Человек, укравший мир

Сзади лязгнула, закрываясь, дверь камеры, и из коридора донесся топот удалявшегося конвоя. Я плюнул им вслед и выкрикнул пару ругательств, но они даже не обернулись. Мое мнение об их гостеприимстве, происхождении и личных особенностях охрану явно не интересовало.

– Слышь, деточка, тебя че, никогда не учили, что в хате харкать низя? – произнес сзади низкий пропитой голос.

Я резко обернулся. Я считал само собой разумеющимся, что эти парни мне выделят отдельную камеру, но мое новое жилье уже было обитаемо – на трехярусных нарах сидели три здоровенных жлоба, а еще кто-то сидел под нарами на полу, причем его я вначале и вовсе не заметил, настолько хорошо он замаскировался в куче какого-то тряпья.

– Ты че, деточка, голосок потерял? – спросил тот же голос, и я наконец определил его источник. Со мной говорил волосатый мускулистый мужик, сидевший на нижней наре. Судя по его позе и месту, которое он занимал, в этой камере он пользовался авторитетом. С некоторым запозданием я вспомнил древний, как сами тюрьмы, воровской закон не плевать в тюрьме, которая для воров была родным домом.

– Не слышу ответу! – прорычал мужик, приподнимаясь. Его товарищи с верхних нар тоже приподнялись.

– А о чем с козлом тереть-то? – полюбопытствовал я вместо ответа, использовав одно из самых оскорбительных слов, какие только существуют в воровской фене. Оно явно оказалось интернациональным для всех воров, в том числе и местных. Казалось, обладателя хриплого голоса хватил паралич, до того он удивился. Один из его товарищей по нарам, быстрее разобравшийся в ситуации, спросил с искренним удивлением в голосе:

– Что там квакнула эта жаба?

– Что вы все козлы, – весело заявил я.

Мужик с пропитым голосом вскочил на ноги и шагнул ко мне, бормоча какие-то угрозы. Вот это я понимаю. Он думал, что я крепко влип, но на самом-то деле врепко влип не я, а он.

Я не стал точить с ним лясы на тему о том, кто, что и с кем сделает, а просто шагнул вперед и врезал ему как следует. Это надо было видеть. Мужик, только что перший на меня как танк, получил мой коронный аперкот в нижнюю челюсть и отлетел обратно на свою нару.

Остальные двое тут же решили ему помочь, но у них это не слишком получилось. Одному из них я, не дожидаясь, пока он спустится с нар, врещал ногой промеж его копыт, и парень свалился на пол с диким воплем, схватившись обеими руками за ушибленное место. Третий успел слезть и попер на меня. Я отступил к решетке, а затем бросился ему в ноги. Он грохнулся, и я тут же врезал ему ребром ладони по шее. Это его не упокоило, и он попытался обнять меня своими лапищами, но получил сложенными пикой пальцами левой руки точнехонько в солнечное сплетение, а кулаком правой в переносицу, после чего на время потерял ко мне всякий интерес. Я вскочил на ноги и отвесил хорошего, в лучших местных традициях, пинка парню, которому я заехал промеж ног, чтобы тот не вздумал включиться в драку.

– Осторожно, сзади! – крикнул лежавший под нарами человек.

Я резко обернулся. Обладатель хриплого голоса, пришедший в себя после моего аперкота, достал из-под своей подушки что-то, блеснувшее металлом, и прыгнул на меня, как тигр. Я легко перехватил его руку, забросил ее на свое плечо и потянул, резко наклонившись вперед. Перелетев через меня, хриплоголосый врезался в решетчатую дверь. Разумеется, дверь выдержала. В отличие от хриплоголосого, который бесформенной массой развалился на полу. Я развернулся и отвесил его приятелям еще по пинку, после чего они стали столь же безобидны, как и их предводитель. Перешагнув через их тела, я подобрал ту штуковину, которой пытался пырнуть меня хриплоголосый. Большая заточенная отвертка с плоской рукоятью, обмотанной изолентой. Похоже, в этом месте и впрямь соблюдают все древние традиции.

– Браво! – воскликнул предупредивший меня человек, вылезая из-под нар. – Я в восторге.

