Джоконда в розовых бантиках

ДЖОКОНДА В РОЗОВЫХ БАНТИКАХ

Солнце пекло так, будто подрядилось раскочегарить ад. При такой жаре склеить ласты можно было бы и в тени, но я хотела, чтобы все произошло быстро. Кожа на спине уже высохла, уже двоилось в глазах, в голове плавал туман. Ждать осталось недолго.

Рядом застрекотал кузнечик. Через секунду он вспрыгнул мне на голову, посидел немного и соскочил в траву. Прощай, кузнечик! Скоро я покину этот чудесный мир. И эту лучшую в мире кочку, где всего неделю назад я встретила его.

***

–Умоляю, ваше высочество, – простонал Наставник. – Не приставайте ко мне больше с этим вопросом. На него нет однозначного ответа.

– И всего-то четыре раза спросила, – обиженно пробормотала я. – Ты же знаешь – я нервничаю. Вдруг не выгорит.

– Это у вас-то, – хмыкнул мой спутник и остановился, чтобы перевести дух.

Мы скакали по болотам уже два часа. Наставник минутами просто раздувался от негодования, но пока еще себя сдерживал. Когда мы взобрались на очередной бугор, он снял каску и вытер со лба пот.

– Зря вы пренебрегли каской, ваше высочество, – проскрипел он. – С учетом выдающейся косорукости вашего Ивана голову лучше поберечь.

Я жестом приказала ему замолчать. Снова раздался свист. Слишком далеко, доскакать не успеем. Трындец. Так мы тут до сумерек пропрыгаем. А в темноте разве что найдешь. Вот Наставник обрадуется.

Свист раздался снова. На этот раз – о, счастье! – прямо над головой. Конечно, лучше бы эта штука приземлилась у моих ног. Но и так неплохо.

– Нырять не буду, – заявил Наставник. – Не хочу потворствовать безумной затее. Папенька ваш тоже доволен не будет. Он думает…

Я нырнула головой вниз и, о чем думает папенька, не дослушала. Впрочем, и так знала: он считает, что я сошла с ума, влюбившись в портрет в потрепанной книге.

В омуте было темно и слякотно. Когда я снова вылезла на бугор, то ничего не видела. Глаза залепили водоросли, с тела ошметками сползала вонючая тина. Я подпрыгнула и потрясла головой. Правый глаз открылся, и я уставилась им вверх. Вместо неба над моей головой висело мужское лицо. Синие глаза смотрели разъяренно.

– А ну, отдай! – грозно произнес мой возлюбленный. – Не хватало мне в жены лягушку взять. Да еще такую замарашку.

Он вцепился в стрелу и потянул к себе.

Но я дурой не была и лапки не разжала.

«Шиш тебе, – думала я, болтаясь в воздухе, как сдувшийся воздушный шарик. – Не для того мы с Наставником лапки сбивали, добывая информацию. Никакого порядка в вашем дворце нет. Еле выяснили, когда ты, наконец, возьмешь лук и отправишься жену искать. И маршрут поиска едва успели вызнать».

Вслух я этого, конечно, не сказала. Наоборот, улыбнулась во весь рот и кокетливо ответила:

– Не отдам. Я твою стрелу подобрала – на мне и женись.

– Ох ты! – вздрогнул Иван-царевич и опустил меня на землю. – Говорящая лягушка.

Я покивала головой.

Иван почесал в затылке. Видимо, вспоминал, что сказано в древних письменах.

– Может, ты еще и Василиса Премудрая?

Я снова покивала головой и лягнула Наставника, который собирался что-то уточнить.

– Тогда лады, – согласился Иван. – Женюсь на квакше. Потом мне все будут завидовать.

Он разостлал на траве камчатный платок и двумя пальцами перенес на него меня. Следом на платок запрыгнул Наставник.

– В древних письменах не говорилось о второй лягушке, – засомневался Иван.

– Ничего удивительного, – возразил Наставник. – Древние письмена излагают события лаконично. Без подробностей. Я при случае расскажу вам, сколько в этих историях белых пятен.

Услышав, что и вторая лягушка говорит человеческим голосом, Ванечка настороженно оглядел болото. Видимо, заподозрил, что сейчас появится целое полчище говорящих земноводных. Но не дождался, завязал платок и сунул себе за пазуху.

За пазухой Наставник снова принялся зудеть, как зудел уже три дня.

– Вы слишком далеко зашли, ваше высочество. Одумайтесь, пока не поздно. Откажитесь от своего намерения выйти замуж за этого олуха.

Я взорвалась:

– С чего ты взял, что он олух?

– Вы и сами это знаете, раз читали древние письмена. Иваны-царевичи сами по себе мало на что способны. Всю сложную работу за них выполняют другие. Василиса Премудрая, Серый волк, девица Синеглазка, Баба Яга, а то и вовсе старушка какая подвернется. Что, например, сделал прототип вашего возлюбленного, отправившись на вызволение Василисы от Кощея? Всего-то НЕ выстрелил в медведя, НЕ сбил стрелой в небе селезня, НЕ укокошил зайца. Да, он спас издыхающую на песке щуку, бросив ее в синее море. Но что было потом?

Я решила, что это риторический вопрос, и промолчала.

– Потом он вел себя как беспомощный ребенок. Дуб с сундуком с Кощеевой смертью завалил для него медведь. Выскочившего из сундука зайца разорвал в клочья его неубитый Иваном собрат. Вылетевшую из зайца утку с яйцом сбил селезень. А когда яйцо сгинуло в морской пучине, ваш слабонервный Ванечка залился горючими слезами. Хорошо, щука далеко не уплыла и доставила «герою» яйцо на блюдечке с голубой каемочкой.

– Не на блюдечке, а в зубах, – не удержалась я.

– Ах, извините, в зубах. Ивану оставалось яйцо разбить и иглу с Кощеевой смертью сломать. Великий подвиг.

– Отцепись от Ивана, – прошипела я. – У нас все будет по-другому.

– Это почему?

– Потому что я его люблю. Сам говорил: любовь – великая преобразующая сила. А в твоих сказках о любви нет ни слова. Разве там написано, что Василиса была влюблена в Ивана без памяти? Или что он страстно ее любил? Любил бы, с Кощеем голыми руками справился бы.

– Ну да, – рассмеялся Наставник. – У любви сила, как у Годзиллы. На это трудно возразить. Но вы, ваше высочество, упускаете одну важную деталь. Тот златокудрый красавец, что везет нас сейчас за пазухой, вас не любит.

– Полюбит, – возразила я. – Раз я так сильно его люблю, он обязательно полюбит меня в ответ.

– Ну-ну, – грустно хмыкнул Наставник и до самого царского дворца не проронил больше ни слова.

В тот же день во дворце царя – батюшки Ивана – сыграли три свадьбы. Старший царевич женился на боярышне, средний – на купеческой дочери, а Ванечка – на мне.

Когда возлюбленный после свадьбы на ладони нес меня в свои покои, сзади тащилась толпа, из которой раздавались смешки и выкрики. Громче всех ржали жены старших Ванечкиных братьев. «Вместо опочивальни эту лягуху надо на кухню нести», – заливалась первая. «Точно, – заходилась от смеха вторая. – И там сразу в молоко бросить, чтоб не скисло».

В опочивальне стояла большая кровать под балдахином. По шелковому покрывалу были разбросаны подушки, на которых развалился рыжий кот. Увидев меня, он распушил хвост, выгнул спину и зашипел. Выгнав кота за дверь, Ванечка взбил две подушки, на одну посадил меня, на другую лег сам, сказал «Спокойной ночи» и уснул.

Я заснуть не могла, выбралась из опочивальни и нашла Наставника.

– Вы счастливы, выше высочество? – спросил он, скривившись.

– О, да! – я закатила глаза.

– А он? Он тоже счастлив?

– Пока не сильно. Но разве сейчас это имеет значение?

– Вы чудовищно эгоистичны, принцесса, – Наставник взглянул на меня и отвернулся. – Думаете только о себе. Вам плевать на его чувства. Что будет с ним, когда все откроется?

– Ничего не будет, – огрызнулась я. – Он меня простит.

Через день царь-батюшка надумал устроить своим молодым невесткам испытание – испечь для него хлеб. О своем решении он сообщил почему-то ближе к ночи. Не знаю, как повели себя старшие братья, но Ванечка, вернувшись в наши покои и объявив мне волю царя, немедленно завалился спать.

Я сразу сообразила, почему. Думает, пока он спит, я сброшу кожу, обернусь Василисой Премудрой и позову мамок-нянек, которые испекут от моего имени для царя каравай на зависть всему двору.

Как не оттягивала я объяснение, видимо, пришло время открыть правду. В общем, не успел Ванечка захрапеть, как я его разбудила.

Спросонья он не сразу понял, что я ему говорю. А поняв, взбесился.

– Как это ты не Василиса Премудрая? – кричал он, тряся шелковыми кудрями и размахивая руками. – У тебя имя хоть есть?

– Есть, – гордо ответила я. – Лукерья. Ничуть не хуже, чем Василиса.

– А на болоте ты откуда взялась? В древних письменах сказано, что мою стрелу должна Василиса найти.

Я поморщилась. Неохота было рассказывать, что позапрошлым утром мы с Наставником мою старшую сестру связали, заткнули рот кляпом и сунули под кровать, чтобы мамки-няньки не сразу ее нашли. Честно говоря, Наставнику мой план перехвата Ивана не нравился. Но когда я сказала, что со связыванием Василисы одна не справлюсь и мне проще будет стукнуть ее чем-нибудь по голове, Наставник сам свертел кляп из наволочки.

К счастью, мысли моего мужа метались, как тучи в бурю, и он долго ни на одной не задерживался. Уяснив, что никакой необыкновенный и даже обыкновенный хлеб я не испеку, он поинтересовался, как я собираюсь выкручиваться. Я ответила, что вместо меня, хлеб может испечь он. Тут мой возлюбленный вовсе слетел с катушек.

– Не царское дело, – кричал он, бегая по опочивальне, – разводить дрожжи, замешивать тесто и совать его в печь. И еще – забыл! – до этого печь разжечь, а хлеб изукрасить разными хитростями.

– Ты вообще хоть раз этим занимался? – поинтересовалась я, когда муж остановился, чтобы глотнуть водички из кувшина.

Он отрицательно помотал головой.

– Так, может, попробуешь? Вдруг тебе понравится. А вместо хлеба испечем шарлотку. Никаких дрожжей. Нужны только яйца, мука, сахар и яблоки. Это в вашем дворце найдется?

Сначала мы с ним прокрались в курятник. Надо сказать, куры нашему визиту не обрадовались. А петух – тот вовсе озверел, видимо, был из бойцовых. Успокоился, лишь когда Иван выдрал у него из хвоста перо. С перепугу несушки стали нестись наперегонки, так что мы легко раздобыли три свежайших яйца.

После курятника поход в ночной сад показался романтической прогулкой. В саду звенели кузнечики и волшебно пахло яблоками. Прежде чем тряхнуть дерево, Иван посадил меня на плечо – побоялся, как бы меня спелым плодом не зашибло. От такого внимания я чуть не расплакалась.

На кухне к нам присоединился проснувшийся Наставник. Пока мы с ним одним ножом, как пилой, нарезали яблоки, мой царевич энергично взбивал вилкой яйца, муку и сахар. По-моему, он получал от этого удовольствие. Я то и дело заглядывалась на его мускулы под льняной рубахой, на потемневшие от пота кудри. Наставнику приходилось сильно дергать нож, чтобы вернуть меня к работе.

Вытащив шарлотку из печи, мы отправились спать. «А ты забавная», – хмыкнул Ванечка, устраиваясь напротив меня на подушке. И воткнул в мою подушку красное петушиное перо.

От нашей шарлотки царь-батюшка пришел в восторг. Мало того, что, причмокивая, съел сразу всю, так еще назвал Шарлоткой свою любимую борзую. Хотя до сих пор ее звали Васильком и считали кобелем.

На следующий день царь выкатил новое требование – соткать за ночь для него ковер. Тут Иван даже ложиться не стал. Сразу спросил, что будем делать.

Ткать я, само собой, тоже не умела. Но ответ у меня был. Выслушав его, Ванечка взбеленился почти так же, как накануне. Как когда узнал, что я не Василиса. Но других идей у него не было, и он отправился к кастелянше за льняной простыней.

Мы расстелили простыню на полу, муж улегся на нее, раскинув руки, и я обвела его по контуру углем из печки. Потом мы обведенное место раскрасили. Красок у нас было завались, всех цветов, с Иванова детства сохранились. Перемазались, конечно, но портрет царя вышел на славу. Как известно, при рисовании портрета главное – не начать его потом рассматривать. Но мы правило нарушили и в самом конце, посовещавшись, дополнили картину несколькими новыми квадратами и треугольниками.

Закончив, мы разбудили Наставника.

– Совсем неплохо, – объявил он, оглядев портрет с высоты комода. – Вполне приличный образец абстракционизма. Скажу конкретнее, – он спрыгнул на полотно и обскакал его вдоль и поперек. – Это почти супрематизм. Не хуже, чем у Малевича.

Половину оставшейся ночи мне пришлось объяснять Ванечке, что такое абстракционизм и чем супрематизм отличается от кубизма и примитивизма. Для наглядности мы еще несколько картин нарисовали. Поменьше, чем первая, зато каждая в своем стиле.

Под конец Ванечка устал так, что завалился спать, не отмывшись от краски. И уже сквозь сон пробормотал:

– С этой Лукерьей хоть век живи – не соскучишься.

Его слова прогнали мой сон. Я вышла на крыльцо. Там сидел почему-то грустный Наставник и таращился на звезды.

Я села рядом. И не удержалась.

– Кажется, я начинаю Ванечке нравиться. Скоро он полюбит меня так же сильно, как люблю его я. Как когда все вокруг видится в розовых бантиках. Даже ты.

– Да не существует этой вашей хваленой любви в розовых бантиках, – вдруг взорвался Наставник. – Нет ее в мире, и баста! Чертова уйма теорий о любви есть, а самой ее нет.

Я с интересом на него покосилась. Для этого мне даже не пришлось поворачивать глазные яблоки. Глаза у лягушек устроены так, что мы можем смотреть одновременно вверх, вниз и направо или налево. Так вот, вид Наставника слева мне не понравился. Бешеный был какой-то вид. Если бы я была Дездемоной, я бы сейчас перепугалась.

Но душить меня пока вроде было не за что, и я осмелилась скептически хихикнуть.

– Вижу, ваше высочество, вы мне не верите, – голос Наставника дрожал от ярости. – Влюбились в олуха и больше ничего знать не желаете. Хоть бы трактат какой-нибудь исследовательский почитали. Один знаменитый кавказец недавно такой сочинил. В нем все исключительно о любви.

– Шестой, – заметила я. – Совет номер шесть. Не принимается. По договору с папенькой я должна следовать только каждому восьмому твоему совету. Читать ничего не буду.

– Ладно, – Наставник закатил глаза. – Тем утром, когда мы гонялись за вашим придурком по болотам, вы спрашивали, почему о любви так много говорят.

– Четыре раза спрашивала, – уточнила я.

– Я сейчас вам отвечу. О любви так много говорят потому, что она, как улыбка Джоконды, – непонятна, привлекательна, загадочна и абсолютно, черт подери, непостижима.

– Докажи, – потребовала я. – На мой взгляд, ничего в ней непостижимого нет. Все просто: когда любишь, мир – в розовых бантиках.

– Тьфу, – плюнул Наставник, – дались вам эти бантики. – Он слизнул муху над моей головой, проглотил и поморщился. – Мир с древних греков разобраться не может, что любовь такое. Вот вам с ходу десяток избитых определений ее вида. Любовь на три метра выше уровня неба.

– Раз, – посчитала я.

– Любовь, ограниченная в пространстве. Ну, в смысле, если один из любящих переберется на ПМЖ на другое болото, то тут их любви кирдык.

– Ты сказал «кирдык»? – удивилась я. – Раньше ты никогда так не выражался.

– Любовь холодная, расчетливая, эгоистичная.

– Это одна разновидность или три?

Наставник презрительно махнул лапкой:

– Пусть будет одна. Любовь вечная, что не умирает даже со смертью возлюбленного, и любовь, ограниченная во времени, – та, что живет три года. Это два варианта. Любовь как трансцендентная флюидоподобная физико-химическая субстанция, возникающая между двумя взаимонезависимыми субъектами, одновременно неадекватно воспринимающими действительность.

– Шесть, – посчитала я.

– Любовь платоническая и любовь фантастическая, между, например, человеком и речным монстром. Последняя, кстати, не обязательно будет платонической. Любовь как выпивание стакана воды. И, наконец, любовь как психоз. ВОЗ, в смысле Всемирная организация здравоохранения, признала ее разновидностью психического заболевания и даже присвоила ей индекс.

– Тут ты врешь. Об этом-то я слышала. ВОЗ дезавуировала эти сообщения СМИ и не подтвердила присвоение любви психиндекса.

Наставник долго молча смотрел на меня, потом закрыл глаза.

– Идите спать, ваше высочество. Я устал.

Портрет царю понравился. Подозреваю, дело не обошлось без Наставника. У него прямо гипнотический дар убеждать в чем угодно кого угодно. Кроме, ясен пень, меня. Царь, правда, не стал называть свою вторую любимую борзую Супрематизмом. Зато приказал поместить наши полотна в рамы и вывесить в палате для приема послов. Жены старших Ивановых братьев обзавидовались. Еще бы: теперь царь, действуя скипетром как указкой, все приемы начинал с рассказа о тенденциях в живописи и богатых культурных традициях царства. Послы впечатлялись.

Еще через день царь анонсировал пир на весь мир и пригласил на него сыновей с женами.

– Я так понимаю, – сказал Иван, пристально глядя мне в глаза, – лягушачью кожу ты не скинешь, в душу-девицу не превратишься и фокусы с обглоданными костями и недопитыми напитками устраивать не будешь.

– Ну да, – подтвердила я. – Мне такое не по зубам. Ты теперь со мной разведешься?

Он долго молча, как Наставник давеча, смотрел на меня, а потом спросил:

– А сама-то ты чего хочешь? О чем мечтаешь? Ну, кроме того, что остаться моей женой.

Я зажмурила глаза и представила, как ветер свистит в ушах, как мелькают мимо поля и леса и как летят назад из-под копыт комья земли.

– Мечтаю прокатиться на лихом скакуне. Ведь мы, лягушки, всю жизнь проводим на земле. Несемся сломя голову, лишь когда удираем от ужей. А так хочется поглядеть на все сверху на бешеной скорости.

Иван расхохотался.

– Договорились. Пойдем, я познакомлю тебя с Сивым.

До ночи мы скакали на Сивом по полям и лесам. Иван посадил меня на гриву и придерживал рукой, чтобы не свалилась. Ветер раздувал щеки, из-под копыт летела земля, мне хотелось петь. Жаль, я не была японской поющей лягушкой, а то запела бы так, что мне позавидовали бы соловьи.

Как без нас идет пир и что будет завтра, меня совсем не волновало.

Вернувшись, мы смыли с себя пыль и устроились на подушках. Повернувшись ко мне, Ванечка подпер голову рукой и сказал:

– Ну, рассказывай.

– О чем? – удивилась я.

– О себе.

Мы проговорили полночи.

А едва уснули, дворец затрясся, как в лихорадке. Оказалось, Кощей, не дождавшись, когда Василиса Премудрая прилетит к нему белой лебедью, явился за ней сам. Пронесся по палатам, сшиб с ног Ивана и, за неимением Василисы, схватил меня. Видно, тоже сказок начитался. А сообразить, что сказка сказке рознь, ума не хватило.

Должна сказать, этот момент в древних письменах всегда вызывал у меня много вопросов в связи со своей нелогичностью. Зачем Кощею похищать Василису, если из-за этого его ждала неминучая смерть? Как он, склеив ласты в одной сказке, продолжал жить и строить пакости в другой? И там ведь, что характерно, его тоже убивали.

В Кощеевой пещере я брыкалась, норовя заехать похитителю в глаз, плевалась, орала, что я не Василиса Премудрая и ему не было никакого резона меня умыкать.

– Вот и славненько, вот и ладненько, – приговаривал похититель, уклоняясь от плевков. – Значит, никто не явится тебя спасать и мне не придется беспокоиться за свою смерть. Тьфу! За свою жизнь.

В такой перебранке прошла ночь, за ней день. А вечером, когда стемнело, дверь в Кощееву пещеру слетела с петель от удара и на пороге возник мой возлюбленный. Кудри его растрепались, лицо раскраснелось, в руке он держал дубину. На его плече сидел Наставник.

– Ванечка, – прошептала я и упала в обморок.

Очнулась при свете луны на каком-то камне. Муж обмахивал меня листом лопуха.

– Гой еси, Лукерья, – заулыбался он. – Как я рад, что ты жива. Выглядишь просто замечательно. А я вот что-то подустал. Ты не обидишься, если я чуток посплю?

Как только Иван уснул, я потребовала от Наставника отчета. К счастью, от переживаний ему было не до красот устной речи, и я быстро узнала, что произошло.

Придя в себя после стычки с Кощеем, Ванечка немедленно засобирался в поход. Он пересчитывал в колчане стрелы, когда в его покои ввалились родственники.

– Окстись, – урезонивал младшего сына царь-батюшка. – Не сдюжить тебе против супостата Кощея. На погибель отправляешься. И ради кого? Никакая она не Василиса и никогда красной девицей не станет. Напрасно только голову сложишь.

– Зряшное дело, – поддакнула жена старшего брата. – Есть же другие варианты. У меня, вон, сестра. Не так хороша, как я, но для тебя сойдет.

– Покумекай сам, – закивала головой жена среднего брата. – С лягушкой жить невозможно.

– Дуры! – вскричал Иван. – Безмозглые идиотки! Это с вами жить невозможно. А с Лукерьей очень даже ничего.

Он повесил колчан на плечо и взял лук.

– Вы не понимаете. Лукерья моя жена, и я просто обязан ее спасти. И потом мне ее жалко. Нечего ей у Кощея делать. Ее закидоны ему по фигу. Не будет он с ней шарлотки печь.

– Перед самым уходом, – продолжал рассказ Наставник, – я уговорил царевича прихватить с собой минимальный набор туриста.

– Веревку и нож? – уточнила я.

– Веревку и меч, ваше высочество. А то этот идиот собирался идти на Кощея с одним луком и стрелами.

– Он действовал по сказке, – перебила я. Мне не терпелось поскорее добраться до конца повествования и вернуться к спящему Ивану. – Можешь не продолжать. Я знаю, что было дальше. Медведь свалил дерево…

– Наберитесь терпения, принцесса. Выйдя из дворца, ваш Иван повел себя так, будто никаких древних рукописей не читал. Не ел, не спал, несся вперед, будто за ним гнались зомби. Я ехал у него на плече, так от свиста ветра у меня закладывало уши. Представителей фауны царевич в упор не видел. Заяц даже крикнул ему вслед: «Эй, разве моя помощь не требуется?» Иван только огрызнулся: «Сам справлюсь».

