Отпущение

Риша́ Рице́

Отпущение

Пролог

Человеческое тело легко помещается в объект несложной структуры, для создания которого необходимо несколько деревянных досок. Они же составляют строение, предвосхищающее сочетание эмоций: страха, боли, потери и одиночества, а также гамму: зловония, холода, жажды и вновь одиночества. Доски формируют пространство, несущее в себе смысл последнего ложа, они складывают знакомый каждому лик смерти, создают простой в своем исполнении гроб. В него помещается мертвое тело человека, уже остывшее, отдавшее последний вздох и никогда более не почувствовавшее жадное распространение кислорода в легких. Абсолютно безжизненное, со стекленным тусклым взглядом. Его могут обозначить трупом при бесчувственном вскрытии или телом, подчеркивая в нем теперь отсутствие всего людского, иногда даже человеком при обнаружении обездвиженным и не дышащим прохожими. Часто может употребляться имя, обыкновенно знакомыми, с надеждой, что сознание, которое олицетворяла эта физическая оболочка, еще возможно встретить, будто душа не умерла вместе с ней. Ведь всем понятно, что человеческое тело легко заключается в гроб, но куда можно поместить его душу? Определенно, её не удержат старые доски и груда земли. Что за сосуд способен поглотить душу? Дать ей забродить, как дорогому вину? Удержать её, дав рассмотреть поближе, возможно, распотрошив на мелкие грехи, которые можно будет удалить, отчистив? К сожалению, подобной ёмкости, кроме активного телесного человека, нет. Поэтому, за неимением иных путей, остаётся только один вариант отпущения, заставляющий тело, способное дышать, лишить воздуха для установления равновесия, воплощения логичной формулы очищения духа. Душу, заточенную в ещё живом теле, необходимо поместить в гроб, минуя смерть физическую, для чистоты душевной.

Глава 1

Во время пробуждения наше тело плавно растягивается, не ощущая пространство. Оно медленно выдвигается из сонного таинства, зная, что, когда подойдет очередь приоткрыть глаза, рассвет наполнит своей яркостью первые минуты бодрствования. Это сочтется обыкновением каждого утра, праздной привычкой, изумительность которой останется неуловимой для изнеженного, только проснувшегося человека. Каждая клетка его тела почувствует прилив энергии, хотя ещё будет ощущается лёгкая сонливость, словно воспоминание о гармонии и покое. Звуки постепенно будут становиться явными: вдалеке станет слышно, как мягко журчит вода, а где-то поблескивают лучи света. По мере того, как осознание крепнет, пространство вокруг начинает принимать очертания. Мысли, как пробуждающиеся цветы ранней весной, медленно появляются, приветствуя то, что зовётся жизнью. Однако, что, если при первых порывах покинуть сон вместо искрящегося солнца видишь лишь темень? Скорее всего, первая мысль, которая посетит тебя, будет излагать, что ты пробудился в самую глубокую ночь. Поэтому стоит закрыть глаза вновь, отгоняя от себя бегло нападающий прозорливый страх, уже готовый прорываться сквозь сонное спокойствие. Но стоит только двинуть рукой, и взамен беспрерывного пространства будут обнаружены сковывающие стены, и тогда не страх подчинит тебя за секунду, а истинный ужас, кошмар заключения, мука медлительной смерти. Ты почувствуешь себя беспомощным, слабым существом, пойманным на дикой охоте. Подобную кипящую панику ощутила женщина, ещё днем безропотно источающая жизнь, незнающая, что будет лишена своей свободы, что ей придется столкнуться с пыткой медленного исчезновения, что сегодня она, вероятно, умрет. Мученица проснулась не в пуховой кровати от зловещего сна. Ей суждено было очнуться в гробу, погребенной в рыхлую землю, сокрытой от человеческого мира.

Резко пробудившись, женщина ощутила головную боль, которая с каждым мгновением продвигалась вниз, обволакивая все тело ноющим зудом. Затылок пробирало ноющее жжение. Первый же её вдох напрочь отличался от обыкновенного. Воздух был гораздо суше, словно мельчайшие кусочки земли заполонили его, украв всю влагу. Она почувствовала непривычный холод и твердость поверхности на, которой лежала. Распахнув глаза, женщина увидела только неизменную бездонную темноту. Она была абсолютной, настолько плотной, что казалась черным полотном. Прорезающийся из глубин тела животный страх сразу потребовал, в отсутствие зрения, на ощупь понять, что её окружало. Медленно передвигая руки, она смогла распознать лишь ровную древесину. По бокам места не хватало, чтобы разогнуть руки, однако верхняя граница позволяла практически вытянуть их до конца. Дрожа всем телом и судорожно дыша, женщина обескураженно осознала, что замурована где-то, вероятно, в гробу. В первые секунды этого постижения, пленница шокированно молчала, не зная, что делать. Но уже через мгновение с нахлынувшей неконтролируемой яростью она истошно закричала изо всех возможных сил, вдавливая свои ладони быстрыми ударами в верхнюю часть ящика. Её разум метался в смятении, не осознавая, роковую действительность. Подверженная неизмеримому ужасу, она не верила, что все происходящие – изувеченная реальность. Поэтому после безуспешных попыток сломать свою темницу, пленница также рьяно начала хлопать себя по лицу, надеясь, что это поможет ей отойти от иллюзий, но это не являлось ими. Подлинность её кошмара была неоспорима, осязаема. И эта мысль тягуче закреплялась в её сознании, образуя физически ощутимый туман в голове и разрушая веру в мираж всего происходящего. Уголки глаз быстро наполнились слезами, но руки её от страха и паники неожиданно одеревенели, отказываясь вытереть холодные капли, стекающие на впалые щеки. Женщина снова начала кричать, зовя на помощь, в глупой надежде, что сейчас её быстро достанут и она сможет забыть это, как мимолетный страшный сон. Но никто не откликался. Некому было протянуть ей руку помощи. Никто не слышал её буйных ударов и пронзительного крика, выражавшего неизмеримое желание жить.

Безумное количество мыслей пролетало в её голове, путавшись. Она пыталась отыскать верный вариант действий, однако любая идея, в действительности оказывалась бесполезной. Ведь сбежать из закрытого гроба было невозможно без чужой помощи. Сломать свою темницу худыми, тонкими руками не получалось, боль от этих ударов испытывала только она. Ни её разум, ни тело в панике не могли принять собственную никчемность, продолжая молниеносно перебирать различные способы избавления от деревянной клетки. Однако, почти сразу женщина поняла, что, будучи погребенной заживо, только полиция сможет достать её. Но уверенности в том, что кто-нибудь заметит её отсутствие не было. Она была одинокой, оттого и беззащитной. Женщина попробовала успокоиться, внушить себе, что надежда на выживание есть, что какой-нибудь человек забьет тревогу и сообщит полиции об её исчезновении. Но в глубине души она была убеждена, что никто не заметит её пропажи. И эта мысль ударяла по ней больнее, чем само заключение в деревянной темнице. Она может, страдая медленно исчезать под землей, а никто и не заметит этого.

Она ощущала запах сырой земли, который в тот момент показался ей самым противным из всей существующей вони. Он пробирался внутрь неё, и пленница чувствовала себя изувеченным мертвецом, гонимым из реального желанного мира. Её обуревали панические домыслы. Ей казалось, что части её тела уже начинают наполняться трупным гноем, что женщина медленно разлагается. И ей хотелось заорать, что она живая, что это ошибка. Ведь ей не место среди усопших. Она живая, дышащая. В тот же момент женщину пронзила мысль, что это только пока. Скоро дышать она уже не сможет.

Женщина перевернулась на живот, влекомая отчаянным предположением, что это поможет ей что-нибудь обнаружить. Она думала найти какую-нибудь щель, слабое место в конструкции гроба, но на ощупь он был идеально собран. Женщина вновь душераздирающе заорала, стуча кулаком по нижней части гроба. Тем не менее прочное дерево нисколько не потеряло собственной обороны, и пленница, размазывая соленые слезы по лицу, лбом уткнулась в нижнюю часть гроба. Она начала про себя повторять все молитвы, которые когда-либо слышала, сложив ладони друг к другу в молитвенной стойке. Женщина быстро шептала невнятные слова, не переставая плакать. Все немногочисленные моления знакомые ей, быстро прозвучали из её уст. Пленница собиралась повторять их по кругу, вдруг одна из её ног сдвинула некий предмет в другом конце темницы. Вскрикнув от неожиданности, женщина начала толкать неизвестный ей предмет вперед к её руке. Спустя несколько неуклюжих попыток она ухватила объект. Внезапно, в этот момент она услышала шипение, исходящие, как оказалось, из рации, которую женщина только обнаружила. Пальцы заложницы стали искать любую кнопку, нажатие которой помогло бы настроить связь между ней и таинственным хозяином передатчика. Она не знала, как именно следует использовать рацию. Звать на помощь не казалось ей хорошей идеей. Было очевидно, что рацию оставили намеренно, и судя по всему, тот, кто стал её угнетателем. Произнесенные ею слова могли стать катализатором для сдвига неизвестности. Её могло ждать нечто худшее, чем закрытая темница, и это пугало женщину. Пленница тяжело дышала, стараясь тщательно обдумать свои дальнейшие действия.

Неожиданно из рации раздался громкий хрип, и далее механический голос произнес:

– Ты уже очнулась?

Глава 2

Еще с утра её ждал ничем не примечательный рабочий день. Она была медсестрой в небольшой инфекционной городской больнице. Эта работа была для неё одновременно и большой радостью и проверкой на выносливость. Ежедневно она сталкивалась с различными эмоциями людей. Их тревогами, волнениями и страхами. Пациенты боялись игл, лекарств или анализов. Глаза каждого из них, приходя в больницу, пробивались неизмеримой тревогой. Медсестра была призвана немного отвлечь их, дать хотя бы минутку спокойного воздуха. Нередко она работала с инфекционными больными. Там встречалась с отчаянием и безнадёгой, как родственников, так и самих пациентов. Женщина признавалась, что странным образом ей нравилось наблюдать, как они мечутся между жизнью и смертью. Но сегодня она лишь ставила уколы пациентам, с некоторыми из них параллельно болтая. Большинство из них не были крайне больны, наступающая смерть не так сильно отражалась в их взгляде. К ней три раза в неделю приходила милая пожилая женщина, рассказывающая о своем сыне. Она беззастенчиво интересовалась почему медсестра не замужем и не хочет ли она познакомиться с прекрасным надежным мужчиной. Конечно же, имея в виду своего сына. Будущая пленница, робко улыбаясь, вежливо перевела тему разговора.

– Какие у вас планы на день? – поинтересовалась медсестра, чтобы отвлечь пациентку от укола.

– В моем то возрасте уже особых планов нет. Вечные больницы, а после них аптеки, – старушка обремененно вздохнула.

– Знаю, что наше заведение посещается только в неприятных случаях, но поверьте, мне приятно видеть такого добродушного человека, как вы. Чаще всего публика у нас крайне строптивая, поэтому я рада, что несколько минут с утра я болтаю с вами, и только после этого со следующим своим пациентом.

– Неприятный человек? – с улыбкой спросила старушка.

– Не хочу говорить ничего плохого, но, честно говоря, да, – аккуратно произнесла медсестра, делая пожилой женщине укол.

– Не вините его, голубушка, уверена у человека может быть просто непростой период.

– Да, согласна, вы правы, – подтвердила сестра, ухмыльнушись своими тонкими губами. Процедура укола была окончена, и старушка ушла, прикрыв за собой дверь. Далее неторопливо вошел следующий пациент. Взрослый, грубый мужчина около сорока лет. Он приходил также три раза в неделю последний месяц. Медсестра, поздоровавшись, неторопливо начала втягивать необходимое лекарство в шприц. На прошлой неделе этот мужчина обругал её, обвиняя в том, что она якобы не верно ставит уколы. Медсестра, являясь человеком очень тонким, до сих пор чувствовала некую обиду за проявленную к ней грубость. Она должна была сделать два различных укола. Сначала первый, профессиональными движениями женщина практически безболезненно завершила его. Приступая ко второму, она не могла избавиться от навязчивого желания воткнуть углу чуть сильнее, чем это было необходимо. Медсестра пыталась справиться с этим тщедушным пороком, но приближая иглу к его теплой коже, женщина почувствовала, как у неё сводит скулы. Все её естество желало совершить это небольшое преступление. Она быстрым движением надавила на шприц, точечно воткнув его самым болезненным образом. Пациент вскрикнул от неожиданно истязающей боли. Мужчина разозлился еще больше, чем в предыдущий раз. Окончательно разругался и сказал, что более не пойдет в эту больницу. Медсестру вполне устраивал такой расклад. Его лицо было ей неприятно, и ещё несколько минут она торжествующе смаковала эти секунды её озлобления. Однако по прошествии следующего часа она ощутила вину за слабость, за то, что не смогла противиться своему тайному желанию. За то, что позволила себе причинить кому-то боль. Женщина раскаивалась в содеянном, обещая самой себе, что более никогда так не поступит. В ту минуту она подумала, что сегодняшний день складывается не слишком удачно, и в этом она была права.

