Пятьдесят оттенков Серого волка, или Шапка Live

– …И Залеского зовут Серым Волком не только по роли, это его пожизневое прозвище. Представляешь, как прикольненько, если вас поставить рядом. Он та-акой брутальный Волчище, а ты хрупкая, в красной шапочке…

Красная Шапочка с удовольствием представила себя рядом с красавцем и будущей знаменитостью… Об интервью с актеришкой Мишиным, известным тусовщиком и халявщиком, Оленька слушала вполуха.

В пучинах, где царила логика Внутренней Богини, а нормальная логика отсутствовала вовсе, неизвестный пока Серов-Залесский превратился в молодого и успешного киноактера, востребованного, богатого и мужественного, но нежного. При этом он незаметно приобрел черты притягательного миллионера Серого из того самого культового фильма.

«Ведь даже прозвище у него созвучно моему», – думала Красная Шапочка, собирая вместо походной корзинки крохотный клатчик, заменявший нормальную дамскую сумочку. Параллель Серов-Залесский – Серый из «50 оттенков Серого цвета» ЭЛ Джейн выстраивалась легко, словно сама собой. А двойная фамилия только придавала образу Прекрасного принца модели 2016 года дополнительную аристократичность и привлекательность.

По привычке Красная Шапочка открыла общую для нее и Плотвы собственную «библию», то есть книгу ЭЛ Джейн про тусклые оттенки на сцене знакомства героини и Серого, и припомнила одноименный фильм.

Вот это страсть! Вот это жизнь! Обзавидуешься!

– Что же мне теперь надеть кофточку бабушкиной расцветки в мелкий цветочек и обгрызть челку? – нахмурилась Красная Шапочка, оглядывая себя в зеркале в дверце шкафа. – Ну уж нет! Поеду как есть! В белом брючном костюме, так и быть, в балетках, а не на каблуках, с волосами, убранными в хвост, но в красной шляпе! Это мой персональный козырь!

Оленька читала, что у каждой девушки должна быть изюминка. Ее – это красная шапка. Правда, по размеру и яркости данная деталь тянула не на одну маленькую изюминку, а на целый фунт отборного изюма. Но так же лучше, не правда ли?..

– …Только не вздумай падать при первой встрече, как было в книге Джейн… – принялась поучать подругу Плотва. – Помнишь, как я пролетела с этой фишкой?

Оленька помнила. Плотве удалось выбить для себя интервью с молодым бизнесменом, занимающимся оптовыми поставками не то компьютеров, не то контрафактной свинины, и Эльвира ответственно подготовилась к встрече. Нашла в гардеробе своей мамы винтажное платьице из крепдешина болотного оттенка, убрала свои три волосинки в конский хвост и против обыкновения не стала накладывать черные тени до бровей. Только одно она никогда не меняла в своем имидже – туфли на каблуках в пятнадцать сантиметров. Их особенно любят носить девушки с длинными ногами формы палочек для суши.

Так вот, заявившись в офис, она увидела в кабинете сразу троих молодых красавцев в изумительно дорогих костюмах и немедленно эффектно рухнула к их ногам… Ее подняли, подали туфлю с оторванным каблуком, напоили кофе, посочувствовали, вызвали такси и проводили к выходу.

Но оказалось, что Плотва ошиблась этажом. Интервью пришлось брать по телефону, статья вышла слабенькой, а оторванный каблук никто не оплатил.

– Я в балетках еду, – быстро проговорила Красная Шапочка. – Кстати, – вдруг вспомнила она вопрос, который давным-давно собиралась задать подруге: – Слушай, скажи, а ты бы с Серым из фильма переспала?

– Шутишь? – Плотва жалобно хлюпнула.

– А со Шварценеггером? – продолжала Оленька травить свежие раны подруги.

Та с искренней грустью вздохнула.

– А с де Ниро? Ну, за миллион долларов? – настаивала Красная Шапочка.

– Откуда у меня такие деньги?! – взвыла Плотва с болью в голосе, соотносимой разве что с болью умирающего белого кита, пронзенного гарпуном безжалостного китобоя.

– Понятно… – Оленька вздохнула. – Ну извини, мне пора. Хорошего заплыва!

Водителя она долго ждать не заставила – к моменту, когда редакционная «Шкода» с нагло улыбчивым шофером появилась под подъездом, Красная Шапочка уже сама готова была не то что ехать – пешком бежать для того, чтобы взять интервью. Наша героиня всегда оказывалась легка на подъем, вспыхивала, словно сухая солома, а ее настроение менялось, как ветер в спальном районе.

В общем, в нужное время Красная Шапочка, одетая строго по рекомендациям апрельского Hell и сияющая, как вспышка у фотографа в Каннах, узревшего какую-нибудь Кристен Стюарт, была у ворот киностудии.

Глава 2. Киношная, ознакомительная, о том, как от смены настроения продюсера меняются судьбы… всех

– Ай ты гой-еси, добрый молодец, ай да попала твоя лебедица белая да в чужой дом злого дядюшки в наш жестокий двадцать первый век. А вот не исполнятся твои желания, пока не сразишься ты с врагами лютыми и не победишь силушку злую! – звучал из мониторов съемочной группы голос дородной тетки.

На экране, на фоне новостроек современного города, напевно «вещала» Сказительница лет пятидесяти с наведенным свеклой румянцем, в русском костюме, искренно сопереживая главному герою снимающегося фильма.

– Это была заставка рекламного трейлера сериала «Шапка Лайф», – бодро заявила обозревательница кинофорума «Кинопоиск. Ру».

– Нормально получилось, – решил Олег, помощник помрежа. – Громко заявились.

На зеленой траве, окропленной росой, лежал, беспомощно раскинув лапы, Серый Волк. Его янтарно-желтые глаза закрылись, чтобы больше никогда не видеть синего неба, припушенного легкими перистыми облачками. Его уши не слышали сладостного пения птиц, а в животе зияла страшная кровавая рана. Его смертельно ранили… В тридцать первый раз.

– Дубль тридцать второй! Камера. Мотор. Начали! – прокричала худенькая Леночка, непохожая на трехголовую гидру, однако исполняющая на съемочной площадке сразу три функции.

Эффектная киногероиня – Люда-Шапка напрягла глаза так, словно перед ней выстроились в одну шеренгу все олигархи мира и хором предложили участие в акции «три в одном»: пентхаус, руку и сердце за короткое «да». Не моргая Люда-Шапка нежным, хорошо поставленным голосом произнесла «Вот и сказке конец…» и наконец-таки выдавила из себя долгожданную слезу. Для достижения большего драматического эффекта шмыгнула носом, не удержалась – чихнула, покраснела и, чтобы скрыть неловкость, полезла в карман за кружевным розовым платочком.

– Чертовщина! Сколько раз просил использовать водостойкую тушь и носовой платок белого цвета! – пробурчал себе под нос режиссер, Лев Львович. – У нас острейшая современная социальная драма-сказка, и важна каждая деталь. А белый платочек – один из намеков на целомудрие Красной Шапочки. Хотя кому я об этом говорю?!

Режиссер был вдвое ниже Люды Шапки и обладал повышенной шерстистостью, при этом оставаясь обаятельным, а многие актрисы считали, что и харизматичным.

Коренастый крепыш с массивной челюстью, трехдневной небритостью и стрижкой, которой позавидовал бы любой итальянский мафиози. Одет режиссер был неброско, но дорого – хорошие джинсы, красный пуловер, коричневая байкерская куртка и при этом дорогие замшевые ботинки, в общем, стиль «это были лихие девяностые, мы выживали, как могли, плюс ковбойская шляпа с загнутыми полями».

Слегка прихрамывая, Лев Львович мерил шагами небольшое пространство между двумя работающими камерами. Не вынимая трубку изо рта, он выпускал из носа колечки дыма.

Люда-Шапка снова хлюпнула носом и заморгала, еще сильнее размазывая тушь. Она всегда выполняла указания режиссеров. Из-за этого и была приглашема на роли, а благодаря спонсору фильма урвала главную. Люда понимала – от режиссера, ну и от оператора, зависит вся ее дальнейшая карьера, а может, и сама жизнь.

Еще за месяц до начала съемок девушка продумала свой сценический гардероб, вплоть до пуговиц, даже заказала портнихе вышить на белом платке красными нитками инициалы Л. Ш. Но сегодня случилось страшное! Платочка в гримерке не обнаружилось!

Чувствуя себя собакой Баскервилей, вышедшей на след Шерлока Холмса, Люда приступила к поискам. Сначала она опросила всю съемочную бригаду, затем переворошила свою сумку, вывернула наизнанку карманы, включая потайные, но тщетно! И тогда она сказала себе: «Элементарно, Люда! Я чувствую здесь руку одного из моих поклонников!» И действительно, чем больше Люда думалала об этом, тем больше уверялась, что платок украли поклонники. Как их там называют? Фетишисты, кажется. Это ее успокоило.

Люда-Шапка вспомнила, как пару дней назад в топе новостей появилось сообщение о том, что фанат украл у Виктории Бекхем ее розовые трусики. «А ведь отличный информационный повод!» – сообразила Шапка. Она была девушкой весьма практичной.

– Вот и сказке конец, – проговорила она в камеру, на этот раз гораздо более искренно, имея в виду возможность провала своей сценической карьеры.

– Молодец! Снято! – Лев Львович вяло поаплодировал.

Лежащий на траве Волк скосился в сторону актрисы и сжал зубы, боясь выказать отвращение к бездарной игре.

И тут позади Люды-Шапки, которой проще было изобразить утюг, чем передать горе, раздался вой – нечто среднее между воем пожарной сирены и знаменитым плачем Ярославны. Обычно так громко, с надрывом, исполняют свою работу плакальщицы.

– Ох, горе-горе! Не видать нам теперь счастья. Кормилец наш, вожатый! Да что там вожатый, глава семейства! Герой!.. – завывала Сказительница, обращаясь к неподвижно лежащему Волку.

Совсем мертвому, если, конечно, не обращать внимание на подергивающийся от нервного тика правый глаз.

Вся мировая боль, вся тоска не победившего пролетариата слились в мощном крещендо оператора.

– Сказительница, суть ты моя народная, подбородок чуть выше! Молодец! И второй, и третий тоже, а то жертву не видно! – прокомментировал тридцатилетний серьезный Потапыч, наблюдавший за всем этим действом в объектив камеры.

Сказительница, услышав столь оскорбительное для женщины замечание, заплакала искренней, да так, словно одновременно провожала молодость и «Титаник» в последний путь.

– И не будет тебе счастья, Серый Волк, пока не сможешь преодолеть горе лихое. Ой, тогда горе будет, ой горе…

– О горе мне, а не герою, – проворчал Лев Львович, потирая рукой золотой медальон, с которым никогда не расставался.

Кстати о медальоне. Лев Львович трясся над ним едва ли не больше, чем над месячным бюджетом. Однажды с этой штуковиной произошла неприятная история. Перед примеркой костюма, в котором режиссер должен был выйти на красную ковровую дорожку престижного кинофестиваля (на тот момент еще даже половина шедевра не была отснята, но из академии уже пришло письмо о номинации фильма на главный приз), он снял с шеи медальон и положил его на стол. Люда, коротавшая время перед зеркалом, из любопытства, стала рассматривать украшение и даже попыталась открыть, за что чуть не лишилась роли, гонорара и приглашения на кинофестиваль.

Режиссер с такой яростью выдернул талисман из ее рук и с таким гневом обрушил на Люду-Шапку поток слов не то чтобы комплиментарного содержания, что Людочка чуть не стала заикой на всю оставшуюся жизнь. Конечно после этого случая девушка на реликвию даже не смотрела, но терзалась догадками… чей же портрет хранит режиссер, для которого ничто в мире не имеет значения, кроме денег и славы? Неужели его заламинированная душа способна на глубокие чувства? Неужели кто-то представляет для него интерес?

«А чего это я за него переживаю? – удивилась сама себе Люда-Шапка. – Пусть за него любовницы беспокоятся. А у меня есть Ашот, и режиссер под ним скачет, а не наоборот».

– Стоп! Снято! Всем спасибо! Павильонные съемки сериала «Шапка Лайф» окончены! – объявил торжественно в рупор режиссер. – Послезавтра едем на натуру!

Эти обычные, с вроде бы ничем не примечательные слова, которые запросто можно было бы вычеркнуть из текста, на съемочной площадке произвели настоящий фурор. Все зашевелилось, завертелось, закрутилось, зашелестело, запело, замурлыкало, зафыркало, завизжало – так словно объявили о конце свете и распродаже всех мировых брендов.

Воскресший Волк бодро вскочил на ноги, пригладил шерсть на симпатичной звериной морде, фыркнул, распрямил широкие плечи, отчего стоящие невдалеке три девушки синхронно вздохнули, с вожделением глядя на высокого красавца, стер с себя томатную пасту, погарцевал перед зеркалом, лениво зевнул и вперевалочку подошел к поклонницам – раздать автографы.

