Где-то во Франции

– Я хочу, очень хочу, но…

– Но?

– Мама и слушать ни о чем таком не желает. Стоит мне два слова сказать на эту тему, как она готова разорвать меня в клочья. И у меня нет никаких навыков, никакого своего умения я не могу предложить. Да и что бы я смогла делать? Я никогда не сумела бы стать медсестрой, как вы. Я знаю, они бы меня никогда не приняли.

– Откуда вы знаете? Вы спрашивали у них?

– Если честно, нет, – начала Лилли, чувствуя себя загнанной в угол.

– Так спросите. Я говорю это вам не для того, чтобы досадить или как-то вас пристыдить. Я прекрасно знаю, какой непререкаемой бывает ваша мать. Но если вы этого хотите, хотите по-настоящему, то вы должны действовать.

– Вы правы. Конечно, вы правы.

Шарлотта сделала несколько глотков чая, прежде чем заговорить снова.

– А что говорит капитан Фрейзер?

– У него были какие-то предложения. Он полагает, я могу читать раненым. Или помогать им писать письма.

– Отличная идея. Но для начала вам нужно поступить в ВДП.

– Мама возражает против этого. Я не понимаю почему – ведь обе мои сестры уже там.

– Они замужем и предположительно отвечают перед своими мужьями. Так что она ничего не могла им запретить.

– Пожалуй.

– Может быть, вам стоит найти себе мужа. Это легкое решение. И ваша мать будет только рада.

– Шарлотта! От вас я никак этого не ожидала…

– Почему не ожидали? Я никогда не говорила, что не хочу выйти замуж.

– Но я думала…

– Вы и все остальные так думали. Включая моих родителей. Я ничуть не против замужества, хочу, чтобы вы об этом знали. Проблема только в том, что я никогда не встречала никого, за кого я бы хотела выйти.

– Никогда?

Шарлотта отвернулась, посмотрела в окно на шумную дорогу за стеклом.

– Никого, за кого я бы могла выйти. А это, как я знаю, дело другое.

– Я могла бы выйти за капитана Фрейзера, – выпалила Лилли. – То есть я хочу сказать, если я когда-нибудь и выйду замуж, то он – именно такой мужчина, какой мне нужен. Я не говорю, что интересую его, потому что я его ничуть не интересую. Но если бы он…

Шарлотта перестала разглядывать автомобили на Холлоуэй-роуд.

– И он во всех этих своих письмах ничего такого не говорил? Не делал никаких намеков?

– Мы не больше чем друзья. Не стоило мне сейчас об этом говорить. Как глупо с моей стороны.

– Вовсе нет. И мне, хотя я его никогда не видела, кажется, что он именно тот мужчина, который вам нужен. Если вы когда-нибудь надумаете выйти замуж.

– Он так не похож на других мужчин, которых я знаю. Мои родители считают его вульгарным из-за его простонародного происхождения, но он ничуточки не вульгарен. Он смелый и ужасно умный… И он ничему не позволил удержать его здесь, дома.

– Именно. Точно так же и вы должны поступить.

– Знаете, он кое-что сказал мне вечером в день обручения Эдварда и Елены. Он сказал, что идет двадцатый век, и женщины могут и должны делать все, что они хотят делать. Я этих слов никогда не забываю.

– И все же вы их забыли. Поэтому вы до сих пор под каблуком у вашей мамаши и все еще сидите дома и жалеете себя вместо того, чтобы сделать то, что считаете правильным.

– Вы правы.

– Конечно, права. Так что вы будете делать?

– Я… я не уверена.

Шарлотта смерила Лилли пристальным, недоумевающим взглядом из-под очков, – так она порой смотрела, когда еще была гувернанткой, а Лилли – ученицей, и ученица давала неубедительный и непродуманный ответ на поставленный перед ней вопрос.

– Но я подумаю об этом, обещаю. Возможно, для начала обращусь в ВДП, возможно, в ТДЧПП[7].

– Отлично. А если их ответ вас разочарует?

– Тогда я придумаю что-нибудь другое.

– 6 –

Белгравия-сквер, Лондон

Декабрь 1914

Лилли всегда чувствовала приближение матери – у нее были такие характерные шаги, четкие, резкие. Даже неумолимые.

– Элизабет! Вот ты где.

– Да, мама. Я сюда пришла сразу после завтрака.

Лилли закрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, но прежде этот том уже успел привлечь внимание матери.

