скачать книгу бесплатно
Я нахмурился.
– В смысле?
– В смысле, когда забываешь, что стоишь на сцене, и забываешь нервничать. Ты на самом деле слушаешь других, на самом деле слышишь текст, как в первый раз. Работать с этим замечательно, а смотреть со стороны – наслаждение.
Он покачал головой, увидев мое смятение.
– Не надо было тебе этого говорить. Не робей.
Он хлопнул меня огромной ручищей по плечу, а я так растерялся, что качнулся вперед, коснувшись пальцами росистой травы. Громкий хохот Ричарда гулко отозвался в утреннем воздухе, он поймал меня за руку, помогая удержаться на ногах.
– Видишь? – сказал он. – Стой тверже, и все будет отлично.
– Козлина ты, – сказал я, невольно улыбнувшись. (С Ричардом всегда было так.)
Когда мы дошли до КОФИЯ, Ричард еще раз весело хлопнул меня по спине и скрылся в репетиционном зале. Я принялся мерить шагами переход за задником, прокручивая в голове слова Ричарда и повторяя про себя «Перикла», словно читал «Богородице».
На первых прослушиваниях семестра решалось, какие роли мы будем играть в осеннем спектакле. В тот год ставили «Юлия Цезаря». Трагедии и хроники оставляли за четвертым курсом, третьекурсники ограничивались романтическими пьесами и комедиями, а все эпизодические роли играли второкурсники. Первокурсники работали за сценой, корпели над общими дисциплинами и пытались понять, во что же это они ввязались. (Студентов, чья работа признавалась неудовлетворительной, каждый год отсеивали – иногда почти половину курса. До четвертого курса можно было дожить благодаря или таланту, или тупому везению. В моем случае сработало второе.) Фотографии курсов за последние пятьдесят лет были вывешены двумя аккуратными рядами на стенах перехода. Наша была последней и, без сомнения, самой сексуальной – рекламная фотография прошлогодней постановки «Сна в летнюю ночь». Мы на ней выглядели моложе.
Это Фредерик придумал поставить «Сон» как пижамную вечеринку. Джеймс и я (соответственно Лизандр и Деметрий) в полосатых боксерах и белых майках разъяренно смотрели друг на друга, а Рен (Гермия в коротенькой розовой ночнушке) была зажата между нами. Филиппа-Елена стояла слева от меня, в голубой ночной рубашке подлиннее, сжимая в руках подушку, которой они с Рен лупили друг друга в третьем действии. В середине фото сплетались, как пара змей, Александр и Мередит, он – зловещий соблазнительный Оберон в облегающем шелковом халате, она – роскошная Титания в откровенных черных кружевах. Но дольше всего взгляд задерживался на Ричарде: он стоял среди других грубых мастеровых в клоунской фланелевой пижаме, и из его густых черных волос торчали огромные ослиные уши. Ник Основа в его исполнении был агрессивным, непредсказуемым и полнейшим психом. Он тиранил фей, мучил остальных актеров, до смерти пугал зрителей и – как всегда – перетягивал одеяло на себя.
Мы всемером пережили три ежегодные «чистки», потому что в каком-то смысле каждый в труппе был незаменим. За четыре года мы превратились из сборища, игравшего эпизоды, в небольшой, тщательно вышколенный драматический ансамбль. Некоторые наши театральные активы были очевидны: Ричард, чистая мощь, почти два метра железобетонной формы, пронзительные черные глаза и приводящий в трепет бас, подавлявший все звуки вокруг. Он играл воителей, деспотов и всех, кто должен был произвести на зрителя впечатление и вселить в него страх. Мередит была как никто создана для соблазнения, воплощенная мечта, упругие изгибы и атласная кожа. Но было что-то безжалостное в ее привлекательности – когда она двигалась, ты смотрел на нее, чтобы ни происходило вокруг, хотел ты этого или нет. (Они с Ричардом с весеннего семестра на втором курсе были «вместе» во всех типичных смыслах.) Рен – двоюродная сестра Ричарда, хотя, глядя на них, никто в жизни бы не догадался, – была инженю, соседской девочкой, хрупким созданием с шелковистыми пшеничными волосами и круглыми глазами фарфоровой куклы. Александр служил нашим штатным злодеем, он был тощий и жилистый, с длинными темными кудрями и острыми собачьими зубами, из-за которых, когда улыбался, походил на вампира.
Филиппа и я классификации не особо поддавались. Она была высокой, с оливковой кожей, неуловимо походила на мальчика. Что-то в ней, крутое и хамелеонистое, позволяло ей одинаково убедительно перевоплощаться и в Горацио, и в Эмилию. Я, напротив, был средненьким во всех отношениях: не особенно красив, не особенно талантлив, не особенно хорош ни в чем, но вполне хорош во всем, что оставалось после других. Я был убежден, что прошел отсев на третьем курсе только потому, что без меня Джеймс делался мрачным и раздражительным.
На первом курсе судьба сдала нам удачные карты, когда выяснилось, что Джеймсу и мне предстоит ютиться вместе в крошечной комнатушке на верхнем этаже общежития. Когда я впервые открыл нашу дверь, Джеймс, который разбирал сумку, поднял глаза, вытянул вперед руку и сказал: «А вот и сэр Оливер! Все вам рады[7 - У. Шекспир. Как вам это понравится. Акт III, сцена 3.], надеюсь». Он был из тех актеров, в которых все влюбляются, едва они выйдут на сцену, и я исключением не стал. С первых дней в Деллакере я от всех его ограждал и даже начинал ревновать, если кто-то из друзей подходил слишком близко, угрожая захватить мое место как «лучшее», – случалось такое редко, как метеоритный дождь. Некоторым я казался тем, чью роль мне всегда отводила Гвендолин: всего лишь верный товарищ. Джеймс был по самой своей природе настолько героем, что меня это не волновало. Он был из нас самым красивым (Мередит как-то сравнила его с диснеевским принцем), но еще больше в нем пленяла детская глубина чувства, что на сцене, что в жизни. Три года я наслаждался его безграничной популярностью и неистово им восхищался, без зависти, хотя Фредерик его явно выделял среди прочих, так же как Гвендолин – Ричарда. Конечно, у Джеймса не было ни самомнения Ричарда, ни его норова, его все любили, а Ричарда одинаково яростно ненавидели и обожали.
Мы все обычно оставались на прослушивание того, кто шел за нами (возможность выступить без свидетелей служила компенсацией тому, кого слушали первым), и я беспокойно вышагивал по переходу, желая, чтобы моим зрителем был Джеймс. При Ричарде, даже если он этого не хотел, все робели. Я слышал его голос, доносившийся из репзала, он эхом отдавался от стен:
Подумайте, к чему вы нас толкнете,
Как пробудите спящий меч войны:
Остерегитесь, просим, бога ради.
Когда поспорят две таких державы,
Кровь хлынет бурно; будет в каждой капле
Безвинной горе, горькие упреки
Тому, чьим злом наточены мечи,
Что расточают жизни кратковечность[8 - У. Шекспир. Генрих V. Акт I, сцена 2.].
Я уже дважды видел, как он читает этот монолог, но впечатление не ослабевало.
Ровно в половине девятого дверь в репзал со скрипом открылась. В щель выглянуло знакомое лицо Фредерика, морщинистое и забавное.
– Оливер? Мы готовы тебя выслушать.
– Отлично.
У меня заколотилось сердце – затрепетало, как крылья птички, застрявшей между легкими.
Я вошел в репзал, чувствуя себя пустым местом, как всегда. Он был огромным, с высокими сводчатыми потолками, с большими окнами, выходившими на кампус. На окнах висели синие бархатные шторы, собранные пыльными кучами на дощатом полу.
– Доброе утро, Гвендолин, – сказал я, и мой голос отозвался эхом.
Рыжая, худая, как палка, женщина, сидевшая за режиссерским столом, подняла на меня взгляд; казалось, она занимает в зале слишком много места. Из-за вызывающей розовой помады и повязанного на голове шарфа в огурцах она была похожа на какую-то цыганку. В знак приветствия она помахала пальцами, и у нее на запястье забрякали браслеты. Ричард сидел на стуле слева от стола, скрестив руки на груди, и смотрел на меня со спокойной улыбкой. На Главные Роли я явно не годился, поэтому конкурентом считаться не мог. Я широко ему улыбнулся и постарался про него забыть.
– Оливер, – сказала Гвендолин. – Как приятно тебя видеть. Ты похудел?
– Вообще-то наоборот, – ответил я, чувствуя, как заливаюсь жаром.
Перед летними каникулами она посоветовала мне «подкачаться». Я часами вкалывал в спортзале, каждый день, весь июнь, июль и август, надеясь произвести на Гвендолин впечатление.
– Хм, – произнесла она, медленно скользя взглядом от моей макушки к ногам с холодным вниманием работорговца на рынке. – Ладно. Начнем?
– Конечно.
Я вспомнил совет Ричарда, встал потверже и решил без повода не шевелиться.
Фредерик сел рядом с Гвендолин, снял очки и протер их краем рубашки.
– Что ты нам приготовил? – спросил он.
– «Перикла», – ответил я.
Он сам это предложил в прошлом семестре.
Фредерик слегка кивнул с видом заговорщика.
– Замечательно. Начинай, как будешь готов.
Сцена 3
Остаток дня мы провели в баре – полутемной, обшитой деревом забегаловке, где персонал знал большинство студентов Даллекера по именам, принимал поддельные удостоверения личности и не видел ничего странного в том, что некоторым из нас по три года подряд было двадцать один. У четверокурсников прослушивания закончились к полудню, но Фредерику и Гвендолин надо было отсмотреть еще сорок два студента, и – учитывая перерывы на обед и ужин, а также обсуждение – распределение вряд ли могло быть вывешено до полуночи. Мы вшестером сидели в своем обычном закутке в «Свинской голове» (самая остроумная шутка, на которую был способен Бродуотер), копя на столе пустые бокалы. Мы все пили пиво, кроме Мередит, которая пропускала одну водку с содовой за другой, и Александра, глушившего скотч – чистяком.
Пришла очередь Рен ждать в КОФИИ, когда повесят распределение ролей. Мы все уже отдежурили и, если бы она вернулась ни с чем, пошли бы по второму кругу. Солнце село несколько часов назад, но мы продолжали препарировать свои прослушивания.
– Я все завалила, – произнесла Мередит в десятый, наверное, раз. – Сказала «удавила» вместо «подавила», как последняя идиотка.
– В контексте монолога разницы особо нет, – устало отозвался Александр. – Гвендолин, наверное, и не заметила, а Фредерик, наверное, и плевать хотел.
Прежде чем Мередит ответила, в бар ворвалась Рен, сжимая в руке листок бумаги.
– Вывесили! – крикнула она, и все мы вскочили на ноги.
Ричард подвел Рен к столу, усадил ее и выхватил у нее листок. Она уже видела распределение, поэтому позволила задвинуть себя в уголок, пока мы все склонились над столом. Пара секунд жадного чтения про себя, потом Александр снова выпрямился.
– Что я говорил? – Он хлопнул по списку, ткнул пальцем в Рен и заорал: – Трактирщик, дай мне купить этой даме выпить!
– Александр, сядь, осел ты несуразный, – сказала Филиппа, хватая его за локоть и затаскивая обратно за стол. – Ты не всё угадал!
– Всё.
– Нет, Оливер играет Октавия, но еще и Каску.
– Правда? – Я бросил читать, когда увидел черту, соединявшую мое имя с Октавием, поэтому наклонился посмотреть еще раз.
– Да, а я сразу троих: Деция Брута, Луцилия и Титиния.
Она стоически улыбнулась мне, такой же персоне нон грата.
– Зачем они так? – спросила Мередит, помешивая остатки водки и высасывая последние капли из красной соломинки. – Полно же второкурсников.
– Но третий курс ставит «Укрощение», – сказала Рен. – Им понадобится весь наличный народ.
– Колин с ног собьется, – заметил Джеймс. – Смотрите, они его назначили на Антония и Транио.
– Со мной в прошлом году то же самое проделали, – сказал Ричард, как будто мы не знали. – С вами Ник Основа, а с четвертым Актер-Король. Репетировал по восемь часов в день.
Третьекурсников иногда брали в спектакль четвертого курса на роли, которые нельзя было доверить второкурсникам. Это означало, что с восьми до трех у тебя занятия, потом репетиция одного спектакля до половины седьмого, а потом другого до одиннадцати. В глубине души я не завидовал Ричарду и Колину.
– На этот раз не будешь, – сказал Александр с недоброй усмешкой. – Репетировать будешь только половину недели – ты же умрешь в третьем акте.
– Я за это выпью, – сказала Филиппа.
– О, сколько дураков у ревности в рабах![9 - У. Шекспир. Комедия ошибок. Акт 2, сцена 1.] – провозгласил Ричард.
– Ой, заткнись ты, – отозвалась Рен. – Проставься, и, возможно, мы тебя еще какое-то время потерпим.
Ричард поднялся, изрек:
– Всю свою славу отдал бы за кружку эля![10 - У. Шекспир. Генрих V. Акт III, сцена 2.] – И направился к барной стойке.
Филиппа покачала головой и сказала:
– Ах, если бы.
Сцена 4
Мы бросили вещи в Замке и сломя голову понеслись между деревьями, вниз по лестнице с холма, на берег озера. Мы хохотали и орали друг на друга, мы были уверены, что нас не услышат, и слишком навеселе, чтобы об этом беспокоиться. Мостки шли над водой от лодочного сарая, где ржавел набор бесполезных старых инструментов. (Лодки в сарае не держали с тех пор, как Замок превратился в студенческое общежитие.) Много раз теплыми ночами, а бывало, что и холодными, мы сидели на мостках, курили и выпивали, болтая ногами над водой.
Мередит, которая и форму поддерживала лучше, и бегала быстрее всех, летела вперед, ее волосы развевались, как флаг; до мостков она добралась первой. Остановилась, закинула руки за голову, над ее поясом обнажилась полоска бледной кожи.
– Как сладко спит луна на берегу! – Она обернулась и схватила меня за руки, потому что я стоял ближе всех. – Мы сядем здесь и музыке позволим пролиться в уши: как ночной покой касанию гармонии подходит[11 - У. Шекспир. Венецианский купец. Акт V, сцена 1.].
Я притворно сопротивлялся, пока она тащила меня к концу мостков, а остальные один за другим скатывались по лестнице и присоединялись к нам. Последним, задыхаясь, прибыл Александр.
– Айда купаться голышом! – крикнула Мередит, на ходу сбрасывая туфли. – Я за все лето так и не поплавала.
– Как ни скромна, а лишнее потратишь, – предупредил Джеймс, – показывая красоту луне[12 - У. Шекспир. Гамлет. Акт I, сцена 3.].
– Бога ради, Джеймс, какой ты зануда. – Она шлепнула меня туфлей сзади по бедру. – Оливер, пойдешь со мной в воду?
Ее лукавой улыбке я не верил ни капли, поэтому сказал:
– В прошлый раз, когда мы пошли купаться голышом, я упал на мостки в чем мать родила и до утра пролежал мордой вниз на диване, пока Александр у меня из задницы занозы вытаскивал.
Все долго хохотали надо мной, а Ричард длинно присвистнул.
Мередит: Ну пойдемте, кто-нибудь, поплавайте со мной!
Александр: Ты суток в одежде провести не можешь, да?
Филиппа: Если бы Рик ее радовал, она бы не вела себя как шлюха со всеми нами.
Снова смех и свист. Ричард бросил на Филиппу надменный взгляд и произнес:
– По мне, дама слишком бурно возмущается[13 - У. Шекспир. Гамлет. Акт III, сцена 2.].
Она закатила глаза и села рядом с Александром, который сосредоточенно крошил травку в папиросную бумагу.
Я втянул сладкий, пахнувший деревьями воздух и задержал дыхание, насколько мог. После знойного лета в пригороде в Огайо мне не терпелось вернуться в Деллакер, к озеру. Ночами вода была черной, днем – глубокого голубовато-зеленого цвета, как нефрит. Озеро со всех сторон окружал лес, кроме северного берега, там деревья росли реже, и в лунном свете сверкала алмазной пылью полоска белого песчаного пляжа. Мы у себя на южном берегу были достаточно далеко от похожих на светлячков огней Холла, можно было не опасаться, что нас увидят, тем более – подслушают. В то время нам нравилась наша уединенная жизнь.
Мередит откинулась на мостки, закрыла глаза и умиротворенно напевала про себя. Джеймс и Рен сидели на другом краю мостков, глядя на пляж. Александр свернул косяк, зажег его и протянул Филиппе.
– Дунь. Завтра никаких дел, – сказал он; это было не совсем так.
Нам предстоял первый день занятий и общее собрание вечером. Тем не менее Филиппа взяла косяк и сделала длинную затяжку, прежде чем передать его мне. (Мы все позволяли себе по особым случаям, кроме Александра, тот все время был немножко обкуренным.)
Ричард вздохнул с глубочайшим удовлетворением, звук пророкотал у него в груди, как мурлыканье большой кошки.
– Хороший год будет, – сказал он. – Есть ощущение.
Рен: Может, это из-за того, что ты получил роль, которую хотел?
Джеймс: И вполовину меньше текста, чем мы все?
Ричард: Ну, это справедливо, после прошлого-то года.
Я: Ненавижу тебя.
Ричард: Ненависть – самая искренняя разновидность лести.
Александр: Там про подражание, бестолочь.
Некоторые захихикали, у нас все еще приятно гудело в головах. Перебранки наши были беззлобными и обычно безобидными. Мы, как семеро детей в одной семье, провели вместе столько времени, что видели друг друга и с лучшей стороны, и с худшей, и обе нас давно не впечатляли.
– Вы вообще верите, что это наш последний год? – спросила Рен, когда все отсмеялись и уже довольно давно умолкли.
– Нет, – ответил я. – Отец как будто вчера на меня орал за то, что я впустую трачу свою жизнь.
