Три цветка и две ели. Второй том

________________

К приезду баройцев, богатейших людей Меридеи, в замке Ларгосц готовились долго и основательно. Благодаря красочным шпалерам о двенадцати цветах, бархатным портьерам, безделицам и прочим вещицам из Рюдгксгафца на обеденную стало любо-дорого смотреть, опочивальню графа и соседнюю с ней спальню обставили с роскошью, достойной принцев, в большую проходную залу, между покоями графа и прочими тремя спальнями внесли шестнадцать кроватей для воинов-монахов, охранителей Баро, и устлали их меховыми покрывалами. Все прислужники надели форменные платья, а Огю Шотно удалось за пару восьмид «обтесать» Кётрану с Олзе да научить их изысканно подавать яства господам. Рагнер считал, что лишение поварих хмельного сыграло решающую роль в их «тесании», тем не менее смотрителем своего замка, господином Огю Шотно, он был так доволен, что простил ему, «ссосанцу», бараний камушек. Блюда теперь выглядели как картинки, салфетки безупречно лежали на белоснежной скатерти, приборы сияли, стекла и зеркала блистали, лампы не чадили и приятно пахли. Везде, докуда добрались длинные руки Огю, воцарился порядок. Рагнер еще с восьмиды Целомудрия прибавил ему жалованья вдвое, и Огю Шотно захотел эту прибавку отдать Марлене – в благодарность за помощь, когда он голодал, потеряв сбережения в сомнительной торговой сделке. Как рассказал Рагнеру Эорик, Марлена взяла пару золотых монет, но только как долг, обещая их скоро вернуть. Еще Эорик подозревал, что Марлена ничего не сказала Магнусу об этих одолженных деньгах, и Рагнер думал так же, но решил не вмешиваться в дела господ Махнгафасс, уверенный в благоразумии Марлены.

Сатурналий являлся продолжением празднества Перерождения Огня, только не семейным и отнюдь не тихим торжеством. Традиционно в первый день в часовне замка провели службу, на меридианском языке, ведь Адальберти Баро приехал с духовником. Слава Богу, на четвертом этаже имелась не занятая никем спальня, а то бы пришлось размещать его в Ягодном доме среди «местной красы», для какой и священник был жених, и воины-монахи вполне годились для супружества. Одна Соолма не радовалась, ведь оказалась единственной женщиной на этаже, полном толпы мужиков, и не могла нормально сходить в общую уборную. Поэтому «эта ларгосская гадюка» хитро проползла в детскую, где заняла «опочивальню принцессы», но с Маргаритой не разговаривала, фыркала на нее и зыркала черными глазами.

После полуденной службы все начали отчаянно веселиться, как древние люди Золотого века: петь песни, танцевать, играть в подвижные игры. Озеро у замка расчистили от снега, и по его глади взрослые чинно катались на коньках, слева от них деревенские мальчишки шумно гоняли ледышки, а справа кучковались дети: лепили из снега баб или, отталкиваясь двумя палками ото льда, тихо скользили сидя в саночках. Принц Баро, к своей печали, выяснил, что рассекать лед тонкими пластинами, это очень сложно, но Рагнер помог своим гостям – баройцам выдали по две палки и подошвы на кости, отлично скользящие и устойчивые. Таким образом, все пребывали в счастье: знатный принц и его сын вдоволь наскользились, ларгосцы на них опять подивились да Маргарита накидалась от души в Баро снежками (суровым воинам-монахам тоже случайно досталось). А оба Баро вместе с Рагнером (тоже мне рыцари!) пуляли снежками в нее. И обед первого дня Сатурналия прошел на славу: лакомились затейливыми яствами, играли в жмурки, отгадывали загадки. Маргарита честно выиграла расписной ларь, едва обойдя Соолму, и отныне могла венчаться как приличная женщина. Алорзартими усладил уши ларгосцев чудесными одами под душещипательные мелодии лютни, местные артисты достойно ответили бодрыми песнями и плясом воинов. После того как Маргарита ушла спать, герцог позвал «друзей Баро» в Оружейную, где они еще немного выпили в чисто мужской компании. Вернее, почти в мужской: одна нравственно нестрогая дама там была – «милейшая душка» Айада.

Во второй день празднества прокатились с ветерком в санях и опять поиграли в снежки. Маргарита радостно визжала, бегая, как могла из-за своего великого живота, от белых комочков. Рагнер в этот раз ее защищал, то есть воевал вместе с ней и Соолмой против двоих Баро. Потом слепили снежную бабу, да такую грудастую, что высоконравственный Адальберти прикрыл ее роскошное тело своей шубой, и лишь затем допустил всех к даме, пусть даже снежной, чтобы раскрасить ей лицо и приделать соломенные волосы. Наряжая бабу в тряпки, платки и бусы из шиповника, хохотали так, что Маргарита боялась принести дитя прямо там – разродиться к ногам бабы. Даже Соолма задорно смеялась, и даже Айада как будто бы весело подхихикивала.

К исходу дня герцог и его гости выдохлись. Праздничный стол в Сатурналий снова густо обсеялся огоньками свечей и маленьких светильников, а лампионы на стенах, наоборот, не зажигали. Сытые, счастливые и уставшие меридианцы беседовали в таинственной полутьме. Алорзартими перебирал струны лютни, Маргарита молчала и думала, что впервые за много лет у нее выдался отличный Сатурналий – просто идеальные два дня.

Уже завтра с раннего утра собирались в путь. Баройцы бы с удовольствием задержались подольше, ведь принц Баро как истинный рыцарь не сдавался и не мирился с тем, что конькобежец из него дрянь – он даже в проруби был готов искупаться, если это поможет освоить коньки. Но Рагнер спешил в Брослос, чтобы успеть развестись и жениться на Маргарите, пока та не родила. По расчетам быстрый корабль Адальберти должен был домчаться до Брослоса дня за четыре, далее где-то дня три требовалось Рагнеру на развод. В нову последней триады Любви он намеревался сесть на «Медузу» и быть в Ларгосе к дню венеры или сатурна. От Маргариты лишь требовалось не родить до тридцать седьмого дня Любви – она обещала стараться.

Напольные часы уж пробили начало часа Целомудрия, и Адальберти Баро взял со стола чашу с мягким («карамельным», как назвал его Рагнер) сыром из горного городка Цулооса.

– Надо у тебя его весь скупить, – сказал он, отправляя ложку сыра в рот. – Да и черный сыр я бы взял, но немного. Вкус – ужасен, однако черного сыра еще никто не видел в моем княжестве, и все захотят его попробовать.

– Отлично! – потирал руки Рагнер-торгаш. – Думаю, этот карамельный сыр продавать по всей Меридее. Ну и черный сыр не брошу – там же мое клеймо, и мне он нравится… Ну хоть кому-то же еще, кроме меня, он должен понравиться!

– И как один из лучших воинов Меридеи дошел до сыра и до торгашества? – не сдержался Адальберти.

– Ой, Дальбрё, будто бы я рад, а что делать? – тяжело вздохнул Рагнер. – Благодаря храмам, серебро и золото утекает из Лодэнии в Мери́диан – в твое княжество. Тебе, на золотом корабле, меня не понять, так что не суди. И единственный путь вернуть золото и серебро назад – торговля, будь она неладна. Это торгашество меня разоряет и, похоже, разорять еще будет долго. Но я же обязан заботится о своих землях и подданных. Если так пойдет дальше, в Лодэнии все дубы вырубят и всего пушного зверя побьют, а мне жалко свои дубы и зверей. И я тут не прохлаждаюсь вовсе: в миру рыцаря ждет война пострашнее и намного более подлее. А еще неблагодарнее тоже… Иногда я своих ларгосцев люто ненавижу: все норовят обмануть доброго герцога Ран…

Он не договорил, потому что снизу, из караульной, донеслись какие-то крики. Рагнер, узнав голос Вьёна, вздохнул, понимая, что тот пьян и буен.

Рагнер извинился перед гостями, вышел из-за стола и спустился со второго этажа на первый. Вьёна задержали у камина дозорные. Его голову покрывал капюшон, из разреза плаща краснел неизменный полукафтан, ярко-голубые пьяные глаза горели гневом, нос чуть искривился – Рагнер понял, что это он сломал его.

– Вьён, – подходя к другу, сказал Рагнер по-меридиански, – я до сих пор желаю помириться и всегда буду этого желать, ведь ты мне очень дорог. Но более я не стану просить тебя о дружбе, унижаться или приходить в твой дом. Когда ты придешь в мой дом как друг, то я тебе буду рад, но раз дружбы между нами нет, то я тебя накажу по всей строгости, оттого выбирай слова, если думаешь о дочери. Зачем ты пришел сюда как недруг? Испортить мне и моим гостям празднество? Уходи или тебя выставят.

– Уйду сам. Я пришел лишь за тем, чтобы вернуть тебе это! – бросил Вьён на пол медную монету. – Ее я не заработал, и эту подачку забери себе!

Вдруг раздался нежный голос, и мужчины повернули головы вправо: из полукруглого проема, с лестницы, в караульную выходила Маргарита.

Вьён приоткрыл рот, пораженный и ее красотой, и огромным животом впереди этой невысокой, ладной, роскошной девушки. Маргарита на самом деле расцвела за последние дни: ее давно не тошнило, она не плакала и не тревожилась, оттого посвежела лицом. Ее волосы окрепли, позолотели блеском; зеленые глазищи ворожили взор, и казалось, что из этих морей раздавались песни сирен. Она немного пополнела, но ей это тоже шло – из девчонки она превращалась в молодую женщину, плавную и сочную. Посреди полутемной, страшноватой и грубой караульной прелестная красавица выглядела особенно неотразимо. Светло-голубое платье и дымка вуали на золотых локонах делали ее будто бы сотканной из воздуха. Вьён подумал, что в Ад сошел Ангел, восхитительно беременный Ангел. И одурманенный долгим запоем алхимик стал ненавидеть Рагнера еще сильнее.

– Выслушайте меня, прошу, – заговорила Маргарита. – Вы, господин Аттсог, напрасно вините Рагнера. Вы должны винить одну меня за тот суд. Я плакала всё время, умоляла его… даже стояла на коленях, лишь бы он не казнил моего брата, ведь я знаю, что тот не виноват в страшном злодеянии и обвинен несправедливо вами – ему просто не повезло выйти из леса у Пустоши. Рагнер долго оставался глух к моим мольбам, и лишь когда я собралась уехать в Орензу, он изменил свое решение – и поступил верно. У нас скоро будет чадо, и он это сделал ради него тоже. Однажды недоразумение развеется – настоящего насильника найдут, и вы все тоже будете рады, что не казнили моего брата жестоко и совершенно зря… Пока же – ненавидьте меня одну! Не Рагнера!

– Любимая, – взял ее Рагнер за руку выше локтя. – Вьён нахлестался, как свинья, и ты до него не достучишься. Пойдем наверх.

– Ты не заслуживаешь ее, этого ангела! – закричал им в спину Вьён. – Баронесса Нолаонт, он вас сломает, как меня, а потом наймет других алхимиков. Будет вам лгать, но знайте, он соблазнил не только вас, но и госпожу Тиодо. Они уединяются днями в Вардоце – и об этом уж знает весь город и небось все в этом замке тоже!

Маргарита резко остановилась у лестницы и обернулась к Вьёну.

– Да, он унизил госпожу Тиодо в Суде, после же унизил вас открытой связью с другой женой – с ней, с моей Лилией.

Рагнер хотел увести Маргариту, но она вырвала свое плечо из его руки.

– Он якобы вернул Лилии честь, – говорил Вьён, – но лишь для того, чтобы самому ее забрать, ославить несчастную, запутавшуюся деву, облить ее имя новой грязью и довершить дело зверя – сломать душу невинной. Он и ее сломает, и вас, баронесса Нолаонт… Бегите от него, пока не поздно!

И он резко пошел к выходу в тамбур. А Маргарита сверлила своими гневными глазищами хмурое лицо Рагнера.

– Вернемся за стол, – тихо сказал он ей. – Ты баронесса – и веди себя достойно титула перед принцем и герцогом Баро. Поссоримся после обеда.

Она позволила себя увести и не плакала, не кричала, не сказала ни слова. Они сели вместе на скамью, словно ничего не случилось, после чего Рагнер возобновил прерванный с Адальберти «сырный разговор». Но, конечно, принц Баро заметил, как опечалена Маргарита, и решил ее порадовать.

– Дама Маргарита, – сказал он, забирая у сына лютню. – Прошу меня простить, если не доставлю услады ушам, ведь голос мой груб, да и я уже много лет не брал в руки этот инструмент. В честь ваших изумительных очей, – скользнули длинные пальцы по струнам, – старинная песнь «Слеза Виверна».

Голос принца вовсе не был груб, лишь с хрипотцой, а красивая песнь рассказала печальную сказку о том, как некий град отдавал дракону Виверну красавиц, которых тот уносил неизвестно куда. И раз дракон узрел столь нежную красу, деву Белозлату, что сам обронил слезу – упав, она превратилась в изумруд, а дракон в рыцаря. Белозлата и Виверн полюбили друг друга, сыграли свадьбу, но после рыцарь сказал, что должен отправиться за море к чародею, какой его заколдовал и какому он относил красавиц, иначе тот прилетит сюда и обратит этот град в пыль. Так рыцарь ушел, обещая вернуться, как убьет чародея, – и вернулся, вернее, в его облике вернулся чародей; Белозлата же, разгадав ночью на ложе подмену, поняла, что Виверн мертв. После любви она поднесла отравленное вино чародею и сама выпила половину чаши. Словом, все погибли, зато благодарный град сочинил хвалебную песнь о красоте и нежности, что может растопить даже сердце дракона и превратить того в рыцаря.

«И вот же как, интересно мне, – со злобой думала Маргарита, пока принц заканчивал песнь, – град узнал, что рыцарь – не рыцарь, а чародей, если его с красавицей нашли поутру мертвыми? Она же не успела никому сказать об этом! Наверно, она просто узнала, что ее рыцарь не ходил убивать никаких чародеев, а резвился в Вардоце с Лилией Тиодо!»

– Песнь изумительна, – сказала Маргарита, когда принц замолчал. – И голос ваш, Ваше Высочество, заслуживает высоких похвал, не меньше, чем ваше мастерство игры на лютне или слова… Ваше Высочество, я могла бы просить вас об услуге? – быстро проговорила она, прежде чем Рагнер смог ее перебить. – Мне тоже нужно в Брослос, к падчерице… Срочно. Не найдется ли на вашем корабле каюты и для меня?

– Ну… в любом случае, у Рагнера будет каюта, – недоуменно ответил Адальберти Баро.

– Нет. Мы ведь не обвенчаны. Мне нужна отдельная каюта.

Рагнер молчал, опустив глаза к столу, хмурясь и чувствуя себя дерьмом.

– На моем корабле найдется для вас каюта, – подумав, ответил принц. – Я вам уступлю свою, а сам поживу вместе с сыном.

– Не спеши, прошу тебя, любимая, – тихо заговорил Рагнер по-орензски. – Обсудим всё после обеда и поговорим.

– Превелико вас благодарю, Ваше Высочество, – ответила девушка, игнорируя Рагнера. – В таком случае я вас покину, ведь мне надо собираться в путь, да и час уж поздний. Песнь была изумительной… И вы изумительны тоже.

Маргарита поднялась из-за стола, едва сдерживая слезы – мужчины тоже встали. После поклонов, она удалилась, и уже на лестнице почувствовала влагу на своих щеках.

– Алорзартими, прошу, спой что-нибудь веселое, – убитым голосом проговорил Рагнер, наливая себе в чашу вина. – Как можно более веселое.

Алорзартими исполнил бравурную походную песнь, но веселье было испорчено. Куплеты удалой мелодии о рыцарском благородстве, чести и верности кололи Рагнера в сердце копьем, и совесть мучила его еще нещаднее. А несчастной Маргарите на третьем этаже бодрая песнь из обеденной и безразличие Рагнера, как она решила, добавили слез к тем, что и так текли реками по ее щекам. Она собирала свои малочисленные вещи – всё, что ей купил Рагнер, решила здесь оставить, и благодарила Бога за то, что привезла из Орензы несколько платьев, жалованных Ортлибу Совиннаку, – оттого могла сохранить достоинство, покидая навсегда этот замок и его хозяина.

________________

Через триаду часа после ухода Маргариты, принц Баро сказал Рагнеру, что желает отойти ко сну.

– Но если тебе нужно поговорить, то проводи меня, – добавил он. – Можем и в моем покое выпить.

– Нет, – поднимаясь из-за стола, ответил Рагнер. – Я провожу тебя, но пить больше мне не стоит. Легче не становится, а завтра в путь.

Разговор они продолжили уже в опочивальне графа. Кроме роскошной кровати-шатра и дорожного сундука гостя там можно было видеть просторную скамью, столик с парой стульев и широкий буфет, служивший и как умывальный стол, и как шкаф. Неподалеку от пышущего жаром камина, стоял еще один красный шатер, внутри какого гостя дожидалась купель с теплой водой.

– Ладно, спокойной ночи, – сказал Рагнер другу. – Говорить тоже не хочу, а у тебя вода стынет.

– Нагрею еще котелок над огнем… Другая женщина?

– Да, Дальбрё… Ты умен.

– Садись, – сам сел Адальберти на скамью и похлопал по мягкому покрывалу, приглашая Рагнера сесть рядом. – Я старше тебя и уже был женат. Может, помогу. Нельзя с таким лицом, как у тебя, быть сейчас одному.

– Зачем ты дал ей каюту? – вздыхая, опустился на скамью Рагнер.

– Рагни, ты дурак, если думаешь, что такая женщина, смелая и приятно безрассудная, будет дожидаться здесь триаду, пока ты не соизволишь отвезти ее домой. Она, столь юная, одна поехала с тобой за три моря – и точно так же уедет, на сносях она или нет. В Брослосе и в пути у вас хоть будет время всё исправить… вернее, тебе исправить. Зачем, если ты ее любишь, ты ее предал?

– Потому что я дерьмо… И еще ту, вторую, я тоже люблю. У тебя было такое? Любил сразу двух?

– Было, – удивил его Адальберти. – Я искренне думал, что любил двух дам, но потом понял, что не любил ни одну и не знал, что такое любовь.

– Так предлагаешь мне обеих сразу бросить?

– Нет, ты не я. Может, ты способен любить сразу двух дам. Но теперь ты должен будешь выбрать одну. Мне, кстати, крайне по душе баронесса Нолаонт… – «невзначай» добавил принц. – Я не перестану желать того, чтобы она стала дамой моего сердца, и не перестану предлагать ей свою защиту. Уверен, уже завтра она подаст мне свою белую ручку для поцелуя…

– Благодарю за откровенность, – холодно и мрачно проговорил Рагнер.

– И всё?

– А что? Набить тебе морду?

– Я сам ее тебе набью… Рагни, – ласковее заговорил Адальберти, – я не стервятник и не буду кружить у раненой красавицы. Но когда ее сердце остынет, то… Не вижу причин, почему бы тогда моему соколу не прилететь к ней. А ты, пойдешь под венец с той, другой женщиной, когда разведешься с супругой?

– Наверно… Не знаю. Я ни разу об этом не думал еще… пойду прямо сейчас и поразмыслю, давай закончим разговор, – вздохнул Рагнер, поднимаясь, и принц тоже встал. – Вторая красавица, кстати, уже тоже надумывает меня бросить. Я могу вернуться и не застать ее через триаду в Ларгосе… А ты мудрее меня. Не зря больше не женился, как овдовел.

– Я бы женился, если бы в Сольтеле не пропадал. Когда видишь среди кучи серебра золотую монету, то разумно ее взять. Куча серебра обманывает, тешит числом тщеславие, но стоит того же, что одна золотая монета.

– Не работают тут твои тонкие сравнения… – потер лоб Рагнер и положил руку на полку камина. – У меня две золотые монеты, и я не хочу терять ни одну. Словом, женщины – не монеты… У них есть рты, какими они требуют обещаний, головы, какими себе чего-то там надумывают, и ноги, какими они уходят прочь… Красивые ноги, иногда даже слишком, – тяжело вздохнул он, вспомнив длинные, совершенные ноги Лилии.

– Дхааа, – хрипло согласился Адальберти.

– Пойду к истинным монетам, почахну хоть всласть над златом, пока не отдал его паучьей черепахе, – обнял Рагнер друга, собираясь удалиться.

– Я бы на твоем месте к баронессе Нолаонт пошел, – остановил его тот. – Ей сейчас плохо, но объясниться с ней надо сегодня.

– Нет, – помотал Рагнер головой. – Я не знаю, что ей сказать, и уже боюсь обещать. Возможно, так даже лучше… Всё само собой разрешилось. Водоворот Лода, как у нас говорят. И Маргарите здесь не нравится – в Ларгосе и в замке. Мы с ней ссорились, она плакала. Зачем тянуть через силу? Раз не срастается, то так тому и быть.

– А чадо?

– Бароном или баронессой Нолаонт будет. Может, и так тоже лучше – будет мой сын счастливым бароном в благословлённом Богом Лиисеме, а не наследником Лодэтского Дьявола в убогой Лодэнии. И дочь тоже…

Простившись с Адальберти, Рагнер спустился к себе. На лестнице застыли, как истуканы, два воина-монаха, собиравшиеся провести на ногах всю ночь. У одного из них на переносице срослись густые брови, под какими мерцали черные, неистовые глаза. И у Рагнера в передней, комнатке перед опочивальней герцога, сидели двое дозорных, немного нетрезвых и веселых. Рагнер с раздражением подумал, что тоже хочет иметь воинов-монахов, какие никогда не пьют хмельного, не путаются с женщинами и не дуют в кости. Даже все овчинные покрывала воины веры сняли со своих постелей и аккуратно сложили их в углу проходной четвертого этажа, ведь привезли с собой чудесные колючие одеяла из козьего войлока. Мечта, а не охранители!

В своей спальне Рагнер подошел к холодному камину, какой нарочно приказал не растапливать. Кочергой он нащупал и сдвинул три рычага внутри него – после толкнул каменную стену у камина – и рядом открылась дверь в тайную сокровищницу, а над камином выдвинулся камень. Там, в комнатушке без окон, Рагнер хранил золото, драгоценности и сундук со своими доспехами. Любимая черная кольчуга лежала сверху на сундуке, а меч Регнар, отправленный на покой, мирно спал на ней. Рагнер взял его в руки, любовно погладил хихикающую рожицу Смерти, после чего наполовину вытащил зеленоватый клинок из черных ножен и решил, что возьмет с собой верного друга. Подумав, что сможет фехтовать с Адальберти, он захватил и кольчугу.

Тридцать шесть слитков золота, что привез ему принц, он сперва вывалил из кованого сундучка на пол, затем положил назад девять – доля Лорко, затем еще девять – доля Ольвора. Оставшаяся половина, восемнадцать слитков, будь это обычное монетное золото, равнялась бы четырем тысячам рон, но меридианское золото было намного чище – здесь было где-то на пять тысяч сто пятьдесят рон – для развода требовались семь тысяч, да и монетный двор начеканить столько никак не успел бы. У Рагнера имелся единственный выход – отнести золото в чертов санделианский банк Лимаро, к родне Кальсингога, то есть практически бросить свое золото в сундук «лысого свиристеля». Еще требовалось за развод отдать Экклесии тысячу золотых монет! Рагнеру пришлось присовокупить к слиткам три тысячи рон за проданный Рюдгксгафц. Далее, шестьсот золотых – внести в королевскую казну, как подать за два года; с дядей они условились, что его королевская четверть за роскошества от короля Орензы будет триста рон, и надо взять в столицу денег на расходы… Он задумался. В подвале, в сокровищнице замка, еще хранилось серебро, и до «великих деяний» герцога Раннора там было где-то на тунну другую монет, но ныне сундуки уж наполовину опустели, если не на больше. Так, сидя среди груд золота Рагнер с горечью думал, что он на грани разорения, – и всё из-за Маргариты, которая теперь даже не собирается выходить за него.

Повздыхав, тяжело повздыхав да разобравшись с золотом, Рагнер также забрал из тайной сокровищницы шкатулку, где лежали золотые шпоры, пара перстней, его орден и карбункул Красный Король. В конце Рагнер сказал:

– Спокойной ночи, дева Цтефия, прости, если побеспокоил.

Он мало знал о призраках и не боялся их, но на всякий случай с ней прощался – с маминой подругой. Цальвия Раннор закрыла ее в тайной сокровищнице, давая хоть какую-то возможность уцелеть и сохранить целомудрие, а сама бросилась вниз со смотровой башни. Гонтер Раннор слишком поздно выбил из замка врагов, и дева Цтефия погибла мучительной смертью от жажды, голода, да в кромешной тьме. «Страшнее смерти не придумаешь», – считал Рагнер, жалел эту несчастную деву, которую едва помнил, и свою маму тоже жалел – ту, которая желала помочь, но благими намерениями обрекла дорогую подругу на муки, ужас и участь, что хуже Ада.

Он достал медальон с портретом матери из ящика стола, поцеловал его и положил на сундук со своими доспехами – любое ее изображение подлежало уничтожению, поэтому разумно было бы припрятать его в тайнике.

«Подруги воссоединились, да вот рады ли?» – подумал он и нажал на выступавший камень над камином – стена встала на место. Задвинув в камине рычаги, он превратил ручку в камень, дверь в стену.

Еще немного постояв, посмотрев на сундучки с золотом и думая, что впрямь глупо себя ведет – отдает состояние ради Маргариты и не делает даже попытки с ней помириться, он подошел к угловой панели. Выдвинув новый засов-крючок и открыв еще одну потайную дверь, Рагнер заглянул в проходик – лилия у дальней дверцы уныло повисла вниз. Тем не менее он постучался в ту дверь.

– Маргарита, – позвал он девушку. – Сними щеколду, пожалуйста, я просто хочу поговорить.

Он постоял немного, прислушиваясь. Легкий шум, что он до этого слышал, исчез, но Маргарита с ним не заговаривала и двери ему не открывала.

– Я хочу обсудить твое возвращение домой, – сказал Рагнер двери. – Тебе нужна помощь. Ты и дитя… Нельзя с младенцем сразу на корабль, да в столь дальний путь, да зимой. Надо ждать до весны, до восьмиды Нестяжания. Будь благоразумна. Тебе не обойтись в Лодэнии без друзей.

– Ты мне не друг! – услышал он полный обиды голос. – В Брослосе я останусь у Марлены. Сама решу, когда мне уезжать и как. А от тебя, Рагнер Раннор, мне ничего более не нужно!.. Кроме зимнего плаща, – с неохотой и недовольством пришлой сказать Маргарите. – И других зимних одежд. А еще детских вещей. Но я их у тебя выкуплю! Если не хватит того, что у меня осталось, то… Брата через год пошлю или продам свои драгоценности в Брослосе. Да! Так и сделаю!