От ужаса я прижала лапки к груди:

– И как же он справился?

– На дуб взобрался с помощью веревки. Зайца и утку сбил из лука, кстати, стреляет он метко.

– А что было с яйцом?

– С яйцом… Я надеялся, оно на мелководье упадет, до него удастся донырнуть и щука не понадобится. Но оно упало в самую пучину.

– Кошмар! – ужаснулась я. – И что сделал Ванечка?

Наставник поморщился. Все-таки он не любит, когда я мужа так называю.

– Ваш Ванечка заломал белую березу потолще, выстругал мечом из ствола дубину (меч, конечно, безнадежно затупился) и прямиком двинул к Кощею.

– Я видела, как он выбил дверь, но потом ничего не помню.

– Потом вы грохнулись в обморок. А Кощей, увидев Ивана с дубиной, от смеха согнулся в три погибели. Тут Иван его по склоненной голове дубиной и жахнул. Убить не убил – бессмертная же тварь, но на сутки, думаю, отключил. Вас за пазуху, меня на плечо, и вот мы здесь. Надеюсь, Кощею вы больше без надобности.

Я перевела глаза с Наставника на Ивана и увидела, что он проснулся и смотрит на меня, прищурившись. Мне стало не по себе. Почувствовала: сейчас произойдет нечто очень для меня важное.

Так и случилось.

Иван приподнялся и приблизил ко мне лицо.

– После того как добрый молодец спасет красну девицу, он должен ее поцеловать, – пробормотал муж сонным голосом и прижался губами к моему рту. В следующую секунду он повалился на бок и снова заснул.

Я долго сидела не шевелясь. Слушала ровное дыхание Ванечки, глядела и не могла наглядеться на любимое лицо. Но вечно так продолжаться не могло. Слизнув муху с его подбородка, я поскакала в сторону болот. Если двигаться быстро, к восходу солнца я доберусь до той кочки, где мы с Иваном встретились.

Через несколько минут меня догнал мрачный Наставник. Он слишком хорошо меня знал, чтобы не догадаться, что я задумала.

– Не смейте, ваше высочество.

Я остановилась. Он прыгнул вперед и перегородил мне дорогу.

– Если бы от несчастной любви все лишали себя жизни, на земле даже амеб не осталось бы, – голос наставника зазвенел так, что перекрыл звон комаров. – В этом мире каждый, кто умеет любить, хоть раз испытал несчастную любовь. И ничего – живет себе дальше. Некоторые вообще годы проводят рядом с объектом своей безответной любви. Поверьте: каждый день видеть любимую, говорить с ней и запрещать себе объясниться – это пытка.

Меня тряхнуло. Как же я раньше не догадывалась. Так вот почему он никогда не переходил со мной на ты, хотя папенька разрешил ему это с самого начала. Боялся, что, переступив один барьер, дальше не удержится.

– Мне жалко таких влюбленных, – пробормотала я виновато. И тут же разозлилась. Вот придурок! Признайся он мне до того, как я увидела Ванечкин портрет, у него, возможно, был бы шанс. – Мне очень их жалко, но, вообще-то, за любовь нужно драться.

Грусть в глазах Наставника сменилась его обычной холодной сдержанностью.

– Так деритесь, ваше высочество. До сих пор у вас это неплохо получалось.

Я саркастично рассмеялась.

– Посмотри на меня. Кого ты видишь?

– Мммм… Лягушку.

Он кашлянул и повысил голос.

– Симпатичную, веселую, умную, добрую, упрямую, непредсказуемую в своих выдумках, сумасшедшую, забавную, занозистую лягушку, с которой хочется прожить жизнь. С такими, как вы, бывает трудно, иногда хочется от них сбежать, но сделать это невозможно. С такими, как вы, не расстаются. Если выразиться высокопарно, вы можете составить счастье любой особи мужского пола.