скачать книгу бесплатно
–– Вы скорее убьете его своим кровопусканием. Нет-нет, я ни за что не позво…
Не вступая со мной в разговоры, Лассон довольно грубо взял меня за плечи и, вытолкнув за порог, запер дверь на засов.
–– Вы знатная дама, конечно, но я не люблю даже знатных мамаш, которые вмешиваются не в свое дело.
–– Вы не смеете так поступать! – закричала я, изо всех сил дергая дверь.
–– А вас никто и не спрашивает.
Побежденная, я присела на мягкий пуф, прислушиваясь ко всему, что происходило в комнате. К моему удивлению, Жанно не плакал, я слышала только его жалобное лепетание. Потом дверь отворилась, выпорхнула Полина с миской крови, а за ней, вытирая руки, вышел Лассон.
–– Вы сидели тихо, мадам. Это весьма похвально.
–– Что с ребенком?
–– Кровь пущена, и я надеюсь, что вскоре жар спадет, и лихорадка прекратится. Лекарство я оставил на столике, мадемуазель Полина знает, когда и как его принимать. Там Доверов порошок. Его производят из ипекакуаны и рвотного корня, он обладает свойством успокаивать кашель. В остальном положимся на Провидение.
–– Но… что же это за болезнь?
–– Коклюш, сударыня. Обыкновенный коклюш. Не скажу, чтоб это было совсем безопасно, но кое-какие методы по борьбе с коклюшем у современной медицины есть. К счастью, ребенок уже не так мал, и удушение кашлем ему вряд ли угрожает…
Я содрогнулась, услышав про «удушение кашлем». Лассон спокойно продолжал:
–– Мальчику необходим покой. Через неделю, когда жар исчезнет окончательно, нужно будет гулять с ним на свежем воздухе, желательно у водоемов, где влажно. Увезите его из Парижа, здесь слишком пыльно и душно летом, а Сена – слишком грязна. Если будет задыхаться от кашля ночью – повесьте мокрую марлю над кроваткой…
«Боже мой, какая беда! – подумала я, выслушав все это. – Куда же мне ехать с больным Жанно? Версаль – как осиное гнездо, в Париже – и того хуже. Податься в Бретань? Но безопасно ли на дорогах? Бомарше советовал нигде не показываться и покрепче закрывать двери…»
Отыскав шкатулку с деньгами, я расплатилась с лекарем, предложила ему восстановить силы вином и жареным каплуном, приготовленным кухаркой с вечера, и дождаться рассвета под моим кровом. Лассон не возражал. Он устроился внизу, в гостиной, в большом уютном кресле; Полина принесла ему плед. Было видно, что, несмотря на природное остроумие, лекарь устал и встревожен. Выждав, пока он осушит бокал с вином, но не дожидаясь, пока от вина он задремлет, я задала Лассону вопрос, который тревожил меня, – о дорогах.
Он оживился, причем не сказать, что радостно.
–– Если вы думаете выезжать вскорости, – поостерегитесь. Вы плохо представляете, что происходит вокруг. Никакой власти в Париже нет, повсюду одни убийства…
–– Убийства? Господи, кого же убили?
–– Разве вы не знаете, что бандиты захватили Бастилию и всю столицу? Коменданту крепости и гарнизону эти канальи обещали жизнь и свободу, но, ворвавшись в Бастилию, нарушили обещание. Де Лонэ тоже хорош: позволил им осмотреть крепость, не отвечал на залпы, дал овладеть первым мостом!.. Невозможно представить, сколько глупостей наделано… И как его величество допустил это?!
Такая же мысль, похожая на беззвучный крик, билась и в моем мозгу. Что делает Людовик? Неужели он вообще ничего не понимает? Я всегда считала короля здравомыслящим, рассудительным, взвешенным человеком. Но то, как он вел себя сейчас, выглядело как безумие, как полная потеря воли!..
Лассон рассказал мне, как толпа, ворвавшись в крепость, пощадила стрелявших по мятежникам швейцарцев, потому что те были одеты в синие балахоны и смахивали на заключенных, зато с остервенением зарубила всех инвалидов, открывших ей ворота. Маркиз де Лонэ схватил факел и, бросившись в пороховой погреб, хотел взорвать Бастилию вместе с бунтовщиками. Его остановил какой-то ловкий гвардеец из числа изменивших королю. Полчаса спустя этого самого гвардейца в общей суматохе приняли за кого-то другого, пронзили саблями, повесили, отрубили руку, спасшую, по сути, целый квартал, и таскали ее по улицам.
