скачать книгу бесплатно
– Деньги у него водятся, это правда. Да и на подарки он не жадный – вон все мне из города возит – то бусы какие, то сладости. А это любой бабе приятно, что тут скажешь.
– Ты гляди, думай сама.
– Да я думаю. Только ничего путного не надумала.
– Когда мой Сенька свалил, хоть волком вой, тоска брала, думала, руки на себя наложу, землю грызть хотелось. А теперь ничего, даже рада.
Анна только скептически покачала головой…
Гроза грянула неожиданно. К тому моменту дети даже несколько смирились со своим положением, если не привыкли к нему. Виктор в тот день был с похмелья после долгого запоя. Он лежал, развалившись, на кровати и страдал. Вася возился в уголке с игрушками, Оля хлопотала по хозяйству.
– Пацан, принеси-ка мою бритву, – небрежно бросил Виктор.
Мальчик застыл на месте от ужаса. Дело в том, что бритва отчима и была его самой главной проблемой в последние дни. Эту самую злосчастную бритву Вася испортил. Мастерил себе пароход из дощечек, нужно было изготовить мелкую деталь. Он взял острую бритву и нечаянно сломал лезвие. Он старался не думать об этом, надеялся на чудо – может, отчим забудет про бритву или она сама как-нибудь починится…
– Ну! – в нетерпении гаркнул Виктор. – Что стоишь, олух?
Времени, чтобы сообразить, как поступить, не было, и Вася не нашел ничего лучше, чем принести бритву как есть, испорченную, только соединил место разлома клеем, так, что издали было незаметно.
Виктор взял бритву, и она тут же развалилась у него в руках на две половинки.
– Ты сломал ее, ублюдок! – злобно взревел он. Где-то внутри себя он даже обрадовался – будет повод сорвать на ком-то свою злость, авось, и полегчает. – А ну неси мой ремень!
Вася затрепетал как осиновый лист. Он не раз испытывал на себе тяжелую руку отчима – после порки нельзя было дня два садиться – все равно вскочишь как ужаленный.
– Ну ладно, – Виктор спустил ноги с кровати и самолично отправился за ремнем, потом схватил мальчика за ухо и потащил к лавке.
– Не трогайте его! – бледная Оля, дрожавшая сейчас не меньше Васи, встала на пути Виктора.
– Да ты-то отвали, – Виктор брезгливо схватил ее за плечо и хотел оттолкнуть в сторону, но тут же отдернул руку и вскрикнул. Оля изо всех сил укусила его за палец. От растерянности Виктор отпустил ухо мальчика.
– Беги! – крикнула Оля брату. Вася не заставил себя уговаривать, зайцем проскользнул между ног Виктора и ринулся из дома. Отчим тем временем пришел в себя и грозно наступал на девочку, но она не растерялась и, схватив со стола ковш с горячей водой, плеснула прямо перед ним. Он отскочил в сторону, и Оля тоже выскочила на улицу, догнав брата у изгороди.
– Попадет нам теперь, домой ворочаться нельзя, – прошептала она Васе.
– А ну вернитесь, паршивцы! – раздался на крыльце властный голос матери, которая, услышав шум, проснулась и была уже в курсе событий.
– Никуда они не денутся. Жрать захотят – вернутся, – презрительно изрек Виктор, тоже вышедший во двор и потиравший укушенный палец. – Что ты с ними цацкаешься, не пойму? До старости будешь пеленки им стирать? – и добавил, помолчав: – Ну, теперь пусть только явятся, я им задам. Чувствительно, тварь, укусила.
Оля, прижавшаяся к ограде и державшая брата, главную свою ценность, за руку так крепко, что ему даже стало больно, услышала эти слова, несмотря на то что стояли они далеко – слух у нее был отменный.
– Ни за что! – всхлипывая, крикнула она. – Мы к отцу жить пойдем, а сюда никогда не вернемся. Никогда, слышите? Живи, мамка, с ним сама, а мы не будем.
Анна только покачала головой, и довольный Виктор увлек ее в дом, тщательно запер дверь на все засовы и в довершение еще на огромный крюк.
На душе женщины было неспокойно. Смутная тревога мучила ее. Но в конце концов она решила, что у нее есть Виктор, а скоро будет еще один ребенок. А эти, даже если и исполнят угрозу и убегут из дома, не пропадут, им и с отцом будет неплохо. Она совсем растерялась под натиском всех этих событий.
Затмение нашло, как говорили в их деревне.
Предупреждение
Деревня, где теперь жил их отец, была верстах в пяти. Отец ушел к своей матери, слывшей в округе колдуньей. Несмотря на столь зловещее прозвище, бабушку Марфу все знали и любили. Она всегда рада была помочь любому. У кого ребенок захворал, у кого корова пропала, кому любимый человек давно писем не шлет – все шли к бабушке Марфе. У нее по стенам висели пучки целебных трав и кореньев, которые она собирала – каждую травку, каждый корешок в свое время, иную так и при полной луне, да еще шепча при этом свою особую молитву. Иначе снадобье не будет иметь силы.
Для каждого приходящего у бабушки находилось какое-либо лекарство или слово утешения. Иной раз просто поговорит с человеком, и он уходит от нее успокоенный, просветленный. Умела она отыскивать и пропавшую домашнюю скотину. Сосредоточится, задумается, а потом советуют, в каком урочище, на каком лугу, в какой роще искать заблудившуюся корову или лошадь. Чаще всего там и находили. За свои труды бабушка ничего не брала. «Дело божеское, за что ж тут брать?» – обычно говорила она. Ей все же оставляли украдкой десяток яиц или банку сметаны. От этого она не отказывалась, но если приношенье по ее понятиям было очень уж роскошным или дорогим, то обязательно возвращала его дарителю. Оля многому научилась у нее. Ей только не нравилось, когда бабушку называли колдуньей. Она же добрая, всем помогает…
Когда отец пришел к ней жить, бабушка Марфа расстроилась. Она уговаривала Ивана вернуться к детям. «Большие беды ждут твоих деточек, – говорила она, – тяжелые испытания. Пускай хоть в эти годочки порадуются рядом с родителями…» Но отец запил и не хотел ее слушать. Бабушка и без того была уже слабой, а тут от огорчения совсем разболелась и вскоре умерла. Оля, когда услышала о смерти бабушки, долго плакала, что не попрощалась с ней. На похороны они ходили вместе с Васей, мать не пошла. Там были незнакомые люди, бабушка, лежавшая в гробу, казалась какой-то чужой.
Оля плакала всю обратную дорогу домой. Как же теперь будет… А потом бабушка приснилась ей, и они долго разговаривали. Проснулась Оля спокойная и умудренная. Бабушка снилась ей часто. У девочки после таких снов как будто прибывало силы.
Взявшись за руки, дети пошли к отцу. Ветер дул им в спину, словно подталкивал идти быстрее. Все было бы хорошо, если бы он не был таким ледяным и пронизывающим. Пока шли, ранние осенние сумерки сгустились в непроглядную тьму, так что они с трудом отыскали избу бабушки Марфы.
Оля постучала в дверь, но никто не отозвался. Дверь оказалась незапертой. Ребята осторожно приоткрыли ее и вошли.
– Папка! – крикнула Оля в темную пугающую пустоту.
Никто не отозвался. Но дом не молчал: поскрипывали под ногами половицы, дребезжало под ветром оконное стекло, скрипнула от сквозняка дверь, в углах шуршали и попискивали мыши. В доме, затянутом паутиной, с вылезшими из стен неряшливыми космами пакли, с травой, проросшей в щели пола, шла своя неведомая, потаенная скрытная жизнь. Даже Олю охватила зябкая тревога. А Вася пристроился за ее спиной и вздрагивал от каждого шороха.
Отца они нашли в дальней комнатушке, похожей на чулан. В темноте слабо синело маленькое окошко, в которое стучал разгулявшийся ветер. Иван неподвижно сидел в темноте за столом. Перед ним стояла полупустая бутылка самогона. Он был мертвецки пьян.
– Папка, папка! – затеребила отца Оля. Он слегка дернулся, очумело заозирался вокруг, потом взгляд его остановился на детях, он моргнул, присмотрелся и блаженно улыбнулся:
– Касатка!
Иван, наконец, понял, что дети ему не почудились, а пришли на самом деле, но все же никак не мог взять в толк, что произошло.
– Что стряслось, касатка? – спросил он, еле ворочая языком, слова у него выходили свистящие и непонятные.
Оля не сразу разобрала, что он сказал.
– Можно мы у тебя переночуем? – спросила девочка.
Но Иван уже заснул – на всю комнату раздавался прерывистый храп.
Оля вдруг замерла, напряглась. Васе даже показалось, что у нее стали светиться в темноте глаза. Она подошла к отцу, обняла его и начала просить его каким-то низким, незнакомым голосом, точно повторяя молитву:
– Батюшка, родненький! Пожалуйста, больше не пей! Ты такой хороший, добрый… Больше не пей, очень тебя прошу, не пей, не пей, не пей…
– Он тебя не слышит, – испуганно прошептал Вася.
Оля покачала головой и продолжала негромко говорить все тем же низким, чужим голосом:
– …Не пей… зайди вино за холмы и горы… привяжись к лихому человеку, который добра не сделает… во веки веков отвяжись…
Васе плохо было слышно, он боялся темноты и чужого голоса сестры. Он посмотрел на сестру, на отца и почему-то заплакал…
А в доме Анны между тем разгорелся скандал. Виктор, так и не сумевший найти выхода своей ярости и выпустить пар, зато успевший хорошенько опохмелиться, по какому-то пустяку прицепился к женщине. Но она и сама была зла и раздражена из-за того, что дети сбежали, и виновником этого считала сожителя. Сначала они вяло переругивались, затем Виктору это надоело, и он дал ей оплеуху. Анна терпеть не стала и, схватив первое, что попалось под руку – какую-то миску, швырнула ее в сожителя, попав ему точно в лоб. В Викторе тут же проснулся зверь. Анна отлетела к стене, а затем кубарем покатилась по горнице.
Он начал пинать ее, вкладывая в эти удары всю накопившуюся злость. Она пыталась руками закрыть живот – но безуспешно, он метил именно туда. Наконец, Анна доползла до кровати, забилась под нее и затихла. Виктор не стал преследовать свою добычу, он устал. Выпив залпом стакан водки, рухнул на кровать. Грузно поворочавшись, он вскоре захрапел на весь дом.
Только через час Анна, вытирая слезы, осторожно выбралась из-под кровати и, поглядев с ненавистью на Виктора, вышла, оставляя за собой кровавые следы.
Под утро она подошла к храпящему сожителю и долго смотрела на него, сжимая в руке большой кухонный нож.
С приходом детей в жизни Ивана произошли перемены, да такие, что, скажи ему кто раньше, – он ни за что бы не поверил.
Начать хотя бы с того, что на следующий день Иван проснулся не как обычно – за полдень с похмельной тяжестью в висках, а ранним утром, когда еще и петухи не пропели. Нет, голова болеть-то болела, и во рту словно кто нагадил, но вот в теле появились какие-то новые ощущения. Он разом открыл глаза и с удивлением понял, что сна у него ни в одном глазу. В башке хоть и гудело, но ум был ясный, как будто промыли его изнутри и вынули оттуда всю скверну.
Иван был так удивлен этими переменами, что не сразу даже сообразил, кто он и где находится. Потом немного пришел в себя, покрутил головой и увидел лежавших на старой скамье детей, укрывшихся грязными тряпками и прижавшихся друг к другу. Утром в старом доме было особенно зябко, и они дрожали во сне от холода. Он совершенно не помнил, откуда они тут взялись, и сперва почему-то испугался.
Иван с трудом приподнялся на кровати – все тело ломило. Он попытался прокрутить в памяти вчерашний день – может, подрался вчера с кем? Да нет, вроде из дома не выходил. Или упал и расшибся – такое ведь тоже бывало?
Поискал глазами на столе – не осталось ли после вчерашнего на дне бутылки? И вправду осталось – глотка на два. Но, как ни странно, вид спиртного не вселил обычного возбуждения, пить ему не хотелось. Вместо этого он отправился в сени, зачерпнул ковшом ледяной воды из ведра, глотнул и тут же выскочил из избы. Его выворачивало наизнанку, живот скрутила острая боль, будто бы он глотнул не воды, а расплавленного железа. Организм, привыкший к отраве, воспринял воду как яд.
Никогда ему еще не было так худо – даже в самое страшное похмелье.
«Помираю, – подумал Иван, – допился…» Ему стало жаль свою пропащую жизнь, хотя одновременно он испытывал нечто вроде облегчения. Сейчас отпустит…
Но он ошибался. Его скрутила очередная судорога, затрясло, и он потерял сознание. Очнулся Иван примерно через час. Казалось, в нем не было живого места – болело все. Желудок скрутил сильный спазм, и Ивана вырвало. Рвота не прекращалась несколько минут. Когда, наконец, приступ прошел, он глубоко вздохнул и застонал – раньше казалось, что хуже уже быть не могло, так нет же, оказывается, могло.
