Преданные. Белое с кровью

– Его сына же тоже похитили, – хмыкнула Ника.

Лидия едва заметно закатила глаза, и лицо ее посуровело.

– С него станется, – прошептала она и сделала глоток чая.

Что есть, то есть. На лице Алекса красовался бессмертный след отцовской любви, а сам Алекс подписал контракт на убийство пяти человек, лишь бы сбежать из дома, хотя из-за дряни, прописавшейся в их телах, мог легко дать папуле отпор. И если еще недавно Ника думала, какой Алекс молодец, раз решил не испытывать свою ярость на родном отце, то сейчас всерьез считала, что ее парень – идиот, и лучше бы он откусил Стефану ухо или двинул в челюсть пару раз. Корону бы не получил, зато не стал бы убийцей.

Господи, как же все сложно. Тупо и сложно.

Ника скрестила руки на столе и уронила на них голову.

– И что дальше? Как я понимаю, перемирия не получилось?

– У ваших с Александром отцов очень сложные отношения, – Лидия осуждающе цокнула языком. – Им есть что делить. Порядки и правила, веру, убеждения, передающиеся по наследству. Во многом они никогда не найдут общий язык, но главное, в чем они сходятся, – это мир, который обоим хочется сохранить. Поэтому как бы твоя мать ни психовала, какими бы сложными и безрезультатными ни были ваши поиски, Николас никогда не рассматривал вариант причастности Стефана к похищениям. Но да, ты права, официально никто никакой союз не признал.

Ника хмыкнула. Своего отца она не знала и, кроме глупой, щенячьей тоски недолюбленного ребенка, ничего к нему не испытывала, но все равно ощутила приступ тошноты, узнав, что Николас действительно поддерживает дружеские отношения с таким человеком, как Стефан Саквильский, пусть даже и во имя политики, суть которой она не понимала. Да и не хотела сейчас понимать, что уж.

– И что же дальше? Как мы вернулись?

– Мертвых детей мы нашли на том месте, где сейчас кладбище. Спустя пару месяцев. А вот вас там не было. – Лидия тяжело вздохнула и закашлялась. А затем, прочистив горло, тихо добавила: – Клементина Алиат вас вернула.

Ника вытаращилась. От Алекса она знала, что мать Доминика, их одноклассника из «Форест Холла», была съехавшей с катушек ведьмой-провидицей, но и подумать не могла, что, возможно, обязана ей жизнью. Или же…

– Нет, она не причастна к вашей пропаже. По крайней мере, лично я в это верю. Спустя полгода после похищения она появилась на нашем пороге с вами на руках, сказав, что нашла подкидышей у завесы Морабата. Тогда Клементина жила с матерью в Севваре – это деревушка недалеко от ведьмовских лагерей. Но Николас не поверил. Его воины несколько недель держали ее в камере и допрашивали. Тогда на месте Давида Дофина отрядом руководил Трапини – жуткий тип, мастер дьявольских зелий. Мне не рассказывали подробностей, но, по слухам, он изготовил какую-то дрянь, способную лишить человека воли. Собственно, Клементина поэтому и умом тронулась, да так ничего и не рассказала. Нашла, и всё тут.

Лидия задумчиво постучала ногтем по пустой чашке и посмотрела на Нику:

– Это я настояла на вашей могиле. Хоть и мертвых, но их нашли, а вас – нет. Эстелла отказывалась верить в смерть сына, а я… Я просто хотела упокоить вас.

– И почему же ты оставила ее?

Голос показался ей чужим, жалким и сломленным, но Ника просто сдалась. Сил бороться, изображать из себя горделивую наследницу, которой плевать на семью и свое прошлое, больше не было. Ей правда не плевать. И пусть Лидия знает об этом.

– Вы все бросили меня. Столько лет молчания, – тихо сказала она, не дав бабушке ответить. – А потом – спасибо, что хоть не в один день, – приходит Михаил, затем твое письмо, и это кладбище… Как думаешь, каково мне было видеть свою могилу? Как мне все это воспринимать?! Как общаться с вами? Как поверить, что вы снова не выки… снова меня не…

Голос сорвался на крик, и она вскочила со стула. Пальцы сводило от напряжения, глаза защипало от яростных слез. А Лидия отпрянула. Вжалась в спинку стула и таращилась на нее, приложив пальцы ко рту. Ника резко тряхнула головой и отвернулась, осознав, как выглядит сейчас. Какого цвета стали ее глаза… И провела языком по зубам, чтобы убедиться, что никаких клыков нет.

– Я ее для себя оставила, – с мольбой сказала Лидия. – Честное слово, Ника, для себя. Чтобы никогда не забывать. Случилась трагедия, а потом чудо. И это чудо вытеснило бы все плохое. А я не могла позволить себе забыть, как просто оказалось потерять тебя!

– И поэтому не навещала меня десять лет, – прошептала Ника, утирая слезы. Лидия только вздохнула. – Как же я вас всех ненавижу…

Вторым был Саквий – рожденный стать вестником мира и хранителем покоя. Его глаза были зелены как изумруды, и огонь его был призван излечивать то, что искалечено. Вид он имел набожный и нравственный, и магия его выглядела чистой, но сердце – сердце, увы, было завистливо и коварно.

Из воспоминаний Гидеона, заточённых в книгу и оставленных на хранение Стамерфильдам

Глава 3. Не каждая ведьма бессмертна

После разговора с Лидией о похищении и детском кладбище Ника стала выбираться из спальни поздними ночами. От няни Дорис (к слову, единственной, кому девушка позволяла навещать себя) она узнала, что охрана в замке выставлена только у ворот и черного входа. За основную безопасность отвечала ведьмовская магия – какие-то «скрытые символы, нанесенные потайными чернилами» (точнее Дорис сказать не могла, потому как «в этой их магии не разбираюсь и никогда не хотела разбираться») на земле в саду, на полах и стенах внутри замка; и эту защиту мог обойти лишь ограниченный круг лиц, одобренный самим оклусом. Ника злорадно ухмылялась, ловя в интонациях няни неприкрытое пренебрежение в сторону Николаса и его свиты, хоть и понимала, что сердобольная Дорис по поводу и без готова обвинить любого в ее бедах, потому что слишком печется о ней.

Поэтому Ника решила выходить хотя бы на улицу в надежде привести голову в порядок и наконец понять, что ей дальше делать.

Двери в холле вели на просторную галерею, опоясывающую замок. Все здесь было выполнено из темного камня, грубого и шершавого на ощупь: гроты и вазоны, колонны, подпирающие балконы верхних этажей, перила, балясины и даже лестницы. Одна вела к дороге до парадных ворот, остальные были рассредоточены по всей длине галереи и спускались в яблоневый сад, усеянный мелкими, звонко журчащими фонтанами с хмурыми статуями волков, коваными лавочками и фонарями с металлическими чашами-розами.

Спрятав голову под капюшоном, Ника бродила по безлюдным дорожкам, скрывалась за деревьями, если замечала кого-то из обслуги или жителей замка, тихо наблюдала за ними и никак не могла отделаться от мысли, что и за ней все время наблюдают из сада или окон, пестрящих пугающими зыбкими тенями.

Девушке полюбилась скамья на задворках сада под раскидистой благоухающей яблоней. Ника часто забиралась на нее с ногами, включала телефон Алекса (каждый раз опасаясь, что батарейка вот-вот сдохнет и отнимет у нее последнее материальное, что связывало ее с Маркелом и тем миром) и слушала треки, под которые они коротали последние ночи в «Форест Холле». Ночи – такие нежные, полные любви и глупых надежд, ужасно далекие, но счастливые. Возможно, самые важные в ее жизни ночи… И Ника цеплялась за эти воспоминания, борясь с приступами паники всякий раз, когда не могла в мельчайших деталях воспроизвести какой-то разговор. Боялась, что существо внутри решит и этой памяти ее лишить, поймает, когда ей будет больнее всего, и заберет, не спросив…

Ника с тоской смотрела на темное небо и считала невидимые звезды. Она бы всё отдала, чтобы вернуться в прошлое и на повторе проживать эти дни, снова и снова, потому что ей ужасно понравилось жить моментом. Понравилось любить монстра. Понравилось побеждать его.

Внезапно ноздрей коснулся сигаретный дым, и Ника вздрогнула, распахнув глаза. Рядом сидел темноволосый мужчина и, под стать ей, смотрел на небо. На лице, изъеденном шрамами, похожими на оспины, играла лукавая улыбка. Клепки на кожаных штанах и куртке отражали свет фонарей, в ушах и носу поблескивал пирсинг. Ника сверлила его взглядом, но мужчина мастерски не обращал на нее внимания, и она быстро решила опустить формальности. Сил изображать негодование или возмущение у нее не было. Ника убрала наушники и, заметив на лавочке между ними пачку сигарет, утащила из нее одну.

– Дадите прикурить?

Незнакомец щелкнул зажигалкой и повернулся к ней. На его шее слева Ника заметила татуировку – розу, составленную из геометрических фигур.

– И где я вас видела?

– На новогоднем балу, вероятно, – хмыкнул он, убирая зажигалку.

Карие глаза лукаво косились на нее, и Ника вспомнила. В прошлом году на балу она подслушала разговор мужчин, в котором все как один осуждали решение оклуса вернуть дочь в Огненную землю, а Илан Домор даже назвал ее мать шлюхой, намекая, что и она такая же, и только этот человек вступился за нее.

– Вспомнили меня?

– Ага. Вы что, мысли читаете?

– Лица. Вы как Домор, наша светлая розочка: мордашка каменная, но, если что озарит, – все на лице, как открытая книга. Вас обоих легко понять.

– Не думала, что у меня с Домором есть хоть что-то общее. На том балу ваш патлатый друг презентовал меня друзьям не в самом выгодном свете, а вы поставили его на место. Спасибо, кстати.

Незнакомец хохотнул:

– Хорошо получилось, да? Наш малыш такой серьезный и правильный, наверняка даже в мыслях такого себе не позволяет. Это я его убедил разыграть представление перед Германом. Это который толстый. Один из советников вашего отца. Хотели посмотреть, чью сторону он примет. Честное слово, я слышал, как скрипят слова на зубах Илана, когда он произносил их.

– Вот как? Ну ладно, больше не буду на него злиться, что уж.

Затянувшись, Ника блаженно закрыла глаза. Надо бы раздобыть денег и выяснить, есть ли здесь супермаркет…

– Или отдать распоряжение прислуге, – мужчина снова хохотнул. Ника закатила глаза. Никакой приватности с таким! – Дочь оклуса и все такое, да еще и восставшая из ада, если верить слухам. Вам принесут что угодно, лишь бы побыстрее отделаться.

– Хорошо быть дочерью оклуса. Не придется убивать за фиш-энд-чипс[3]. Я Ника, кстати. – Она, конечно, понимала, что все и так знают ее имя, но решила сразу задать правила игры. Потому что еще одну «Николину» или «госпожу» она не выдержит. – И можно на «ты», лады?

– Инакен Фернусон, воин отряда Алой Розы, – мужчина протянул ладонь, и Ника пожала его длинные изящные пальцы. Кожа у него была горячая и шершавая. – Мы по пятницам зависаем у демона, картошечка там вполне неплохая.

– У какого еще демона?

– «У Де Мона», – повторил Инакен по слогам и снова рассмеялся. – Это название такое.

Прищурившись, Ника выдохнула дым. Мужчина опять рассмеялся и внезапно поднялся, протягивая ей пачку сигарет:

– Мой вклад в твое безоблачное будущее в стенах этого прекрасного замка. А к «Де Мону» советую заглянуть. Картошечка хороша, эль отбивает желание жить или умереть, а уж сплетни, сплетни… – Инакен поднес к губам сложенные щепотью пальцы и смачно поцеловал воздух над ними. – Тебе не помешает послушать.

– С чего ты взял, что мне это интересно?

– Поспорим?

Засунув пачку в карман джинсов, Ника поднялась. Какой непробиваемый, самоуверенный сукин сын!

– И как я туда найду дорогу? Вряд ли кто-то рот при мне откроет.

– О, это ерунда. Я проведу, – Инакен самодовольно улыбнулся и протянул ей руку. – Лады?

Ника фыркнула, но на рукопожатие ответила. Ну нравятся ей фамильярные придурки! Что поделать, у всех свои слабости… Пообещав ждать ее завтра здесь в одиннадцать вечера, Инакен откланялся и ушел через сад, на ходу прикурив сигарету, которую прятал за ухом, и насвистывая незнакомую ей мелодию.

«Я проведу», – пообещал Инакен Фернусон и следующим вечером с видом школьника, нарисовавшего портрет матери, протянул Нике розовый парик до плеч с длинной челкой.

– Мне просто любопытно: в какой момент я дала понять, что люблю розовый? – прошипела Ника, брезгливо держа вещицу двумя пальцами на почтительном расстоянии от своего лица.

– В этом-то вся суть! Никто и никогда не поверит, что дочурка оклуса из ада надела это. Даже при всех слухах о ее поехавшей крыше.

– Смотрю, у вас тут не принято церемониться с правящей семьей. – Ника собрала волосы резинкой и нахлобучила на голову розовое безумие.

Фернусон поправил парик, беспардонно дернув его вправо, и, отступив, присвистнул:

– В оправдание своего бесстыдного поведения спешу заметить, что теперь ты просто ожившая эротическая фантазия половины обитателей «У Де Мона». Еще бы живот оголить, а то есть там один, который с ума сходит…

– Захлопнись, – прорычала Ника, тем самым наконец развеяв в пух и прах остатки формальности между ними.

Фернусон хохотнул и застегнул рот на воображаемый замок.

Вглубь Огненной земли от ворот замка вела дорога, обрамленная высохшими деревьями и статуями гаргулий. По земле стелился туман, а темное небо, затянутое грязно-серыми облаками, словно грозилось рухнуть на голову.

Так могла бы выглядеть дорога в ад, по которой я вернулась из мертвых…

Фернусон курил, беззаботно что-то напевая себе под нос. Ника молча шла рядом, засунув руки в карманы черной толстовки и периодически запуская пальцы под парик, чтобы почесать раздраженную кожу головы. Внезапно «адская» дорога вывела к проспекту. Современные многоэтажки тонули в городских огнях, неоновые вывески призывно мигали, бликуя в панорамных окнах и отражаясь в лужах, оставленных вечерним дождем. Гудки машин, гул голосов прохожих – перед ними вырос город, которому точно здесь не место: уж слишком контрастным он выглядел на фоне мрачного замка, в котором Ника упрямо заперла себя. Она застыла, растерянно моргая.

– Мы же не…

– Нам сюда.

Фернусон кивком указал налево, и Ника свернула за ним в переулок – безлюдный и плохо освещенный, как и несколько других, которые им пришлось пройти, прежде чем Ника наконец увидела разрекламированный бар «У Де Мона». Кем бы ни был этот Де Мон, он явно питал страсть к американскому кантри, потому что в своем баре воплотил мечту любого техасского ковбоя класса люкс: это было массивное здание из кирпича и дерева с арками и огромной, ярко освещенной террасой у входа, на которой стояла компания мужчин с пивными кружками и сигариллами.

– Через пару часов здесь будет не протолкнуться, – сообщил Фернусон, на ходу давая пять одному из мужчин.

Ника поймала на себе несколько заинтересованных взглядов и невольно вжала голову в плечи. Они поднялись по лестнице, ее спутник толкнул входную дверь и закинул руку ей на плечо. Ника дернулась, но воин только усилил хватку. Она ткнула его локтем в бок, а потом поймала за ворот куртки:

– Прекрати трогать меня, а иначе я отрежу твои наглые яйца и заставлю сожрать при мне!

На мгновение на щербатом лице Фернусона отразилось недоумение, а потом он вдруг расплылся в широченной улыбке:

– Рекомендую сначала пройти мастер-класс у Домора. Малыш у нас спец в скармливании чужих яиц.

– Чего?

Фернусон наклонился к ней и заговорщически прошептал на ухо:

– А ты как-нибудь спроси между делом, за какие такие заслуги эта благородная птичка попала на службу к твоему отцу. Зуб даю, удивишься.

Ника тряхнула головой, и Фернусон отступил от нее.

Внутри играла негромкая музыка – гитара и клавишные, что-то приглушенное, ни на что из слышанного ранее не похожее и, судя по эху, словно записанное на живом выступлении. Стены из камня и дерева, низкий потолок с открытыми балками, кожаные диваны с потертыми подушками, пледами и шкурами и россыпь столов всевозможных высот и размеров – будто здесь ждали всех, от гномов до великанов. Народу было немного: три компании в разных углах да несколько одиночек за баром. Ника машинально потянулась к парику, но Инакен шикнул на нее:

– Хватит дергаться.

– Я выгляжу как дура. И чешется так…

Фернусон скорчил рожу и кивнул в сторону барной стойки: мужчина за ней с энтузиазмом натирал пивной бокал, качая головой в такт гитаре. Головой с яркими синими волосами. Завидев воина, он махнул ему, а потом улыбнулся Нике.

О-оке-ей.

Инакен повел ее к компании, занявшей дальний стол с массивными деревянными креслами. Лицом к ним сидел здоровяк, телосложением, объемной рыжей шевелюрой и бородой напоминавший викинга. Рядом – худощавые близнецы, коротко стриженные и русоволосые, курносые и с раскосыми глазами, такими черными, что зрачков было не видно. Напротив них расположился смуглый мужчина – статный, подтянутый, с орлиным носом и осанкой, которой позавидовала бы любая начинающая балерина. На шее каждого красовалась татуировка-роза – такая же, как у Инакена.

– Дамочки, смотрите, кого я к вам привел! – торжественно объявил Фернусон, и Ника метнула на него уничтожающий взгляд. Она думала, их план – слиться с местным контингентом, а не объявлять во всеуслышание о визите легендарного исчадия ада.

– Розовый – цвет королей, – заключил рыжий здоровяк, с видом эксперта осмотрев ее с ног до головы.

– Это каких таких королей?

– Которых мы сами выберем, – ответил смуглый и поднялся, отодвигая для нее свободное кресло возле себя. – Добро пожаловать.

Его неожиданно теплая улыбка немного сняла напряжение. Ника с благодарностью кивнула и села за стол.

– Это Агвид Берси, – упав в кресло рядом с близнецами, сказал Фернусон, лениво указав пальцем на рыжего. – Вот эти цыпочки…

Один из близнецов сжал кулак и с жутким прищуром покосился на Инакена. Тот округлил глаза и показательно прокашлялся:

– Вот эти достопочтенные уважаемые джентльмены – Броди и Кайло Райкеры. По сей день им предлагают самые высокие проценты в домах удовольствий, потому что, ну, сама понимаешь, на вкус и цвет, но близнецы всегда в… Ой!

Один из близнецов воткнул вилку в стол в пугающей близости от пальцев Инакена, и тот откинулся на спинку кресла, хватаясь за сердце. Ника хмыкнула и почувствовала, как расслабляется. Если Фернусон – местный шут гороховый и ведет себя так не только с ней, можно не переживать. Так только лучше: его много, он шумный и отвлекает всех от ее загадочной персоны. Вон даже подозрительные близнецы, поначалу сверлившие ее убийственными взглядами, видимо, забыли про свою враждебность, переключившись на коллегу.

– Я Давид Дофин, отец и мать этого балагана, – воспользовавшись заминкой, представился смуглый.

– Я вас видела на…

Он кивнул, предупреждающе выставив ладонь; и, поджав губы, Ника кивнула в ответ. Его она тоже видела на новогоднем балу – в компании смешливой женщины с ярко-рыжими волосами, – но Давид прав, вслух об этом здесь говорить не стоило.

– А та-ам, – вдруг воскликнул Фернусон, – наша сладкая розочка воркует со своей дамой сердца и всячески делает вид, что не имеет к нам никакого отношения!

Проследив направление его взгляда, Ника обернулась и за маленьким столиком возле окна увидела пару: блондинку в элегантном светлом платье, с блестящими локонами и кожей, белой и гладкой, как фарфор, и мужчину в черной рубашке и классических брюках, с вьющимися светлыми волосами, собранными в низкий хвост. Поймав ее взгляд, он замер, не донеся до губ бокал. В светло-серых глазах мелькнуло удивление. Ника отвернулась. Илан Домор был единственным из всех присутствующих, кто знал о ее секрете, и ей оставалось лишь надеяться, что он будет держать язык за зубами не только перед ее семьей, но и перед воинами Розы.

– Значит, за встречу! – вдруг воскликнул рыжий здоровяк Берси и пододвинул к ней рюмку с бордовой жижей. Ника принюхалась и тут же закашлялась: крепкая дрянь, аж глаза заслезились. – Фирменная настойка Де Мончика. Один раз за вечер, но залпом. – Ника скептически посмотрела на него, и широкое лицо Берси растянула утонувшая в бороде улыбка. – Смелее, мисс. Вечер только начинается!

И это был очень странный вечер. Впервые за последние дни Ника нормально поела и умудрилась не думать о том, почему вообще оказалась здесь, на этой земле. Настойка хоть и опалила горло, но бдительности не усыпила, и Ника ни на секунду не забывала, что сидит инкогнито в компании незнакомых ей людей, хоть те вроде бы и служат ее отцу верой и правдой. И она наблюдала за каждым, но делала это украдкой, фальшиво улыбаясь и гримасничая. Не заметила, как бар наполнился гостями, как новоприбывшие компании запестрели цветными волосами и нарядами под стать детищу «Де Мончика». Смеялась, когда Берси с десятого раза докричался до кого-то, чтобы сыграли его самую любимую песню, и искренне удивилась, когда этот кто-то оказался карликом-гитаристом с пухлыми пальцами и орлиным носом – музыкантом из плоти и крови, все это время сидевшим за их спинами в тени фикусов в напольных кадках.

Первые звучные аккорды зависли над головами, наступила мертвая тишина. Ника невольно ощетинилась, готовясь к худшему, но вдруг гитарист проворно забренчал лихую мелодию, и посетители бара взорвались криками, свистами и смехом. Несколько мужчин в ковбойских шляпах подсадили своих спутниц на барную стойку. Девушки вскочили на ноги и заплясали вразнобой, размахивая подолами длинных юбок и горланя слова, которые Ника в жизни бы не разобрала.

– Давай! Тебе тоже надо!

Фернусон вдруг забрался на стол и с широкой улыбкой, осветившей щербатое лицо, протянул ей руку. Ника вытаращилась, запротестовав, но Инакен наклонился, бесцеремонно поднял ее за талию и поставил на стол.

– Не глупи, принцесса. Просто повеселись и покажи нашим, что ты здесь не надзиратель, – шепнул ей Фернусон и, расхохотавшись от недоумения на ее лице, схватил за руку и покружил.

– Что… что нужно делать? – прокричала Ника.

– Это вольная песня, нет никаких правил! Ори что хочешь, танцуй как хочешь! – И застучал каблуками по столу, горланя: – Я бы умер в подворотне, но мне лень вставать с дивана!

Вокруг творилась вакханалия. Голоса, мужские и женские, перебивались топотом ног, люди танцевали на столах и креслах, прыгали, кружились и отплясывали на месте, и на бесконечные минуты этот странный бар превратился в огромный улей, напрочь лишенный синхронности, но пораженный одной заразой: бесконтрольным, ничем не оправданным весельем. Ника не запела, но оставаться на месте не могла и невольно начала копировать хаотичные движения Фернусона, который исполнял нечто среднее между полькой и джигой Безумного Шляпника. Тарелки летели в стороны, сотрясался потолок, от улыбки сводило челюсти, от разноцветных париков и металла на одежде ее партнера рябило в глазах. И когда Ника уже готова была согнуться пополам, лишь бы немного отдышаться, над сумасшедшим весельем прогремело хоровое «всё!». Музыка резко смолкла, а потом раздались свисты и хлопки. Инакен с самой счастливой улыбкой выставил кулак вперед, и Ника из последних сил стукнула кулаком в ответ, а потом позволила Берси спустить себя вниз.

– Как я справился, малыш? – лениво протянул Фернусон, и Ника только сейчас заметила Домора за их столом.

– Слушал бы тебя на сон грядущий, да ты все никак не пришлешь мне запись, – с непроницаемым лицом ответил тот. Ника перехватила его взгляд и вскинула брови, и Домор неожиданно отзеркалил ее мимику. Берси и Фернусон заржали, и даже угрюмые близнецы удостоили ее сдержанными улыбками.

Вскоре спутница Домора вернулась из уборной, и воин-эльф увел ее из бара. Ника какое-то время смотрела им вслед, раздумывая о том, что на самом деле представляет собой Илан Домор. Да, их знакомство не задалось, но эльф извинился за сказанное без объяснения причин, хотя, как выяснилось, мог бы легко оправдаться, и с тех пор не сделал ничего, что хоть немного задело бы ее: в пансионе не отсвечивал, но появлялся в самый нужный момент. А еще сохранил ее секрет – а это дорогого стоило… И Ника не могла понять, делал ли он это по своей инициативе, неправильно истолковав приказ отца охранять ее, или же в этом и крылась суть приказа? И что за магией он обладал? Магией, которая появляется из ниоткуда и пронзает людей, как решето? А намеки, которые бросал Фернусон в его адрес? Ника поджала губы и, повернувшись к столу, поймала любопытный взгляд Давида Дофина.

– Я могу ему верить? – тихо спросила она.

– Больше, чем себе.

В тот вечер обещанных сплетен о себе Ника так и не услышала, хотя на выходе, пока Фернусон прощался с компанией курильщиков в ковбойских шляпах, уловила обрывки разговоров про «возвращение дочери» и «где он ее прятал», но не придала этому значения. В кармане толстовки позвякивали глиняные бутылочки с настойкой, которые она втихаря утащила со стола, в голове все еще звучала мелодия вольной песни. Ей было хорошо. Слишком хорошо от того, что она не пошла на поводу у своего упрямства и доверилась Фернусону, расслабилась и впервые со дня побега из «Форест Холла» думала о чем угодно, лишь бы не о том, что недавно случилось и что с этим делать дальше…