Потерянные цветы Элис Харт

Огненное перо упало вниз, оставив мерцающий след, и поманило ее за собой.

Элис бесстрашно двинулась на зов.

5. Вертикордия расписная

Значение: слезы

Verticordia picta | Юго-запад Австралии

Кустарник от миниатюрных до средних размеров покрыт чашевидными цветками со сладким ароматом. В культурных условиях живет до десяти лет. Изобильно цветет в течение всего длинного сезона.

«Я тут. Я тут. Я тут».

Элис слушала стук своего сердца. Это был единственный известный ей способ успокоиться и унять эмоции. Но получалось не всегда. Слышать порой было страшнее, чем видеть. Глухой стук, с которым тело матери ударялось о стену; краткий выдох, вылетавший у отца, когда тот ее бил.

Она открыла глаза и огляделась, взывая о помощи: ей не хватало воздуха. Куда делся голос из снов, рассказывающий сказки? Кроме Элис, в комнате никого не было, лишь сбоку от кровати тревожно пищали аппараты. Ее ужалила паника.

В комнату вбежала женщина.

– Элис, все в порядке. Тебе надо сесть, тогда будет легче дышать. – Она потянулась ей за спину и нажала на какой-то рычажок в стене. – Не паникуй.

Верхняя часть кровати поднялась, и Элис села. Боль в груди начала затихать.

– Так лучше?

Элис кивнула.

– Вот и умница. Дыши глубоко, как можно глубже.

Элис задышала, как ей велели, приказывая сердцу успокоиться. Женщина прислонилась к краю кровати и коснулась ее запястья двумя пальцами, глядя на маленькие часики, прикрепленные к своей рубашке.

– Меня зовут Брук. – Голос у нее был добрый. – Я твоя медицинская сестра. – Она посмотрела на Элис и подмигнула. Когда она улыбалась, на щеках проступали глубокие ямочки. Фиолетово-голубые тени переливались в складках кожи над глазами, как перламутр между створок устричных раковин, которые Элис находила на берегу. Аппаратный писк замедлился. Брук отпустила ее запястье.

– Тебе что-то нужно?

Элис попыталась попросить стакан воды, но не смогла выговорить ни слова. Она жестом показала: «пить».

– Проще простого. Сейчас вернусь, детка.

Брук ушла. Аппараты пищали. В белой комнате слышались разные странные звуки: далекий звон; невнятные голоса, спокойные и встревоженные; шум открывающихся и закрывающихся дверей; скрип шагов, торопливых и медленных. Сердце Элис снова застучало часто, грозясь выпрыгнуть из груди. Она попыталась замедлить его ход, закрыв глаза и глубоко дыша, но слишком глубокие вдохи отдавались болью. Она попробовала позвать на помощь, но вместо слов из горла вырвался лишь воздух. Губы потрескались, глаза и нос саднили. В груди скопились незаданные вопросы. Где ее семья? Когда ее отпустят домой? Она попыталась снова заговорить, но голоса не было. Вспомнились белые мотыльки, вылетавшие изо рта в пылающем океане. Было ли это воспоминание? Произошло ли это на самом деле? Или ей приснилось? А если приснилось, значит ли это, что она только что проснулась? И долго она спала?

– Не волнуйся, Элис, – сказала Брук, вбежав в комнату с кувшином и кружкой. Она поставила их на столик, взяла Элис за руку и утерла ей слезы. – Понимаю, какое это потрясение – вот так проснуться. Но ты в безопасности. Мы о тебе заботимся. – Элис заглянула в перламутровые глаза Брук. Ей хотелось верить ее словам. – Врач уже идет. – Брук медленно растирала запястье Элис круговыми движениями большого пальца. – Она очень хорошая, – добавила она, внимательно глядя на Элис.

Вскоре в комнату зашла женщина в белом халате – высокая, плавная, с длинными серебристыми волосами, зачесанными назад. Они напомнили Элис морские водоросли.