– Я вижу. Читаешь.

– Да, мама.

– Почему ты с таким упорством проводишь дни, уткнувшись в книгу носом? Учение – дело хорошее, Элизабет, но как ты найдешь подходящего молодого человека, если целыми днями прячешься здесь?

Лилли прикусила язык, с которого чуть было не сорвался ответ: все молодые люди, которых она знала, сегодня находились далеко от Лондона – ответили на призыв взяться за оружие. Она, прежде чем ответить, досчитала до десяти.

– Если бы я помогала армии, исполняла свой долг, как другие, то я бы не заполняла свои дни чтением.

– Твой долг не выходит за рамки семьи.

– Но, мама…

Мать Лилли, держа спину очень прямо, подошла к одному из окон, выходивших на классический сад.

– Пожалуйста, позволь мне продолжать, Элизабет. Твой отец, твои братья и сестры, наши дома – все это труд моей жизни. И я отдала этому ту же энергию и упорство, что отдают мужчины, стремясь к достижению своих целей. Ты наверняка можешь оценить плоды моих трудов.

– Конечно. И пожалуйста, верь мне, когда я говорю, что благодарна тебе. Но…

– Что «но», Элизабет?

Что она могла сказать? Конечно, Лилли чувствовала себя благодарной, но еще она знала, что жизнь ее матери – не ее жизнь.

– Только ты подаешь это так, словно я все отвергаю. Будто не хочу стать женой и матерью. Очень даже хочу. Но не сейчас. Я еще слишком молода…

– Чепуха. Мне было восемнадцать, когда я вышла за твоего отца, а в девятнадцать я уже родила Эдварда.

– Мама, позволь мне договорить, – умоляющим голосом сказала Лилли. – Ты знаешь, ты знаешь, что я пока не этого хочу. Может, мои желания изменятся, когда война кончится. А до этого времени…

Мать подошла к Лилли и села рядом с ней, в бурном порыве сжала руку дочери. Лилли с удивлением посмотрела на нее: мать никогда к ней не прикасалась, если не считать редких поцелуев в щеку.

– Я понимаю, что это трудно, моя дорогая. Очень даже понимаю. Практически все девушки твоего возраста, кажется, рвутся надеть форму. Но это обычные девушки, из простых. Ты – другая. Ты предназначена для большего.

Прежде чем Лилли успела ответить, мать поднялась с дивана и двинулась по комнате, стараясь за несколько секунд взять себя в руки. Лилли за многие годы наблюдения поняла, что «взять себя в руки» – это некий внутренний процесс, быстрое перестроение и восстановление умственного равновесия в голове матери. Другая женщина могла проявить беспомощность, проведя рукой по волосам или разглаживая юбку, но не мама.

– Хватит, Элизабет. Нас ждет на второй завтрак леди Уалсингхам. Или ты забыла?

– Нет, мама, не забыла.

– Тогда я в половине первого – и ни секундой позже – жду тебя внизу у лестницы. Нам, чтобы добраться до места, понадобится не меньше получаса.

После слов матери воображение Лилли разгорелось.

– Хорошо, мама. Позволь спросить…

– Да.

– Мы на Рождество едем в Камбрию?

– Конечно. Почему бы нам туда не ехать?

– Ты не будешь возражать, если я потом там и останусь? Не буду возвращаться в Лондон с тобой и папой?

– Зачем тебе там оставаться?

– Там тихо-спокойно, почти никаких разговоров о войне. Мне было бы легче, если бы я осталась в Камбрии.

– Хорошо. Думаю, в этом есть резон. Это все?

– Да, мама.

В Камбрии она сможет проводить время так, как ей хочется. А чего ей хочется, она решила только теперь – она хочет научиться водить машину.

Рождество в Камбермир-холле прошло тихо – Эдвард находился во Франции, а ее сестры остались в Лондоне со своими семьями. Ее младший брат Джордж на неделю вернулся домой из школы, и Лилли показалось, что он с лета вырос не менее чем на фут.

Родители оставались в Камбрии до Нового года, а брат на день дольше, но она выждала еще неделю, прежде чем предпринять следующий шаг. К тому времени Лилли стало ясно, что домашняя прислуга не получала инструкций следить за каждым ее шагом, а это означало, что она может гулять и ездить по землям поместья без компаньонки. Если кто-нибудь и заметит, что она почти каждый день проводит в обществе отставного шофера ее отца, то не сочтет это за нечто из ряда вон выходящее. Она ведь в детстве всегда ходила по пятам за Джоном Принглом, так какой вред может произойти от этого теперь?

