скачать книгу бесплатно
– Дашь мне чашу? – спросил ее Рагнер – она тупо посмотрела на свою левую руку, сжимающую пустой бокал.
– Держи, – несчастным голосом проговорила Маргарита.
– Садись и ты, Лаверна, выпьем… – налил он себе вина. – Я, в самом деле, крайне спешил и чертовски устал.
– Есть что покрепче?
– Глянь в буфете, – хмыкнул Рагнер. – И не тяни время. Раньше всё расскажешь – раньше уйдешь. У нас обед начинается, давай же! И тебе надо бы, пока не стемнело, убраться подальше. Первый вопрос – зачем ты здесь?
Лаверна нашла в буфете сливовую наливку и с бутылью в руках села на табурет – она сделала глубокий глоток прямо из горла.
– Я здесь, чтобы выкрасть твое дитя, – равнодушно сказала Лаверна.
– Ах ты дрянь! Волчица! – тут же вскочила Маргарита, а Рагнер удержал ее за руку.
– Тише… Хочешь еще раз к ней подойти?
– Неет… Конфеты! Боже… Дядя?! Дядя!
– Дочка?.. – приоткрылась дверь, и Жоль Ботно несмело заглянул в гостиную.
– Ты не кушал конфеты? Беати? Кто-то еще?
– Нет, дочка, я же схуднуть порешал с муху. А Беати серчается на сих…
– Конфеты отравлены? – спросил Лаверну Рагнер.
– Конечно…
– Дядя, сожги конфеты вместе с коробкой! – вскрикнула Маргарита и повернулась к мужу. – Рагнер, она правда просто так уйдет? Почему?
– Потому что я дал слово…
– Я не причинила бы зла малышке, – нежным голосом заговорила Лаверна. – Конечно, если бы герцог Раннор явился за ней… Я думала выкрасть ее ночью. Пятеро других убили бы тех, кто не отравился.
– Меня, значит, вы тоже убить намеревались…
– Да, – кивнула Лаверна и вновь отхлебнула из горла. – Месть за Зимронда Раннора.
– Кто тебя подослал? Не лги.
Прежде чем ответить, Лаверна в третий раз глотнула наливки.
– Мой господин, граф Адельфс Эрсоро. А ему наверняка приказал отец, герцог Бонфат Эрсоро, канцлер сверхдержавы Сандели?и.
– Когда ты получила приказ? И как узнала, что мы здесь, в этой глуши?
– Задание я получила в середине восьмиды Смирения, в Бренноданне, далее мы ждали вас в Элладанне. Когда вы появились там, отправились сюда. Узнать об имении несложно – достаточно прикинуться покупателями земли.
Рагнер задумался, а Лаверна сделала самый долгий глоток из бутыли.
– Всё, у меня более нет вопросов. Пойдете отсюда пешком, без коней и вещей. Вставай – и чеши за ворота. Появитесь вновь в окрестностях – убью.
– Я только одну вещь хочу забрать, – взволновалась Лаверна. – В моих вещах у седла… Это память о сыне, умоляю, – посмотрела она на Маргариту. – Детский башмачок…
– Пусть забирает, – буркнула девушка. – Все свои вещи пусть забирает, а то я их сожгу. Посмотрю, может, что-то осталось в нашей спальне…
– Добрая моя, – вздохнул Рагнер и с укором посмотрел на нее. – И прекрасная! В нашей спальне?.. Проверить теперь надо, не украла ли она чего!
– Я лишь смочила волосы ее ароматной водой, – ответила Лаверна и одарила Маргариту жгучим взглядом. – На память… Очень понравилось, как подушка пахла. Жемчугов мне не нужно.
– Хватит, замолчи, дрянь! – скривившись, ответила Маргарита.
– Раздевайся, Акантха, или как там тебя… – сказал Рагнер.
Усмехнувшись, она начала расстегивать пуговицы на груди. Маргарита встала, обошла Лаверну подальше, за скамьей, и открыла дверь обеденной.
– Беати, – сказала она, вытирая первую слезу. – Прости меня, умоляю… Я и правда дура, а ты – нет. Последи, прошу, за этой волчицей, как она свою шкуру драную снимает, а то я видеть ее более не могу…
________________
Рагнер поднялся наверх через минут двенадцать после того, как Маргарита ушла в спальню. Он нашел ее сидящей на кровати, обнимающей дочку и плачущей. Солнце уже зашло за горы, начались «белые сумерки».
– Так страшно было? – спросил он, садясь рядом и приобнимая ее.
– Нееет, – провыла она. – Сейчас страшно. Могло бы… Какая же я дура! Мне Беати говорила… А я… А она… Шип этот – она такая… добрая… казалась… Такие слова говорииила… добрые… Какая же я дурёха!
– Да, любимая. Ты самая прекрасная из наипрекраснейших прекрасниц. Ну ладно… – поцеловал он ее плачущий глаз. – Ты не первая и не последняя. Старше и опытнее тебя умники попадались на уловки таких, как она. Их учат с детских лет, что говорить и как себя вести, отбирают лучших из лучших.
– Кто она такая?
– Санделианская лазутчица. Из «Черной канцелярии», то есть тайной и любовной тоже. Таких, как она, сотня там, если не тысяча. Сироты…
– Не хочу больше быть доброй. Хочу быть злой, как ты.
– Нет, тебе не надо, – приподнял он ее лицо за подбородок и поцеловал в губы. – Для этого есть я. Я люблю тебя, доброту твою очень люблю. С ней светло. Ты оставайся такой, какая есть. Но всё же… доверяй поменьше не пойми кому. И друзья могут предавать – чего ждать от чужаков?
– Как ты понял?
– Как? Сангуинем – это же сангвин, кровь. Сангуинем Митеро – почти как пустить кровь, Акантха Митеро – выпустить шип… Но главная заслуга не моя, а канцлера Шанорона Помононта. Эти санделианцы привлекли его внимание в Элладанне и особенно их поспешный отъезд.
– Это он их послал, – вытерла глаза Маргарита. – Ортлиб мне однажды такое про него рассказал… и добавил, что всем нам это может стоить жизни. Ортлиб и Шаноронт Помононт, – понизила она голос, – они убили герцога Альбальда. Подробностей я не знаю. И… даже не знаю, как объяснить, Ортлиб так говорил… про ловушку и что он разгадал ее… Это было после дня рождения Альдриана, моего жуткого платья и пощечины… Будто… мне показалось, что Помононт боится Ортлиба, не знаю… Может, у него остались доказательства участия Помононта, письма или что-то еще.
– Ты лучше и впрямь молчи про это… Нет, милая, Помононт – полное дерьмо, уж прости за грубость, но смысла злить меня я не вижу. Мы ныне обо всем договорились. Лиисем – в Восточном союзе.
– Даа?.. Тоже странно.
– Нет. Альдриан вынужден искать новых союзников. Король Орензы затаил на него злобу, рядом сверхдержава Санде?лия – там герцоги тоже на него обижены за развод с его первой женой. Принц Баро, хоть и родня ему, вряд ли более придет на помощь. Альдриана рыцари ныне презирают за трусость, за поцелуй руки врага, он же хочет дружить с сильными и так стать сильным вновь. Скоро в Брослос прибудут послы из Лиисема. А что до того, кто направил санделианских убийц… Ну никак не мог Зимронд добраться до Моа?отесса, столицы Санделии, нажаловаться там, а оттуда не могло выйти задание к восьмиде Смирения в Бренноданн. Я так и чувствую, как перед носом мгновенье назад мелькнул рыжий лисий хвост. Нос чешется.
– Аттор Канэрргантт? Он же меня спас? Зачем? Ангелика была рядом с «Сердцем Аттардии»! Зачем было нас спасать, а сразу не выкрасть?
– Он не только тебя взял на корабль. Еще Алорзартими Баро. Кто захочет ссориться со Святой Землей Мери?диан? Дураков, как я и Зимронд, больше нет, пожалуй, во всей Меридее.
– Домой хочу, в Лодэнию, в наш Ларгос!
Рагнер широко улыбнулся, сверкнув зубами.
– Зря ты отпустил эту дрянь, Акантху или, как там ее, Лаверну… – еще всхлипывая, сказала Маргарита. – Прости меня, Боженька, за ужасные слова и мысли, но надо было их убить и бросить в помойную яму. Похитители детей не знают жалости и, значит, не заслуживают жалости сами.
– Я уверен, что с Лаверной и другими покончат их же хозяева, – усмехнулся Рагнер. – Кстати, крошечный башмачок у нее и правда нашелся в сумке у седла. И она ничего не украла… Тем не менее она вряд ли выкрутится – и сама это понимает… Мы более никогда ее не увидим.
Глава III
Исповедь
Согласно знанию, Пороки относились к стихии Воды, как и удовольствия; грехи – к стихии Огня. «Грех» произошел от слова «греть», означал поступок или мысль против совести, что жжет и мучает, – и человек заливал Огонь Водой, получая удовольствие, а со временем обилие грехов превращалось в Порок. Грехи будто выжигали дырочки в душе – и в них поселялись лярвы, мелкие злобные духи, более всего похожие на червей. Лярвы разъедали душу больше и больше, делая дерево души больным, слабым, с трудом сопротивляющимся пагубным страстям. Пилула помогала избавиться от тех лярв, что неглубоко засели в душе, но истинным лекарством являлась исповедь – соединение Воды и Земли. Вот только часто человек не осознавал всех своих грехов, Пороков и заблуждений, ведь они появлялись у него сразу же – едва он издавал в этом мире первый крик: они росли в нем, крепли вместе с ним; порой человек их любил, временами ненавидел, но избавиться до конца от порочных склонностей не мог. Монахи, уходя из мира, давали обеты – безбрачия, послушания, нищеты и иногда молчания, – ничто не должно было туманить им разум. Посредством молитв и исповедей они очищали душу для того, чтобы прозреть: увидеть мир, людей и предметы в нем в их первозданном виде, а не через вуалевые завесы лжи, не через грязь гордыни, не через кровь вражды и не через песок корысти, – без блеска славы, без обманчивого цветения земной любви, без слепящего света духовной любви…
________________
Тридцать четвертого дня Нестяжания воротились Лорко, Енриити и Филипп. Часть новостей уже рассказал Рагнер, часть – они. По их словам, нотариальное дело Оливи вроде процветало – он снимал хороший дом на северо-востоке города, у рынка, жил там без жены и сына, но с матерью. Тетка Клементина пребывала в добром здравии. Гиор Себесро вновь устроил лавку на первом этаже своего дома, а суконную палату перестраивал с подвала до чердака, обходясь, когда мог, собственными силами. Все ожидали чего-то грандиозного. Нинно так и не объявился, в его доме поселился Парис Жоззак, седовласый ухажер Ульви. Годовалый Жон-Фоль-Жин одновременно напоминал мать и отца, отличался отменным аппетитом. Ульви сказала, что если через четыре с половиной года ее муж не объявится, то она по закону похоронит его имя, продаст дом с кузней и выйдет замуж за Париса Жоззака. Кажется, она даже расстроилась тому, что Нинно осенью был жив-здоров и ей теперь придется ждать лишние полгода для похорон имени и до своей свободы.
Филипп повидал Онару Помононт, пуще влюбился и поставил себе цель: стать рыцарем, дабы, как и Лорко, однажды завоевать сердце этой Прекрасной Дамы. Однако Лорко никак не хотел быть его наставником – «упозоримся вместях на всею Меридею, Фильпё». Зато Рагнер с пугающей искрой в глазах согласился – согласился «согнать жиру и нюней» со своего «братца-Любоконя». Видимо, чувства к синеглазой Онаре были воистину сильны – Филипп, обуздав страх и гордость, поклялся во всем слушаться герцога Раннора и не жаловаться сестре. Утро отныне наступало для Филиппа на рассвете, «с пробежки» в горы до реки, с купания в ней (знаю, что не умеешь плавать – войди в реку да выйди!), и с таскания двух ведер чистейшей воды до имения. Днем Филипп работал конюхом, ведь после санделианцев остались три лошади, а ночью подросток спал с четырьмя борзыми на сеновале, причем ночь для него начиналась сразу после заката. Филипп добросовестно старался, и в награду Рагнер позвал его с собой на охоту.
На охоту Рагнер, Лорко и еще пять лодэтчан отправлялись в медиану, до того же три дня готовились: собирали вещи, хлеб и вино, искали рога, чтоб трубить, точили колья, вместо рогатин, и тесали пули для камнеметных арбалетов. На кого идут охотиться, они сами не знали; самой желанной добычей, конечно, являлся красавец-олень. Поехали на лошадях, решив в горы не подниматься, а «гульнуть по холмам». Борзых собак тоже взяли «гульнуть».
В первый день собаки вспугнули стаю куропаток, а у реки охотники обнаружили куликов. Филиппа научили стрелять из арбалета, и он сразил одного кулика стрелой. Вечером пообедали тем, что добыли, а затем, попивая вино, разговаривали у костра. Филиппу тоже налили вина, и он чувствовал себя взрослым, важным. Рагнер, глядя на него, вспоминал себя и думал, что для Филиппа охота случилась в первый раз, для него же, возможно, в последний – до празднества Перерождения Воды оставалось семь дней, значит, если проклятье это правда, то у него имелось всего десять дней жизни.
Второй день, день луны, прошел в поисках звериных троп. Воротиться домой без оленя, кабана или хотя бы косули, охотники считали позором. Однако утром дня марса Рагнер объявил, что они возвращаются и дальше в горы не пойдут. Разочарованные, охотники отправились до дома.
– Надобное было засразу в горы идти! – в сердцах воскликнул Филипп и хлестнул лошадь по шее поводьями, отчего та обиженно заржала.
– Добрый зверь в чем виноват? – строго спросил его Рагнер, поглаживая морду кобылы и успокаивая ее. – Еще раз увижу – пойдешь пешком. Я не только про сегодня говорю. Теперь это одно из многих моих правил, по каким ты будешь жить, Любоконь херов…
«Любоконь» насупился, а Лорко примирительно сказал:
– Конь – енто жа честя рыцарев, Фильпё. Не он тябе служивает – тъы яму. Уохотишься ащя, ежаль с Рагнером в Ларгос подашься, – не огорчавайся. У Ларгосу лясов полная полна… И да, Фильпё, Рагнер должон тябя научивать соколинай охоте – енто одна из рръыцарских наук.
– Я как герцог Альдриан Красивый буду охотиться?! – обрадовался подросток. – Рааагнер, а ты мне соколу куплишь?
– Я себе щас ссокола по ж…пе куплю! – с возмущением ответил тот. – Так, я тебе отныне не «Рагнер», тем более не «Рааагнер», а «герцог Раннор» или «Его Светлость», – это раз. Так будет до твоей юности, а там посмотрим, – это два. Далее, не «куплишь», а «купишь», – это три – учись грамотно изъясняться. А четыре, – перебил он Филиппа, открывшего рот, – Лорко поздно переучивать, но даже он старается, – это пять. Более не перебивай меня никогда и не перечь мне, – это шесть! Ничего я тебе не куплю и сразу отринь сии мечтанья – максимум дам попользоваться или заплачу жалование за службу, – купишь всё себе сам, – это семь! Восемь – соколиная охота – это мастерство для благородного рыцаря! Девять – соколов я не люблю! Десять – в моем замке их нет! Одиннадцать – ружье лучше любого сокола, если зарядить его чугунной дробью. Двенадцать – в моем замке даже есть пистолет. Тринадцать – да, я научу тебя стрелять из ружья – ты способный.
– Ах здорово! – обрадовался Филипп. – А в скоко обойдется сокол?
– Смотря какой. Белый орзенский кречет стоит как пара породистых скакунов… Самка еще дороже. Еще нужен сокольничий, а он получает жалование как капитан корабля – сто двадцать восемь серебряных монет в день, его помощник – пятьдесят. Вот и считай – сорок золотых за пару соколов и шестьдесят на жалование сокольничим, не считая стола для них и подарков к празднествам. Всего: сто золотых в год!
Присвистнув, Филипп взъерошил свои русые волосы.
– Говорю же, – усмехнулся Рагнер, – ружье лучше любого сокола. Его можно купить за два золотых или даже меньше.
– А рыцарю скока в дню плотют? – спросил через некоторое время Филипп.
– А рыцарю сколько в день платят! По заслугам рыцарь получает. На Священной войне благородному рыцарю полагается минимум девяносто шесть серебряных монет в день. Неблагородному, как ты, – сорок восемь. После твоего возраста Послушания, я возьму тебя на службу кем-нибудь. Твоей сестре, к примеру, нужен конюший. Будешь следить за ее кобылой, запрягать ее, иметь помощника-мальчишку в конюхах, сопровождать везде сестру на выходах, помогать ей садиться в седло. Начнем с шести сербров. Каждый год, если я буду доволен, как ты служишь и как сдаешь экзамены, я буду повышать оплату. К восемнадцати годам можешь иметь двенадцать сербров в день. А там, глядишь, станешь моим оруженосцем – это сорок восемь сербров в день.
– Ах! – не верил своим ушам Филипп. – Шесть серебряных монетов в дню! Это же две золотых в году! Ах! Стока же дядя Жоль в лавке доходовал! А раньше?е можное? Пожааалуйста… – скорчил он «очаровательное личико»: распахнул умоляющие глаза, сжал и выпятил губки.
– Филипп, новых два правила! – разгневался черствый герцог Раннор. – Никаких «раньшее можно»! Если и можно – то это будет награда за заслуги, а не просьба! Второе правило – болтать без приказа запрещается. Если я прикажу – жужжи из своей мухоловки, как одержимый, а без приказа – молчи, в разговоры старших не лезь, отвечай, лишь когда тебя спрашивают!
Филипп на этот раз не подумал обижаться – две золотых монеты двумя солнцами ярко озаряли его разум и слепили в оба глаза.
Они ехали среди лесочка, по берегу горной долины и вдоль реки Аэли, – искали спуск с крутого обрыва, чтобы настрелять куликов и хоть что-то принести домой. Близился второй час дня, солнце грело жарко; великолепие природы поражало взор – клубящиеся, зеленые возвышенности, гряда дымных, призрачных гор, река внизу даже не голубая – нежно-бирюзовая, то широкая и спокойная, то в порогах и водопадах, то разветвляющаяся на ручьи, то сходящаяся в похожие на озерца затоны.
«Боже, неужели всю эту красоту ты создал для нас?» – подумал Рагнер, вспоминая, что так думал и зимой. Ох, как же ему не хотелось умирать, оставлять этот красивый мир, своих любимых женщин и дорогих друзей. Собаки трусили рядом – какие же замечательные собаки! «Собаки умеют быть счастливыми, в отличие от людей, и умеют любить так, как людям не дано…»
– Рагнер, – сбил его с мысли Лорко, – ты тама полягчай вся жа с Фильпё, а? Не наделавай из ученику такогого жа, как ты самай!
– Чем я плох? – удивился Рагнер. – Я герой Лодэнии!
– Ааа… а болтали дажа, дча ты скопец, затем и злобствуешься на всей мир и мужей в ём. Девствянником небось был до двацати, а то и большай.
– Да нет! Это всё неправда! – теперь обиделся Рагнер. – И я еще до Сольтеля в лупанар раз сходил и после раз, к Ноллё… И вообще, раньше Целомудрие было рыцарской Добродетелью! Мой наставник, Атрик Гельдор, воспитывал меня по старым правилам, по старым добрым правилам! Блуд и разврат, Лорко, рыцаря не красят, но красит его Верность. А в Ларгосе верность красит не только рыцарей – там тебе жена как даст по башке – и всё, считай… – тяжело вздохнул Рагнер. – Или мужики заловят – и героя твоего топором. Вот так скопцом и становятся – от разврата!
– Вот, я и говорю, будёт, видать, Фильпё девсвянником ащя долгая…
– Лорко, довольно. Он мелкий всё равно еще для этих дел. И потом, я еще не решил – возьму ли его в Лодэнию, и он тоже еще не решил…
Они вышли к относительно пологому склону долины, спешились, направились к реке. Аэли в этом месте разлилась мелким, журчащим ручьем; видны были камни и даже подплывающие к берегу, похожие на щучек рыбёшки. Вдруг Рагнер услышал далекий треск, словно кто-то продирался сквозь кустарник, ломая ветки. Он замахал остальным спрятаться в кусты, сам открыл пороховую полку ружья, опустил курок с пиритом на колесико – приготовился. Через миг на другой берег реки стремительно выбежал крупный, рогастый олень и, не снижая скорости, понесся в воду – а когда он уж выбрался на тот берег, где притаились охотники, то грянул пороховой гром, что прокатился эхом по долине, что достиг гор, небес и облаков. Олень же почти одновременно со звуком грома пошатнулся, сделал пару неуверенных шагов и свалился на бок. Охотники шумно возликовали: вот это добыча, вот это победа! И пусть даже они ничего для этой победы не сделали – неважно – колесо Фортуны, как известно, катится впереди крылатой богини победы.
Раненый в грудь олень еще хрипел, когда везунчики подбежали к нему. Он с укором смотрел на Рагнера, из его красивых глаз будто текла слеза. Неожиданно Рагнер понял, что не сможет его добить. «Сильный пожирает слабого, – сказал он в свое оправдание оленю, – не я придумал такой порядок, я просто по нему живу. Разве я виноват, что Создатель не дал тебе зубов или рук, не вложил в них меча или ружья? Может, боги сделают тебя, мужик, в новой жизни волком. А меня оленем…»
Оленю пустил кровь Лорко – точным ударом любимого ножичка проткнул ему шею, после чего охотники собрали в чашу теплую кровь и, довольные, распили ее. Филипп кривил лицо, но пару глотков сделал. Осталось всёго то уволочь оленя восвояси, да на другой берег высыпали гончие собаки, принявшиеся возмущенно тявкать, – им достойно ответила четверка борзых. Затем показались четыре всадника. Помедлив с минуту, два из них направились через реку к тем, кто украл их победу над зверем, украл их добычу.
Вода в ручье не доходила лошадям и до груди: два всадника быстро приближались. Рагнер видел худощавого мужчину с заостренными чертами лица, впалыми щеками и тонкими губами. Темные, короткие волосы, старомодная прическа (почти как у послушника, но почти без челки), внимательные, жесткие, темно-карие глаза; строгое, темное убранство, скромная конская упряжь. Следом за ним гордо ехал мальчик лет семи, светловолосый, светлоглазый, с большими вывернутыми губами, из-за каких он походил на утенка. Носил этот отрок красный охотничий наряд, один сидел в седле, держал в правой руке, положив его на плечо, маленький арбалет.
– Кто вы такие?! – грубо спросил «злой граф» Винси Мартиннак, когда конь под ним еще шлепал копытами в воде.
– Владетеля имению Нола! – ответил Лорко.
– Бароны, – презрительно фыркнул Мартиннак. – Мы гнали этого оленя по полям и холмам более двух часов! Он наш! Советую каким-то там баронам со мной не ругаться, а помочь переправить оленя на тот берег – и тогда мы жалуем десятину мяса вам в благодарность.
– Да, мой друг и брат – барон, но не какой-то. Я же герцог, – сказал Рагнер и оскалился, показав серебряные зубы. – Из Лодэнии, как и мой друг.
– Лодэтский Дьявол… – недовольно, будто вкусил что-то гадкое, проговорил Мартиннак. Его конь вышел на берег, но близко «злой граф» не подъехал: разглядывал Рагнера и Лорко – они его.
– А ты кто таков? – спросил Рагнер.
– Граф Винси Мартиннак, рыцарь.
– Мартиннак… Не родня ли герцогу Мартинонту, герцогу Мартинзы?