–– И поделом ему, – вырвалось у меня. – Пусть знает, как изменять!
–– Так-то оно так, но столько крови Париж не видел уже давно. Я только медик, мадам, и мало во всем этом разбираюсь, но, на мой скромный взгляд, мы стоим на пороге краха королевства. Слишком мрачные события происходят…
Избитого, изувеченного маркиза де Лонэ и его помощника де Лома с позором вели по городу, били и оскорбляли так, что они сами умоляли о смерти. Не выдержав мучений, маркиз ударил кого-то в низ живота, желая этим спровоцировать расправу над собой и положить конец страданиям. В мгновение ока де Лонэ был пронзен штыками и утоплен в ручье. Человека, которого он ударил, пригласили докончить казнь. Им оказался какой-то безработный повар, посчитавший, что, если уж такое требование выражается всеми, значит, оно «патриотично». Сабля рубила плохо, поэтому повар достал короткий нож, бывший всегда при нем в силу профессии, и, по локти в крови, с поварским умением резать говядину, отделил голову де Лонэ от тела. Окровавленная голова была тут же водружена на пику. Перед статуей Генриха IV палачи дважды опускали ее, весело выкрикивая: «Кланяйся своему хозяину!»
Глаза у меня расширились от ужаса, когда я выслушала Лассона.
–– Вы хотите сказать, что… что человеку… отрезали г-голову?
–– Человеку? Маркизу де Лонэ!
–– Отрезали голову… прямо посреди улицы? Без суда? – Я не могла представить того, что он говорил. Резать головы людям, будто быкам на бойне, – как это возможно? В Париже, не где-нибудь в диком языческом Вавилоне… Если б мне довелось своими глазами увидеть что-то подобное, это, наверное, вызвало бы у меня судороги.
–– Сударыня, вы меня удивляете. Да, это было сделано посреди улицы, на глазах у всех, и уж конечно без суда. И разве только де Лонэ пострадал? Явившись в Ратуше, эти ублюдки точно так же расправились с мэром де Флесселем. Его голова тоже оказалась на пике. Принц де Монбарей, случайно проезжавший рядом, – кстати, я знаю, что он либерал и вольтерьянец по убеждением, вот потеха, – чудом вырвался из рук палачей и чудом не был разорван в клочки. Я перевязывал его раны перед тем, как прийти к вам.
Натягивая на себя плед, Лассон добавил:
–– Они останавливают каждого приличного и хорошо одетого человека и спрашивают имя. От их патрулей не скрыться. Эти, с позволения сказать, патриоты постоянно составляют списки приговоренных и назначают награду за их головы… Так что поостерегитесь высовываться на улицу. Это счастье, что вы с ребенком здесь, а не у себя в отеле…
Потрясенная, я встала, подошла к окну. Оно по совету Бомарше было тщательно занавешено, но, приподняв штору, можно было видеть, что над Парижем уже занимается рассвет. Кровавое солнце.... Его уже не увидят де Лонэ и мэр де Флессель, вся вина которых состояла в том, что они не были согласны с толпой и пытались в меру сил охранять правопорядок. Стоило мне хотя бы отдаленно представить сцену их гибели, как тошнота подкатывала в горлу.
«Как точен был Бомарше! И суток не прошло с тех пор, как он в разговоре со мной предрек Флесселю гибель. Прорицатель ли он? Или бунт просто идет по плану, а имена обреченных давно определены?»
–– А что Лафайет? Он хотя бы пытался спасти этих несчастных?! Он же любимец толпы!
–– Не думаю, – отозвался лекарь сонно. – Да он и не смог бы. Пусть теперь этот пресловутый герой двух миров сравнит революцию в США, которую видел собственными глазами, и революцию во Франции, которой сам способствовал…
«Какая же это революция, – подумала я мрачно. – Это не революция, а какое-то разрушение…».
3
Лассон ушел утром. Кровопускание возымело действие: жар у Жанно уменьшился. Личико ребенка с тенями под глазами казалось спокойным, он тихо спал. До ухода лекаря я, не сомкнув глаз, сидела у кроватки сына, но потом усталость сломила меня. Умирая от желания поспать, я оставила мальчика на попечение Полины и, устроившись в кресле, которое только что покинул лекарь, уснула на несколько часов.
Проснулась я от шума. Кто-то громко стучал в дверь. Открыв глаза, я обвела взглядом комнату. Из кухни не доносилось никаких звуков – видимо, сегодня кухарка так и не пришла на службу. Перепуганная, я быстро поднялась на второй этаж, в спальню сына, поглядеть, что с ним. Жанно по-прежнему спал, губы у него были полуоткрыты, лоб снова горячий, голые ножки выскользнули из-под одеяла. Полины рядом с ним не было. Стук, опять раздавшийся снизу, был такой сильный, что я вздрогнула.
–– Мадам! Мадам! Ради Бога, идите сюда, я не знаю, что мне делать!
Это кричала Полина из прихожей. Я опрометью спустилась вниз.
–– Открывайте, черт побери! – послышались за дверью грубые голоса. – Именем третьего сословия!
Я удивленно взглянула на служанку.
–– Это какая-то пьяная банда, – зашептала Полина, – они грозятся выбить дверь. Это грабители… Что прикажете делать?
–– Бегите через черный ход в полицию… если в Париже нет больше полиции, приведите какой-нибудь патруль… или, может быть, нескольких королевских гвардейцев.
–– Слушаюсь, сударыня.
–– Или вот еще что… Бегите лучше на Марсово поле, там, насколько я знаю, вместе с принцем де Ламбеском несет службу мой муж. Пусть он едет сюда, немедленно!
–– Но как же… как же вы объясните, что делаете здесь? Вы же говорили, что ваш муж ничего не знает о ребенке.
Я на миг задумалась. Конечно, она права. Эмманюэлю я так ничего и не сказала о Жанно. Но к кому я могла нынче обратиться за вооруженной защитой? Все-таки под началом принца д’Энена – целый полк, а это немаловажно в то время, когда в Париже людям режут головы.
–– Это моя забота. Бегите скорее, Полина!
–– А эти люди – неужели вы их впустите?
–– Когда таких людей не впускают, они обычно входят сами.
Я подошла к двери и, прислушавшись, спросила, придавая голосу металлический оттенок:
–– Что вам угодно, господа, и по какому праву…
Договорить я не смогла. Ответом мне стала такая площадная брань, что кровь отхлынула от моего лица. Раздался ужасный стук: негодяи били в дверь прикладами. Черт побери, они же могут потревожить Жанно!
–– Открывайте! Мы – патриоты! Мы пришли требовать в этом доме помощи!
Разъяренная не меньше, чем испуганная, я не подчинилась, только отошла в сторону, предвидя, что дверь будут выбивать. Кто-то из бандитов выстрелил в замок, и замок, перебитый надвое, сорвался. Они вломились в прихожую, едва не пришибив меня тяжелой дубовой дверью, висевшей в этом доме, наверное, уже лет сто.
–– Ну и мерзкая же вы хозяйка, сударыня!
Сказав это, самый высокий и отвратительный из них ударил меня по щеке. Я вскрикнула, хватаясь рукой за лицо, вне себя от бешенства. Меня чуть не бросило к нему навстречу – тоже драться, вцепиться ногтями в его физиономию. Страшным усилием воли я сдержалась, хотя перед глазами все плыло от ярости. Я не имела права ни на один неверный поступок. Там, наверху, – Жанно…
–– Что вам нужно? Как вы смеете врываться в чужие дома? Я позову слуг!
–– Гм, мы отлично знаем, что никаких слуг и лакеев здесь нет. Не так уж вы богаты! А вот к вам пришли свободные граждане Франции, и вам придется потрудиться, чтобы хорошо принять нас, иначе вам не поздоровится. Мы живо научим вас гостеприимству!
Их было пятеро, этих бродяг и оборванцев, и выглядели они как дикари: полураздетые, полупьяные, с ужасными отталкивающими лицами. «Мы научим вас гостеприимству…» Почему-то эта фраза врезалась мне в мозг. Я тогда не представляла, что слышу впервые то, что мне доведется впоследствии слышать на разные лады тысячи раз.
–– Что же вы хотите? – вскричала я в бешенстве.
–– Мы требуем, чтобы нас накормили, напоили, дали нам денег и оружия.
–– Оружия? У меня нет никакого оружия. А насчет выпивки, так мне кажется, что вам уже достаточно…
–– Это нам решать, черт побери! И ты, дамочка, лучше прикуси язык, если не хочешь получить еще одну оплеуху.
–– Что бы вы ни говорили, у нас в доме все равно нет того, что вам нужно…
Один из них толкнул меня так грубо и сильно, что я едва удержалась на ногах.
–– Убирайся с дороги, дура! Похоже, нам самим придется взять то, что нужно.
Они, бранясь и чертыхаясь, ввалились на кухню, по-дикарски нетерпеливо сбрасывали крышки с горшков и кастрюль, рылись в буфетах. Найдя вчерашнюю снедь, они принялись есть все подряд, жадно, вульгарно чавкая и облизывая пальцы. Я смотрела на них с отвращением. Мне не жаль было вчерашних котлет, подкисшего супа и остатков телятины, но как можно было смириться с тем, что эти мерзавцы так открыто и смело грабят меня, хозяйничают в моем доме?
–– Видишь, Гаспарен, как живут богатенькие?
–– Угу, у патриотов нет хлеба, а они обжираются мясом!
Кухня после их вторжения представляла собой кошмарное зрелище: перебитая посуда, развороченные шкафы, пятна и грязь, оставленные башмаками новоявленных патриотов.
–– Мы восстанавливаем справедливость, гражданка. Сам Господь Бог велел делиться с бедняками, не так ли?
Он назвал меня гражданкой. Ошеломленная таким обращением, впервые мною услышанным, я молчала.
–– Где у вас вино? Ну-ка, показывайте! Мы хотим пить.
–– Я не держу вина, – сказала я как можно спокойнее. – То есть винного погреба нет. В буфете в гостиной есть початая бутылка бордосского.
–– Вас следовало бы повесить за то, что у вас нет вина.
Бутылку бордосского, из которого я наливала бокал Лассону, они прикончили мгновенно и вновь обрушились на меня с требованиями.
–– Давай нам денег! Давай добровольно, если не хочешь, чтоб мы тут все перевернули вверх дном!
Я молчала открыла перед ними бюро, отдала шкатулку. Мне оставалось только исполнять приказания этих негодяев. Денег было не очень много: два золотых луидора (хотя, впрочем, на эту сумму обычная парижская семья могла бы прожить целый месяц) и триста экю серебром. Патриоты быстро наполнили ими свои карманы.
–– Ну, теперь вы довольны? Оружия здесь нет, сколько бы вы ни искали.
Один из них, по-видимому, главный, окинул меня внимательным взглядом.
–– Нет, еще не все. Смотрите-ка, ребята, какие у нее туфли!
–– Ага, с серебряными пряжками…
–– Снимай пряжки, живо!
Я наклонилась и, отстегнув пряжки от туфель, протянула их патриотам.
–– Шикарные пряжки! Пойдут за двадцать ливров, не меньше.
–– А что это у тебя наверху, гражданка?
Я похолодела от страха. Не хватало еще, чтобы Жанно увидел эти ужасные лица, услышал эти противные голоса! Заметив, что они направляются к лестнице, я опрометью бросилась им наперерез, загородила им дорогу.
–– Господа, умоляю вас, не ходите туда! Там маленький, очень больной мальчик. У него лихорадка, его нельзя тревожить! От него можно заразиться. Там нет ничего ценного, клянусь вам!
Они легко отшвырнули меня в сторону, так сильно, что я больно ударилась головой о стену. Их ничто теперь не могло остановить. Мне показалось, я уже слышу жалобный плач Жанно…
Входная дверь распахнулась. С невероятной радостью я увидела Полину и идущих вслед за ней вооруженных людей.
–– Вот они! – торжествующе воскликнула девушка. – Они ограбили несколько лавок окрест, а теперь они грабят мадам. Пожалуйста, господин сержант, арестуйте их!
Я пока не понимала, кого это она привела мне на помощь. Это не были королевские гвардейцы, солдаты Эмманюэля… У них не было одинаковой формы, каждый нарядился во что горазд – в обыкновенную повседневную одежду буржуа. Тем не менее они очень решительно вскинули ружья, наведя их на грабителей.
–– Ах вы, подлые мародеры, позорящие третье сословие! Бросайте оружие, вы арестованы!
Под яростную, но бессильную брань моих обидчиков все было кончено в два счета. Их вывели во двор. Сержант подошел ко мне, слегка приподнял треугольную шляпу:
–– Мы – парижская милиция, гражданка. Наш отряд образован всего двадцать четыре часа назад, но мы уже многое успели.
–– Да-да, – проговорила я машинально, уяснив, что имею дело с тем же третьим сословием, только более цивилизованным. Должно быть, это люди из той «народной милиции», о которой упоминал Бомарше. Я тогда еще заметила: «Быстро же они организовались», – и организовались в то время, когда большинство парижан вообще не понимало, что происходит на улицах!
Сержант воодушевленно продолжил описывать свои подвиги:
