скачать книгу бесплатно
– Легендарной воительницы, – перебил он, выглядя слегка раздраженным. – Да, я в курсе. Почему ты не назвала имя, данное тебе при рождении?
Я не хотела отвечать. Не была готова сказать незнакомому человеку, что не хочу носить свое имя, потому что людям, которые дали мне его, я была не нужна.
– Не могла, – произнесла наконец. – Я не разговаривала больше года после своего прибытия сюда.
Священник откинулся назад, пристально изучая меня, но – к моему облегчению – больше не задавал никаких вопросов. Вместо этого достал из своей рясы шелковый платок, с помощью которого выбрал из стопки на столе небольшую деревянную шкатулку с замысловатой резьбой. Быстро вытолкнул ее между нами, словно желая покончить с этим как можно скорее, и я увидела в зеркальной инкрустации на ее поверхности свое отражение: белое, словно труп, с неряшливой черной косой, перекинутой через одно плечо.
– Формат аттестации может показаться тебе странным поначалу, но уверяю, это очень простой процесс. – Его голос звучал скучно, с оттенком раздражения. – Все, что тебе нужно сделать, это провести рукой над шкатулкой, вот так.
Он продемонстрировал, а затем отстранился, наблюдая за мной.
Я не понимала, как это могло быть настоящим испытанием. И подозревала, что он, должно быть, смеется надо мной. С опаской я протянула левую руку вперед, не обращая внимания на то, как пристально он взглянул на мои шрамы. По мере того, как мои пальцы приближались к шкатулке, воздух становился все холоднее, как вдруг…
Я погрузилась в холодную воду; из моего горла в беззвучном крике вырвалось бульканье. Я задыхалась от вонючей речной грязи, отчаянно нуждаясь в воздухе, и не имела возможности вздохнуть. Увлекая меня вниз, вокруг моих лодыжек обвивались скользкие водоросли; и по мере того, как я погружалась на глубину, пульс, бьющийся в моих ушах, становился все медленнее и медленнее…
Я отдернула руку. Поток ощущений тут же угас, сменившись бодрым потрескиванием огня и теплом камина. Я сосредоточилась на столе, желая ничего не показать на своем лице. В коробке находилась священная реликвия. Я почти видела ее: древняя, трухлявая кость, покоящаяся на бархатном ложе, бурлящая призрачной энергией. Я догадалась, что сущность, связанная с нею, была Утопшим, духом Второго Порядка того, кто когда-то утонул.
Теперь я поняла. Нас проверяли на способность ощущать реликвии. Священнику удалось так быстро отсеять других девушек, потому что для них шкатулка казалась совершенно обыкновенной, так же как большинство людей, касающихся усыпальницы святой Евгении, ощущали лишь безжизненный мрамор. Неудивительно, что та, первая, послушница выглядела такой растерянной.
– Не нужно бояться. Оно не может причинить тебе вреда. – Он наклонился вперед. – Просто держи руку на месте и скажи мне, что ты чувствуешь. Как можно более подробно.
Теперь он казался напряженным от сдерживаемой энергии, подобно хорошо вышколенной борзой, пытающейся не показать своего волнения из-за присутствия поблизости белки. Я припомнила его разговор с сестрой Люсиндой и ощутила тихий погребальный звон предчувствия. Сейчас он казался очень уверенным в том, что я стою его времени, хотя ранее, когда я только присела, это было не так.
Медленно я снова протянула руку над коробкой. На этот раз, пока в моих чувствах бултыхалась захлебывающаяся агония Утопшего, мне удалось удержать внимание на комнате.
– Ничего не чувствую, – соврала я.
– Совсем ничего? Ты уверена?
Краем глаза я заметила, как он провел пальцами по своему кольцу с ониксом.
– Ты можешь быть честна со мной, дитя.
– Я… – Это было все, что мне удалось вымолвить, прежде чем захлопнуть рот. Я почти сказала ему правду.
Хуже того, мне было бы приятно рассказать ему правду. От желания сделать то, что он хочет, быть добродетельной и хорошей, мой желудок наполнился успокаивающим теплом – и это было совсем на меня непохоже.
Камень кольца сверкал в свете свечи, словно панцирь жука. Отполированный черный самоцвет превосходил даже большой янтарный кабошон матушки Кэтрин. Ранее священник назвал себя клириком. Ранг священнослужителя определялся типом реликвии, которой он владел, и каждая из них даровала различные способности в зависимости от вида духа, привязанного к ней. Нетрудно было догадаться, какой силой владел он.
Осторожно, стараясь не выдать своего осознания, я встретилась взглядом со священником. Это мне никогда не нравилось, не казалось естественным. Я ненавидела попытки постичь негласные правила того, как долго нужно смотреть в чьи-то глаза и насколько часто можно моргать. У меня всегда получалось неверно. С точки зрения Маргариты, я была склонна к чрезмерности: слишком прямо глядела людям в глаза, что заставляло их чувствовать себя неловко. Вот только она обычно не говорила об этом, а все время плакала.
– Я уверена, – сказала я.
Удивительно, но священник никак не отреагировал. Я не могла сказать, был ли он изумлен или разочарован.
– Очень хорошо, – только и ответил он. – Давай продолжим.
Он убрал первую шкатулку и выдвинул на стол другую.
На этот раз, когда я протянула руку вперед, меня окутали миазмы болезни: запах несвежего пота, кислого дыхания и нестиранного белья. В моей груди послышались хрипы, а на языке появился неприятный привкус. Мои конечности ощущались слабыми, хрупкими, подобно палкам под тяжелым покрывалом.
«Третий Порядок», – подумала я. Скорее всего, это был Увядший – душа человека, умершего от изнурительной болезни.
В отличие от Восставшего в крипте, он, похоже, не осознавал своего заточения. Как не осознавал и Утопший. Это было бы полезным наблюдением, которым можно поделиться со священником, поймала я себя на мысли; он может быть впечатлен моей проницательностью, моей способностью ощущать духа Пятого Порядка…
Я ущипнула себя за бедро.
– Ничего, – ровном тоном доложила я.
Он улыбнулся, словно моя несговорчивость его порадовала. Когда он пододвинул ко мне третью шкатулку, я быстро провела рукой над ней – и поплатилась за свою ошибку.
Вокруг меня заревело пламя, лижущее мою кожу. В удушливой, наполненной дымом темноте вихрились угольки. А еще был знакомый жар, боль, вонь горящей плоти – безрассудный ужас смерти от огня.
Я дернулась от стола прочь. Когда мое зрение прояснилось, я обнаружила, что мое кресло отъехало по полу на расстояние вытянутой руки, а ногти впились в дерево подлокотников.
– Пепельный. – Священник поднялся со своего места, в глазах его сверкал триумф. – Тот же тип духа, что овладел тобой в детстве.
Запах горелого мяса все еще стоял у меня в носу. Я закрыла рот и продолжила сидеть в вызывающем молчании, судорожно втягивая в себя воздух. Если я не признаюсь ни в чем, аттестация не может считаться пройденной.
– Нет нужды притворяться, Артемизия. Я знаю о тебе все. Все есть прямо здесь, в учетной книге. – Он обошел стол и навис надо мной, сложив руки за спиной. – Признаюсь, поначалу я сомневался, что твоя история правдива. Большинство детей не переживают одержимость, особенно на протяжении такого количества времени, как указано в твоей записи. Но те, кто это делает, часто демонстрируют необыкновенный талант владения реликвиями. Хоть это и ужасно, но принуждение к практике сопротивления воле духа в столь юном возрасте дает свои результаты.
Когда я отказалась встречаться с ним взглядом, он присел на корточки, и наши лица оказались на одном уровне. Я впервые заметила, что его глаза были светящегося изумрудно-зеленого оттенка, цвета витражного стекла, пронизанного светом.
– Ты чувствовала, что он боится огня, не так ли? – выдохнул он. – Вот почему ты жгла себя. Это был твой способ подчинить его, не дать ему причинить вред кому-либо еще.
До этого я не доверяла священнику. Теперь же я презирала его: его красивое лицо, руки без мозолей, каждый его сантиметр, не отмеченный невзгодами, – именно таким человеком я никогда не хотела бы стать.
Он, казалось, не заметил моей ненависти. Да и не смог бы; мне говорили, что все выражения моего лица выглядят более или менее одинаково. Я продолжила хранить молчание, а он грациозно поднялся, отошел к столу и начал упаковывать шкатулки с реликвиями в сумку.
– Почти каждый может овладеть реликвией, связывающей какого-нибудь обычного призрака Первого или Второго Порядка. Сестры – достаточное тому доказательство. Но твой талант находится в совсем другой области. У меня нет сомнений, что ты предназначена для великих свершений. В Бонсанте тебя обучат владению…
– Я не собираюсь в Бонсант, – перебила я. – Я собираюсь остаться в Наймсе и стать монахиней.
Он остановился и уставился на меня так, словно я произнесла полную чушь. На его лице медленно появилось выражение изумленного отвращения.
– Зачем тебе это вообще нужно?
Я не стала пытаться объяснить. Знала, что он не поймет.
– Разве мне не нужно пройти аттестацию, чтобы быть принятой в Круг? – спросила я вместо этого.
Он посмотрел на меня еще мгновение, а затем его губы растянула снисходительная, почти горькая улыбка.
– Сестры предупреждали меня, что ты можешь намеренно попытаться провалить экзамен. Настоящим испытанием была не способность читать реликвии. Оно состояло в проверке того, достаточно ли ты сильна, чтобы противостоять моей.
Мой взгляд остановился на его кольце.
– Реликвия святой Лилианы, – пояснил он с еще одной короткой, неприятной улыбкой. – Она связывает дух Четвертого Порядка, называемый Кающимся. Это дает мне силу извлекать истину из уст нежелающих говорить правду, среди… среди прочего. – Бодро застегнув пряжки сумки, он развернулся, чтобы уйти. – К счастью, этот вопрос зависит не от тебя, и Круг должен быть оповещен как можно скорее. Я попрошу Сестер собрать твои вещи. Мы отправляемся в Бонсант сегодня вечером.
– Нет.
Я увидела, как он остановился, держа руку на дверной ручке.
– Если я способна сопротивляться вашей реликвии, то вы не можете заставить меня говорить правду. Как вы докажете кому-либо, что я прошла аттестацию?
Он замер, а когда ответил, то говорил тихо и с убийственным спокойствием.
– Мое слово против твоего. Думаю, ты поймешь, что мое слово стоит дороже.
– В таком случае, – сказала я, – полагаю, будет неловко, если вы привезете меня в Бонсант, а Круг обнаружит, что я совершенно безумна.
Медленно он повернулся.
– Сестры подтвердят твое здравомыслие. Письменно, если это необходимо.
– Нет, если это будет что-то новенькое. Все уже знают: со мной что-то не так. Нетрудно будет притвориться, что шок от столкновения с Пепельным духом во время аттестации стал последней каплей. – Я подняла глаза, встречая его взгляд. – Увы, похоже, что воспоминания о моем прошлом оказались слишком сильны.
Мне стало интересно, когда ему бросали вызов в последний раз. Священник отбросил сумку в сторону и сделал несколько больших шагов по направлению ко мне, глаза его словно наполнились ядом. Я подумала, что он сейчас ударит меня. Но он весьма быстро овладел собой.
– Это не доставляет мне никакого удовольствия, – заявил он, – но ты не оставляешь мне выбора. Знай, что это для твоего же блага, дитя. – И клирик сжал ладонь на своем кольце.
Поначалу я ничего не почувствовала. А потом вдруг задохнулась. Сокрушительное давление сжало сердце, легкие. Спустя ошеломляющее мгновение я поняла, что это была не физическая сила, а эмоциональная – отчаянное, разрушительное чувство вины. Мне хотелось рухнуть на пол в страданиях, рыдать и умолять священника о прощении, хотя я и знала, что была недостойна искупления – недостойна даже милости Госпожи.
Кающийся.
Я стиснула зубы. Я уже сопротивлялась его реликвии раньше, и у меня получится сделать это снова. Если он хотел, чтобы я ползала по земле и каялась, то надо сделать наоборот. Пересиливая боль, встала, борясь с каждым своим суставом, а затем подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
Влияние реликвии рассеялось. Священник сделал шаг назад, схватившись за стол, чтобы удержать равновесие. Он тяжело дышал и смотрел на меня взглядом, который я никак не могла истолковать, на его лоб налипла прядь золотистых волос.
Раздался громкий стук в дверь. Заливая комнату дневным светом, она распахнулась прежде, чем кто-либо из нас успел среагировать. На пороге стояла не сестра Люсинда, а испуганный молодой служка, сжимающий в руках сложенное послание.
– Клирик Леандр, – заикаясь, произнес он. – Срочные новости, Ваша Светлость. Одержимые солдаты были замечены в Ройшале. Вас просят о помощи…
Священник оправился достаточно, чтобы вырвать пергамент из рук служки. Он расправил письмо и мельком его просмотрел, а затем скомкал, словно раздавил мерзкое насекомое.
Я никогда не слышала, чтобы солдаты Круга были подвержены одержимости. Лицо священника стало бескровно белым, но не от удивления или даже шока; он выглядел разъяренным полученными известиями. Вдохнул и выдохнул, глядя прямо перед собой.
– С тобой я еще не закончил, – бросил он мне.
Клирик провел дрожащими пальцами по волосам, чтобы привести их в порядок, а затем вылетел прочь за дверь в вихре черных одежд.
Глава три
Никто из сестер ничего мне не сказал, но они должны были понимать: я что-то натворила, даже если и не знали, что именно. Несколько дней я не высовывалась, оцепенев от недосыпа и с ужасом возвращаясь в келейную.
У Маргариты была богатая тетка в Шантлере, которая присылала ей письма и рисунки последних веяний моды, или, по крайней мере, так было раньше – со временем письма стали приходить реже, а затем и вовсе прекратились без объяснения причин. Годами она прикалывала их к стене над своей кроватью, чтобы смотреть на них каждую ночь. Вернувшись в нашу комнату после аттестации, я обнаружила, что она сорвала их все. Стоя в куче скомканного пергамента, она посмотрела на меня красными глазами, полными осуждения.
– Я лучше умру, чем проведу остаток жизни в Наймсе, – заявила она.
Следующие несколько ночей мне не давал уснуть ее плач, длящийся до тех пор, пока колокол не звенел на утреннюю молитву. Однажды я попыталась поговорить с ней, что оказалось кошмарной идеей: результаты были настолько ужасными, что я сбежала ночевать в хлев, благодарная за то, что не могу нанести эмоциональную травму козам и лошадям – по крайней мере, такого еще ни разу не случалось.
Потом пришли новые вести из Ройшала, и об аттестации больше никто не думал, даже Маргарита. Когда первые холодные зимние дожди омыли камни монастыря, шепот заполонил залы, словно тени.
В один момент все представлялось обыденным, а в следующий миг я услышала нечто, что выбило меня из колеи. Склонив головы, послушницы в трапезной испуганно шептались о том, что был замечен дух Четвертого Порядка – Расколотый, чего не случалось в Лораэле с самого нашего рождения. На следующий день, проходя через сады, где сестры-мирянки собирали последние жухлые осенние овощи, я нечаянно услышала, что город Бонсант поднял свой большой разводной мост через Севр, чего не происходило уже сто лет.
– Если Божественная боится, – прошептала одна из сестер, – разве не должны и мы?
Божественная Бонсанта управляла северными провинциями из своей резиденции в Ройшале, граница которого находилась всего в нескольких днях пути на юг. Когда-то в Лораэле правили короли и королевы, но их порочная династия прервалась на Короле Воронов, и, восстав из пепла Скорби, их место занял Круг. Теперь правили Божественные. Самой могущественной была Архибожественная Шантлера, но, по слухам, ей было около ста лет, и она редко распространяла свое влияние за пределы города.
Нынешняя Божественная Бонсанта уже однажды бывала в нашем монастыре, сразу после своего посвящения, во время паломничества к усыпальнице святой Евгении. Мне тогда было тринадцать. Местные жители собирались целыми толпами, чтобы увидеть ее, разбрасывая весенние полевые цветы на дороге и взбираясь на деревья за стенами монастыря для лучшего обзора. Но самое большое впечатление на меня произвело то, как молодо выглядела Божественная и как была печальна. На пути к крипте она казалась сломленной; одинокая фигура, потерявшаяся в своем великолепии. Сопровождающие несли за ней шлейф и поддерживали ее за локоть так, будто она была сделана из стекла.
Я гадала, как она чувствует себя сейчас. Насколько могла судить, самым худшим из происходившего в Ройшале, было то, что никто не знал, чем это вызвано. Духи не нападали в таком количестве уже более ста лет, а в прошлом это всегда происходило после каких-то определенных событий, таких как чума, голод или пожар в городе. Но на этот раз явной причины не просматривалось, и даже у Круга, похоже, не имелось этому объяснения.
В тот день, когда беда достигла Наймса, я возвращалась с монастырского скотного двора, неся пустое ведро от помоев. После случая в прачечной, когда мне было одиннадцать лет, сестры не поручали мне никакой работы, которая могла бы травмировать мои руки. В тот день я ошпарилась щелоком и никому не сказала – сначала потому, что не почувствовала, а потом потому, что не видела в этом смысла. Я все еще помнила: когда кто-то наконец заметил мои волдыри, воцарилась тишина, а сестры воззрились на меня глазами, полными ужаса, которого я не понимала. Затем одна из них кликнула матушку Кэтрин, которая отвела меня в лазарет, нежно коснувшись моей руки. С тех пор мне поручили работу с животными.
Рядом с участком, где мы выращивали овощи, был разбит небольшой декоративный садик. Летом здесь цвели розы, их разросшиеся соцветия почти погребали под собой полуразрушенную статую святой Евгении. А в это время года живая изгородь вокруг сада становилась коричневой, листья начинали опадать. Вот почему, проходя мимо, я мельком увидела, что внутри кто-то есть. И это была не приезжая паломница – там сидела матушка Кэтрин, ее пушистая белая голова склонилась в молитве.