Как только похититель окончил фразу, так внезапно надломившую полную изоляцию пленницы, она постаралась дать ответ. Сначала пересохшая гортань, сводимая безжалостным испугом, непослушно блокировала любой звук, но после нескольких отчаянных попыток голос без лица услышал отклик:

– Да, да, – тихо произнесла женщина, далее продолжив громко дышать в рацию. – Кто вы? Что вы сделали со мной? Выпустите меня! – выкрикнула она, не услышав ответа. – Что вы от меня хотите? Выкуп? – слова начали быстро вырываться из её горла, словно, наконец, пробили заледенелый барьер страха.

– Верно, мне нужен выкуп, – подтвердил механический голос, чуть свистя.

– Я все вам отдам только выпустите меня.

– Боюсь, выкуп мне нужен не в традиционном смысле этого слова.

– Что? Что это значит? – жалобно протянула заложница, чувствуя будущую жестокость его реплики.

– Ты заплатишь выкуп, но не деньгами, а грехами, – последнее слово отозвалось режущей мукой, словно от удара наотмашь.

– Грехами? Я ничего не сделала, – сказала жертва, стараясь безуспешно придать твердость своему голосу. – Боже, я медсестра, я ничего не сделала! Правда, я умоляю, выпустите меня. Я дам вам все, что у меня есть, – слезы вновь покатились по её щекам, стекая с подбородка на худые ключицы. – Я вас умоляю, я правда ничего не сделала, – всхлипывала она.

Похититель не ответил. Снова послышалось раздражающее шипение рации. Пленница ударила передатчик о стену, случайно стукнув собственную кисть. Она выкинула рацию, поднесла ладонь к мокрому от слез лицу и, закусив палицы, бесшумно закричала. Женщину разрывало от безумного страха, неспособного покинуть её тело. Другой своей рукой она вновь начала долбить верхнюю часть гроба. Раз за разом пленница наносила слепые удары. Они не были сильными, но точно разъяренными внутренним испугом. Уже два худых кулака безостановочно врезались в деревянный материал маленькой тюрьмы, ни в силах разбить её оковы. Внезапно ощутив сильное жжение, она поднесла одну из рук ко рту и языком почувствовала сладковатую горячую кровь у себя на косточках пальцев. Её вкус только распалил гнев, но вместо нанесения ударов по деревянной крышке, заложница, напротив, тихо легла, решительно намереваясь выбраться из смертельной ловушки. Сначала она постаралась применить первый совет по выживанию в гробу – не паниковать. Однако пленница сразу поняла, что это невозможно. Абсолютная темнота, не позволяя видеть реальность, легко предоставляла возможность для создания любых фантомов. Почти ежесекундно заложница выглядывала вымышленное лицо своего похитителя внутри гроба, что заставляло её всю сжиматься в жутком страхе. Ей казалось, что кто-то дергает её за стопы и задевает плечи. Она вечно брыкалась, неспособная выдержать совершенную статичность. Женщине чудилось, что она не одна в этой тьме, что кто-то прямо сейчас смотрит на неё, как на беспомощную добычу, готовясь разорвать её на куски. Но пленница безуспешно пыталась отогнать эти мысли. Помимо этого, она понимала, что крики и глубокое частое дыхание станут предвестниками её ускоренной смерти. Поэтому пленница старалась дышать редко, но владеющий ею ужас не раз сбивал ровное дыхание. С закрытыми глазами, отсчитывая десять единиц до каждого вдоха, она вспоминала, как оказалась погребенной заживо.

Легкий ветер октября взбивал только начавшие опадать листья и нежные сумерки неотвратимо надвигались на этот ясный четверг. Это мог быть приятный вечер для легкой прогулки, но в одиночестве женщина их не любила, поэтому выйдя из продуктового магазина, она неспешно пошла к дому, который находился в нескольких минутах. Мелкие капли дождя разбивались о грубый асфальт. Она широкими шагами двигалась по своему пути, прислушиваясь к слабому щебету птиц, параллельно вспоминая дела, запланированные на сегодняшний вечер. Одинокий четверг, после работы, должен был стать размеренным и непринужденным, но кроткий удар сзади вдребезги расколол все начертанные планы. Подкрадывающиеся шаги утонули в прилежных звуках окружающей безлюдной улицы, поэтому нападение, вторгнувшееся в эту смиренность, было не просто внезапным, а скорее непостижимым. В тот миг она не успела ничего осознать, только резкая боль повалила её вниз, заставляя уронить пакет с продуктами. В последние секунды, перед вторым добивающим ударом, единственным, что оказалось в её обозрении, стала треснувшая бутылка вина, содержимое которой расплескивалось на асфальт бордовым цветом. Теряя сознание, она испугалась, что вместо купленной багряной жидкости, это её кровь стала потоком изливаться на дорогу.

Воспоминания с новой силой разбудили головную боль. Удары пришлись на затылок, который теперь был покрыт запекшейся темно-красной корочкой. Рана на ощупь показалась пленнице небольшой, определенно не смертельной. У неё утвердилось подозрение, что удары несмотря на свою жестокость были не агрессивными, их автор не желал сделать ими больно или умертвить её. Все было совершено с точной целью. Похититель безоговорочно желал заточить её здесь, втянув в свою изощренную пытку. Заложница помнила, что несла с собой коричневую лаковую сумку, но сейчас её не было, как и серебряных сережек со вставками аметиста. Она обнаружила себя босой, без осеннего плаща. Искрометный, всеобъемлющий страх, до тех пор пылко обжигающий её, сменился на ледяной испуг, отчего пленнице становилось всё холоднее. Она старалась расслабиться, чтобы на подольше задержать тепло, но инстинкты не поддавались её стараниям. Прокручивая в мыслях своё похищение, жертва пыталась обнаружить хоть что-то, зацепиться за любую улику. Несмотря на все попытки изловить в своих воспоминаниях угнетателя, она не могла отыскать ни его лица, ни чего-либо иного. Отчаянье исподтишка настигало её, терзая страхом постепенной гибели. Покинутость, издевательская неизвестность и боязнь, что никто не станет искать утерянную женщину, вонзались в неё острым клинком. Она напряженно зажмурила глаза, гадая, что ждет её далее. В её голове всплывали образы людей, умерших внутри гробов, смертников, что встретили сою погибель под землей. Ей мерещился их трупный запах и агония удушливых криков. Она обхватила себя руками с двух сторон, чтобы стало немного теплей. Но ей уже казалось, как она леденеет, словно труп. В голове она прокручивала слова, сказанные похитителем. Он желал услышать её грех, но что он будет делать, когда она расскажет ему о нем? Угнетатель сказал, что ему нужно признание её порока, возможно это поможет ей выбраться. Но, что, если всё, наоборот, и в зависимости от тяжести греха, измениться её наказание. Она понимала, что верить в слова мучителя нельзя, но это был единственный предоставленный ей шанс и его нужно было верно использовать. Необходимо было выбрать верный грех.

Также внезапно, как и в первый раз, ненавистный машинный голос раздался внутри деревянной тюрьмы. Похититель произнес:

– Если ты желаешь покаяться, то сейчас самое время.

Пленница опять взяла рацию и спокойным, только слегка дрожащим голосом, ответила:

– Мне правда не в чем, я клянусь, выпустите меня, прошу вас.

– У каждого есть грех, такой глупой ложью ты зарабатываешь лишь очередной, – быстро поговорил мучитель, было очевидно, что многие изначально отказываются признаваться в пороках.

– Я…я не знаю, – неуверенно протянула невольница, стараясь придумать, какой ответ устроил бы её похитителя.

– Твоя темница – лучшее место для копания в воспоминаниях. Хотя я уверен, что ты прекрасно помнишь все свои пороки.

– Если я покаюсь в чем-либо, что будет дальше? – чуть погодя спросила женщина.

– Истинное покаяние поможет тебе выбраться отсюда.

– Вы выпустите меня? – с неожиданной бойкостью выпалила она.