Джон Прингл, которого по причинам, неизвестным Лилли, всегда называли по имени и фамилии, жил с престарелыми родителями в коттедже на земле поместья – коттедж этот семья получила в дар за многолетнюю службу отцу и деду Лилли. Джон Прингл был человеком тихим и болезненно застенчивым, он страдал ревматизмом, который и стал причиной его преждевременного отказа от службы на полную ставку.

Начала она с того, что стала приходить к нему, в его крохотный садик, помогать с уборкой зимнего урожая овощей и подготовкой клумб к весне. А как-то в конце января выдался день, когда погода стояла прохладная и влажная, и работать в саду было слишком уж противно.

– Ну, сегодня вам лучше возвращаться назад в большой дом, – сказал Джон Прингл, когда она постучала в дверь коттеджа. – Работать сегодня в саду не имеет смысла.

– И что же вы будете делать, если не работать в саду?

– Да вот думаю сходить в гараж и проверить автомобили, – ответил Джон Прингл. – Погода стоит влажная, если я не присмотрю за ними сейчас, то потом придется попотеть, чтобы поставить их на колеса.

– А можно мне с вами? – спросила она, чувствуя, как забилось ее сердце. Если он не позволит…

– Как вам угодно. Я всего лишь собираюсь завести ненадолго двигатели, убедиться, что они работают.

Так все и началось. Она не отходила от Джона Прингла, пока он осматривал машины, смотрела, что он делает, внимательно его слушала. И когда неделю спустя спросила, может ли она попробовать себя за рулем, он возражать не стал.

Он провел ее к пристройке конюшни, где пережидали зиму автомобили поместья, оглядел ряд авто, обошел каждое, бормоча что-то себе под нос. Потом, сделав выбор, с широкой улыбкой на лице обратился к ней.

– Мы начнем со старого купе лорда Эшфорда. «Воксхолл-принц-Генри» – настоящий красавец. Водить его не составляет труда, хотя с движком другая история. Садитесь. Я его выведу, а потом вы попробуете.

Джон Прингл был лучшим из учителей, терпеливым, мягким и абсолютно невозмутимым. Этот опыт обучения, вероятно, был для него сплошной мукой с учетом того, что она целую неделю осваивала выход из первой передачи, но с виду он, казалось, наслаждался этим вызовом.

Понемногу, день за днем, неделя за неделей он научил Лилли водить авто. Сначала «Воксхолл», а потом и другие. Еще он настоял на том, чтобы научить ее водить единственный грузовичок в гараже поместья – темпераментный четырехтонный «Торникрофт», у которого была отвратительная привычка срываться с тормоза и дергаться вперед, когда она уже уставала прокручивать двигатель рукояткой и собиралась прекратить.

Куда как менее занятными были уроки по обслуживанию авто, но Джон Прингл настаивал на их необходимости. И она покорно училась разбирать двигатель и собирать его деталь за деталью, самостоятельно заменять проколотые покрышки.

Вскоре она стала чувствовать себя вполне уверенной за рулем всех машин, которые были в гараже, включая и грузовичок.

Теперь она могла обратиться в ВДП или ТДЧПП, предложить себя в качестве водителя. Наверняка кто-то там заинтересуется и ей предложат место, думала Лилли. Когда этот вопрос будет разрешен, она обратится к Эдварду, потому что, если и он поддержит ее, родители, может быть, уступят, как уступили, когда она попросила нанять гувернантку по ее выбору.

К лету она найдет собственное место в этой войне. Она не сомневалась.

– 7 –

Камбрия, Англия

Март 1915

Она вот уже три недели как не получала писем от Робби. Промежуток времени не ахти какой великий с учетом того, что почта из Франции поступала довольно нерегулярно, к тому же, вполне вероятно, он мог быть завален работой в госпитале и ему не удавалось выкроить время, чтобы написать ей. Но она все равно беспокоилась.

Она закончила очередной ряд, отложила вязанье и села за новое письмо к нему. У него могло не быть времени ей писать, но у нее такой причины не было. А он не раз писал ей, что всегда с нетерпением ждет ее писем.

Поначалу Лилли не обратила внимания на слабое позвякивание вдали. И только когда мистер Петри, помощник дворецкого, постучал в дверь маленькой столовой при кухне, она вспомнила о существовании телефона в библиотеке. Телефон установили уже несколько лет назад, но им так никто и не пользовался. Почта обычно работала достаточно эффективно, а для всяких срочных сообщений существовал телеграф.

– Прошу прощения, леди Элизабет. Вам телефонный звонок из Лондона. От мистера Максвелла.

Холодок страха пробежал по спине Лилли. Мистер Максвелл никогда бы не стал ей звонить без прямого распоряжения ее родителей. А родители воспользовались бы телефоном только в случае крайней необходимости.

Эдвард. Что-то случилось с Эдвардом.

Она бросила вязанье и понеслась по коридору в библиотеку, к низкому столику в углу, где установили невзрачный аппарат.

Она схватила трубку дрожащей рукой, поднесла к уху.

– Да?

– Это вы, леди Элизабет?

– Да, мистер Максвелл.

– Леди Камберленд попросила меня сообщить вам…

Следующие слова утонули в шуме помех.

– Простите, мистер Максвелл, я вас не слышала. Не могли бы вы повторить, что сейчас сказали?

– Прошу прощения. Я сказал, что леди Камберленд попросила меня сообщить вам, что лорд Камберленд не приедет в Камбермир-холл на Пасху. Поэтому ее светлость просит вас вернуться в Лондон.

И это и было поводом для звонка? Ее вызов в Лондон?

– Хорошо. Моя мать больше ничего не просила передать?

– Только то, что она просит вас выехать немедленно. Одиннадцатичасовым поездом, если в первом классе еще остались места. Она сказала, чтобы вы привезли с собой одну из горничных. Дорис.

– Ясно. Меня встретят на вокзале?

– Ее светлость сказала, чтобы вы взяли такси, когда приедете. Мистер Петри выдаст вам достаточно средств на поездку.

– И это все, мистер Максвелл?

– Да, леди Элизабет.

– Тогда, полагаю, мы увидимся сегодня вечером. Спасибо за звонок.

Из всех неделикатных способов потребовать ее возвращения в Лондон ее мать выбрала самый неделикатный. Она наверняка знала, что любой из способов оповещения, кроме простого письма, приведет Лилли в испуг. Мама не могла этого не знать, но, видимо, испуг дочери мало ее волновал.

Лилли посмотрела на часы на каминной полке: они показывали четверть десятого. У нее почти не оставалось времени, чтобы одеться и собраться в поездку, сообщить Дорис, что они уезжают, сбегать в конюшню, чтобы сообщить Джону Принглу о ее отъезде в Лондон.

Шел дождь, и она набросила на плечи старый, видавший виды макинтош, надела резиновые сапоги и побежала по заднему двору к пристройке к конюшне. Джона Прингла она не увидела, зато услышала – он возился с чем-то в дальней части пристройки. Вероятно, опять чистил засорившийся карбюратор.

– Джон Прингл? Это Лилли.

Он появился из-за капота «Торникрофта» со щеткой в одной руке и неисправным карбюратором в другой, на его лице застыло выражение мрачного удовлетворения.

– Сколько времени потратил, чтобы отсоединить его. Посмотрите на все эти отложения.

– Я не могу остаться с вами, но хотела вам сообщить кое-что. Мне только что звонили из Лондона.

Он побледнел.

– Что-то случилось с лордом Эшфордом?

– Нет, ничего подобного, слава богу. Родители просят меня приехать на Пасху. Не знаю, когда смогу вернуться. Надеюсь, не более чем через несколько недель.

– Мисс Лилли… мне нужно сказать вам кое-что.

– Да, Джон Прингл?

– Когда мы на днях выезжали на грузовике, нас видел викарий. Я думаю, он удил рыбу в речушке, когда мы проезжали по мосту. Он был недоволен, увидев вас за рулем.

– Он довольно старомоден в таких делах.

– Проблема, мисс Лилли, в том… что он потом приходил ко мне. Сказал, что собирается написать вашему отцу. Сообщить ему, что у вас на уме. Я не думал, что от этого выйдет какой-то вред, когда он мне сказал. Подумал, что он делает из мухи слона. Но теперь…

– Понимаю.

– Ваши родители знают об уроках?

– Мне не приходило в голову сообщить им, – ответила она. Ложь: она не хотела сообщать им. – То есть я не думала, что это может их каким-то образом заботить.

Тоже ложь.