– Я тоже, – буркнул я, бросив отвертку на нижние нары. Потом я посмотрел на своего невольного помощничка. Он оказался невысоким, сутулым, с порядочной лысиной, в очках с треснувшим стеклом, с лицом, которое можно увидеть скорее в каком-нибудь университете, чем в тюрьме. Одежда его, измятая и грязная, когда-то явно была хорошим костюмом. Уж в костюмах-то я разбираюсь. Даже лучше, чем в тюрьмах.

– Позвольте мне представится, – сказал очкарик, – Петер Йоханес, бывший преподаватель милградского университета.

– Рэй Светлов, – представился я.

Продолжению нашей беседы помешал охранник, который подошел к решетке и прорычал:

– Что тут за шум?

– Уже никакого, гражданин начальник, – ответил я, поворачиваясь к нему.

«Гражданин начальник» посмотрел на развалившиеся на полу тела, потом на меня, хмыкнул, и отошел.

Я повернулся к университетскому преподавателю и спросил:

– И за что тебя сюда?

Тот пожал плечами.

– За нелояльность.

– За что, за что? – переспросил я. – Какое оригинальное преступление.

– За нелояльность и антиправительственные высказывания, – ответил Йоханес, забираясь обратно под нары. – А вас за что?

– За нарушение космических границ, – ответил я, садясь на нижнюю нару.

– Так вы инопланетник? – изумился мой собеседник.

Похоже, ему было трудно представить себе, что кто-то мог добровольно прилететь на его родину. Сейчас я склонен был с ним согласиться – судя даже по тому немногому, что я успел здесь увидеть и услышать, родина была так себе. Как говорится, с такой матерью и злая мачеха не страшна.

Я кивнул головой и снова взял в руки заточку.

– Что же вас привело сюда?

– Были причины, – коротко ответил я. Я был уверен в том, что камера прослушивается, да и не собирался разливаться соловьем перед этим очкариком. Он мне не корешок, чтоб посвящать его во все подробности моей жизни. Но за мной все равно должок. Если бы он не предупредил меня, я запросто мог бы получить бы между ребер заточенной отверткой.

– Забирайся сюда, – сказал я, ткнув заточкой в нару над своей головой.

– А как же эти…

– Передавятся, – ответил я. Один из них уже начал шевелиться, и теперь мне надо было смотривать в оба. Не хватало еще, чтоб мне свернули шею, как куренку, в вонючей камере вонючей тюрьмы этого вонючего мирка.

Йоханес тоже заметил шевеление в куче врагов и торопливо залез наверх. Ему явно не хотелось участвовать в драке, и со своим положением под нарами он уже свыкся, но побоялся ослушаться меня.

Местный авторитет наконец пришел в себя и приподнял голову. Я подождал, пока его взгляд встретиться с моим, и тихо сказал:

– Если ты еще раз, шестерка вонючая, разинешь свою хавалку на меня или моего кореша, – я указал левой рукой на верхнюю нару, – я тебе вырежу сердце твоей же заточкой. Усек?

Тот молча кивнул. Видимо, наш предыдущий разговор заметно повысил уровень его умственных способностей. Однако зуб даю, что при первой же возможности он сам мне сердце вырежет и все остальные органы впридачу.

– Вот и молодец. А теперь лезь на верхнюю нару и сиди там тихо, как мышь, а не то всю жизнь будешь жалеть, что родился на свет. Усек?

Он снова молча кивнул и послушно полез на верхнюю нару. И все-таки, пока он не залез наверх, я не спускал с него острого жала заточки. С такими мальчиками шутки плохи. Потом я загнал под нары остальных двоих, и поудобнее устроился на своем лежбище, не выпуская из рук отвертку. Мне надо было помозговать. У меня было, о чем помозговать, но времени на это мне не дали.

В коридоре забухали тяжелые шаги, и около двери моей камеры появились трое в черном при бластерах на боку в сопровождении охранника. Я спрятал заточку под подушку, пока охранник отмыкал замок. У меня было чувство, что они пришли за мной. Так оно и оказалось. Распахнув дверь, охранник рявкнул:

– Светлов, на выход!

Я послушно встал и пошел. В коридоре меня моментально скрутили, и, надев наручники, куда-то поволокли. Правда, волокли меня предельно осторожно, несмотря на скованные руки. Двое поддерживали меня под локти, а третий шел сзади, и каждый раз, когда я замедлял шаги, в спину мне упирался ствол бластера.