– Если ты искренне сознаешься в своих грехах, да, я выпущу тебя.

Пленница громко выдохнула. Слова похитителя, мучителя, вероятно, убийцы не вызывали никакого доверия, но будучи невольницей, погребенной в земле, даже они были способны возродить огонь надежды в душе.

– Я, – она прервалась еще раз глубоко выдыхая. – Я бросила своего сына. Это худший из всех моих грехов, – она произнесла это быстро. По-видимому, ей настолько была горька эта тема, что она не хотела говорить о ней более нескольких секунд.

–Почему ты бросила его? – холодно поинтересовался похититель.

– Я знала, что не смогу стать хорошей матерью. Я не могла о нем заботиться. Он заслуживал самых лучших родителей, но я никогда не смогла бы заслужить его, – с каждым словом тембр её голоса ускорялся, чувствовалось как она вздрагивает, произнося всякий звук своего признания.

– Почему? Была ли какая-то причина для всего этого?

– Я думала, что я опасна для него, я не могла оставаться с ним наедине, поэтому я решила, что должна отдать его. И сейчас я не знаю где он, я размышляю об этом каждый день, задаюсь вопросами, что было бы, если бы я оставила его? Смогла ли я его растить? Я думаю, он может винить меня в том, что я его отдала, что бросила его.

– А ты винишь себя?

– Да, очень. Я очень виню себя и сожалею. Если можно было бы вернуться назад в прошлое, я не бросила бы его, я бы справилась с собой ради него, стала бы лучше. – Она замолчала и через мгновение добавила. – Я так хочу сказать ему, что люблю его, и мне жаль, что все так вышло.

– Ты говоришь, что была опасна для него, ты хотела навредить ему? – голос мучителя был строг, она испугалась, что он может не поверить в её слова.

– Я не хотела, меньше всего в жизни я желала навредить ему, поэтому и оставила его. Мне часто снились кошмары, в которых я делала ему больно. Мне было страшно, что это может стать явью.

– Но не стало?

– Нет, я отдала его прежде, чем что-то могло произойти. Я не сделала ему больно физически, но это не меняет того, что я предала его. Я чувствую, что он меня ненавидит, и это каждый день убивает меня, – слезы вновь заполонили её глаза, и она беспрепятственно выпустила их, громко заплакав. Мучитель молчал.

– Если вы выпустите меня отсюда, я разыщу его и попрошу прощения. Я волновалась, что он не захочет со мной говорить, думала, что лучше вообще не появляться в его жизни, но сейчас я знаю, что точно поеду к нему. Я отдам всё, чтобы снова увидеть его, – она начинала задыхаться от слез, чувствуя, что воздуха в её темнице становится всё меньше. – Вы отпустите меня? – затаив дыхание спросила пленница.

– Ты молодец, что искренне рассказала о своем грехе, но для покаяния недостаточно нескольких слов, я выпущу тебя только после окончания твоего испытания. Но чтобы ты смогла его пережить, тебе стоит обратиться за помощью, и это я позволю. Покрути верхний рычажок у рации вправо дважды и переключишься на волну, где, я надеюсь, тебе окажут помощь, – машинный голос оборвался сразу после окончания фразы.

– Нет, стойте! Вы обещали, что отпустите меня! Ответьте! Пожалуйста, выпустите! – невольница, предсказуемо обманутая своим похитителем, опять начала бить в крышку гроба, крича и вымаливая, чтобы её отпустили, но никаких действий от мучителя не исходило и вместо его голоса вновь слышалось только гнусное шипение.

Женщина терзалась в сомнениях, стоило ли ей послушать своего похитителя и переключится на новую волную. Она была уверена, что это уловка и там её не ждет ни помощь, ни сочувствие, а скорее наоборот новая глава изощренных пыток, которая принесет удовольствие мучителю. Но отказываясь от данной возможности, пленнице оставалось только гадать, что могло бы произойти, если бы она всё же перенастроила рацию. Даже слабая вера в оказание помощи, в то, что её обнаружат, не позволила отступиться от попыток выбраться из своей темницы. Опасливо она покрутила дважды верхний рычажок.

Ничего не было слышно, казалось, что рация не работает. Все тело пленницы сжалось, каждый её волосок был напряжен. Она нерешительно сказала: