разрезал воздух, а Александру казалось, что Игнат свистит каждый раз с другого места.

Он добежал до избы родителей Игната, но во дворе его не оказалось, зато была его мать. Высокая дородная тётка, с копной чёрных как смоль волос, развешивала свежестиранное бельё на натянутую меж двух столбов верёвку. Сашка перевёл дух и выпалил:

– Здрасте…теть Марфа… А Игнат где?

– Ещо один шалопут! Вон Игнатий твой, соловьём разливается, – пробасила баба Марья, качая головой, – а откель свистит, кто ж его знает? Вам лет уж по скоку? Думать надо как семье помочь, а ваши бо?шки чем заняты?!

Немного помолчав, поставила на землю глубокий деревянный таз с бельём, вытащила из кармана фартука папиросу и спички, прикурила и с неудовольствием продолжила:

– Вот скажи, Сашок…

Тётка глубоко затянулась и зашлась в кашле. Сашка молчал и смотрел на неё. Свист снова начал нарастать, теперь со стороны леса. Он оглянулся на лесную опушку, но никого не увидел. Марфа перевела дух, с осторожностью затянулась папиросой и с облегчением выпустила дым.

– Вот скажи мне, Сашок, – продолжила тётка прерванную фразу. – Как вы дальше жить-поживать думаете? Вон, дружок ваш Стёпка работает – и ничего, не переломилси. Вот ты, как дальше жить думаешь? Чай, не мальчишки ужо, ещо немного и в рекруты приберуть, не успеешь зенками моргнуть! А вы тока свистеть, на реке все дни пропадать, да по лесу шататься. Эхх, тьфу… Портитесь, здоровые лбы, а толку-то – шиш да без масла. Был он тута, свистел-свистел, пока я его тряпкой мокрой не отходила. Умчалси куда-то. Но раз слышишь, как свистит, что твой ветер, то, значитца, тута он где-то, дружок твой. Усё, иди обалдуй, не мешай мне.

Тётка Марфа выкинула патрон папиросины под забор и снова подняла лохань с бельём. Саша хотел ей ответить, но справедливо решил, что тётка просто выговаривала всё, что накипело, а ответа совершенно не требовала.

Свист раздался снова, и Сашка окружными путями, чтобы не заметила тётка Марфа, побежал к опушке леса.

В этот раз Санька не ошибся: за толстым стволом ёлки маячила рыжая макушка друга. Игнат увидел приближение Саши, опустился на землю, усыпанную иголками с деревьев, и расслабился. Пока один переводил дух, второй обиженно заявил:

– Я свищу, свищу, а никто не приходит. Умаялся уже! Что вы все, дуба дали, что ли?

– А чего ты свистишь? Ты до меня и Серёги, мог спокойно дойти. Я бежал, ды?халку сбил, от матери твоей «лёгкого» слова наслушался, а он себе на опушке спокойненько сидит. Случилось чего?

Игнат рукой показал Саньке присесть рядом, спросил:

– А чего мамка тебе сказывала?

Сашка преувеличенно устало подошёл, сел и, сорвав травинку, засунул в рот.

– Чего, чего? Разузнать хотела, как жить дальше буду. Что мы на речке с утра до ночи…

Игнат жестом остановил его.

– Дальше не надо, и так всё знаю. Она мне этими словами, уже всю черепушку продолбила, как дятел дерево. А ведь рыбы я с речки притаскиваю столько, что мы три-четыре дня от пуза лопаем. Только ей не растолкуешь, она знай себе – своё бубнит.

– Я вот тоже на речку собирался. Кумекал поутречать и бежать, а тут ты свиристишь. Давай, рыжая голова, сказывай, что за пожар?

Игнат откинулся на ствол ели, прикрыл глаза и вместо того, чтоб заговорить, замолчал.

Санька посмотрел на друга. Рыжие вихрастые волосы, веснушчатое лицо, оттопыренные уши, а на губах ехидная улыбка.

«Да ему просто скучно, – догадался Санька, – вот он и свистит. Ему надо с кем-то языки почесать, вот зараза!»

Он резко вскочил на ноги, разметав голыми пятками безжизненную сухую хвою.

– Ты знаешь, что?! Я бегу, смекаю, тебе помощь нужна али ещё чего, а ты даже сказать ничего не хочешь! Морда ты рыжая, вот ты кто! Пойду я домой, ле?су возьму и на реку, а ты сиди тут, свисти! Нет, кукуй, кукуй рыжик, может кукушка тебя в се?мью примет! Ей такие пустомели бесполезные нужны! Нет, даже ей не пригодишься, во как!

Игнат посмотрел на него и беззлобный, холодный цвет его голубых глаз, остудил немного пыл Саши.

– Ты чего бабой разорался? Я вот кумекаю, как тебе сказать-то, а ты: свисти, кукуй… Холуй.

– Ах ты ж… – задохнулся Санька от возмущения. – Это я холуй, я?! Я бегаю, с утра не жрамши, а ты… А ну, вставай, щас я твоё рыло начищу!

Игнат покачал головой из стороны в сторону.

– Нет, ну точно, как баба. Не жрамши он. А может, и не срамши? Помолчи, дай хоть слово вставить без твоих визгов!

– Теперь я ещё и баба?! Ну, всё, ты дождался, дообзывался… Морда ты рыжая!

Игнат встал. На полголовы выше Саньки, на худом теле болталась такая же серая рубаха, только с бо?льшим количеством заплат, и вытянул вперёд руки, открытыми ладонями навстречу другу, желающему настучать ему по рыжей голове.

– Да подожди ты! Кулаки, что ли чешутся? Я тоже, конечно, перегнул… Слушай, хрен веретёнкин. Я вчерась, вечером уже, Стёпку встренул. Он мне кое-что рассказал, но вот идти мне одному…как-то не хочется. Совсем. Я всю ночь прикидывал хрен к носу, кого с собой лучше взять. Остановился на тебе, а ты, может, прикинешь, кого ещё взять. Садись обратно, растолкую.

Санька с неохотой опустился на прежнее место и недовольно пробурчал:

– Сказывай поначалу дело, а потом вместе прикинем, хоть к носу, хоть ко лбу.

– Ты знаешь, что Стёпка сейчас в подпасках у деда Тихона ходит? Он вчерась к вечеру, приходил к бабке Агафье, Стёпка. Вот я его и видел. Они с Тихоном коров пасти на дальние луга сейчас ходят. Тихон – графских телушек от имения ведёт, а Стёпка здесь коровок забирает. Вот он и приходил, чтобы сказать бабке, вывести рогатую скотину на околицу.

– Ты долго будешь, кругами да околицами ходить?! – не выдержал Санька. – Быстрее будет к Стёпке на дальние сбегать, чем от тебя чегой-то услыхать! Сказывай, чего он тебе брякнул. И только попробуй назвать бабой!..

Игнат усмехнулся, понял, что вытащил из друга все запасы терпения, но замыслил потомить его ещё немного.

– Ага, а он тебе вот так просто и скажет.

– А чего ему мне не сказать-то? Мы с ним, чай, тоже с детства с самого друг дружку знаем. Не меньшие друзья, чем с тобой, зараза рыжая.

– А ты думаешь, мне легко было? Я ж хотел сразу к вам бежать, а потом приструнил себя, да и думаю: утром всё выдам. Да вот только не подумал, что ночью из-за этого глаз не сомкну. И не сомкнул! Всё картинки в голове стояли: как вам рассказываю, как идём, как находим, как радуемся, как бегаем туда, иногда.

Санька был раздосадован, что попался на удочку Игната, но поделать с собой уже ничего не мог.

– Ну, так и сказывай уже, куда идём? Чего находим?

Игнат осмотрелся по сторонам, почему-то понизил голос и выдал:

– Эроплан.

– Настоящий? – с замиранием сердца прошептал Санька.

– А то какой же ишшо? – усмехнулся друг. – Ясно дело, настоящий. Понимаешь теперь, почему я всю ночь не спал, думки гадал?

Саня кивнул. Всю его обида на Игната моментально испарилась, забылось, что минуту назад горел желанием расквасить дружку нос в лепёшку. Настоящий аэроплан, – это вам не что-нибудь, это вам не хухры-мухры. Настоящий летательный аппарат, – это вещь!

Сумбур хаотичных мыслей в голове Саньки вдруг пронзила подозрительность и неприятное понимание.

– Погоди, он упал на дальних лугах? Так там, небось, графовы люди всё уже растащили.

– Да нет, – отмахнулся Игнат, – не на лугах он упал. Стёпка что сказал: «Вы говорит, на небо не смо?трите, а ежели смо?трите, то взгляд кинете и снова в землю уставитесь, потому как шею больно, а мне, время есть на небо пялиться. Вот и увидел. Вернее, сначала услышал тарахтение. Поглядел, а самолёт на снижение идёт, да недалеко от нас. Думал, вот сейчас наберёт он высоту, вот сейчас, сейчас… А он всё ниже, ниже…». Рухнул, стало быть, аппарат, в лесу. Недалеко от дальних лугов. Вот и говорю: прикинуть надо, кого с собой взять.

– Так давай всех возьмём. Все ребята пойдут. Это ж сказок и небылиц по деревне – на года.

– Тпру! Ты прикинь к носу, что из этого выйдет? Вот мы собрали всех, пришли-нашли, а потом что? Я тоже сначала всем хотел рассказать, а ночку подумал и понял: нельзя этого делать. Во-первых – найти первыми должны мы, кто про этот аппарат знает, а потом видно будет. А во-вторых – этого нельзя делать потому, что кто-то хоть лопни, но проболтается. А что потом? Догадаешься? Ты вот на графа грешишь, дескать, растащит всё, а я тебе скажу: графу это не надо совсем. Ему цельный самолёт антересней. Притащит в сарай свой, они у него агромадные, и будет иногда хозяйство облетать, аки птица. А теперь наши мужики? Есть те, что на фронте, как мой папка, как брательник у Антохи, но в деревне и других мужиков хватает. А ты наших мужичков знаешь. Соберутся в воскресенье, наберут самогону да отправятся, а вот после них, мы точно ничего не увидим. У нас ведь как? Нужно не нужно, а в хозяйстве всё сгодится. Разломають аппарат, только мы и видали. Потому и хочу проверенных ребят взять, кому доверять можно как себе. А есть ещё причина, но ты пока подумай, кому как себе доверяешь, потом и ещё причину назову.

Санька поник головой, задумался.

«Прав Игнашка, прав чёрт рыжий! Нельзя нашим мужикам знать. Они и в субботу вечером с самогонкой на дальние луга отправятся. Ночь и там переночуют, а на утро от самолёта ни крыла не останется, ни железяки мелкой от движителя. А что ещё за одна причина?».

– А что за причина-то? – спросил он у закрывшего глаза Игната.

– Эх, а я вот кумекаю, что мужики с фронту для хозяйства припрут? Вдруг патроны, – мечтательно протянул друг и со вздохом открыл глаза. – Причина – лётчик. Ведь ежели самолёт падал, то с ним случилось что-то. А уж когда упал, точно что-нибудь да случилось. Вот теперь думай. Живой он, при смерти, али спасти можно? А может, падал уже покойник? Лучше, конечно, покойник. Зарыли и дело с концом. Я потому и хочу пяток ребят с собой позвать. Вытащить там, могилку вырыть, сам понимаешь, не маленький.

– То есть если бы не лётчик, то ты бы один отправился, а нас бросил? – снова обиженно надулся Санька.

Спокойный Игнат вдруг вспыхнул: в глазах заискрили молнии, но и засверкала предательская влага.

– Да что ж ты с утра такой… Другом он называется! Это когда я вас бросал?! Ну не так сказал, я грамоте не обучен. Дядька Захар учил немного, да не успел научить толком: на фронт забрали. А я дурак был, не хотелось мне уроки разучивать. Может, потому и говорю порой не то, что хочу сказать. Он мне скока раз говорил, что надо грамоту знать, чтобы об…объяс…объяснить мог кому-то…что-то… Да пошёл ты!..

Из глаз Игната потекли слезы, и он уткнулся головой в колени.

Санька, видя трясущиеся плечи всегда спокойного, собранного Игната, вдруг почувствовал какие-то неприятные чувства: чувства вины и неловкости, а также досаду и зло, но только на себя. Из-за того, что довёл друга до слёз, что ему порой кажется, что кругом у многих двойное или тройное дно в душе, а у иных и совсем дна нету, или души.

Он протянул руку и схватил Игната за плечо.

– Гнат, да ладно тебе, это я дурень набитый. И грамоте я тоже не обучен. Вот совсем. Кто бы меня учил? Тебя Захар хоть чему-то научить успел, а я… Нормально ты всё объяснил, это я шутканул по дурости. Да я сам не знаю, что со мной в последние дни творится, вот хоть режь – не знаю! На прошлой неделе мамку довёл, сестрёнку, а теперь вот тебя…

Игнат ещё несколько раз всхлипнул, потёрся лицом по коленям, стирая слёзы, и посмотрел мокрыми глазами на Сашку.

– В самом деле, нормально всё обсказал, без дураков? – спросил он всё ещё немного дрожащим голосом.

– А то!

– А что ты сеструхе да мамке сделал?

Саньке совсем неохота было рассказывать свою глупость, за которую совесть грызла его уже не один день и он только отмахнулся.

– Да ну их… Не до них сейчас. Давай взвесим да прикинем, кого с собой брать.

И Санька, желая отвлечь друга, начал быстро предлагать варианты.

– Серегу возьмём, ему я точно доверяю. Ещё думаю Антоху взять. Парень крепкий, сильный, быстрый. Одобряешь?

Игнат кивнул, подтверждая.

– А вот дальше, даже не знаю. То ли Пашку взять, то ли Лешку Гвоздя.

Про Гвоздя Санька и не думал, он ему в последний момент вспомнился, но надо было дать подумать и Игнату, чтобы он уж точно отвлёкся. Друг откинулся на ствол ели, немного помолчал, цыкнул уголком рта и тихо произнёс:

– Ни тот, ни другой.

– А почему?

– Ну, сам подумай получше, – произнёс Игнат, и со вздохом продолжил: – Гвоздь – парень что надо…был. До того, как узнал, что отец германцем убитый. Тогда он первый раз напился, а в последние дни только и делает, что с полдня у бабки Глафиры трётся. А к вечеру уже лыко не вяжет. Не, проболтается. Нальют стопку али две, и проболтается. Да и идти с ним – одно мучение. Из него теперь ходок на дальние расстояния никакущий. Да и работник из него никакой. А Пашка, ежели ты про Телегина, точно нас сдаст. Ему лучше вовсе не знать. Да и не пойдёт он с нами. Ты же знаешь, как он нас называет. Беднота одно ухо, те, что всей семьёй одни порты носим, а то и вовсе – беспортошниками, а где ж мы беспортошники?! Вот порты, на мне. Вот кому бы я морду разбил, но он же сразу жаловаться побежит, а потом ничего хорошего уж точно не будет. Его отец у графа в доверенных лицах ходит… Граф ему даже кус земли дал. Самое меньшее, что его отец мне сделает – зубы повыбивает, а могут и на графских конюшнях высечь. Да так, что вся шкура с тела долой уйдёт. Как ты про него подумать-то мог?

– Да я про него такое же думаю, сам бы ему с удовольствием харю сплюснул, но… Тебе надо было о чём-то другом подумать, а не о том, что ты по-бабьи тут сопли распустил, вот я и…

Игнат хохотнул.

– И правда, дурак ты, Саня. Да я, наверно, невыспавшись, вот и развёл тут сопли. Ладно, давай ещё одного выберем, а к вечеру усех обойдём. Вдруг они не смогут.

– Хорошо. На самом деле, я думал про Федьку. Он младше нас, но здоровый и сильный как чёрт.

– Та это да. Вот только ума у него, аки у птахи какой.

– Ну и что? Зато он сразу поймёт, жилец али не жилец лётчик, коли тот жив ещо! Он ведь у Митрича учится.

– Вот поэтому я и не думал о нём. Сначала тоже о нём подумал, а потом вспомнил, с кем он дружбу водит, отказался от затеи.