Она выглядела болезненной. Это наблюдение обрушилось на меня неожиданно. Почему-то я не заметила, как она постарела, – словно стерла пыль с картины и увидела ее четко впервые за много лет, после того как годами забывала просто на нее взглянуть.
– Артемизия, дитя, – сказала она терпеливо, – ты следишь за мной? Подойди сюда и присядь.
Я оставила ведро и присоединилась к ней на скамейке. Она ничего больше не сказала и даже не открыла глаз. Мы сидели в тишине, слушая, как ветерок шелестит сухими листьями и шумит в живой изгороди. Темные облака клубились над стенами монастыря. В воздухе стоял тяжелый запах дождя.
– Я никогда их не чувствовала, – сказала я наконец. – Ваши реликвии.
Она протянула свою руку. Драгоценные камни блестели на ее пергаментной коже: крошечный лунный камень, почти такой же, как у сестры Айрис, мутный сапфир со сколом на грани, и самый большой – янтарный овал, который притягивал свет, освещающий мелкие недостатки внутри него. Они были лишь украшением для настоящих сокровищ: реликвий, запечатанных в лакунах под ними. С осторожностью я дотронулась до янтаря и не ощутила ничего, кроме обычной гладкости камня.
– Ауры духов становятся тусклее, когда кольца запечатаны, – объяснила матушка Кэтрин. – Это не влияет на нашу способность использовать их силу, но делает реликвии гораздо более удобными для ношения.
Она внимательно взглянула на меня одним своим голубым глазом, и в этот момент совсем не казалась мне такой хрупкой. Я мало что помнила о ночи экзорцизма, но никогда не забуду ощущение ее молитв, пронизывающих мое тело и втягивающих Пепельного духа в гневный вихрь дыма и серебряных углей. Позже сестры рассказали мне, что это заняло всю ночь, а когда матушка Кэтрин закончила, то даже не воспользовалась кинжалом. Она просто подняла руку и уничтожила духа одним словом.
– Зуб святой Беатрис, – продолжила она, постучав по лунному камню. – Это реликвия, которую я использую, чтобы ощущать близость духов. Возможно, это всего лишь связанная тень, но я считаю, что часто именно скромные реликвии оказываются наиболее полезными. – Следующим она коснулась сапфира со сколом. – Костяшка святой Клары, которая связывает Замерзшего. Со временем он ослаб, но его сила помогает облегчить холод в моих костях в студеные зимние ночи, и за это я его очень люблю. А этот… – Она провела пальцами по янтарному камню. – Ну, скажем так, я больше не могу владеть им так, как могла когда-то. Боюсь, что, когда сила реликвии превосходит силу человека, носящего ее, существует опасность, что дух одержит верх над своим владельцем. Я удовлетворила твое любопытство, дитя? Нет? Если ты хочешь узнать больше, все эти вещи можешь изучить в Бонсанте.
Последнюю фразу она произнесла многозначительно, ярко блеснув глазами.
Пытаться скрыть что-либо от матушки Кэтрин было пустой тратой времени. Поначалу это меня пугало. Внутри меня поселилась уверенность, что если она сможет заглянуть в мою душу, то решит, что я не подхожу для монастыря, и отправит обратно домой. Но она этого не сделала, и потом, в один прекрасный день, к скотному двору прибилась пугливая козочка, которую бил ее прежний хозяин. После того, как мне наконец удалось убедить ее поесть с моих рук, матушка Кэтрин спросила меня, виню ли я козу за все те случаи, когда она кусала меня, и думаю ли, что мы должны отдать ее обратно. Я так разозлилась, что чуть сама не укусила ее в ответ. Затем матушка Кэтрин одарила меня понимающей улыбкой, и после этого я уже не боялась ее.
Теперь я чувствовала на своей косе руку, поглаживающую ее так же ласково, как мои пальцы когда-то гладили ту козу. Не была уверена, что мне это нравится, но и не хотела, чтобы она останавливалась.
– Не думаю, что Бонсант так ужасен, каким ты его себе представляешь, – сказала она. – Но если ты так сильно желаешь остаться в Наймсе, то, возможно, такова воля Госпожи. Вполне может быть, что ты понадобишься ей здесь, а не там.
Я уже открыла рот, чтобы опровергнуть это, но меня прервал крик Софии.
– Матушка Кэтрин! Матушка Кэтрин!
Она мчалась через сад, а ее ряса задралась до колен.
– Артемизия, – добавила она, затормаживая под беседкой.
