скачать книгу бесплатно
– Когда он обещал вернуться?
– Когда узнает.
Я сжала пальцы так, что побелели костяшки. Я-то думала, мы заодно!
– Как же болит голова, – вздохнула жрица. – У меня всегда так перед дождем.
– Только не дождь, – простонала я. – Мне только вчера удалось высушить одежду после ливня.
Эйкинэ с сочувствием посмотрела на шалаш за моей спиной.
– Понимаю. У нас хижины крепче.
В наших от дождя почти ничего не защищало. Уснуть в мокрой одежде на пучке сырой соломы и под непрекращающимся дождем оказалось делом непростым. Струи затекали в уши, глаза и нос, до утра я дрожала от холода, не имея никакой возможности согреться.
За это время дождь шел дважды и каждый раз ночью. Заснуть мне не удавалось, а если я все же проваливалась в сон, мне снилось, что я тону или плыву. В таких снах я постоянно звала Анкхарата. От криков потом звенело в голове.
Эйкинэ сняла с пояса небольшой мешочек, высыпала на ладонь несколько темных зерен и стала грызть по одному.
– Это те зерна, которые мы собираем? – удивилась я.
– Да. Шаманка дала мне их, чтобы избавить от головной боли. Велела сгрызть весь мешок.
– Женщина с ожерельем из птичьих косточек?
Эйкинэ кивнула.
– Она. Когда ты успела с ней познакомиться?
– Когда Эйдер в первый день повел меня к Таше. Можно мне одно зерно?
– Тоже болит голова? Держи.
Я покатала на ладони темное зернышко. Эйкинэ пояснила:
– Она поджарила их на углях. Сказала, что сырые не помогают.
Поджарила даже, как интересно. Я всегда видела их сырыми, когда они были бледно-бежевого цвета.
– Они напоминают мне кое-какие зерна… Из моего мира.
– Откуда ты, Айя?
– С далёких берегов, Эйкинэ. С очень далёких берегов.
– Мне жаль, что ты оказалась здесь. Я знаю про спор, который Асгейрр предложил братьям. Может, стоит рассказать об этом Таше? Что поэтому Мать и не благословила тебя?
Мне и в голову не приходило рассказать Таше о том, что Анкхарат не желал идти на поводу у брата-предателя, а потому и не касался меня. Ведь это было ложью. Уж лучше пробегусь по раскаленным углям, чем откажусь от собственных воспоминаний.
– Я не буду говорить Таше о споре.
Брови Эйкинэ поползли вверх от удивления.
– Ты чувствуешь!… Неужели ты тоже способна чувствовать?
Я кивнула и спросила без особой надежды:
– В Нуатле у этих чувств есть имя?
– Нет. Но в языке Шейззакса есть.
– Он ведь из Пустыни, как и Львы?
– Да, но он не из их племени. Его племя жило у моря, когда пришли Львы. Львы убили его семью. Убили всех мужчин, способных оказать сопротивление. Женщин они забрали себе, а юношей сделали рабами. Несколько лет Шейззакс сражался в бойцовых ямах, переходя из рук в руки от одного хозяина к другому, пока его не продали одному из Сыновей Бога в Нуатле.
– Дай угадаю, неужели Асгейрру?
– Да. Он всегда интересовался Львами. Даже предпочитал… девушек с темной кожей в моем Доме. Он хотел, чтобы в Нуатле тоже проводились бои, а не только гонки на ипподроме. Для этого он и купил Шейззакса, но в Нуатле не нашлось для него противников. Все бои Шейззакса быстро заканчивались его победой, ямы быстро теряли популярность. Асгейрр был в гневе. Тогда он объявил о последней битве Шейззакса и обещал в случае победы вернуть ему свободу. Шейззакс пролил много крови, но победил, хотя Асгейрр вывел тогда на песок едва ли не целую армию против него. Он не хотел, чтобы такой сильный воин оказался на свободе. Шейззакс убил каждого, кто встал между ним и свободой. И после сбежал.
– Почему же Асгейрр все равно обратился к нему незадолго до Церемонии в Храме?
– Асгейрр не пришел к нему лично, подослал одного из младших братьев. Шейззакс был лучший убийца, какого он знал, он должен был рискнуть и добиться его расположения.
Если бы не я, Шейззакс был бы вместе с Анкхаратом в день Церемонии.
Я не сказала этого вслух, но Эйкинэ и без того поняла. Она коснулась моей руки.
– Надо верить.
– Я прокляла его, – прошептала я. – В тот день, когда он отказался от меня.
– Не дай сломить себя. А проклятия можно снять.
– Это если он еще жив… – шмыгнула я носом.
– Даже не думай о таком! Он жив.
Мне казалось, я понимаю, почему она так снисходительна ко мне.
Бывшей жрице была доступна любовь. Своего черного гиганта она любила открыто и прилюдно, ну, в рамках приличий, разумеется. Она не задавалась вопросом, что это за чувства и какой ярлык на них лучше навесить, просто бросилась с головой в эту безграничную нежность и наслаждение, последовав за своим гигантом, куда тому было приказано.
Сомневаюсь, что ни одна девочка Нуатла никогда не испытала хоть какое-то подобие любви. В детстве они наверняка влюблялись в старших братьев, друзей по играм, может быть, даже отцов, но очень и очень скоро девичье сердце разбивались о суровую реальность – чувства были не нужны мужчинам. Только детям.
Единственной заботой первобытной женщины было рожать детей. Ради этого ее отдавали в другое племя, если за нее предлагали хорошую цену и сама она была здоровой, а значит, потенциально хорошей матерью. Ни в чужом, ни в своем племени она не знала счастья. Она проводила ночи с разными мужчинами и вряд ли кто-то из них заводил речь о чувствах.
По меркам Нуатла, я угодила на вершину женского счастья.
Не встреть я Асгейрра и огненного мага на песчаной тропе или окажись брюнеткой – моя участь была бы иной. Вот почему женщины, которым посчастливилось родиться блондинками, стремились участвовать в Ритуале Матери. Даже возможная смерть на арене не страшила их.
Если их выбирали, они становились избранницами Сыновей Бога. Это значило спать только с одним мужчиной, получать какие угодно украшения, хорошо питаться, красиво одеваться и даже иметь в подчинении рабов. Жизнь обычной древней женщины была далека от всего этого. Так же далека, как и мы с Анкхаратом теперь.
– Помогли зерна? – спросила я Эйкинэ.
Эйкинэ коснулась висков тонкими ухоженными пальчиками. Я с сожалением покосилась на свои огрубевшие руки. Господи, мне бы крепкие строительные перчатки, я бы годовой план перевыполнила за три дня!
– Лучше, чем было, – отозвалась она, – но еще болит. Я привыкла. После ритуала отречения я стала острее чувствовать перемены в настроениях стихий. Сейчас еще ничего; вначале, сразу после ритуала, было намного хуже. Какое-то время я жила в сплошной темноте, тишине и не делала никаких резких движений, пока боль не унялась.
Снова успела позабыть, что ее одежду с робами огненных жрецов роднил лишь цвет. Зурия тоже одевалась в багрянец, но это был скорее плотный халат, никак не платье с глубоким вырезом на груди и вдоль бедер.
– Почему ты отреклась от дара?
– Никто не отрекается добровольно, – улыбнулась бывшая жрица. – Это жрецы Храма решают.
Я не знала, могу ли спрашивать о том, чем она прогневала жрецов. Мы не были близкими подругами. Но, чтобы сделать кое-какие выводы, хватило и ее озорного взгляда, который красноречиво говорил, что такая, как Эйкинэ, только рада нарушить пару-тройку законов и правил, если это принесет ей хоть каплю удовольствия. Зурия была исполнительной, молчаливой и терпеливой, и, если правила касты огненных жрецов предписывали ей брак с другим жрецом, чтобы произвести потомство, она принимала эти правила с должным смирением. Эйкинэ вряд ли смогла бы.
– А как происходит ритуал отречения? Это… не больно?
– Потом больно, а пока над тобой читают молитву – нет. Поначалу просто не веришь, что кому-то по силам отобрать у тебя врожденный дар. Пока они читают молитву, ничего не происходит. А вот потом… ты ведь тоже чувствуешь пламя, не так ли? Тогда ты должна понять. Это как внезапно ослепнуть, уже будучи взрослым. Ты знаешь, что мир прекрасен, помнишь краски и свет, но отныне живешь в кромешной темноте. Я чувствую лишь отголоски сильной стихии, помню ее жар, но не могу больше приказывать ей.
Эйкинэ кинула в рот еще одну горошину.
– Расскажу в следующий раз. Тебе ведь надо еще поспать сегодня. А пока держи, – она протянула сверток. – Собственно, для этого я и пришла.
Я спешно развернула кожаный конверт. От одного взгляда на янтарный квадрат с сотами рот наполнился слюной.
Сразу вспомнился рассказ Анкхарата о женщинах из Домов Наслаждений, которые завуалированно соглашались на отношения с мужчинами, предлагая отведать меда с Солнечного острова.
– Это тот самый мед?
– Ого, – хохотнула Эйкинэ, – с далеких берегов, а об этой традиции знаешь. Ты ведь не была в Домах Наслаждений?
Я рассмеялась.
– Анкхарат рассказывал мне о Солнечном меде.
– Невероятно! Впрочем, чего удивляться… Он всегда отличался от других мужчин Нуатла.
– Это не то, что мне хотелось бы услышать от хозяйки Дома Наслаждений.
– Это точно, – рассмеялась она.
* * *
Урожай пушистых стручков наконец был собран. Поля опустели. Следующим утром после молитвы нам впервые не пришлось никуда идти.
Я собиралась спокойно позавтракать. Обычно утром мы наспех грызли приготовленные с вечера, уже остывшие лепешки. Одна из них и была в моей руке сейчас, и я подумала, а что, если подогреть ее? Может быть, это как-то улучшит ее вкусовые качества?
Занимаясь костром, я обнаружила среди пепла с десяток обуглившихся зерен. Сходство с известными в моем мире зернами было поразительным. Так у меня и появилась эта идея. Возможно, сумасшедшая идея, но почему бы не скрасить неожиданный выходной?
Я отыскала в пепле все сгоревшие зерна и отложила в раковину, которая обычно заменяла мне чашку. Запасы стручков для растопки у меня закончились, так что я сходила за новыми, но на этот раз тщательно выбирала только те, в которых еще оставались зерна. Потом собрала хвороста и отыскала подходящий камень для жаровни. Одолжила у женщин, которые занимались лепешками, каменную ступку и пестик.
Теперь можно было приступить к задуманному.
Сначала я разожгла огонь. В сильном пламени я не нуждалась, так что он едва-едва занялся. Потребовалось время, чтобы низкий и плоский, как сковорода, камень, придвинутый вплотную в углям, равномерно прогрелся.
Я в это время занималась зернами. Процент брака оказался удручающе высок, как будто я одна старалась не пропускать ни единого зернышка, а другие работали, спустя рукава. С другой стороны, если бы они выкладывались так же, как я, вряд ли бы у меня появилось столько зерен для экспериментов.
Топлива в костер я больше не подкидывала, и, когда закончила перебирать недобросовестно очищенные стручки, в нем уже тлели угли. Я разложила на камне лепешку и стала периодически переворачивать, чтобы она равномерно прогрелась. Пригоршню бобов закопала в угли. Они тут же задорно затрещали. Ни дать, ни взять – попкорн эпохи неолита.
Другую порцию выложила на горячий камень возле лепешки. Вскоре хлебец уже пришлось переворачивать палочками: тесто обжигало пальцы.
Помогая себе ракушкой, я собрала бобы из костра в каменную ступку и принялась толочь их пестиком. Запах появился тут же. К слову сказать, не самый приятный запах, но я все равно надеялась на чудо. Добавила к ним зерна, сожжённые вчера незадолго до прихода Эйкинэ, и продолжила перемалывать бобы в темную труху.
Потом сняла лепешку с камня, переложила ее на широкий лист папоротника. Больших плоских раковин, заменяющих тарелки у меня не было. Обычно мы ели на ходу.
Ополоснув ту ракушку, которой, как лопаткой, копалась в пепле, я набрала свежей воды. Пару глотков, не больше. Туда и высыпала сначала немного полученного порошка, а после, перемешав его веточкой, добавила еще. Ну а вдруг вкус получится недостаточно насыщенным?
Разумеется, всплыли все неперемолотые кусочки бобов и кожуры, но я решила не обращать на них внимания. Лепешка источала головокружительный аромат, нужно было спешить, пока не остыла. Я примостила раковину возле углей, и вода быстро закипела. Теперь нужно было аккуратно снять раковину с огня, чтобы жидкость не выкипела и не расплескалась. Выручили кожаные ленты сборщицы. Прошлой ночью после того, как работа была окончена, как и всегда, я сначала выстирала и высушила их. Они были моей единственной защитой, и ею никак нельзя было пренебрегать.
Я оставила раковину остывать на голой земле. Развернула вчерашний подарок Эйкинэ – мёда оставалось мало, но я порадовалась, что сдержалась вчера и не съела все, что она мне принесла. Украсила горячую лепешку сотой. И после стольких приготовлений наконец откусила кусочек.
Я даже зажмурилась от удовольствия.
Нет, тесто не стало мягким. До круассана лепешке было, как до луны. Но мед и тепло сделали свое дело, и теперь она больше не напоминала пресный сухарь.
Настал черед черноземного варева.
Раковина уже остыла, ее можно было держать в руках, не обжигаясь. Я сделала аккуратный глоток.
Скажу честно, это было ужасно. Напиток был горьким и кислым одновременно, и с бобами я все-таки переборщила. Вкус был невероятно насыщенным, а само варево густым, как кисель. Но я все-таки приготовила первый доисторический эспрессо.
Прошел почти год с тех пор, как я пила в последний раз нормальный кофе. Не исключено, что даже эспрессо из пятизвездочного мишленовского ресторана показался бы мне сейчас редкой гадостью. Просто потому, что я отвыкла от этого вкуса.
Второй глоток пошел уже лучше. К третьему я поняла, что буду экспериментировать еще – со степенью обжарки, количеством воды и смеси, но не остановлюсь.
Я доела лепешку, запивая ее крохотными глотками ядрёного эспрессо эпохи неолита.
До чего приятно было ощутить знакомое сочетание вкуса – сладости и горечи одновременно! Если бы в прошлой своей жизни я курила, то, наверное, сейчас вместо этого сушила бы всевозможные листья, пробуя их на вкус. Привычные ритуалы делают человека счастливым. Пусть и ненадолго.
Я вспомнила, какая тишина воцарялась на кухне после того, как родители делали по глотку утреннего кофе. Первым тишину всегда прерывал папа – истинный кофеман. «Вот теперь действительно доброе утро», – говорил он, и мама всегда улыбалась.
Как давно я не видела их! И вряд ли увижу вновь…
Одинаково ли тянулось для нас время, и прошел ли в их мире такой же год, как и здесь, в Нуатле? Как поступили они, когда нашли мой Швинн на парковке, а после рюкзак на берегу моря? Выводы о моем самоубийстве напрашивались сами собой. Как они пережили это и поверили ли?.. Я сделала последний глоток, в раковине осталась вязкая кашица. Проглотила остатки лепешки и облизала мёд с пальцев.
А после ноги сами понесли меня к океану.
Я знала выход. Давно знала.
