Обманутое время

Нора Робертс

Обманутое время

Эта книга является художественным произведением. Имена, характеры, места действия вымышлены или творчески переосмыслены. Все аналогии с действительными персонажами или событиями случайны.

Глава 1

Джоан и Тому – шутки ради

Он падал. Панель управления превратилась в лабиринт беспорядочно мерцающих огоньков и цифр; его кружило, словно он сел на сломанную карусель. Звенел сигнал тревоги, но он и без того понимал, что влип. На мониторе мигала красная лампочка, сообщавшая, что влип он крепко. Окончательное осознание этого пришло в тот самый миг, когда он увидел разверстый впереди вакуум.

Громко ругаясь, чтобы заглушить страх, он все же попытался как-то выправить положение. Приборы не слушались. Звездолет, попавший в поле тяготения, трясло и швыряло во все стороны. Перегрузки… на него как будто обрушилась бетонная стена и придавила к спинке кресла. В ушах звенело; повсюду слышался металлический скрежет.

– Держись! Держись, сукин ты сын! – с трудом выговорил он, едва разлепив губы, и попробовал выправить курс. Но, как он ни старался, черная дыра неумолимо затягивала в себя звездолет.

Свет в рубке погас; только мерцали огни на панели управления. Звездолет угодил в спираль, его раскрутило и с огромной скоростью швырнуло вниз, как камень, пущенный из рогатки. Он зажмурился от ослепительного света и жара и инстинктивно вскинул руку, чтобы защитить глаза. Его сильно тряхнуло; грудь словно сковало обручами. Он беспомощно разевал рот, пытаясь вдохнуть.

Перед тем как потерять сознание, он вдруг вспомнил: мама хотела, чтобы он стал юристом. Но ему всегда хотелось только одного: летать.

Когда он пришел в себя, оказалось, что его больше не крутит и не швыряет. Звездолет находится в свободном падении. Он с трудом бросил взгляд на панель управления. Цифры бежали в обратном направлении. Аппаратура вышла из строя? Его снова прижало к спинке кресла. Земной шар впереди рос, разрастался, заполняя собой обзорный экран…

Чувствуя, что вот-вот опять потеряет сознание, он метнулся вперед, ухватился за рычаг и перевел звездолет в режим автопилота. Компьютер посадит звездолет на необитаемой территории, и, если Бог есть, аварийное тормозное устройство на его старой посудине все же сработает.

Может быть – хотя надежды мало, – он увидит еще один рассвет… И почему он не стал юристом? Почтенная, безопасная профессия.

Сине-зеленый, очень красивый земной шар стремительно приближался… «Да ладно, – подумал он. – Почтенная, безопасная профессия – зато какая скука!»

Либби стояла на крылечке и смотрела, как молнии вспарывают ночное небо. Гроза и дождь – великолепное зрелище. Несмотря на то что она стояла под навесом, волосы и лицо у нее намокли. В окне за спиной горел свет – теплый, уютный, желтый свет. Вздрогнув от очередного раската грома, Либби подумала: хорошо, что она заранее запаслась свечами и керосиновыми лампами.

Несмотря на свет и тепло, в дом пока не тянуло. Хотелось еще немного постоять, глядя на дождь, и послушать громовые раскаты, усиленные эхом в горах.

Если грозовой фронт еще задержится, северный перевал на несколько недель окажется недоступен. Ну и ладно, подумала Либби, любуясь очередной вспышкой, которая расколола черное небо. Несколько недель у нее есть. И даже не несколько недель… Впереди у нее вся жизнь! Она улыбнулась и обхватила себя руками.

Она радовалась, что все так хорошо придумала. На редкость удачное решение – на время спрятаться в хижине, тайном убежище их семьи. Ее всегда тянуло в горы. Здесь, в Кламатских горах на юго-западе Орегона, есть все, что нужно. От здешней красоты захватывает дух… Зазубренные горные пики, чистый воздух и одиночество. Если даже на написание диссертации уйдет полгода, значит, так тому и быть. Она целых пять лет занимается культурной антропологией, из них три года провела в экспедициях. Ей кажется, что она знает все о влиянии достижений современной цивилизации на жителей острова Колбари. Либби не давала себе поблажки с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать лет. Она еще ни разу так долго не жила одна – в отрыве от родных, знакомых, коллег. Диссертация для нее важна – иногда ей кажется, что даже слишком важна. Приехав сюда и позволив себе немного побыть наедине с собой, разобраться в себе, она пошла на серьезный компромисс.

Либби родилась в этой самой приземистой двухэтажной хижине и первые пять лет жизни провела здесь, в горах. Она жила свободно и нестесненно, как олененок.

Она невольно улыбнулась, вспомнив, как они с младшей сестренкой бегали босиком, как верили, что мир начинается и заканчивается ими самими и их родителями-хиппи.

Перед глазами всплыли милые картины детства: вот мама сидит за ручным ткацким станком и увлеченно придумывает новые узоры для своих ковриков и циновок, а отец самозабвенно вскапывает грядки в огороде. По вечерам они слушали музыку; родители рассказывали им сказки и разные увлекательные истории. Они вчетвером жили счастливо; им никто не был нужен. Других людей они видели только раз в месяц, когда ездили в Брукингс пополнить запасы.

Возможно, все так бы и продолжалось до сих пор, но шестидесятые годы закончились, а в семидесятых их жизнь круто изменилась. Один заезжий торговец произведениями искусства обратил внимание на гобелен, сотканный матерью Либби. Примерно в то же время отец вдруг открыл, что из смеси определенных лекарственных травок – он выращивал их за домом – получается вкусный успокоительный чай. Незадолго до того, как Либби исполнилось восемь лет, ее мать превратилась в известную художницу, а отец стал преуспевающим предпринимателем. В хижину они теперь приезжали только в отпуск, а все остальное время семья жила в Портленде.

Наверное, культурный шок, который тогда пережила Либби, и подвигнул ее к занятиям антропологией. Она училась самозабвенно, постигая устройство различных обществ и изучая внешние воздействия на них. Она так увлеченно искала ответы на интересующие ее вопросы, что часто забывала, в каком времени живет сама. И всякий раз, как с ней происходило нечто подобное, она брала несколько дней отпуска и приезжала сюда или к родителям. Она понимала, что не должна отрываться от настоящего.

Либби дала себе слово: если гроза пройдет, завтра она включит компьютер и приступит к работе. Но будет работать всего по четыре часа в день. Последние полтора года она частенько засиживалась за компьютером втрое дольше установленной для себя нормы.

Всему свое время – так говорит мама. Что ж, сейчас ей представился прекрасный случай вспомнить ту безмятежную свободу, которой она наслаждалась первые пять лет жизни.

Как здесь спокойно – несмотря на грозу! Либби радовалась ветру, треплющему ей волосы, и слушала, как по камням и по земле шлепают капли дождя. Несмотря на оглушительные раскаты грома, она чувствовала безмятежность. За всю жизнь она не встречала такого спокойного, мирного места.

В первый миг она приняла особенно яркую вспышку за шаровую молнию или метеор. Вдруг все кругом осветилось, и она разглядела неясные очертания чего-то большого. Тускло блеснул металл. Либби вышла из-под навеса под дождь и инстинктивно прищурилась. Огромный предмет стремительно падал. Либби прижала руку к шее.

Неужели авиакатастрофа?! Она следила за непонятным предметом, который вихрем пронесся над соснами. Послышался оглушительный грохот удара… Либби как будто приросла к месту. Опомнившись, она бросилась в хижину за плащом и аптечкой.

Через несколько секунд, не обращая внимания на раскаты грома, она села в свой «лендровер». Она заметила место, куда упал самолет, и надеялась, что врожденная способность ориентироваться на местности не подведет ее и сейчас.

На то, чтобы найти место аварии, ушло почти полчаса. Пришлось объезжать глубокие рытвины, продираться сквозь бурелом. Стиснув зубы Либби переправилась через ручей, вышедший из-за дождя из берегов. Она прекрасно понимала, как опасны ливневые паводки в горах. Она ехала медленно и осторожно, лавируя и поворачивая по памяти и по наитию. И все равно едва не задавила его.

В лучах фар высветилась человеческая фигура, скорчившаяся сбоку от узкой тропинки. Либби поспешно нажала на тормоз. «Лендровер» занесло; во все стороны полетела грязная жижа. Когда машина, наконец, остановилась, она схватила фонарик, выбралась из машины и опустилась на колени рядом с незнакомцем.

Она приложила пальцы к его шее, стараясь нащупать пульс. Жив! Либби вздохнула с облегчением. Незнакомец, одетый во все черное, вымок до костей. Она накрыла его одеялом, которое также захватила с собой, и начала ощупывать руки и ноги – нет ли переломов.

Незнакомец оказался молод, худощав и мускулист. Осматривая его, Либби молилась про себя: только бы он вьтжил! Не обращая внимания на вспьттттки молний, то и дело раскалывающих небо, она посветила фонариком ему в лицо.

Глубокая рана на лбу внушала опасения. Несмотря на проливной дождь, кровотечение не останавливалось. Либби боялась двигать незнакомца – вдруг у него сломан позвоночник? Как бы там ни было, надо стянуть края раны… Она сбегала к машине за аптечкой и наложила ему на лоб повязку «бабочка». Неожиданно незнакомец открыл глаза.

«Слава богу!» – подумала Либби, инстинктивно хватая его за руку.

– С вами все будет хорошо. Не волнуйтесь. Вы один?

Он смотрел на нее в упор, но едва ли понимал, кто перед ним.

– Что?

– С вами еще кто-нибудь есть? Больше никто не пострадал?

– Нет. – Он попытался сесть, но перед глазами все закружилось, и он ухватился за нее, чтобы не упасть. Рука скользнула по мокрой ткани дождевика. – Я… один, – с трудом произнес он и потерял сознание.

Почти всю ночь Либби спала урывками. С трудом она ввела незнакомца в хижину и уложила на диван. Потом раздела его, обтерла полотенцем, обработала раны. Сама она пристроилась в большом кресле у камина.

Незнакомец перенес шок; поэтому время от времени Либби вставала, щупала ему пульс и проверяла зрачки. Она решила, что сотрясение мозга у него определенно есть. Зато остальные раны оказались незначительными. Несколько сломанных ребер и кровоподтеки. «Ему крупно повезло», – думала Либби. Она пила чай и разглядывала спасенного при свете камина. Говорят, дуракам везет. Кто еще, кроме дурака, полетел бы в горы в такую погоду?

За стенами хижины по-прежнему бушевала гроза. Либби поставила чашку на пол и подбросила в огонь еще полено. Пламя взметнулось выше, по комнате побежали тени. «Дурак, но очень симпатичный», – подумала она и улыбнулась, разминая затекшую шею. Ростом под метр девяносто, хорошо сложен. И еще в одном ему повезло. Либби сильная, привыкла таскать тяжелые рюкзаки и оборудование. Прислонившись к каминной полке, она наблюдала за незнакомцем.

Да, он, несомненно, очень привлекателен. Хотя он смертельно бледен, видно, что черты лица у него классические. «В нем есть что-то кельтское», – подумала Либби, разглядывая узкие, высокие скулы и широкий чувственный рот. Судя по всему, он пару дней не брился. Из-за щетины и повязки на лбу вид у него был диковатый, почти внушавший опасение. Она запомнила, что глаза у него голубые – темно-голубые, почти синие.

«Да-да, у него явно кельтские корни», – снова подумала она, беря чашку с чаем. Волосы черные, цвета воронова крыла и слегка вьются. Значит, он не военный – военные коротко стригутся. Либби нахмурилась, вспоминая, какая у незнакомца странная одежда. Черный комбинезон выглядит очень даже по-военному, и на нагрудном кармане какой-то значок или эмблема. Может, он в каком-нибудь элитном отряде воздушных войск?

Пожав плечами, Либби вернулась в кресло. Странный комбинезон военного образца и при этом старые, потертые высокие кеды. Да, и еще у него очень дорогие часы – на них с полдюжины крошечных циферблатов. Либби осмотрела часы и поняла одно: часы идут неправильно. Показывают неправильное время. Наверное, пострадали при аварии – как и их владелец.

– Насчет часов не знаю, – зевая, обратилась она к незнакомцу, – но с тобой, по-моему, все будет в порядке. – С этими словами она задремала.

Он проснулся оттого, что голова раскалывалась. Перед глазами все расплывалось. Он видел огонь – или его прекрасную имитацию. Пахло дымом… и, кажется, дождем. Он смутно помнил, как, сгорбившись, брел под дождем. Потом он сосредоточился на главном: он жив. И ему тепло. А совсем недавно было холодно и мокро; он понятия не имел, где находится. Сначала он испугался, что упал в океан. Потом из темноты кто-то появился. Женщина. У нее низкий, спокойный голос, мягкие, ласковые руки. Он попытался вспомнить что-то еще, но голова раскалывалась от боли, и у него ничего не получилось.

Потом он увидел свою спасительницу. Она сидела в старом, продавленном кресле, накрыв колени пестрым одеялом. Галлюцинация? Возможно, но галлюцинация определенно приятная. У нее темные волосы до шеи, очень густые и взлохмаченные; на них пляшут отблески огня. Она спит; ее грудь ритмично поднимается и опускается. При тусклом свете пламени кажется, что кожа у нее отсвечивает золотом. Черты лица резкие, какие-то экзотические; большой рот, мягкий и расслабленный во сне.

Галлюцинации проходят; с этим ничего не поделаешь.

Он вздохнул, закрыл глаза и проспал до рассвета.

Когда он проснулся, спасительницы в кресле не оказалось. Однако в очаге по-прежнему потрескивал огонь, а через окно пробивался тусклый, бледный, водянистый свет. Хотя голова не прошла, боль стала вполне терпимой. Он осторожно ощупал повязку на лбу. Наверное, он пролежал без сознания несколько часов – а может, и дней. Снова попытался сесть, но оказалось, что он очень ослаб. Руки и ноги его не слушались.

Голова тоже отказывалась соображать. Он напряг все силы и огляделся. Оказывается, маленькое, тускло освещенное помещение, в котором он находится, сделано из камня и дерева! Ему доводилось видеть бережно сохраненные реликвии, построенные из этих устарелых, примитивных материалов. Однажды они с родителями ездили в отпуск на Запад. В стоимость тура входило посещение исторических заповедников. В некоторых из них сохранились такие вот памятники старины. Он скосил глаза к очагу и стал следить, как огонь пожирает поленья. В помещении было жарко; от очага шел запах дыма. Неужели ему предоставили убежище в музее или историческом парке? Не может быть!

– А, проснулись! – Либби остановилась на пороге. В руках она держала чайную чашку. Когда незнакомец молча воззрился на нее, она ободряюще улыбнулась и подошла к дивану. Вид у него был такой беспомощный, что она легко преодолела застенчивость, от которой страдала всю жизнь. – А я волновалась за вас. – Она присела на край дивана и пощупала ему пульс.

Наконец-то он смог как следует разглядеть свою спасительницу. Она успела причесаться, разделив волосы на косой пробор. Оказывается, они у нее светло-каштановые. Он решил, что слово «экзотическая» все-таки лучше всего подходит для описания ее внешности: миндалевидные глаза, тонкий нос, полные губы. В профиль она напомнила ему одну картину, изображавшую древнеегипетскую царицу Клеопатру. Пальцы, лежавшие у него на запястье, оказались прохладными.

– Кто вы?

«Состояние стабилизировалось», – думала Либби, кивая и продолжая считать пульс. Да, он заметно окреп.

– Я не Флоренс Найтингейл, и все же лучше меня у вас никого нет. – Она снова улыбнулась и, по очереди приподняв ему веки, внимательно осмотрела зрачки. – А ну-ка, скажите, сколько женщин вы сейчас видите перед собой?

– А сколько надо?

Спасительница улыбнулась и поправила ему подушку.

– Я всего одна, но у вас сотрясение мозга; возможно, у вас в глазах двоится.

– Я вижу только вас одну. – Улыбаясь, он поднял руку и дотронулся до ее чуть заостренного подбородка. – Только одну красавицу.

Либби поспешно отклонилась и залилась густым румянцем. Она не привыкла к тому, чтобы ее называли красавицей. Гораздо чаще ее называли умницей и ценным работником.

– Вот, попробуйте. Тайное зелье моего отца. Его еще даже не выпустили в продажу.

Не давая незнакомцу отказаться, она поднесла чашку к его губам.

– Спасибо. – Как ни странно, аромат вызвал в памяти полузабытое воспоминание детства. – Что я здесь делаю?

– Выздоравливаете. Ваш самолет упал в горах, в нескольких километрах отсюда.

– Мой… самолет?

– Вы что, не помните? – Спасительница слегка нахмурилась. Он заметил, что глаза у нее золотистые. Большие золотисто-карие глаза. – Ну ничего, наверное, скоро память к вам вернется. Вы сильно ударились головой. – Она снова поднесла чашку к его губам; ужасно захотелось отбросить ему челку со лба, но она удержалась. – Я вышла посмотреть на грозу, а то бы и не заметила, как вы упали. Вам повезло, что у вас нет более серьезных травм. Телефона у меня нет, а рация сейчас в ремонте, поэтому я даже не могу вызвать врача.

– Рация?

– Ну да. – Либби кивнула. – Как по-вашему, вы сейчас в состоянии что-нибудь съесть?

– Наверное. Как вас зовут?

– Либерти Стоун. – Она отставила чашку и положила ладонь ему на лоб – проверить, нет ли температуры. Нет, кажется, он не простудился – еще одно маленькое чудо. – Мои родители входили в первую волну так называемых шестидесятников, представителей контркультуры. Поэтому меня назвали Либерти – «Свобода». И все же мне повезло больше, чем сестре. Ее назвали Сан-бим – «Солнечный луч». – Заметив его замешательство, она рассмеялась. – Зовите меня Либби. А вас как зовут?

– Я не…

Рука на лбу была прохладной и настоящей. Наверное, и она все-таки настоящая… Но о чем она толкует, ради всего святого?

– Как вас зовут? Интересно все-таки узнать, кого я спасла в авиакатастрофе.

Он открыл было рот – и вдруг сообразил, что ничего не помнит. По спине от страха пробежал холодок. Либби заметила, как снова побелело его лицо, как остекленели глаза. Спасенный крепко схватил ее за руку.

– Не получается… Не могу вспомнить!

– Ничего страшного. – Либби обругала себя. Как не вовремя она отвезла рацию в ремонт! – У вас дезориентация. Отдыхайте, поспите еще, если хотите, а я пока приготовлю вам поесть.

Едва он закрыл глаза, Либби тут же ушла на кухню. Взбивая яйца для омлета, она вдруг вспомнила: при нем не было никаких документов. Ни бумажника, ни удостоверения личности, ни пропуска. Он может оказаться кем угодно! Сбежавшим преступником, психопатом… Нет! Либби улыбнулась про себя и натерла сыр поверх яичной смеси. Она всегда отличалась богатым воображением. Правда, во многом благодаря фантазии она и сделала такую головокружительную карьеру. Ей всегда помогала способность видеть в представителях первобытных и древних цивилизаций реальных людей, у которых были семьи, возлюбленные, дети…

Впрочем, ей помогала не только богатая фантазия, но и знание человеческой психологии. Наверное, любовь к психологии тоже коренится в ее увлеченности человеком как биологическим видом… К сожалению, ей всегда больше нравилось наблюдать за людьми, изучать людей, чем общаться с ними.

Незнакомый мужчина, который сейчас дремлет на диване, не представляет для нее угрозы. Кем бы он ни был, он безобиден. Либби ловко перевернула омлет, повернулась за тарелкой и вскрикнула. Сковорода с почти готовым омлетом полетела на пол. Ее безобидный пациент, совершенно голый, стоял на пороге кухни.

– Хорнблауэр, – с трудом выговорил он, сползая на пол и пытаясь ухватиться за дверной косяк. – Калеб Хорнблауэр.

Словно сквозь сон, он слышал, как она кричит на него. Преодолев головокружение, он с трудом вынырнул на поверхность и увидел совсем рядом с собой ее лицо. Она обхватила его руками и пыталась приподнять. Желая помочь ей, он вытянул руки, и оба рухнули на пол.

Обессиленная, Либби лежала на спине, придавленная его тяжестью.

– Говорила же я, у вас дезориентация!

– Извините. – Он успел заметить, что она высокая и очень сильная. – Вам больно?

– Да. – Она по-прежнему обнимала его за плечи; пальцы нащупали бугорки мускулов на спине. Она поспешно отстранилась. Наверное, она слишком выдохлась, потому и упала. – А теперь, если не возражаете… Мне вообще-то тяжело.

Ему удалось опереться одной рукой об пол и чуть приподняться. Как кружится голова! Калеб представил, как тяжело сейчас его спасительнице… Либби.

– Надо же, как я ослаб… Не могу подняться!

Неужели ему весело? Либби с сомнением покачала головой и посмотрела на спасенного. Так и есть – в глазах у него пляшут веселые огоньки. И еще она узнала типично мужской, не зависящий от возраста и состояния, взгляд. Такие взгляды всегда бесили ее.

– Хорнблауэр, если вы сейчас же с меня не слезете, вы ослабеете еще больше! – С трудом поднимаясь, Либби успела краем глаза уловить его насмешливую улыбку. Когда она помогала ему встать, то старалась смотреть только в лицо. – Если хотите пройтись, вам придется подождать, пока сможете ходить самостоятельно. – Она обхватила его за талию и тут же почувствовала, как он весь напрягся. Ей стало не по себе. – И не вздумайте разгуливать в таком виде! Я пороюсь в отцовских вещах и найду вам какие-нибудь штаны!

– Ладно. – Калеб опустился на диван.

– Не вставайте, пока я не вернусь.

Он не спорил. Не мог. Прогулка до кухни и обратно лишила его остатка сил. Он испытывал странное и неприятное чувство. Какая слабость! Он не мог вспомнить, чтобы хоть когда-нибудь во взрослой жизни болел дольше одного дня. Правда, один раз он здорово разбился, упав с аэроцикла, но сколько ему тогда было – восемнадцать?

Черт, раз он в состоянии вспомнить такие подробности, почему совсем не помнит, как сюда попал? Закрыв глаза, он прислонился к спинке дивана и попытался думать, несмотря на пульсирующую в висках боль.

Его самолет разбился. Так сказала она… Либби. Ну да, он точно откуда-то падал. Потом он все вспомнит, как вспомнил свое имя после нескольких минут ужасного забытья.

Вскоре вернулась Либби; она держала в руках большую тарелку.

– Вам повезло: я только что пополнила запасы.

Когда он открыл глаза, она смутилась и чуть не выронила тарелку во второй раз. Ничего себе! Сидит полуголый, только колени небрежно прикрыты одеялом, и так улыбается… Тут у любой нормальной женщины задрожат руки…

Калеб потянул носом:

– Как вкусно пахнет!

– Мое фирменное блюдо. – Либби вздохнула и села рядом. – Сами есть можете?

– Да. Голова кружится, только когда я встаю. – Он взял тарелку и набросился на еду, но тут же отложил вилку и метнул на нее изумленный взгляд. – Они что, настоящие?

– Что значит «настоящие»? Конечно настоящие!

Недоверчиво усмехнувшись, он проглотил еще кусочек.

– Настоящих яиц я не ел… даже не помню, с какого времени.

Либби вспомнила, что где-то читала: военных кормят яичным порошком.

– Не сомневайтесь, это настоящие яйца, из-под настоящей курицы. – Жадность, с которой он поглощал омлет, заставила ее улыбнуться. – У меня есть еще. Если хотите, я приготовлю добавку.

– Спасибо, пока хватит. – Калеб поднял голову и увидел, что она пьет чай и улыбается, – всякий раз, как он ее видит, у нее в руках чашка с чаем. – Да, я ведь даже не поблагодарил вас за то, что спасли меня!

– Я просто оказалась в нужном месте в нужное время.

– Кстати, а почему вы здесь? – Он снова огляделся. – Я имею в виду, в таком месте?

– Можно сказать, я в научном отпуске. Я занимаюсь культурной антропологией и только что вернулась из экспедиции. Я пишу диссертацию.

– Здесь?

Либби понравилось, что спасенный ею молодой человек не отпустил обычного замечания: мол, она слишком молода для ученой дамы.

– Почему бы и нет? – Взяв у него пустую тарелку, она отставила ее в сторону. – Здесь тихо… если не считать того, что время от времени с неба падают самолеты. Как ваши ребра? Болят?

Он опустил голову и впервые заметил кровоподтеки.

– Нет, не очень.

– А знаете, вам крупно повезло. Если не считать раны на лбу, вы отделались только царапинами да синяками. Ваш самолет прямо-таки рухнул вниз… Я даже не рассчитывала, что после такого падения кто-то останется в живых.

– Аварийное тормозное устройство… – Он смутно вспомнил, что нажимал какие-то переключатели, тянул за рычаги. И свет, мигающие, переливающиеся огоньки. Вой сирены. Он постарался сосредоточиться, но никак не удавалось сложить в голове цельную картинку.

– Вы летчик-испытатель?

– Что? Нет… Нет, вряд ли.

Она мягко положила ладонь ему на плечо, но тут же, застеснявшись, убрала ее.

– Не люблю головоломки, – пробормотал он.

– А я на них просто помешана. Не волнуйтесь, я помогу вам сложить все кусочки вместе.

Он с трудом повернул голову; их взгляды встретились.

– А вдруг то, что получится, вам не понравится?

По спине у нее побежали мурашки. А он сильный! Скоро он окрепнет… и вспомнит все. А здесь они одни, совершенно одни. Либби встряхнула головой. Надо чем-то себя занять, чтобы разные дурацкие мысли не лезли в голову! Она налила ему чаю. А что прикажете делать? Не выгонять же человека с сотрясением мозга под дождь!