скачать книгу бесплатно
С 1930 – Замятина перестают печатать. В этих условиях он принимает мучительное для себя решение об отъезде за границу. В письме И. В. Сталину (июнь 1931 года) писатель подробно характеризует свою драматическую ситуацию.
1931 – при содействии Горького Замятин получает заграничный паспорт, вместе с женой выезжает за рубеж.
1932 – писатель поселяется во Франции, где живет очень уединенно, постоянно испытывая материальные затруднения. Замятин работает сценаристом в кинематографе (напр., сценарий по горьковской пьесе «На дне», на основе которого французским кинорежиссером Жаном Ренуаром был в конце 1936 года поставлен фильм, получивший широкую известность) и лишь изредка обращается к литературе (в 30-е гг. им написано всего несколько юмористических рассказов).
1937 – скончался.
Мы
Повествование оформлено в виде конспектов нумерованных записей. Автор – Д-503, математик, строитель «Интеграла» (уникального космического корабля), гражданин Единого Государства, которое существует на Земле и основано на принципе всеобщего математически выверенного счастья. Он горд за себя и за остальных граждан; именно поэтому Д-503 озаглавливает свои записи «Мы».
Территория Единого Государства обнесена Зеленой Стеной, за пределы которой граждане не стремятся выбраться. Их жизнь максимально упорядочена и подчинена распорядку – согласно Часовой Скрижали. Так, все они по утрам встают ровно в семь часов, организованными стройными рядами спускаются в лифтах вниз, едят в столовых, пережевывая каждый кусок пищи на протяжении пятидесяти жевательных движений, отведенных для этого, работают и имеют для личных нужд всего два часа в день. Это время они вправе посвятить прогулке (также стройными рядами по четыре), писанию хвалебных гимнов Государству или общению с друзьями или сексуальными партнерами. Последнее также разумно регламентировано: любой гражданин (или «нумер») может «записаться» на понравившегося ему или ей нумера и, по получении розового талона, провести Личный Час в квартире своего избранника. Стены всех домов прозрачны; только по предъявлении розового талона нумер получает шторы, которыми имеет право занавесить окна. Одежда нумеров называется «юнифа».
Д-503 записан на О-90, невысокую («сантиметров на десять ниже Материнской нормы») женщину, пухлую, ласковую, «розовую». Во время прогулки с О-90 Д-503 оказывается в одном ряду с необычной женщиной, l-330. Она интригует его странным, присущим «древним» (т. е. людям ХХ столетия) поведением. l-330 обращает внимание на то, что руки Д-503 волосатые (а это выделяет его из общей массы и делает похожим на древнего человека). Д-503 сердится и раздражается. l-330 удаляется вместе со своим спутником S.
Д-503 не понимает психологии древних, которые были столь неорганизованны и почитали себя счастливыми. Он считает жизнь, когда каждый предоставлен сам себе и живет, сообразуясь лишь с личными потребностями (например, может всю ночь не выключать свет или не есть в определенные часы), медленным массовым убийством. Особенно непонятно ему то, что государство совершенно не контролировало сексуальную жизнь своих граждан, в результате чего рождалось множество «неконтролируемых» детей, которых так же бесконтрольно воспитывало не государство, а родители.
Д-503 слушает лекцию в аудиториуме, номер которой накануне назвала ему l-330, что кажется ему странным. Лекция посвящена музыкометру – прибору, вращая ручку которого любой нумер может «производить до трех сонат в час» в отличие от древних композиторов, полагавшихся исключительно на «вдохновение». l-330 выходит на сцену в «фантастическом костюме древней эпохи: плотно облегающее черное платье, остро подчеркнуто белое открытых плечей и груди… и ослепительные, почти злые зубы…» Ее улыбку Д-503 сравнивает с укусом; он не в силах отвести глаз от этой женщины, хотя она по-прежнему его раздражает. l-330 играет на музыкометре древнюю музыку. Все смеются за исключением Д-503.
Вечером Д-503 посещает О-90. Она мечтает иметь от него ребенка. Ему это представляется неразумным.
На другой день l-330 приглашает Д-503 посетить Древний Дом – своего рода музей квартир, находящийся за пределами Зеленой Стены. l-330 беседует со своим спутником о жизни и любви древних; и хотя она все говорит «правильно» (называет их уклад жизни нелепым), что-то в ее интонации сбивает Д-503 с толку. l-330 спрашивает, не останется ли Д-503 с ней по истечении Личного Часа. Тот обещает донести на нее в Бюро Хранителей и улетает на аэро прочь.
По разным причинам донос не складывается. Д-503 посещает своего приятеля, поэта R-13, который также «записан» на О-90. Все они трое знают о том, что О-90 посещает «по любви» только Д-503, а поэта – по обязанности перед Государством. Проходит 48 часов, отведенных на донос. Теперь Д-503 уже сам является преступником перед Государством.
В торжественный день на площади Куба происходит литургия. На вершине Куба, возле смертоносной Машины – сам Благодетель, верховный правитель Единого Государства. Судят поэта, в своих стихах отрицательно отозвавшемся о Благодетеле. Другие поэты, в том числе R-13, читают обличительные стихи, и Машина растворяет в воздухе тело преступника. Толпа ликует в едином порыве, и Д-503 отмечает, что «что-то от древних религий, что-то очищающее, как гроза и буря, – было во всем торжестве». К удивлению Д-503 R-13 не желает обсуждать свое выступление, просит не напоминать ему о том, что он облекал Приговор в стихотворную форму.
Д-503 получает розовый талон от l-330. Она не торопится приступить к делу, просит его отвернуться, переодевается в древнее платье. Ему кажется, что она нарочно его дразнит, издевается над ним. На глазах у своего гостя l-330 курит и пьет ликер, что строжайше запрещено. Но она со смехом уверяет Д-503, что он никогда не пойдет на нее доносить. Д-503 чувствует, что теряет контроль над собой и бросается к l-330, чтобы осуществить то, зачем она вызвала его к себе. Но хозяйка указывает ему на часы: время Личного Часа истекло, и Д-503 опрометью бросается по темным улицам домой. Ему представляется, что он раздвоился; он не узнает себя, он слишком на многое готов ради женщины.
Из разговора с R-13 Д-503 узнает, что О-90 уже поняла, что Д-503 к ней охладел, а кроме того, что и сам поэт имел отношения с l-330. Ревность, неожиданно вспыхнувшая в Д-503, кладет конец теплым отношениям между приятелями.
Д-503 начинает ради встречи с l-330 пропускать работу. Она устраивает ему освобождение через знакомого врача. Они вдвоем отправляются в Древний Дом. Вечером происходит разрыв между Д-503 и О-90.
На строительстве «Интеграла» Д-503 сообщают, что поймали «ненумерованных». Это одно из самых опасных происшествий на объекте. Сам Д-503 чувствует, что не в силах полностью отдаваться работе, что его мысли заняты другим (чтобы никто не догадался о его странной тайной жизни).
В течение нескольких дней Д-503 не видится с l-330, замечает, что с ним происходит что-то неладное (рассеянность, постоянные мысли об l-330) и отправляется в Медицинское Бюро. Врач диагностирует «опаснейшую» болезнь: наличие души и даже предлагает Д-503 во избежание вспышки эпидемии заспиртоваться. Но это невозможно, поскольку тот – строитель «Интеграла», а пуск корабля объявлен со дня на день.
Д-503 мечется по городу и Древнему Дому. Он повсюду ищет l-330. Он вспоминает, что она однажды исчезла в шкафу одной из квартир Древнего Дома, и повторяет ее путь. По его свидетельству, шагнув за дверь шкафа и устремившись вниз, он был несколько минут мертв. Он находит l-330. Та обещает ему новую встречу, на которую не является.
Д-503 получает письмо от О-90, где та объясняется ему в любви и обещает снять свою запись с него.
На «Интеграле» вхолостую пускают двигатели, и в результате собственной неосторожности «при первом ходе (выстреле) под дулом двигателя оказался с десяток зазевавшихся нумеров – от них ровно ничего не осталось». Но это не трагедия для Единого Государства; никто даже не огорчился, никто не заметил потери; десять нумеров – ничтожная часть населения Государства.
О-90 просит Д-503 дать ей ребенка, несмотря на то, что это противозаконно, и ее, в случае беременности, ожидает Машина Благодетеля. Д-503 выполняет ее просьбу.
l-330 не является на регламентированные свидания, а Д-503 по ее просьбам притворяется, что она проводит время с ним: занавешивает окна шторами и отмечает ее розовые талоны у дежурной Ю. Ю – пожилая женщина, ее висящие дряблые щеки напоминают Д-503 рыбьи жабры. Ю имеет виды на Д-503, постоянно намекает, что запишется на него, а он делает вид, что не понимает, хотя «нет большей чести, чем увенчать собою чьи-нибудь вечерние годы».
На свидании l-330 интересуется временем запуска «Интеграла». Д-503 этот вопрос удивляет, но l-330 что-то не договаривает, продолжает интриговать Д-503.
В День Единогласия все нумера единогласно избирают Благодетеля еще на год. Эта традиция продолжается уже много лет. Выборы имеют символическое значение: напомнить, что все нумера – единый народ. Против поднимается только одна рука – l-330. Начинается смятение. В толчее R-13 хватает l-330 на руки и мчится с ней прочь. Д-503 не в силах это стерпеть; он чувствует, что только он сам должен спасти ее. Он выхватывает l-330 и убегает вместе с нею. l-330 приводит Д-503 с собою за Зеленую Стену, на собрание Мефи. Это люди, покрытые шерстью, оставшиеся такими с древних времен. Среди Мефи – множество нумеров Государства: l-330, R-13, S, сопровождавший l-330, и сам Д-503. По словам l-330, Мефи – анти-христиане, олицетворяющие разрушительную энергию, несущие новое в мир. Их линия ведет «к разрушению равновесия, к мучительно-бесконечному движению», прочь от стационарного земного рая. Мефи жили за стенами цивилизации Единого Государства, «обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую красную кровь». l-330 говорит, что волосатые руки Д-503 напоминают ей шерсть Мефи, и она уверена, что в жилах Д-503 тоже течет кровь «лесных жителей». l-330 произносит речь, в которой обещает Мефи скорую победу, упоминает, что их дело упрощается, потому что теперь среди них находится Строитель «Интеграла». Сам Д-503 под ликующие крики собравшихся призывает всех сойти с ума (т. е. пойти против Государства).
Д-503 встречает О-90. Она счастлива: под юнифой заметен ее округлившийся живот. Д-503 предлагает О-90 спасти ее и ребенка, а для этого пойти к l-330, которая переправит О-90 за Зеленую Стену. О-90 отказывается от помощи соперницы.
l-330 сообщает Д-503, что она готовит план захвата «Интеграла» и рассчитывает на его поддержку. Он соглашается. Он в ужасе от того, что совершает, и задумывается о самоубийстве.
Объявляется о том, что найден способ борьбы с вольнодумием – Великая Операция, в результате которой нумеру может быть успешно удалена фантазия, а стало быть и от «душевной» болезни возможно излечение. Первые нумера устремляются в Операционное Бюро.
Д-503 застает в своей комнате Ю, которая прежде всеми силами препятствовала его свиданиям с l-330. Она поздравляет Д-503 с приближением пуска «Интеграла», и он ей все прощает. l-330 затевает с Д-503 провокационный разговор, предлагает ему прооперироваться, навсегда излечиться от нее и остаться верным Строителем «Интеграла» и гражданином Единого Государства. Д-503 объявляет, что не хочет спасения.
О-90 соглашается уйти за Зеленую Стену, чтобы не подвергаться операции. Обнаружив за собой слежку, Д-503 пишет на бумаге, как найти l-330, и отправляет к ней О-90 одну.
Захват «Интеграла» сорван. Один из Хранителей за минуту до назначенного l-330 срока объявляет, что о заговоре известно. l-330 подозревает, что ее и ее сообщников выдал Д-503.
Д-503 понимает, что Хранителям донесла Ю, которая в его отсутствие успела прочитать его записи, где говорилось о заговоре. Он задумывает убить Ю, заманивает ее в комнату и уже было замахивается на нее, как ситуация разрешается весьма комично. Ю срывает с себя юнифу. Она вообразила, что Д-503 набросился на нее с целью сексуального контакта. Ю рассказывает, что донесла на Д-503, но не назвала имени l-330 потому, что боялась, что Д-503 «перестанет любить» ее (Ю). Д-503 вызывает к себе Благодетель.
Благодетель говорит с Д-503 о мечте древних – о рае, который создало на земле Единое Государство. Он объясняет Д-503, что тот был нужен l-330 только как Строитель «Интеграла», которого она успешно использовала, а не как мужчина.
Д-503 бежит к l-330. Она расспрашивает его о беседе с Благодетелем. Д-503 понимает, что в словах Благодетеля относительно интереса l-330 к нему много правды.
Д-503 отправляется в Бюро Хранителей, чтобы донести на l-330. Там он встречает S, с которым и делится своими переживаниями. В ответ на откровенность Д-503 тот вдруг напоминает ему, что он, S, также был среди Мефи. Д-503 чувствует себя раздавленным; все его усилия по спасению Государства оказались напрасными.
В городе революция. Множество нумеров переходит на сторону Мефи.
Д-503 решается на операцию и полностью выздоравливает. На другой день он является к Благодетелю и рассказывает все, что ему известно о «врагах счастья». Затем l-330 пытают у него на глазах, но он уже не испытывает никаких эмоций. l-330 не выдает никого, хотя многие ее товарищи «оказались честнее».
На многих улицах паника и «к сожалению – значительное количество нумеров, изменивших разуму. Но на поперечном, 40-м проспекте, удалось сконструировать временную стену из высоковольтных волн. И я надеюсь – мы победим. Больше: я уверен – мы победим. Потому что разум должен победить».
Идейно-художественное своеобразие
Несмотря на активное неприятие идеологической направленности романа «Мы», многие современники отмечали его бесспорные художественные достоинства (К. Федин, М. Горький), благодаря которым он стал значительным явлением литературы XX столетия.
Идейно-художественное наполнение романа во многом находилось в плоскости творческих и философских поисков Замятина того времени. В области философии Замятина захватывает идея энтропийности происходящих в мироздании процессов. Основная идея человеческого бытия и творчества, как квинтэссенции этого бытия, состоит, по Замятину, в противостоянии энтропии (естественному распаду, энергетической деградации вселенной). Эти идеи выразились в таких его статьях, как «Роберт Майер» (о философе, предложившим идею энтропийности), «О литературе, революции, энтропии и о прочем» и др.
В области литературного творчества Замятин вынашивает идею художественного перевооружения современного искусства, нарекая ее «синтетизмом» (суть этого понятия также раскрыта в ряде статей той поры). Например, в одной из них Замятин пишет: «Реализм видел мир простым глазом; символизму мелькнул сквозь поверхность мира скелет – и символизм отвернулся от мира. Это – тезис и антитезис…» Задача – в том, чтобы соединить тезис и антитезис в новом «синтезе», где «будет одновременно и микроскоп реализма, и телескопические, уводящие к бесконечностям, стекла символизма».
В статье «Новая русская проза» Замятин, обращаясь к опыту В. Каверина, Л. Леонова, И. Эренбурга, Н. Огнева, Л. Лунца и других «серапионовых братьев», оценивал «сплавы из фантастики и реальности» как перспективную общую тенденцию новой литературы. Именно в «фантастическом реализме», как называл собственное искусство Достоевский, он видел истинный путь постижения своего смятенного времени. В молодую советскую литературу «фантастический реализм» пришел в совсем других, новых и разных, обликах – но с подобным же внутренним устремлением. Наиболее глубинным и органичным его воплощением явилось именно творчество Замятина, М. Булгакова, А. Платонова.
Самое крупное произведение писателя пооктябрьского времени (роман «Мы») и стало самым «фантастическим». Роман «Мы» (1921) – первое явление этого рода в советской литературе.
Общепризнанно, что сочинение Замятина во многом предопределило развитие жанра «антиутопии» в зарубежных литературах, ведущей ее проблематики – драматические судьбы личности в условиях тоталитарного общественного устройства. Кроме Замятина в этом ряду обычно называют имена О. Хаксли (автора романа «Прекрасный новый мир», 1932), Д. Оруэлла (роман «1984») и некоторые другие. Впрочем, первым, кто сказал предельно точно об «антиутопии» XX столетия и ее «пионере», был сам Замятин. В своей работе о Герберте Уэллсе он противопоставил классические утопии, создатели которых (Т. Мор, Т. Кампанелла, У. Моррис и др.) «дают… кажущееся им идеальным строение общества … утопия имеет знак «плюс», фантастика же – знак «минус». Романы Уэллса, нацеленные «почти исключительно» на то, «чтобы вскрыть дефекты существующего социального строя, а не на то, чтобы создать картину некоего грядущего рая», – «в большинстве случаев – социальные памфлеты, облеченные в художественную форму фантастического романа». Как считает Замятин, творчество Уэллса открывает одно из самых перспективных направлений в литературе нашего века. В длинный перечень имен и названий, призванный подтвердить это, он вводит и свой роман «Мы». К нему относятся в полной мере признаки «антиутопии», перечисленные в статье.
Многие читатели восприняли роман как сатиру на современную действительность, но рассмотрение романа только в плоскости социальной сатиры, имеющей конкретные временные и национальные привязки, во многом обедняло идейнохудожественное содержание произведения, которое во многом было шире такого понимания. «Предупреждением о двойной опасности, грозящей человечеству: гипертрофированной власти машин и гипертрофированной власти государства» назвал свой роман Замятин. Именно эта угроза прежде всего страшила и авторов последующих западных «антиутопий». Так у Хаксли в «Прекрасном новом мире» (1932) «Мировое Государство» будущего, где летосчисление ведется «от Форда» и в чьем девизе начертано слово «Однотипность», безраздельно и неусыпно властвует над жизнью всех членов общества – с помощью совершенной техники и недреманного ока «Верховных Контролеров» (у Замятина – Хранителей). Властвует от рождения (в инкубаторах) и до смерти, полностью обезличивая основную массу и жестоко отсекая «всех тех, кто… оказались слишком яркими… кого не удовлетворяют стандарты правоверности…».
В 1923 году Замятин сказал по поводу обвинений отдельных литераторов из группы «Серапионовы братья» в антиреволюционности: «Писателей, враждебных революции, в России сейчас нет – их выдумали, чтобы не было очень скучно. А поводом послужило то, что эти писатели не считают революцию чахоточной барышней, которую нужно оберегать от малейшего сквозняка».
Автор «Мы» испытал воздействие идей Достоевского – создателя «Записок из подполья», «Бесов» и «Легенды о Великом инквизиторе» (из «Братьев Карамазовых»). В литературе о Замятине на это обратили внимание уже очень давно.
В «антиутопии» Замятина есть прямые ассоциации с Достоевским – например, столь близкие философии Великого инквизитора рассуждения Благодетеля (запись 36-я) о «любви к человечеству», которая «непременно бесчеловечна», и о людях, мечтающих о том, чтобы кто-нибудь «приковал их… на цепь» к их «счастью». (Позднее Хаксли, приникая к тому же источнику, вложит в уста Верховного Контролера из «Прекрасного нового мира» слова о людях, тяготящихся своей свободой, превратившейся в анархию, жаждущих покориться власти, «отдать под контроль даже свой аппетит».) Другой пример: постоянная ирония Замятина по поводу «стеклянного рая», в котором среди «прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха стен» живут, «всегда на виду», людинумера» Единого Государства (в «Записках из подполья» – ирония по поводу «хрустального дворца» – общества будущего в духе социалистов-утопистов (напр. Н. Чернышевского), где «все поступки человеческие… будут расчислены… математически», как повелевают «разум и выгода»).
Революционная политика, предусматривавшая сугубую централизацию политической и экономической жизни в стране, ряд жестких, стеснительных (в том числе и уравнительных) мер представлялись Замятину единственной моделью дальнейшего движения – новым, наряду с буржуазным, вариантом тоталитаризма. Уже в 1918 году он полагает, что освободительная стихия захлебнулась (статья «Скифы ли?»).
Открывает книгу символический образ «огнедышащего ИНТЕГРАЛА», чуда технической мысли и одновременно орудия жесточайшего порабощения. Бездушная техника вместе с деспотической властью превратили человека в функцию машины, отняли у него свободу, воспитали в добровольном рабстве. Ему, «человеку-нумеру», лишенному имени, было внушено, что «наша несвобода» есть «наше счастье» и что это «счастье» – в отказе от «Я» и растворении в безличном «МЫ», ибо «личное сознание – это только болезнь». Ему было внушено, что художественное творчество – «уже не беспардонный соловьиный свист», когда «всякий писал – что ему вздумается», а «государственная служба». И что интимная жизнь – тоже государственная обязанность, выполняемая сообразно «Табелю сексуальных дней».
В романе Замятин воспротивился в первую очередь фетишизации коллективности и фетишизации техники (которые очевидно наблюдались в революционной идеологии). На всем протяжении книги можно найти тому подтверждения: например, упоминание о «наших поэтах», которые «с нами в ногу идут под строгий механический марш Музыкального Завода», призывы наподобие такого: «забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…» (едва ли не явная цитата из Маяковского) и др.
Тем не менее, излюбленной сферой писателя остаются «вечные вопросы». Центральный из них: как соотносятся естественные свойства души, человеческая природа, стремящаяся к свободному самовыявлению, и искусственные условия ее существования – социальные, бытовые, психологические, созданные самим человеком. Один из лейтмотивов романа – рационализм как преступление против человечности, разрушающее живую душу.
Еще один лейтмотив (особенно актуальный в наши дни) заключается в том, что «антиобщество», изображенное в «Мы», несет гибель естеству жизни, изолируя человека от природы. Образ Зеленой Стены, наглухо отделившей «машинный, совершенный мир от неразумного… мира деревьев, птиц, животных…», – один из самых зловещих символов произведения. Надо выгнать «обросших цифрами» людей «голыми в леса», чтобы они «учились» там у «птиц, цветов, солнца». При этом речь в романе идет не о пресловутом «голом человеке на голой земле», не о «руссоистском» бегстве от цивилизации, а о восстановлении целостной сущности человека.
Смысл сверхзадачи, высказываемой Замятиным в романе, прост: нельзя ставить точку там, где нет конца движению. Условие живой жизни мира – его непрестанное обновление. В статьях Замятина это названо «бесконечной революцией».
Андрей Платонов
Краткие биографические сведения:
Платонов Андрей Платонович (настоящая фамилия – Климентов)
1899.20.08(1.09). – родился в Воронеже в многодетной семье слесаря железнодорожных мастерских. С детства познал нищету, голод, батрачество. В четырнадцать лет начинает работать подручным мастера в литейном цехе большого завода. Страсть к сочинительству пробудилась очень рано: писал стихи.
1917—1918 – после церковноприходской школы занимался в городском училище, затем вновь работал – на Воронежском паровозоремонтном заводе.
1919—1920 – в годы гражданской войны служил в Красной Армии, сражался в отрядах ЧОН и одновременно был корреспондентом газеты в Новохоперске. В 1918 году Платонов поступил в Воронежский политехникум, а затем – в Политехнический институт, который закончил в 1924 году и сразу включился в работу по мелиорации и электрификации сельского хозяйства в Воронежской области. Чуть позже он служит в Тамбовском земельном управлении. Тогда же начинает активно печататься в местных газетах и журналах. Публикует стихи, рассказы, многочисленные статьи. Эстетические взгляды молодого Платонова были близки позиции Пролеткульта и «Кузницы», философские убеждения опирались на труды Н. Ф. Федорова, автора «Философии общего дела». Платонову были близки мысли философа о роли труда, подвижничестве, долге сыновей, роли науки, о завоевании бессмертия.
1921 – выходит первая публицистическая книга «Электрификация».
1922 – выходит сборник «Голубая глубина», замеченный В. Брюсовым. Один из опубликованных в Москве рассказов – «Бучило» – получает премию.
1926 – Платонов отозван в Москву в ЦК профсоюза работников земли и леса. Но со следующего года, оставив службу, он полностью отдается литературной работе, сменив свою фамилию на псевдоним Платонов. Начинается новый период его жизни в творчества.
1928—1931 – время наиболее плодотворных художественных исканий. Написаны исторические повести «Епифанские шлюзы» (1927), «Иван Жох», повесть «Ямская слобода» (1927). В этот период намечается создание характерного платоновского персонажа – чудака, силящегося что-то изобрести, усовершенствовать, устроить, осушить, наладить, одухотворить. Таковы рассказы «Демьян Фомич», «Маркун», «Родина электричества» и др. В повести «Происхождение мастера» (1928) нарисован образ Захара Павловича, чудака, влюбленного в машину, но сомневающегося в возможности боготворить технику более людей: он «усомнился в драгоценности машин и изделий выше любого человека».
1928 – в печати появляется повесть «Сокровенный человек», давшая название одноименному сборнику того же года.
1928—1929 – роман «Чевенгур» (напечатан лишь через 60 лет). Параллельно Платонов создает ряд сатирических произведений («Город Градов», 1926; «Государственный житель», 1929; «Шарманка»).
1929 – в журнале «Октябрь» выходит рассказ «Усомнившийся Макар», вызвавший негодующий отклик Сталина (причина – непозволительное сомнение в правильности режима, догадка о его ненормальном устройстве, неприятие «единственно правильной» генеральной линии). Появились негативные критические отзывы о произведении (письмо А. Фадеева Р. Землячке: «идеологически двусмысленный рассказ», статья лидера РАППа Л. Авербаха и проч.
1929—1930 – Платонов пишет повесть «Котлован».
1931 – Платонов публикует в журнале «Красная новь» повесть «Впрок». Созданная как своевременное предупреждение об опасности извращений, перегибов и крайностей в ломке основ нравственной жизни крестьянства, бедняцкая хроника вызвала снова верховный гнев Сталина, который на журнальном тексте повести написал: «Платонов – сволочь». Следом появилась статья осведомленного о происшедшем А. Фадеева под названием «Об одной кулацкой хронике», а за нею – множество критических «разносов», подхвативших эстафету.
1931—1933 – вынужденное молчание, произведения не публикуют. Платонов пишет несколько пьес («Высокое напряжение», «14 красных избушек», «Голос отца»).
1933—1936 – накануне Первого Всесоюзного съезда советских писателей возникает брешь в глухой стене замалчивания Платонова. Его включают в состав группы писателей, путешествующих по Туркестану. После двух поездок в «жаркую Арктику», как назвал он свои очерки о пустыне, писатель создает ряд произведений на среднеазиатскую тему (рассказ «Такыр», повесть «Джан»), а затем повесть-утопию «Ювенильное море» (опубликована лишь в 1986 г.). К числу несомненных творческих удач писателя этих лет следует отнести рассказы «Фро», «Третий сын», «Бессмертие», «Река Потудань». На творчество Платонова было обращено внимание в зарубежной прессе: Г. Адамович посвятил ему развернутую статью.
1937—1939 – Платонов активно сотрудничает в литературных журналах, публикует множество критических статей о русской классике, современной отечественной и зарубежной литературе (при этом вынужден печататься под псевдонимами Ф. Человеков, А. Фирсов и др.).
С 1942 – Платонов в действующей армии. Был подо Ржевом, на Курской дуге, на Украине и в Белоруссии. Служит фронтовым корреспондентом газеты «Красная звезда». Создает аппарат для сжигания газового топлива, изобретение было засекречено. За годы войны выпустил 6 книг прозы, из которой исключил батальные картины и всю нагрузку перенес на нравственные решения людей и философскую сущность событий (напр., рассказы «Одухотворенные люди», «Броня», «Железная старуха», «Цветок на земле», «Афродита», «Никита» и др.).
1946 – на страницах журнала «Новый мир» опубликован рассказ «Семья Иванова» (позже названный «Возвращение») о судьбах простых людей в годы войны. Рассказ вызвал очередные преследования и запреты. Критик В. Ермилов назвал его «клеветническим», порочащим советскую семью. В связи с уничтожающей критикой рассказа «Семья Иванова» и последовавшими преследованиями Платонов оказался лишенным средств к существованию и был вынужден работать дворником.
1946—1951 – Платонова почти не печатают. Умирает от туберкулеза сын, вернувшийся больным из ссылки. Этой же болезнью заразился и писатель, и в последние годы был прикован к постели. Тем не менее Платонов по-прежнему много работает и выпускает три сборника обработанных им народных сказок: «Финист – ясный сокол», «Башкирские народные сказки», «Волшебное кольцо». Последний из этих сборников вышел в 1950 году, незадолго до кончины писателя.
1951 – скончался.
Сокровенный человек
Фома Пухов, железнодорожник, «не одаренный чувствительностью», ест на гробе жены вареную колбасу, «проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки». К нему приходят из конторы с путевкой, по которой через несколько часов он должен прибыть на железнодорожный снегоочиститель, который будет прокладывать путь бронепоезду наркома.