В стороне Люда-Шапка ангельским голоском проповедовала журналистам о мире во всем мире, красоте духовной и любви неземной. После каждой философской фразы она театрально закатывала глаза и, казалось, сама верила в то, что говорила.

Лариса Степановна, она же Сказительница, тем временем с силой воина клана Дзю давала сокрушительный ответ оператору Потапычу, на свое горе пересчитавшего почти все ее подбородки. С криком Тарзана, издаваемым во время брачного периода, несчастный согнулся в три погибели. Замечали ли вы, что самый болезненный женский удар всегда приходится на мужское достоинство?

По-своему восстановив справедливость, похрумкивая морковкой и покачивая необъятными бедрами, плавно, словно ладья, входящая в покоренную гавань, Сказительница пошла по рядам – собирать в огромную авоську все то, что плохо лежало: румяна, оставленные гримером без присмотра, баночки с кетчупом, одноразовую посуду, носовые платки и даже провод от кинокамеры. А что? Вполне пригодится в хозяйстве.

И тут перед ней возник Он! Ее пламенная любовь с первого взгляда и до последнего вздоха! Прекрасный! Умопомрачительный! Хрустальный! Сервиз!

И тогда дамочка пошла «ва-банк». Она приосанилась, живот втянула, грудь выпятила, а она у нее такого размера, что Анна Семенович могла нервно курить в сторонке, и, взмахнув накладными ресницами, «приправив» голос хрипотцой, обратилась к режиссеру:

– Талантище мое, гений всех времен, племен, народов! Свет очей моих, великий и могучий Лев Львович! Будьте милостивы! Разрешите забрать сервизик…

– Забирайте, Лариса Степановна, что угодно забирайте, – милостиво махнул Лев пухлой рукой, – только оператора не трогайте. У меня отснята только четверть сериала, и некогда подыскивать нового оператора. Быть может, яйца у него и не Фаберже, но глаз точно золотой.

Сказительница отвесила режиссеру низкий поклон.

– Ой, спасибочки тебе, Левушка.

– Не могу я с нею работать, Львович. – Загудел тем временем над ухом режиссера голос Волка. – Безнадежна она, твоя Люда-Шапка. О какой такой целомудренности можно думать, глядя на эту б… бездарность.

Все, включая разогнувшегося Потапыча, обернулись к журналистам, стоящим вокруг Люды-Шапки. А она говорила, не забывая покусывать нижнюю перенакаченную силиконом губу и одновременно поигрывать бюстом четвертого размера и идеальными бедрами.

– Вообще-то она ничего… – осторожно начал Львович. – Иногда бывает убедительной…

– Мне тоже понравилось, – встрял в разговор Потапыч, кося взглядом в строну бедер Люды-Шапки. – И звукорежиссер не жаловался, – продолжал оператор «на голубом глазу».

– Я именно об этом, – смотрел на мужчин с укоризной Серов-Залесский. – Экран не обманешь, втрое увеличивает недостатки…

– Не могу я отказаться от Люды, – искренне сожалел Лев Львович, – она протеже продюсера Ашота и деньги наполовину дали под нее.

– Видела я вчера нашего Ашота Израилевича в соседнем павильоне, – с удовольствием заметила Лариса Степановна, – деточку лет семнадцати из массовки клеил.

– Да?! – восхитился Львович. – Это может быть выходом! – И он тут же набрал номер. – Алло, Изралич? Привет, тут твоя Люда-Шапка запорола мне очередной дубль, снимали тридцать с лишним раз и необходимо еще переснимать, а денег на пленку осталось впритык.

– Люда? – Удивился голос в трубке, включенной на громкость. – Какая Люда? А! Людоедина… Так гони ее взашей и меняй на другую Дюймовочку. Третий раз просишь на досъемку, я же не миллиардер, а простой миллионер.

– У нас не Дюймовочка, – начал раздражаться Львович, – у нас Красная Шапочка.

– Какая из нее Красная Шапочка? – удивился голос с легким кавказским акцентом. – Ей только в одноименном клубе[2] барменшей работать.

– Так ты же ее сам три месяца назад утвердил, – снизил тон режиссер.

– Я? – поразился спонсор… – Надо бросать пить. Меняй эту Белоснежку-Людоедку на кого угодно…

Довольная услышанным разговором, Сказительница мелко крестилась и что-то благодарно шептала, обращаясь к небу. Потапыч с радостью смотрел на замолчавшую телефонную трубку. Серов-Залесский тихо улыбался, как могут улыбаться волки, и чуть не урчал от удовольствия.

Изящно повернувшись, Люда послала репортером воздушный поцелуй и скрылась в своем вагончике, даже на трех ступеньках перед входом в него умудрившись изобразить походку профессиональной стриптиз-дивы.

– Бедняжка, – с сарказмом заметила Сказительница. – Не знает еще о своей отставке.

– Какой отставке? – задымил трубкой Лев Львович и нервно потер золотой кулон на груди. – Альтернативы ей у нас пока еще нет. Большинство актрис, даже на первом курсе ВГИКа, уже того… видна в них женственность.

– А вот Лариса Голубкина, играя в «Гусарской балладе» Эльдара Рязанова, была еще девушкой, и это видно, – ядовито заметила Лариса Степановна.

– Вы бы еще Домострой припомнили, – присвистнул Потапыч. – Хотя, может, и помните…

И оператор резво отскочил от Сказительницы, опасаясь второго удара «по достоинству».

– Пойду-ка я в отдел актеров, посмотрю на фотографии девушек, – преобразился Лев Львович.

Бесконечно можно смотреть на огонь, воду и… красивых девушек, отягощенных минимумом одежды.

* * *

Говорят, что любая киностудия – маленькая независимая страна. Если это верно, то на киностудии, так же как и в любой стране, есть своя Калифорния и свой штат Небраска, своя Москва и свое Нечерноземье. Иными словами, свой центр и свое захолустье.

Первые подозрения у Красной Шапочки закрались еще на подходе к съемочному участку номер восемьдесят пять. На то, как она себе представляла кинопроизводство, это походило примерно так же, как школьница на кинозвезду с аватарки, стоящей у нее на страничке в вКонтакте.

Серые однообразные павильоны больше напоминали корпуса каких-то цехов, чем вместилище фабрики грез. Павильоны вскоре сменились открытым пространством, местами поросшим редким чахлым леском. За лесом виднелись какое-то строение и несколько вагончиков; все это было огорожено сетчатым забором. Большой синий щит из жести с красной цифрой 85 свидетельствовал о том, что перед гостьей конечная цель ее путешествия.

Красная Шапочка была девушкой решительной, а порой даже упертой, потому она дошла до огороженной территории, где у забора на табуретке сидел ничем не примечательный старичок в компании столь же тривиального серого пса с хвостом-бубликом.

– Это павильон восемьдесят пять? – не поздоровавшись, спросила Красная Шапочка, считавшая ниже своего достоинства долго общаться со «вспомогательным персоналом».

– Ага, он самый и есть, – ответил старичок. – Только режиссера на месте нет, так что если вы на пробы пожаловали…

– Я ищу господина Серова-Залесского, – прервала его Красная Шапочка. – Мы договорились о том, что он даст мне интервью. Надеюсь, он на месте?

– Вовка-то? – уточнил старик. – На месте, куда ему деться. Раз обещал вам интерву, пусть отдает, не жадничает. Проходите уж. Видите вагончик, вон тот, на отшибе стоящий? Тама-то его и ищите, не ошибетесь.

– Спасибо, – сказала Красная Шапочка, думая про себя: «Вовка? Что за панибратство? Хотя для сторожей и вахтеров, говорят, закон не писан. Он, наверно, и Харрисона Форда называл бы попросту «Харей».

От ворот до актерского вагончика идти было недалеко, потому Красная Шапочка не успела опомниться, как оказалась возле этой не впечатляющей малой архитектурной формы. Там, у входа в вагончик, прямо в траве лежал на боку мотоцикл, над которым, спиной к нашей героине, склонился некий субъект, одетый в видавшие виды джинсы «ливайс», некогда черные, но от многочисленных стирок поседевшие, столь же убитые кроссовки и черную короткую кожанку.

Правда, у него была голова настоящего серого волка, но кого в наше время мог смутить этот незначительный факт?

У Красной Шапочки, конечно же, и мыслей не было, что этот странный тип мог оказаться ее искомым респондентом. Деликатно прокашлявшись, она спросила:

– Простите, вы не видели господина Серова-Залесского?

Субъект выпрямился во весь свой немалый рост и обернулся к Красной Шапочке. И тут ее Внутренняя Богиня, витавшая в эмпиреях, внезапно, словно оказавшись в воздушной яме, ушла в крутой штопор. Разумей Занудович онемел от неожиданности, сделал вид, что его здесь не стояло, и поспешил забиться куда-то сам в себя, и на сцене осталась лишь Девочка-девочка. Она неожиданно оживилась и широко, радостно улыбнулась. Почему? Может быть, потому, что субъект оказался Волком. Антропоморфным, или, выражаясь человеческим языком, человекообразным волком в куртке и джинсах, с торцевым ключом в замасленных лапах. Но может быть, и не только поэтому…

В наше время верить в любовь с первого взгляда считается признаком инфантилизма и идеалистичности, то есть так же постыдно, как для жителя Ближнего Востока публично поедать сало с чесноком. Иными словами, даже те, кто так поступают, делают это в одиночку, в укромном месте и никогда в подобном не признаются даже самым близким людям.

Простые человеческие чувства в наше время стали постыдными, может быть, потому, что некогда постыдные пороки превратились во что-то привычное и обыденное?

Но любовь с первого взгляда, как и любое другое объективно существующее явление, не перестает существовать от того, что мы в него не верим. А поэтому без обиняков скажу – оба наших героя совершенно синхронно почувствовали, хотя и не осознали этого сразу же, взаимное притяжение. Словно какой-то заматерелый, бывалый Купидон в тот день сидел на крыше вагончика в засаде и, заприметив наших героев, снайперским выстрелом поразил оба сердца, после чего сложил стрелы в колчан, закурил папироску и принялся отзваниваться вышестоящему начальству о проделанной работе.

Волк и Красная Шапочка еще ничего не знали друг о друге, более того – они были совершенно разными людьми, один из них даже человеком не являлся, а относился к роду Canis Lupus Sapiens, то есть Волк разумный, но любовь – чувство столь странное, что возникает из ничего.

Вообще говоря, любовь по своим повадкам чертовски напоминает вирусное заболевание – она является без спросу, и ей плевать, хочешь ты любить или нет, свободен ты или у тебя другие планы на вечер. Она приходит незвано и неумолимо, ставит чемоданы у входа в чувства: «Я пришла. Прошу жаловать и обязательно любить».

Борясь с непонятным волнением, внимательно оглядев девушку, Волк все-таки решил успокоить себя, убеждая: «Такая же фифа, как и Люда-Шапка, только моложе»… но до конца не убедил.

* * *

– Серова-Залесского видели? – переспросила Оленька, пожалев, что не просмотрела в Интернете фотографии актера.

– Видел, – медленно ответил Серый Волк, глядя на Красную Шапочку янтарно-желтыми глазами. – С утра в зеркале, когда зубы чистил.

И, заметив недоуменный взгляд девушки, пояснил:

– Вообще-то Серов-Залесский – это я.

К такому Красная Шапочка была совершенно не готова. Ее Внутренняя Богиня, на мгновение высунувшая было голову, с возгласом «ой, е!» спряталась обратно; Разумей Занудович тоже отсиживался где-то невесть где. А Девочка-девочка только таращилась на Волка и улыбалась.

Пришлось Красной Шапочке действовать самой, но не успела она и слова сказать, как Волк ее опередил.

– Вы, наверно, по поводу интервью? – спросил он. – Алина Борисовна, я правильно запомнил?

– Нет, – выдавила из себя Красная Шапочка. – То есть запомнили-то вы правильно, но я не она.

– Не понял, – Волк вытер лапу о джинсы и задумчиво почесал затылок.

– Я ее дочь, – пояснила Красная Шапочка. – Матушка приехать не смогла, меня послала. Я на журналистике учусь и…

– И ваша Матушка сочла, что это будет неплохой практикой, – закончил за нее Волк, а Красная Шапочка внезапно подумала: интересно, а Матушка вообще знала, что Серов-Залесский – Волк?

Впрочем, в наше толерантное время к таким вещам относятся куда проще. В конце концов, волки, равно как и прочие зооморфы, коих в мире Красной Шапочки хватало с избытком, взять ту же Плотву или однокурсника Борю, по сути своей являвшегося Жеребцом, – такие же люди, в смысле, разумные существа, как и самые обычные хомо сапиенсы, только и того, что внешне немного отличаются.

И тут пришедшая в себя Внутренняя Богиня приподняла голову и шепнула:

– А что все-таки такого? Он же такой кра-аса-авчик…

И это, кстати, являлось чистейшей правдой. Волк действительно был чертовски привлекателен, с поправкой на то, что он – Волк. Высокий, хорошо сложенный, с приятной, открытой мордой и блестящей серой шерстью, а главное – с совершенно чарующими глазами, чей цвет менялся от золотистого до темно-янтарного.