Но с этого момента неведомая напасть стала отпускать его – минут через десять он нашел в себе силы встать на четвереньки, потом поднялся, хватаясь за изгородь. Боль потихоньку отпускала, тошнота уходила.
Вместе с рвотой из него точно вышла вся скопившаяся внутри грязь. Несмотря на слабость, он чувствовал неимоверное облегчение. И все же он боялся разжать руки, вцепившиеся в изгородь, его шатало.
По улице прошел пастух, гнавший на выпас коров. Он неодобрительно посмотрел на Ивана и, не поздоровавшись, покачал головой.
А Ивану неожиданно становилось все лучше и лучше – уже на твердых ногах он подошел к колодцу, с удовольствием окатил себя ледяной водой и отправился в избу. Проходя мимо старого зеркала, запыленного и потемневшего от времени, он впервые за долгое время бросил мимолетный взгляд на свое отражение и ужаснулся – помятый, небритый, с мутными глазами, он выглядел лет на десять старше своего возраста. В доме он сел на стул и долго сидел, не шевелясь, погруженный в раздумья.
Сзади раздался какой-то шорох, Иван вздрогнул и обернулся. Он совсем забыл про детей. Вася спал, причмокивая во сне, а вот Оля уже проснулась и, улыбаясь, глядела на отца.
– Касатка? – Иван прочистил горло, ему было неловко. – И давно ты за мной подглядываешь?
Оля молча кивнула и опять заговорщицки улыбнулась, словно проведала какую-то отцову тайну.
Он посмотрел ей в глаза, и ему показалось, что она знает все, что с ним произошло. Его даже передернуло при этой мысли. Еще не хватало…
– Пап, ты не будешь больше пить? – даже как будто утвердительно спросила Оля.
– Нет, – легко ответил Иван и сам удивился – что это он такое говорит? Почему не будет? И понял – нет, не будет. Мысли о выпивке теперь вызывали у него отвращение, пить не хотелось так, как не хотелось бы выпить касторки или рыбьего жиру.
– Посмотри-ка в зеркало, – вдруг попросила Оля.
– Зачем? – оторопел Иван. – Да я только что смотрел. Ничего хорошего не увидел…
– А ты еще раз глянь, – лукаво улыбнулась дочь.
Он с сомнением усмехнулся, подошел к зеркалу, смахнул пыль и обмер. Еще недавно почти старик, теперь он выглядел свежим и молодым. Даже цвет лица был как у младенца, глаза стали ясными, плечи распрямились, морщины разгладились. Иван недоуменно застыл, точно прислушиваясь к своим ощущениям, потом обернулся и увидел счастливые глаза Оли. Она засмеялась:
– Ты почаще в зеркало смотри.
От ее звонкого смеха проснулся Вася, он потянулся, протер глаза и, увидев смеющихся отца и сестру, тоже невольно заулыбался.
– Говоришь, обижает вас мамкин хахаль? – почему-то весело спросил Иван.
Оля утвердительно кивнула.
– Ну, тогда идите жить ко мне. Будем вместе с хозяйством управляться. Заживем, ребятушки! – дурашливо закричал он и, схватив сына, подкинул его вверх. Мальчишка заверещал от восторга.
– Разбалуешь. Он меня не слушается, – насмешливо пожаловалась девочка. – Вот я обещала тебя к отцу свести, – сказала она Васе, – он тебе воспитание устроит.
– А я слушаюсь, – возразил Вася, – а теперь, с батей, буду еще лучше слушаться.
– Не будете по мамке скучать? – серьезно спросил Иван.
– Наверно, будем, куда от этого деться, – рассудительно заметила Оля, – да только ей сейчас лучше без нас. А тебе лучше с нами.
Иван внимательно посмотрел на дочь:
– Задумала, хитрюга, что-то и молчит. Ну, ладно. По-моему, пора завтракать, – возвестил он, и ответом был ему счастливый визг детей.
Довольно быстро Иван привел дом в порядок. Теперь, когда он забыл о пьянстве, оказалось, что у него высвободилось много времени, и он с утроенной энергией принялся за дела.
«Она высасывала жизнь из меня, треклятая, сил лишала…» – рассказывал он дружкам, заходившим в гости. Те только недоверчиво переглядывались и косились на хлопотавшую по хозяйству Олю. А потом как-то быстро прощались и уходили.
Девочка почти полностью взяла на себя хозяйство, уже приученная, она легко с ним справлялась. Днем она прибегала из школы и тут же бралась за дело.
Школа была в Лошаково, в старом бревенчатом доме. Там же, при школе, жила и учительница – Надежда Захаровна, молодая и энергичная. Она давала Оле книги из своей библиотеки, рассказывала о Москве, где училась, показывала фотографии и открытки с видами столицы. Вот-вот в деревне должны были открыть новую школу – десятилетку, а пока Надежда Захаровна была одна за всех: учила и читать, и писать, и рисовать, преподавала и историю, и географию. Оля была ее любимицей. Несмотря на домашние хлопоты, девочка хорошо училась, много читала, внимательно слушала рассказы Надежды Захаровны и все запоминала.
– Тебе, Оленька, обязательно надо учиться, развиваться, – вздыхала Надежда Захаровна, глядя на огрубевшие от домашней работы руки девочки, – с твоими способностями ты многого достигнешь. И дается тебе все на лету, и тянет тебя к знаниям, я же вижу. Жалко будет, если не выучишься…
Оле и самой хотелось учиться, хотелось читать умные книги, узнавать новое. Работы, правда, было много, но она не жаловалась: радовалась, что жизнь у них потихоньку налаживается, отец работает, Вася подрастает…
Частенько по вечерам все втроем они усаживались на завалинке. Отец доставал старую гармошку и, вспоминая молодость, наигрывал на ней незамысловатые мелодии. Оля тут же подхватывала их и начинала петь. Васятка часто не удерживался и пускался в пляс. Они громко смеялись и дурачились.
Как-то в один из таких вечеров рядом с их домом остановилась женщина. Увлеченные песней, отец с детьми не сразу заметили ее. А она, словно забывшись, слушала и смотрела на них во все глаза. Иван первый поймал ее взгляд – затравленный, замученный и усталый. Анна как будто постарела разом лет на пять.
Иван растерянно сжал меха, гармошка издала протяжный стон. Оля замолчала, только Васятка все еще приплясывал и усердно перебирал ногами. Но и он вскоре остановился, будто замерев в танце. Все молчали, не зная, что делать. Наконец, Анна с досадой резко мотнула головой и, не проронив ни слова, быстрым шагом прошла мимо.
Время шло, как-то незаметно наступила зима. Под Новый год Оле приснился сон. Будто бы идет она по деревне – и неясно, то ли лютая зима на дворе, то ли жаркое лето. Входит в свою избу – ищет мать, но той нигде нет. А в сенях и комнате толпится народ – бабки, мужики, толкуют о чем-то, шум, гам. У окна на табурете сидит Виктор и чинит сапоги, не обращая ни на кого внимания. Оля удивляется, ведь точно так же сидел и сапожничал отец. Она покидает хату – ей тут делать нечего, и идет дальше. И замечает, что из домов выходят люди и куда-то направляются, небольшие группы стекаются в ручейки, которые на главной улице превращаются в настоящую толпу. Все идут молча. Оля присоединяется к людям и тоже идет со всеми. В толпе она видит бабушку Марфу, та машет ей рукой, но не подходит. Люди отводят глаза от девочки, никто не смотрит ей в лицо.
«Это потому, что я ведьма? – думает Оля. – И меня все боятся?»
Они идут через какое-то поле, и девочка видит, что оно заросло грибами, все поле в грибах: собирай – не хочу. Но Оле сейчас не до этого, ей нужно куда-то дойти. Толпа все ширится, и вот уже вся деревня растянулась через поле.
Становится понятно, что все направляются в церковь, расположенную на другом берегу реки. Люди чинно входят внутрь. Оля дожидается своей очереди и тоже проскальзывает туда, попутно отмечая про себя, что вся деревня никак бы не поместилась в хоть и просторной, но все же не такой уж большой церкви. К тому же в ней давно уже устроен склад сельхозинвентаря.
Оля пробирается вперед, хотя ее толкают со всех сторон, и видит, что перед алтарем стоят два гроба. Но рассмотреть их не удается – их тут же выносят. Несколько мужчин несут их на плечах на кладбище, которое расположено здесь же, неподалеку. Оля отправляется следом, люди потихоньку куда-то исчезают. И вот она уже у могилы. Теперь никого рядом нет, только она и почему-то Виктор. Он пришел – как был в избе – в рабочем фартуке, с сапогом и шилом в руках.
– А это ты мать погубила, – между делом замечает он.