Пухов ворчит, но вместе с тем чувствует «странное удовольствие от предстоящего трудного беспокойства: все жизнь как-то незаметней и шибче идет».
«На дворе его встретил удар снега в лицо и шум бури.
– Гада бестолковая! – вслух и навстречу движущемуся пространству сказал Пухов, именуя всю природу».
По дороге Пухов и рабочие разговаривают о еде, вспоминают, какими кушаньями раньше лакомиться приходилось.
Не доезжая до станции Колодезной снегоочиститель останавливается, потому что два паровоза, которые волокут его, застревают в снегу. Машиниста от толчка выбрасывает в снег; у него травма головы. У Пухова выбито четыре зуба. Не глядя на лежащего машиниста, «он засмотрелся на его замечательный паровоз, все еще бившийся в снегу».
«В будке лежал мертвый помощник. Его бросило головой на штырь, и в расшившийся череп просунулась медь – так он повис и умер, поливая кровью мазут на полу. Помощник стоял на коленях, разбросав синие беспомощные руки и с пришпиленной к штырю головой.
«И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!» – обнаружил событие Пухов.
Остановив бег на месте бесившегося паровоза, Пухов оглядел все его устройство и снова подумал о помощнике:
«Жалко дурака: пар хорошо держал!»
Пухов по просьбе машиниста оказывает ему первую помощь («Положи-ка мне хлебца на рану и портянкой окрути!»). Машинист в ответ на заботу советует Пухову вставить железные зубы или «никелированные». Пухов соглашается «соображая, что сталь прочней кости и зубов можно наготовить массу на фрезерном станке».
Рабочих-железнодорожников неожиданно окружает казачий разъезд и, угрожая расстрелом, приказывает им направить паровозы и снегоочиститель на станцию Подгорное. Пухов, несмотря на угрозы, возражает офицеру. Тот убивает начальника дистанции, и Пухов соглашается для вида. Прыгнув в паровоз, он включает сирену, а машинист открывает пар. «Казачий отряд начал напропалую расстреливать рабочих, но те забились под паровозы, проваливались, убегая, в сугробы, – и все уцелели.
С бронепоезда, подошедшего к снегоочистителю почти вплотную, ударили из трехдюймовки и прострочили из пулемета.
Отскакав саженей на двадцать, казачий отряд начал тонуть в снегах и был начисто расстрелян с бронепоезда.
Только одна лошадь ушла и понеслась по степи, жалобно крича и напрягая худое быстрое тело.
Пухов долго глядел на нее и осунулся от сочувствия».
Поезд Пухова добирается до станции Лиски, где Пухов остается на три дня. Он проводит время за чтением агитационных революционных листовок, расклеенных по городку. «Плакаты были разные. Один плакат перемалевали из большой иконы – где архистратиг Георгий поражает змея, воюя на адовом дне. К Георгию приделали голову Троцкого, а змеюгаду нарисовали голову буржуя; кресты на ризе Георгия Победоносца зарисовали звездами, но краска была плохая, и из-под звезд виднелись опять-таки кресты.
Это Пухова удручало. Он ревниво следил за революцией, стыдясь за каждую ее глупость, хотя к ней был мало причастен».
На станции полно мешочников, они стремятся попасть на поезд «особого назначения», идущий порожняком, но никого из них на поезд не пускают. Во всем поезде едет один командарм. Это удивляет Пухова («Маленькое тело на сорока осях везут!.. Дрезину бы ему дать – и ладно!.. Тратят зря американский паровоз!»).
Из объявлений он узнает, что штабом Красной Армии формируются добровольные отряды технических сил для обслуживания фронта. Пухов решает вступить в отряд и пытается «сагитировать» своего товарища Петра Зворычного присоединиться к нему. («По крайности, южную страну увидим и в море покупаемся!»). Тот отказывается, ссылаясь на обязанности по отношению к семье. Пухов говорит, что он предрассудочный человек», затем заявляет, что после гражданской войны «красным дворянином» станет, но не на старый манер, с землей и имением, а на новый («Зачем мне земля?.. Гайки, что ль, сеять я буду? То будет честь и звание, а не угнетение»).
Через неделю Пухов отбывает в Новороссийск.