– Элис, я доктор Харрис. – Она встала у изножья кровати и просмотрела бумаги в папке. – Очень рада, что ты очнулась. Ты храбрая девочка.

Доктор Харрис обошла кровать и достала из кармана маленький фонарик, включила и поводила им перед глазами Элис. Та инстинктивно прищурилась и отвернулась.

– Прости, я знаю, это неприятно. – Врач прижала к ее груди холодную головку стетоскопа и прислушалась. Услышит ли она вопросы, скопившиеся в груди? Вдруг она внезапно вскинет голову и на них ответит? Элис пока сама не знала, хочет ли знать ответы. В животе растекались холодные лужицы страха.

Доктор Харрис вынула из ушей наушники стетоскопа. Тихо сказала что-то Брук и протянула ей папку. Та повесила папку на изножье кровати и закрыла дверь комнаты.

– Элис, сейчас мы поговорим о том, как ты здесь оказалась, хорошо?

Элис взглянула на Брук. Ее веки отяжелели. Она перевела взгляд на доктора Харрис и медленно кивнула.

– Хорошо. – Доктор Харрис слегка улыбнулась. – Элис, – заговорила она, сложив ладони, как для молитвы, – на вашем участке, в твоем доме случился пожар. Сейчас полицейские пытаются понять, как это произошло, но главное, что ты в безопасности и уже идешь на поправку.

В комнате установилась гнетущая тишина.

– Мне очень жаль, Элис. – Глаза доктора Харрис потемнели и увлажнились слезами. – Твои родители не выжили при пожаре. Здесь все хотят тебе добра и будут заботиться о тебе, пока не приедет бабушка…

Дальше Элис не слушала. Доктор Харрис снова упомянула бабушку, сказала что-то еще, но Элис словно оглохла. Она думала только о маме. О ее глазах, полных света. О песнях, что она напевала в саду, об их грустных мелодиях, проникавших в самое сердце. Об изгибе ее нежных запястий и карманах, полных бутонов, о ее теплом молочном дыхании по утрам. О том, как мама качала ее на руках, сидя на холодном песке под жарким солнцем, и Элис чувствовала, как поднимается и опускается ее грудь, бьется ее сердце и голос льется, как песня, когда она рассказывает свои сказки, оплетая их двоих теплым волшебным коконом. «Так я встретила настоящую любовь и пробудилась от сонного проклятия, зайчонок. Ты стала моей сказкой».

– Увидимся во время следующего обхода, – сказала доктор Харрис и, взглянув на Брук, вышла из комнаты.

Брук осталась стоять у изножья кровати Элис с мрачным лицом. Дыра разверзлась у Элис внутри. Слышала ли Брук, как это случилось? Дыра ревела, как огонь, шипела и бушевала, пожирая все на своем пути. В голове назойливо звучал вопрос, повторяясь снова и снова. Он вонзался в нее рыболовным крючком, вырывая из нее куски.

Что она наделала?

Брук обошла кровать, налила кружку бледного сока и протянула Элис. Поначалу той захотелось выбить кружку у нее из рук, но, попробовав сладкой холодной жидкости, она откинула голову назад и сглотнула. Жидкость ледышкой плюхнулась в живот. Часто дыша, Элис протянула кружку, прося добавки.

– Сейчас, – сказала Брук и неуверенно налила еще.

Элис пила так быстро, что сок заструился по подбородку. Икая, она протянула кружку за добавкой. Еще. Еще. Она затрясла кружкой перед Брук.

– Последнюю.

Элис чуть не подавилась, выпив последнюю порцию. Дрожащей рукой опустила кружку. Брук схватила пакет и успела вовремя его раскрыть: Элис вырвало фонтаном сока. Она откинулась на подушки, пытаясь отдышаться.

– Ну тихо, тихо. – Брук погладила ее по спине. – Тихо, моя умница. Дыши.

Дышать Элис совсем не хотела. Больше никогда.

Спала она беспокойно. Ей снился огонь, и она пробуждалась в холодном поту. Она проснулась с раскаленным сердцем; казалось, грудь вот-вот расплавится. Элис принялась царапать ключицы и расцарапала их в кровь. Раз в несколько дней Брук подрезала ей ногти, но каждую ночь Элис продолжала себя царапать, и тогда Брук стала надевать ей на ночь пушистые перчатки. А голос все не возвращался. Он просто пропал, испарился, как соленая лужица в отлив.

Приходили другие медсестры. Их форма по цвету отличалась от той, что носила Брук. Они ходили с ней по больничным коридорам и объясняли, что ее мышцы ослабели за то время, что она спала, и теперь ей нужно вспомнить, как быть сильной. Ее учили делать упражнения в кровати и в палате. Приходили и другие люди, разговаривали с ней о ее чувствах. Приносили с собой карточки и игрушки. Голос, что рассказывал ей сказки, пока она спала, больше не возвращался. Она бледнела. Кожа ее потрескалась. Она представила, как ее сердце чахнет от жажды и жухнет с краев, остается лишь воспаленная красная сердцевина. Каждую ночь она продиралась сквозь пламенные волны. А днем лежала и смотрела в окно на меняющееся небо, пытаясь не вспоминать и не задаваться вопросами. Она ждала прихода Брук. У Брук были самые красивые глаза.

Время шло. Голос к Элис не возвращался. За каждым приемом пищи она съедала всего пару ложечек, как бы Брук ее ни уговаривала. От незаданных вопросов в теле совсем не осталось свободного места, и один пугал ее больше остальных.

Что она наделала?

Хотя она почти не ела, Брук еле успевала приносить новые кувшины со сладким соком и водой, но ни соку, ни воде не удавалось смыть вкус дыма и скорби.

Вскоре под глазами Элис залегли темно-фиолетовые круги цвета грозовых облаков. Медсестры дважды в день выводили ее на прогулки на солнце, но свет слепил глаза, и она выдерживала лишь пару минут. Снова пришла доктор Харрис и объяснила, что, если Элис не будет есть, ее станут кормить через трубочку. Элис было все равно: боль от незаданных вопросов была сильнее боли от любых трубок. Вопросы вытеснили из нее все чувства, кроме безразличия.

Как-то утром Брук вошла в палату, скрипя подошвами розовых резиновых тапочек. Глаза ее искрились, как летнее море. Она держала что-то в руках, спрятав это за спиной. Элис взглянула на нее со слабым интересом.

– Тут кое-что принесли, – улыбнулась Брук. – Это тебе. – Элис вскинула бровь. Брук изобразила барабанную дробь. – Та-да!

Она держала в руках коробку, перевязанную яркой веревочкой. Элис приподнялась и села на кровати. Ее охватило слабое любопытство.

– Нашла ее на посту утром, когда заступила на смену. Там была карточка, а на ней – твое имя. – Она положила коробку Элис на колени и подмигнула. Элис ощутила приятную тяжесть.

Она развязала бантик и открыла крышку. Внутри среди слоев папиросной бумаги лежали книги. Они лежали корешками вверх и напомнили ей цветы из маминого сада, тянувшиеся бутонами к солнцу. Она провела кончиками пальцев по тисненым буквам на корешках и ахнула, встретив знакомую надпись. Это была книга про селки, та самая, которую она взяла в библиотеке, когда пришла туда впервые. Ощутив внезапный прилив сил, Элис перевернула коробку. Книги высыпались на колени, она подхватила их, прижала их к груди. Пролистала, вдохнула запах старой бумаги и типографских чернил. Сказки о соленом море и манящих глубинах запорхали вокруг, призывая ее. Услышав, как скрипнули шлепанцы Брук по линолеуму за дверью палаты, Элис удивленно встрепенулась: она не слышала, как медсестра вышла.

Позже Брук молча прикатила столик на колесиках и установила столешницу над кроватью [6]. На столе были блюда всех цветов радуги. Стаканчик йогурта и фруктовый салат, сэндвич с сыром и салатом на хлебе со срезанными корочками и маленькая тарелочка хрустящего картофеля фри. Картошка лоснилась от масла и соли. Сбоку стояла коробочка с изюмом и миндалем и солодовое молоко в пакетике с соломинкой.

Элис посмотрела в глаза Брук и через секунду кивнула.

– Вот умница, – сказала Брук, зафиксировала колесики стола и вышла из комнаты.

Элис закрыла книгу про селки и пролистала другие. Выбрала одну, открыла, услышала, как хрустнул корешок, и вздрогнула от радости. Потянулась за треугольным сэндвичем, закрыла глаза, откусила кусок мягкого свежего хлеба. Элис и не помнила, когда в последний раз ела что-то настолько вкусное. Сливочный вкус соленого масла, островатый сыр, хрустящий салат, сладкая морковка и сочный помидор. Проснулся аппетит: она запихнула сэндвич в рот целиком, подхватывая выпавшие изо рта крошки и кусочки морковки.

Запив сэндвич солодовым молоком, она громко рыгнула, удовлетворенно улыбнулась и, чувствуя приятную сытость, вернулась к чтению. Хотя она точно никогда не читала эту книгу, сюжет почему-то был ей известен. Она провела пальцами по тисненой обложке. На ней была изображена красивая юная девушка, которая спала, держа в руках усеянную шипами розу.

На следующий день, почти дочитав «Спящую красавицу», Элис оторвалась от книги и увидела на пороге палаты Брук и доктора Харрис с двумя незнакомыми женщинами. Одна была в костюме и массивных квадратных очках, ее губы были накрашены яркой помадой. В руках она держала пухлую папку. Другая была одета в рубашку цвета хаки, застегнутую на все пуговицы, брюки того же цвета и добротные коричневые ботинки наподобие тех, что ее отец надевал на работу. В волосах виднелась седина. Когда она шевелилась, раздавался тихий звон колокольчиков: ее запястья были увешаны серебряными браслетами, которые бренчали, когда она взмахивала руками. Элис смотрела на нее, как завороженная.

Женщины вошли в палату. Элис уткнулась в книжку. Они подошли к кровати; Элис на них не смотрела. Тихо звякнули колокольчики.

– Элис, – проговорила Брук. Ее голос срывался. Элис не понимала, почему в ее глазах слезы.

Женщина в костюме выступила вперед.

– Элис, мы хотим тебя кое с кем познакомить.

Элис смотрела в книгу. Спящая красавица вот-вот должна была пробудиться, познав настоящую любовь. Когда женщина в костюме заговорила снова, она повысила голос, словно решила, что Элис туговата на ухо:

– Элис, это твоя бабушка. Ее зовут Джун. Она приехала забрать тебя домой.

Брук усадила Элис в инвалидное кресло, провезла по больничному коридору и вывезла на яркий утренний свет. Чуть раньше она вышла из палаты, оставив Элис наедине с женщиной в костюме, доктором Харрис и Джун. Джун таращилась на Элис и переминалась с ноги на ногу. Элис прочла достаточно книжек про бабушек и видела, что Джун в ее рабочей одежде и уродливых полуботинках на бабушку совсем не похожа и ведет себя не так, как положено бабушкам. Хотя ее браслеты бренчали не переставая, она не произнесла почти ни слова, даже когда женщина сказала, что это Джун прислала Элис посылку с книгами. Доктор Харрис сказала, что Элис передают Джун на по-печенье. Они с женщиной в костюме произнесли это слово раз двадцать. По-печенье. По-печенье. Элис слышала это слово и представляла печенье. Но Джун не была похожа на бабушку, которая печет печенье. Элис ни у кого не видела таких отстраненных глаз, далеких, как горизонт с размытой границей между небом и морем.

Джун ждала их в старом фермерском грузовике на стоянке для посетителей больницы. Рядом с ней в кабине сидела громадная собака, которая дышала, высунув язык. Из открытых окон лилась классическая музыка. Заметив Брук и Элис, собака вскочила, залаяла и заняла всю кабину. Джун завела мотор, сделала музыку тише и отпихнула собаку.

– Гарри! – прикрикнула она, пытаясь успокоить пса. – Извини, – бросила она Элис, засуетилась и вышла из кабины.

Гарри по-прежнему лаял. Элис машинально подняла ладонь и подала псу сигнал – «тихо». Но то был Гарри, не Тоби. Он не отреагировал, и Элис поняла свою ошибку и чуть не заплакала.

– О нет, – воскликнула Джун, неверно истолковав выражение ее лица. – Ты не бойся его, потому что он такой большой! Бульмастифы очень добрые. – Она присела на корточки у ее кресла. Элис на нее не смотрела. – У Гарри есть суперсила, знаешь. Он помогает тем, кто грустит. – Джун так и сидела на корточках и ждала. Не обращая на нее внимания, Элис сцепила на коленях руки, теребила пальцы.

– Давай поможем тебе сесть в грузовик, Элис, – сказала Брук.

Джун отошла в сторону, а Брук помогла Элис встать и забраться на пассажирское сиденье. Гарри подпрыгнул и сел рядом. Пахло от него по-другому, сладостью и землей, а не так, как от Тоби – тот пах соленой мокрой собакой. И шерсть у него была совсем не длинная и не пушистая: в нее нельзя было запустить пальцы.

Брук наклонилась к ее окну. Гарри взглянул на нее и радостно задышал, высунув язык. Элис закусила нижнюю губу.

– Веди себя хорошо. Элис. – Брук ласково коснулась ее щеки и резко повернулась к грузовику спиной. Подошла к Джун, стоявшей неподалеку, и они тихо о чем-то заговорили. Элис ждала, что Брук обернется, подойдет к грузовику в своих туфлях на резиновой подошве и скажет, что ошиблась, Элис не надо никуда ехать. Брук отвезет ее домой, где ее будет ждать ее стол и мамин сад; там, на берегу среди ракушек морских гребешков и крабов с голубой спинкой, к Элис вернется голос, и она закричит, а на крик явится ее семья. Элис ждала, что Брук обернется. Верила, что это вот-вот произойдет. Брук была ее подругой. Она никогда не позволила бы ей уехать с незнакомой бабушкой. Даже если та согласилась взять ее на по-печенье.

Элис пристально на них смотрела. Джун коснулась плеча Брук, и та сделала ответный жест. Наверное, успокаивала ее и объясняла, что произошла большая ошибка и Элис никуда не поедет. Брук передала Джун сумку с вещами Элис – впрочем, кроме книг, у нее ничего не было, – и повернулась к грузовику.

– Будь хорошей девочкой, – прочитала Элис по ее губам, подняла руку и помахала. Еще некоторое время Брук стояла у входа с пустой инвалидной коляской. А потом развернула коляску к автоматическим дверям и вошла, и двери за ней закрылись.

У Элис закружилась голова, точно с уходом Брук из ее тела утекла вся кровь. Она бросила ее с этой незнакомой бабушкой. Элис потерла глаза, прогоняя слезы, но это было бесполезно. Она ошибалась, думая, что слезы исчезли, как голос. Не исчезли: они струились по щекам, как вода из сломанного крана. Джун подошла к кабине с пассажирской стороны и встала, свесив руки по бокам, словно не зная, что делать. Через несколько секунд открыла дверь, убрала сумку Элис за сиденье и тихонько захлопнула дверь. Обошла грузовик, села на водительское место и завела мотор. Некоторое время они сидели в тишине. Молчал даже Гарри, пес-великан.

– Ну что, Элис, поехали домой, – сказала Джун и включила передачу. – Путь неблизкий.

Они вырулили со стоянки. От усталости у Элис слипались глаза. Все болело. Гарри несколько раз пытался обнюхать ее ногу, но она оттолкнула его морду, повернулась спиной к обоим своим спутникам и закрыла глаза, чтобы не видеть свой новый мир.

Брук нажала кнопку вызова, порылась в сумочке и наконец нашла пачку сигарет, которую берегла на экстренный случай. Сжала пачку в кулаке. Когда послышался сигнал и открылись двери лифта, Брук зашла в кабину и со всей силы вдавила кнопку нужного этажа. Она снова вспомнила, как озарилось лицо Элис при виде коробки с книгами, как засияли ее глаза; только ради этого стоило соврать, откуда взялись эти книги. Элис теперь с бабушкой. Больше всего ей нужна семья.

За всю свою жизнь Брук ни разу не видела беды подобной той, что обрушилась на Хартов. По словам полицейских, в Хартов разом ударили все молнии: сухая гроза; ребенок, оставшийся наедине со спичками; отец, регулярно избивавший жену и дочь. Пока полицейские объясняли Джун, что произошло, Брук стояла рядом и все слышала. Клем Харт избил дочь до беспамятства в ее комнате, потом увидел, что начался пожар, и вытащил девочку на улицу, а сам бросился в дом спасать Агнес. Когда приехали пожарная бригада и скорая, Агнес уже не удалось реанимировать; вскоре умер и Клем, надышавшийся дымом. Когда дошло до этой части рассказа, лицо Джун позеленело, Брук вмешалась и предложила сделать перерыв.

Лифт опустился на парковку; двери открылись с жизнерадостным сигналом, от которого Брук стало тошно. Она несколько раз глубоко вздохнула, крепясь, чтобы не сорваться и не закурить. Бедная Агнес. Ей было всего двадцать шесть лет, и она так боялась мужа, что составила завещание, назначив своим детям опекунов. Второй ее ребенок никогда не узнает родную мать. Подумав о несчастном мальчике, которого достали из умирающего избитого тела Агнес, Брук схватилась за живот и проглотила подступившую к горлу желчь. Что за муж поступает так со своей беременной женой, с маленькой дочерью, с нерожденным сыном? Что станется с Элис, девочкой, выжившей при пожаре?

Брук снова как наяву увидела Элис, избитую и надышавшуюся дымом. Она выбросила сигареты и зажигалку в мусорку, села в машину и выехала со стоянки, скрипнув шинами по бетону и вытесняя из мыслей опустевшую палату Элис.

Сгустились теплые и влажные летние сумерки. В кронах росших вдоль берега араукарий попугаи пьяно горланили закатную песню. Брук съехала на обочину и опустила окна, вдыхая густой аромат соли, морских водорослей и плюмерий. В бреду Элис беспрестанно бормотала что-то про цветы. Цветы, птицу феникс и огонь.

– Ну все, – процедила Брук, разговаривая сама с собой, – возьми себя в руки.

Она вытерла слезы, высморкалась и повернула ключ в зажигании. Свернув вглубь, прочь от моря, срезала пару углов на пустых улицах своего района и, резко вывернув руль, заехала на подъездную дорожку к дому. Дома сразу бросилась к телефону, сняла трубку и сделала то, чего с ужасом ждала весь день. С огромным усилием она нажала последнюю цифру номера Салли, который знала наизусть с двенадцати лет.

На том конце провода послышались гудки. В ушах пульсировала кровь.

И свет ее одинаково ярокНад морем соленымИ над утонувшими в цветах лугами.Сапфо

6. Простантера полосатоцветковая

Значение: потерянная любовь

Prostanthera striatiflora | Центральная Австралия

Растет в скалистых ущельях и у скал-останцев. Сильный мятный запах. Листья узкие, глянцевые. Белые цветы в форме колокольчика с лиловыми полосками с наружной стороны лепестков и желтыми пятнышками в чаше бутона. Растение не стоит употреблять в пищу, так как оно нарушает сон. Другим симптомом отравления являются яркие цветные сны.

Ехали долго, по жаре и в желтой пыли. Ветер больше не приносил запах моря. Из вентиляционных решеток в лицо Элис дул горячий воздух, будто Тоби дышал ей в лицо. При мысли о его мордочке, его слюнявой песьей улыбке она закусила нижнюю губу и угрюмо уставилась в окно на незнакомые места. Тут не росла серебристая морская трава, не было солончаков и крабов с голубыми спинками; тут нельзя было гадать по приливам и отливам и надевать морские водоросли на шею, как бусы, и вирги [7] не повисали на горизонте призрачной завесой, оповещая о бушующем далеко в океане шторме.

По обе стороны ровного шоссе тянулась мучимая жаждой земля, сухая, как потрескавшийся язык. Но иногда этот странный ландшафт оживал. Жизнь гудела в ушах Элис: ритмичный стрекот цикад, раздававшийся изредка безумный хохот кукабары. Тут и там заросли диких цветов под эвкалиптами сияли цветными вспышками. Стволы у эвкалиптов были белые, как снег из сказок, или охряные, блестящие, словно их только что покрыли свежим слоем краски.

Элис зажмурилась. Мама. Неродившийся братик или сестренка. Все ее книги. Сад. Стол. Тоби. Отец. Она потерла тыльной стороной ладони левую сторону груди. Открыла глаза. Краем глаза увидела, как Джун протянула к ней руку, но так и не решилась ее коснуться: рука зависла в воздухе, и в конце концов она положила ее на руль. Элис притворилась, что ничего не заметила. Что еще сделать в данной ситуации, она не понимала. Она отодвинулась подальше от Джун и повернулась к окну. Потянулась за сиденье, нащупала сумку с книгами, постаралась не думать о том, что эти книги подарила ей Джун, а сосредоточиться на том, что книги принадлежали ей. Элис вытянула книгу, лежавшую к ней ближе всех, и чуть не улыбнулась, взглянув на нее. Лучшее утешение. Прижимая книгу к груди, Элис чувствовала, как ее успокаивает ее увесистая тяжесть, прямые уголки, бумажный запах, манящая история и твердая обложка с картинкой, за рассматриванием которой она провела много часов: та изображала девочку, ее тезку, что провалилась в нору и очутилась в незнакомой и чудесной стране, но все-таки нашла дорогу домой.

Джун смотрела на дорогу и крепко сжимала руль обеими руками, боясь того, что могло случиться, если она посмотрит в сторону или ослабит хватку. Руки и ноги охватила неуправляемая дрожь. Обычно ей хватило бы глоточка виски, чтобы дрожь прошла, но сегодня она не осмеливалась сунуть руку в карман за флягой. Сегодня с ней в машине сидел ребенок, да так близко, что Джун могла бы дотронуться до нее. Элис. Внучка, которую она никогда не видела. До сегодняшнего дня. Украдкой поглядывая на нее, Джун заметила, что девочка прижимала книжку к груди так крепко, будто от этого зависело биение ее сердца. Она согласилась подыграть медсестре и солгать, будто коробку с книжками подарила она. Видимо, Элис так любила книги, что это был лучший способ наладить контакт. «Сейчас самое важное – оградить девочку от всяких стрессов», – сказала медсестра.

Глядя на Элис, Джун чувствовала себя глупо из-за того, что согласилась солгать, чтобы лишний раз не огорчать малышку. Она ругала себя за глупость. Надо было просто сесть напротив и поговорить с ребенком начистоту. «Здравствуй, Элис, я Джун, твоя бабушка. Твой отец – мой… – Джун покачала головой, – был моим сыном, и мы с ним много лет не виделись. Я отвезу тебя домой, и там тебе больше никогда не будет угрожать опасность. – Джун сморгнула слезы. Хватило бы нескольких слов. – Прости, Элис, я была плохой матерью. Прости, мне очень жаль».