– Может быть, все это тут и ни при чем. Просто они хотят видеть вас на Пасху.

– Может быть. Но все равно… я не допущу, чтобы вам досталось за это, Джон Прингл. Клянусь вам.

– Да обо мне и не думайте. Вам нужно на поезд успеть. Поспешите.

– Желаю вам счастливой Пасхи, и, пожалуйста, передайте мой привет вашим родителям.

– И вам того же желаю, мисс Лилли.

Она бегом вернулась в дом, уложила свои вещи в чемодан, попросила подготовить коляску до Пернита. Ее тревога росла с каждой минутой. Ну почему она, идиотка, не была осторожнее? Их мог видеть кто угодно. Чудо, что никто не написал ее родителям раньше.

И хотя она пыталась не принимать всерьез озабоченность Джона Прингла, она при этом прекрасно понимала, что ее ждет в Лондоне. Сущий кошмар.

Не успела Лилли войти в Эшфорд-хаус, как мистер Максвелл бросился ей навстречу.

– Леди Элизабет! Слава богу, вы приехали.

– Что-то случилось, мистер Максвелл? Надеюсь, я не очень опоздала.

– Нет, леди Элизабет. Просто ваши родители… они ждут вас в голубой гостиной.

Лилли поднялась по лестнице, удушающие щупальца страха мешали двигаться. Родители никогда не спешили встретить ее с объятиями, когда она возвращалась откуда-то домой.

Мать неподвижно сидела за столом в центре гостиной, а отец нервно выхаживал по комнате за спиной жены.

– Мама, папа… в чем дело? Что случилось? – Комната чуть не опрокинулась перед ней, и ей пришлось схватиться за дверной косяк. – Эдвард? – спросила она, и глухое эхо ее голоса разорвало тишину в комнате.

Ее отец поспешил к ней, подвел ее к стулу по другую сторону стола от матери.

– Нет, твой брат в порядке, насколько нам известно, – сказал он. – Боюсь, тут дело в другом.

Наконец леди Камберленд подняла глаза, и Лилли показалось, что мать сейчас увидела ее впервые в жизни. Она подняла с колен стопку писем и швырнула их на стол.

– Что это такое, Элизабет?

Лилли взяла верхнее письмо и в ужасе увидела, что оно, как и все остальные, от Робби.

– Значит, вот почему я в последнее время не получала от него писем. Вы похищали всю мою почту или только письма от капитана Фрейзера?

– Молчи! – вскрикнула ее мать. – Я тебя спасаю от самой отвратительной связи. Чем меньше тебе придется общаться с этим человеком, тем лучше. Как давно ты с ним переписываешься?

– Ты не имеешь права задавать мне такие…

– Как давно?

Бешенство в голосе матери так не вязалось с ее обычным поведением, что пугало Лилли.

– С осени. Как давно ты похищаешь эти письма?

– Я прочла все твои входящие и исходящие письма с января, когда одно из его писем было доставлено сюда. Я его, естественно, вскрыла и пришла в ужас. Он обращается к тебе по имени. Он пишет о вещах, которых ни одна порядочная молодая женщина не должна знать…

– Он ведет себя со мной честно. Он меня уважает.

– Ты глупая девчонка. Это все равно что связаться с лавочником. Я действую в твоих интересах. Чтобы ты не вышла замуж за бог знает кого…

– Капитан Фрейзер стоит десятка расфуфыренных, пустоголовых, никчемных оболтусов, которых ты пытаешься подсунуть мне год за годом. Ты понятия не имеешь, чем он занят, а если бы имела, то не списала бы его так вот запросто со счетов, – сердито оборвала ее Лилли.

Мать удивленно уставилась на нее – для нее в новинку было слышать такие страстные речи от дочери. Лилли решила, что должна вернуть разговор в более спокойное русло.

– Извини меня за эту вспышку, мама. Да, я восхищаюсь капитаном Фрейзером. Да, мы переписываемся уже несколько месяцев. Но ты же своими глазами видела, что это совершенно невинная переписка.

– Ничего невинного в этих письмах нет, а потому вашей переписке должен быть положен конец.

Прежде чем Лилли успела возразить, ее мать сообщила еще одну новость.

– И это еще не все. Мы получили письмо от викария. Мистер Берджесс пишет, что видел тебя за рулем грузового авто из поместья.

Ответить на это она могла только куражом.

– Откровенно говоря, я и не думала, что это может вас как-то обеспокоить. Вы же никогда не запрещали мне садиться за руль.

– Мы, может, и не облекали этот запрет в слова, но тот факт, что ты скрывала это от нас, говорит, что ты прекрасно понимала, как я буду на это реагировать. Ты в очередной раз продемонстрировала, какая ты двуличная, какая неблагодарная…

– Ах, мама. Только ты и можешь считать такое безобидное занятие, как вождение авто, актом двуличия. Признаю, наверное, мне следовало быть более открытой с тобой. Но вы двое упорно считаете меня малым ребенком, к тому же пустоголовым. А мне уже двадцать, почти двадцать один. Давно пришло время дать мне столько же свободы, сколько имеют мои ровесницы.

– Не пытайся отвести разговор в сторону от твоих проступков, Элизабет. Ты прекрасно понимаешь, что нам придется уволить Джона Прингла.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Лилли смогла ответить.

– Он не сделал ничего плохого, и вы это знаете.

Мать больше не смотрела на Лилли напрямую, ее глаза теперь были прикованы к какой-то точке на дальней стене.

– Мы с твоим отцом решили дать ему и его семье две недели на то, чтобы собраться и покинуть коттедж. Это более чем щедро.

– Джон Прингл работал на нашу семью всю жизнь. Как и его родители. И вы хотите выставить его за дверь из-за такого пустяка?

– Он должен был думать головой, прежде чем пятнать семейную репутацию подобным образом.

Безмерное отчаяние охватило Лилли. Она подошла к отцу, прикоснулась пальцами к его рукаву.

– Как ты можешь стоять в стороне и допускать такую несправедливость? Принглы верно служили семье на протяжении нескольких поколений. Обращаться с ними таким образом отвратительно и заслуживает всякого презрения.

Но ее отец, не желая вмешиваться, отвернулся.

Чувство стыда охватило Лилли, горькое, как желчь, губительное своей силой. Чтобы ее действия привели к такому бедствию для Принглов, чтобы беззаботные часы с Джоном Принглом стали причиной его несчастья… как же она не предвидела такой реакции матери?

А потом к ней пришло понимание, что именно на такую конфронтацию с родителями она и надеялась. Она знала, хотя и не признавалась в этом себе, что начало открытой битвы между ними – всего лишь вопрос времени.

Как она могла быть такой бездумной, такой эгоистичной? Но хуже этого было понимание того, что назад пути нет. Как бы она ни унижалась, как бы она ни умоляла за Принглов, ее мать ни за что не отступит.

Во рту так пересохло, что ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы ответить. Наконец она нашла слова.

– И вы не измените своего решения? Не позволите мне доказать, что я достойна доверия? Не позволите мне доказать вам, что Джон Прингл невиновен и предан тебе и папе?

– И чего мы этим добьемся? Ты уже не раз доказывала, что доверять тебе нельзя.

– Тогда, я полагаю, добавить нечего.

– Верно, – отрезала ее мать. – Немедленно ступай в свою комнату.

– Хорошо. Но только для того, чтобы собрать свои вещи.

– О чем это ты говоришь, черт побери?

– Мне жаль, очень жаль – вы даже и представить себе не можете, насколько мне жаль. Но я с вами жить больше не могу. После вашего решения поступить с Джоном Принглом и его семьей так, как вы собираетесь поступить, я могу распорядиться своей жизнью так, как хочу.

Она помедлила у двери, ее колени так дрожали, что она сама удивлялась, почему еще не упала. Еще шаг – и с этим будет покончено.

– До свидания.

– 8 –

Ярость подпитывала отступление Лилли по лестнице, по коридору, по которому она прошла в свою спальню – комнату, которая через считаные минуты перестанет быть ее. Повернув ключ в замке, она рухнула в каминное кресло, которое стояло здесь с незапамятных времен.

Драгоценные минуты уходили, пока она пыталась побороть нахлынувшую на нее волну паники. «Успокойся, – сказала она себе. – У тебя есть кое-какие средства. Не пропадешь. Сможешь».

Раздался осторожный стук в дверь.

– Леди Элизабет?

– Да?

– Это мистер Максвелл, леди Элизабет. Ее светлость, гммм… сказала, что вы покидаете нас. Могу я чем-то быть вам полезен? Может быть, вызвать такси?

Она отперла дверь, взглянула на доброе лицо мистера Максвелла и поймала себя на том, что глотает слезы.