Шли мы довольно долго. Это здание напоминало лабиринт ужасов из какого-нибудь парка развлечений. Даже если бы я сейчас сбежал, что сделать для меня было не так уж и трудно, я все равно не нашел бы дорогу на волю, до того у них все, ребятки, было запутано. И нигде ни одного указателя. Как они только сами тут не теряются?

Минут через пять, когда я окончательно утратил представление о тои, где нахожусь, запутавшись в переплетениях одинаковых полутемных коридоров, мы поднялись по лестнице наверх и оказались в совершенно другом мире. Коридор, по которому мы шли, был широк и ярко освещен, стены были оббиты деревом, на окнах не было стальных решеток. Я почувствовал, что конец нашего пути где-то совсем рядом, и не ошибся. Спустя минуту мы остановились перед внушительной дверью из лакированного дерева. Один из моих конвоиров отпустил мой локоть и негромко постучал в дверь, затем приоткрыл ее и сказал:

– Заключенный Светлов доставлен, господин старший следователь.

– Введите его, – донеслось откуда-то из глубины кабинета. Меня втолкнули в дверь, и я оказался в царстве восточной роскоши. Большой, метров десять длиной, кабинет был сплошь отделан драгоценными породами дерева, пол был устлан роскошным ковром, не менее роскошные ковры висели на стенах, а единственное окно было завешено пышной, кажется, шелковой портьерой, не достававшей, врочем, до пола сантиметров 60. Из мебели в кабинете был письменный стол размером с небольшой космодром из лакированного дерева, сделанный из того же материала книжный шкаф, да еще посреди кабинета стояло совсем не гармонировавшее с обстановкой кресло из стальных труб с зажимами на передних ножках и подлокотниках.

– Посадите его, – распорядился человек, сидевший за столом.

Мои конвоиры бодренько взяли меня под белы рученьки и усадили в кресло, застегнув привычными движениями зажимы на моих запястьях и щиколотках. Им явно не впервой было проделывать эту операцию.

– Можете идти, – сказал человек за столом, и мои конвоиры тотчас послушно вышли.

Только когда они плотно закрыли за собой дверь, хозяин кабинета встал и подошел ко мне. Он был невысокого роста, в зеленом френче и декоративном пенсне, какие стало модно носить на Земле в прошлом году. Ничего не выражающее, словно каменное лицо и холодные как лед глаза явно не сулили мне ничего хорошего.

– А теперь, господин Светлов, поговорим о вашем визите в наши края и о целях этого визита, – заявил он с видом паталогоанатома, готовящегося начать очередное вскрытие.

– Почему бы и нет, – ответил я. – Только нас, кажется, не представляли друг другу. А меня, знаете ли, еще мама учила – никогда не разговаривать с незнакомыми людьми.

В глазах человека во френче что-то блеснуло, но он ответил:

– Я – старший следователь министерства государственной безопасности Милрада Арлис Керния, и…

– А вы птичка высокого полета, – перебил его я. – Старший следователь. Надо же! И чем же я привлек ваше внимание к своей скромной персоне?

Лицо Кернии осталось каменным, но голос его выдал, когда он даже не сказал, а пролаял:

– Не дерзите, Светлов! Мне достаточно щелкнуть пальцами, и вы умерете такой смертью, что сто раз пожалеете, что вас не сбили корабли Космического Патруля!

– Вы что, еще и волшебник? – поинтересовался я.

Я переигрывал, но только чуть-чуть. Мне надо было показать этому типчику, что я не только не боюсь его, но и вообще чихать хотел и на него, и на весь Милрад. И что для такой наглости у меня есть причина, весомая как реактор космического корабля. Впрочем, уже то, что меня допрашивал не какая-нибудь мелкая сошка, а старший следователь мистерства госбезопасности, говорило о большом внимании к моей скромной персоне. Или о том, что инопланетные корабли крайне редко нарушали космическое пространство Милрада. Вполне возможно, что я был первым гостем из другого мира за все годы блокады этой планеты Земным Содружеством. Потому-то они и подняли такую шумиху вокруг меня. Что ж, все это приятно, а теперь главное – не разочаровать этого индюка во френче и суметь выйти через него на заправил этого мирка.

Он неожиданно усмехнулся.

– Можете считать меня волшебником, но в моих руках, – он сжал пальцы в маленькие кулачки, – ваша жизнь.

– Тогда постарайтесь ее не выронить, – ответил я. – Я очень не хочу, чтоб она разбилась.

– Из вас, Светлов, получился бы замечательный шут, – бросил он, внезапно расхохотавшись.

– Из вас тоже, – любезно сообщил ему я. Это надо было видеть. Кернию словно раскаленной кочергой ткнули, он налился кровью, как помидор, и так посмотрел на меня, что я понял: больше шутить не надо, если я хочу остаться живым.

– А теперь к делу, – сказал я деловито, пока он молча смотрел на меня, видимо, решая, что со мной сделать – зажарить живьем или просто сжечь. – Я прилетел сюда не просто так, шутки ради, у меня, дружочек, была для этого причина, весомая, как реактор звездолета, и эта причина – вовсе не Космический Патруль. Я много лет дурил лягашей, как хотел, и продолжал бы дурить их еще столько же, если бы не нарвался на крейсер в зоне выхода около ваших границ. А привело меня к вашим границам одно очень важное дельце. Если твое начальство, не дай бог, узнает о том, что ты тянул резину, оно просто отправит тебя в расход безо всяких базаров.

Я хотел провести ребром ладони по шее, чтобы уточнить, что хочу этим сказать, но руки у меня были скованы наручниками. Однако старший следователь оказался парнем сообразительным и все понял без наглядной демонстрации.

– Что же это за дело? – спросил он, испытующе глядя на меня.

– А это я скажу твоему начальнику, когда меня туда отведут, – ответил я как можно более нагло. Жаль, что я не мог закинуть ногу на ногу в этом кресле, чтобы дополнить картину непринужденной беседы. Керния продолжал пристально смотреть на меня, а мне казалось, что я читаю его мысли. Старший следователь взвешивал все «за» и «против». Если я лгу ему, то он, конечно, получит порядочный нагоняй за то, что потревожит своего начальника без важной на то причины. Но если я все-таки не лгу, а он не отведет меня на встречу с министром… Если в первом варианте для него всегда сохранялась возможность как-то отбрехаться, то второй вариант неизбежно должен был привести к самым плачевным последствиям. Он буквально пронзил меня взглядом, словно пытался проникнуть в мой мозг, чтобы понять, говорю ли я правду. Но я продолжал с безмятежным спокойствием сидеть в своем кресле, и он, наконец, решился. Сев за стол, он нажал кнопку на пульте управления и отрывисто сказал в интерком:

– Соедините меня с приемной господина министра государственной безопасности.

Я откинулся, насколько это было возможно, на спинку кресла, стараясь устроиться поудобнее. Первый серьезный раунд на Милраде остался за мной. Я нисколько не удивился, когда через несколько минут в кабинет Кернии ввалились мои конвоиры, которые отстегнули меня от кресла и выволокли в коридор. Сам старший следователь пошел вместе с нами.

Кабинет министра государственной безопасности Энрика Езно, где я оказался полчаса спустя, был куда больше и роскошнее, чем у его подчиненного, а сам министр – еще ниже ростом, маленький и юркий. В его кабинете не было стального сиденья с зажимами, так что мне удалось неплохо устроиться в оббитом мягкой кожей кресле с высокой спинкой. Правда, руки мои были скованы наручниками, а предусмотрительный министр на всякий случай положил на стол перед собой бластер, но по сравнению с приемом, оказанным мне старшим следователем, это все были мелочи.

– Выкладывай, в чем дело, – хмуро приказал он, бросив на Кернию тяжелый взгляд. Пока подчиненный старательно объяснял причину, в силу которой он был вынужден побеспокоить своего начальника, да еще притащить в его кабинет какого-то вонючего заключенного, я откровенно рассматривал лицо министра. Мелкие черты, остренький нос и подбородок, светлые, коротко подстриженные волосы, уложенные на прямой пробор, казалось бы, ничего такого, на чем мог задержаться взгляд. И только посмотрев ему в глаза, можно было понять, почему этот человек получил столь высокий пост в этом жестоком мирке. Давно я не видел такого жестокого взгляда. Хотя умным его назвать было сложно. Скорее из тех, кто хорошо умеет стричь головы всем, кто встает на его дороге или может встать в сколько-нибудь обозримой перспективе.

Керния наконец закончил трепаться, и господин министр посмотрел на меня.

– И что ты хотел мне сообщить? – спросил он.

Я улыбнулся. Министр молча ждал, сверля меня взглядом.

– Я хотел рассказать одну очень важную вещь, – сказал я, выдержав драматическую паузу. – Чертовски важную.

– Конкретнее, – нетерпеливо дернул щекой Езно.

– Можно и конкретнее, гражданин начальник, – произнес я, улыбаясь. – Паханам Земноого Содружества до смерти надоело смотреть на ваши местные выкрутасы, и они собираются положить им конец.

– Вот как? – ровным голосом спросил министр. Лицо его оставалось все таким же невыразительным, но по блеску в его глазах я понял, что мое сообщение не оставило его равнодушным.

– Именно так, – ответил я. – Они задолбались держать вас в осаде, и их беспредельно задолбал ваш беспредел, так что они уже начали ножички точить. А что такое ваши игрушки-сторожевички против Военно-Космических Сил Земного Содуржества? Так, смазка для бластера. Часа не пройдет, как от ваших кораблей останется только облачко радиоактивного пепла.

– Земля решила отбросить нейтралитет? – поинтерсовался министр, буравя меня взглядом. Но я его выдержал, как выдержал полчаса назад такой же сверлящий взгляд его подчиненного.

– А то как же, – ответил я. – Утомились они там сидеть на своей куче, и ни во что не встревать. Захотелось кровь разогнать и показать, кто здесь пахан. Да и остальным урок будет, чтоб бузить не начали.

Лицо министра богатством своей мимики напоминало погребальную маску, но выражение, появившееся в его глазах, ничто не могло скрыть. Это был страх, обыкновенный человеческий страх, и я мысленно поздравил себя. Полдела, считай, уже сделано.

– Это все, что ты хотел мне сообщить? – спросил Ерзо все таким же невыразительным голосом.

– Понятное дело, нет. Что же я тебя огорчу, и ничем не помогу. Я друзей не кидаю.

– Мы тебе не друзья.

– Это ты сейчас так думаешь. Но очень скоро вы все, ребятки, станете, натурально, моими лучшими корешами. Без вариантов. И знаете почему, ребятки?

– И почему же?

– Я не только знаю, что Земля собралась обломить вам ваши развлекаловки здесь, но и еще в курсах, когда и как она собирается это сделать.

– И когда же?

– А это пока будет моим маленьким секретиком.

Министр изобразил на своем лице гримасу, которую он, как видно, принимал за улыбку.

– Светлов, в моем ведомстве есть замечательные ребятки, которые за час выбьют из тебя все, что мне надо знать, а потом пустят в затылок пулю, чтобы ты не путался у нас под ногами.

– Ты меня напугал, парень, – засмеялся я. Лицо министра наконец-то дернулось, но он сдержался. – Может, ты и узнаешь, когда тебе надо будет ложиться в ящик, но не больше. А я еще знаю, как вам всем вылезти из той лужи, в которую вы сели. И тут уж никакие твои пытки не помогут, потому что только я один знаю, в какие двери надо постучаться и как надо попросить, чтобы все получилось. Только я один смогу провернуть это дельце. Пристрели меня, и вы все ни черта не получите. Ну разве что кроме военного трибунала Земного Содружества за все те дрова, которые вы тут наломали. Запомни и заруби себе на носу – только я знаю, как вам выпутаться.

– Ну и как же?

– А вот этот секретик я поберегу до встречи с самой большой местной шишкой. А то, чего доброго, ты решишь блеснуть своей деловитостью и сам все расскажешь боссу, а мне прикажешь пустить пулю в затылок, чтобы не раззвенел по свету твои секреты. Мол, мавр сделал свое дело – мавр может уходить. Не пойдет так, гражданин начальник. Я не для того сюда летел за сотню парсеков, рискуя своей задницей, чтоб получить пулю. Этого добра у меня и на Земле хватало.

Судя по выражению глаз министра госбезопасности, я был недалек от истины. Но я выкрутил ему руки, и деваться ему было некуда.

– И тормози, парень, а то опоздаешь, – сказал я. – Пока думать долго будешь – хлоп! – и приземляться тут земные крейсера, и тебя в первых рядах отправят на расстрел, потому что статей по земному кодексу ты нарушил не меньше меня, а посчитать, так, небось, и больше. Смотри, не опоздай.

Я посмотрел ему прямо в глаза и понял, что свой второй раунд на Милдаре я тоже, безусловно, выиграл. Впрочем, радоваться было рановато, так как впереди меня ожидало еще множество подобных баталий. И все же я не мог не испытывать чувства глубокого удовлетворения, следя за рукой министра, которая включила лежавшее на столе переговорное устройство.

– Добрый день, это Энрик тебя беспокоит, – проговорил он таким мягким голосом, что я удивленно поднял голову. Казалось, что на место Езро посадили другого человека, до того непохож был его голос на тот, которым он говорил со мной несколько секунд назад. Стальные нотки исчезли как по волшебству. – Дело есть у меня к тебе очень важное и срочное.

Несколько секунд он молча слушал то, что ему говорил собеседник, а потом сказал:

– Тогда после обеда. Да, до встречи. Спасибо.

Министр повесил трудку и несколько секунд смотрел на меня, а потом негромко сказал, обращаясь к своему заместителю:

– Сегодня после обеда я пойду на доклад к Главному. Подготовь бумаги по этому делу.

Керния послушно вскочил и направился к двери, но приостановился и спросил, указывая рукой на меня:

– А что делать с этим?

– С этим? – буркнул министр и ожег меня таким взглядом, что моя куртка едва не задымилась. – В камеру его.

Когда мои конвоиры поволокли меня к выходу из кабинета, он внезапно резво поднялся на ноги, подошел ко мне и произнес:

– Если ты, гад, мне солгал…– Он не договорил, но все было понятно и без слов.

– А ты поди проверь, – ответил я, оскалив зубы, и тотчас получил в рыло.

– В отдельную камеру его! – распорядился господин министр, когда меня уже выволакивали из его кабинета. – И непрерывно наблюдать за ним! Но никакого битья.

– Так точно, господин министр, все будет исполнено! – бодро отозвались мои конвоиры. Они оказались честными, если так можно выразиться, людьми. Ни разу за все время, пока мы шли до моей новой камеры, они меня не ударили. Но и кровь из разбитого господином министром носа вытереть мне не дали.

Надо сказать, что камера, в которую они меня затолкали, так же отличалась от моей первой квартирки, как кубрик обычного грузовоза от кают класса люкс на суперсовременном пассажирском космолайнере. Она была примерно такого же размера, но этим все сходство и заканчивалось. Во-первых, она была одноместной, во-вторых, вместо нар здесь стояла большая кровать с мягкой периной и парой нормальных подушек, в-третьих, вместо старинной «параши» здесь был нормальный биотуалет, и, наконец, вместо решетки – толстенная плита бронестекла, благодаря чему обитатель камеры был всегда на виду, но не мог даже палец в коридор высунуть. Что ж, несмотря на то, что здесь я себя чувствовал, как таракан в стеклянной банке, это было все же лучше, чем моя старая камера. Я нисколько по ней не тосковал, вот только Йоханеса было немножко жалко. Интересно, как он там без меня? Впрочем, у меня было, о чем подумать кроме него – не до чужих бед, когда своих выше крыши.

Я повалился на кровать, оценив толщину и мягкость перины, и подумал, для кого создавалась в этом страшном здании такая роскошная камера. Одно могу сказать точно: никогда я, ребятки, не сидел с такими удобствами и комфортом. Посмотрев на потолок, где торчал красный глазок видеокамеры, я усмехнулся и вернулся к своим проблемам. Впрочем, довольно быстро я пришел к выводу, что в данный момент я все равно ничего не могу, даже если сильно захочу. Десять сантиметров бронестекла никакой Черный пояс не пробъет, а в коридоре вдобавок стояли три охранника с бластерами.

Сторожили меня ничуть не хуже, чем монетный двор Земного Содружества. Что ж, их можно было понять. Тот, кто отдал распоряжение посадить меня в эту камеру, прекрасно понимал, в каком неприглядном положении они оказались. И так же хорошо понимали, что выход у них был только один – я. Ну, по крайней мере, я так думал. А вот как они раскинут своими мозгами, еще бабашука надвое сказала.

Я устроился поудобнее и решил немного вздремнуть, тем более что в последний раз я спал довольно давно. Но поспать мне не дали. Меня разбудили буквально через пять минут, выдрали из постели и поволокли на допрос. Когда меня снова повели по коридорам и переходам, я почувствовал себя несколько уверенней, поскольку теперь в мою спину не тыкали бластером. Вроде мелочь, а все же приятно, не говоря уже о том, что эта «тактичность» явно свидетельствовала об изменении моего нынешнего статуса.