Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

– Тогда тем более тебе стоит с ним объясниться – ты и градоначальник ничего не теряете, а Марлена станет счастливее, разве не так?

Маргарита дернула губами: непросто было даже представить, как она будет говорить на столь неловкую тему с таким человеком, как градоначальник.

– Но я иное подразумевал, когда говорил, что ты можешь себе навредить, – продолжил брат Амадей. – Вдруг тебе, маргаритке, понравится отращивать шипы? И ты будешь растить и растить их, чтобы колоть побольнее… Перестанешь быть маргариткой, но не станешь розой, а превратишься в терновник. А затем и цвести начнешь редко. Чем реже, тем лучше, – и тебя никто не будет трогать!

– Разве плохо, когда боятся близиться, чтобы обидеть? – вздохнула Маргарита.

– Станешь такой же, как Ортлиб Совиннак. Трогать его боятся, но он не нравится никому. Кроме тебя, как я понимаю, – шире улыбнулся брат Амадей. – И это очень хорошо: возможно, тебе он покажет красоту своей души. И удивит не только тебя, но и меня…

– Я не понимаю! – обхватила Маргарита голову руками. – Вы говорите, что мне надо близиться с ним? Чтобы он показал красоту души. Но я не могусь больше́е с ним близиться… то есть ближаться. О каковой… О какой близости вы, вообще, говорите?! Я же замужем! Вы же только сказали, что его нужно просить не ходить в дом Шотно так часто.

– Я говорю о духовной близости, сестра, возвышенной и даже жертвенной, как духовная любовь, – мягко посмеиваясь, ответил брат Амадей. – Для Ортлиба Совиннака не составит труда найти красивую и свободную содержанку. Но этому человеку явно недостает другого. Он недоверчив… Полагал, что отгородившись от людей, станет счастливым, но счастья это ему не принесло. И сейчас, я думаю, в своей ограде он выламывает для тебя дверцу. Он поступил благородно, спасая тебя. Благородные и бескорыстные поступки окрыляют душу, осветляют разум, а сердце делают большим. И далее, я уверен, градоначальник захочет в отношении тебя поступать так же. Конечно, если будет уверен в твоем бескорыстии, если он будет доверять тебе, поэтому откровенный разговор укрепит вашу духовную близость и сделает невозможной другую. Теперь поняла меня, сестра Маргарита? Хотелось бы надеяться, что в дальнейшем наш градоначальник откроется и для других, что семена добра дадут всходы, – и мы увидим благие деяния этого человека.

– И всё же… А вот отчего всё настолько несправедливо? – не скрывала досады Маргарита. – Может, вы и правы, что сужэна я не сильно-то обидела. У него всё благо и без разрешениёв работать нотарюсом… Но отчего так? Почему он будет без наказаний услаждоваться всем, что дает ему женитьба? А от меня из-за него избавились, как от чумного ковра… и отдали незнакомцу! И я не то чтобы жалею… Хотя, пока я с Марленой не жила, очень жалела. Почему я даже шип не могу себе ращивать?! Почему кому-то всегда везет, а кому-то, как мне, почти никогда?! Куда глядит Бог?!

Брат Амадей немного подумал и, подбирая нужные слова, опустил глаза к земле.

– Порой жизнь кажется благой для всех, кроме нас, – ответил он, – но это не так: везение может обернуться крупной ложью или, наоборот, несчастье окажется чудесной переменой. Надо не отчаиваться в невзгодах, а нужно довериться Богу и подождать. Так с тобой и случилось, разве нет? Поступая скверно, человек сам себя наказывает – вот Бог и не вмешивается с немедленным возмездием. И тебе не стоит мстить: ты лишь сеешь вражду и себя караешь вместо своего обидчика. Твой сужэн может добиться успеха, но, подумай сама: так ли он счастлив? Он венчался, движимый Сребролюбием, из-за пристрастия к материальному и тленному, а это верный путь потерять душевное спокойствие, то есть совесть. Нет без душевного спокойствия счастья, а вовсе жить без совести – это жить и срамиться. Если ты не видишь его огорчений и разочарований, это еще не значит, что их на самом деле нет.

Маргарита вспомнила слабоумную Залию и решила, что брат Амадей прав. И опять куда-то ушла обида на сужэна и на тетку.

– А как мне поговорить с градоначальником? – вздохнула девушка. – Чего ему сказать? Как начать?

– Это ты знаешь лучше меня, – улыбнулся брат Амадей. – Только не ссылайся в разговоре на Марлену. Ты должна дать понять градоначальнику, что ты сама этого хочешь, а не кто-то прочий. Иначе такой разговор не стоит начинать – он будет бессмысленным.

________________

После работы в саду и беседы с братом Амадеем, Маргарита осталась на полуденную службу, а затем, то ли действие пилулы еще не угасло, то ли светлая сила брата Амадея напитала ее сердце, она пошла к дому Нинно. Там, навстречу ей, как оно всегда случалось, вышла Беати – смуглая, красивая и улыбчивая, но теперь она была в длинной юбке и с тщательно убранными под головную повязку и чепец волосами.

– Ты в длинной юбке? – удивилась Маргарита, обнимая подругу. – А как же зола?

– Ульви всё в дому намыла. И во дворе теперь глянь как чистое! Нинно она не дозволяет ходить домой грязным из кузни. И он ее слушается! Пошли вовнутря, нашего дома не признаешь!

Войдя в такой знакомый дом кузнеца, Маргарита обомлела: стены нарядно побелели, на шлифованных балках лоснился свежий слой льняного масла, на окнах дрожали от ветерка новенькие зеленые занавески. И отовсюду, с полок, со столов и даже со спинки скамьи, свешивались салфетки в незатейливых мережках. Серая в полоску кошка сидела на сундуке у входа, около кувшина с полевыми цветами, и вылизывала себя. Этот потемневший от времени, окованный железом сундук всегда был завален вещами Нинно: здесь он умывался, когда приходил из кузни, бросая на сундук кожаный передник и грязную рубаху. Именно около этого сундука десятилетняя Маргарита натолкнулась на полураздетого кузнеца. А теперь сундук прикрыли наискосок белым полотном, поставили цветы и приютили кошку. Маргарита не обрадовалась преображению сундука и дома. Оглядываясь, она думала, что всё стало для нее чужим и незнакомым – значит, и Нинно тоже стал другим.

Ульви стряпала в отведенном под кухню углу. В Элладанне брали раз в полгода с каждой семьи пустяшный подымный сбор в один регн серебром, но за закрытую хлебную печь, в угоду пекарям, требовали уже золотую монету, поэтому небогатые горожане обходились очагами, устраивая их у кирпичной стены под вытяжкой для дыма и обязательно вешая цепь для котелка. С помощью подставок, разнообразной посуды и всевозможных ухищрений люди жарили, варили, пекли, даже делали вафли или печенье. Очаг мог быть небольшим и на плите (возвышении из камня), как в доме Ботно, или же на полу как камин – и тогда кухню не отгораживали; дождливыми зимами семья собиралась у такого очага, отдыхая или занимаясь чем-нибудь полезным. Хозяйке дома требовалась уйма утвари для готовки: миски, сковородки, шампура, решетки, котлы, горшки, кадушки, ведра, корзины, кувшины, ухваты, черпаки, шумовки, ножи, щипцы, ступки, метелки, совочки, скребки, – всего не перечислишь. Часть этого добра невеста имела в своем приданом, но львиную долю «инструментов» был обязан купить жених еще до супружества, и о списке предметов договаривались сваты. Нинно, потомственному кузнецу, в наследство досталось столько поварских сокровищ, что за него пошла бы любая соседка. Правда, Беати тягу к стряпне чувствовала слабую, и Маргарита запомнила ее кухонный угол как малопривлекательное с вида нагромождение чего-то любопытного – будучи девчонками, они с удовольствием копались там, выискивая вещицы для игр. Теперь же здесь всё переставили, перевесили, навели деловитый порядок, каким заведовала Ульви, тоже неузнаваемая из-за белого платка, повязанного большим бантом на макушке. Увидав Маргариту, она ринулась обниматься, извиняясь, что руки в муке, но тем не менее трогая подругу за плечи.

– Дом не узнать! – изобразила восторг Маргарита. – Когда ты успела?

– Ну, не тока я, – довольно кивнула Ульви. – Синоли белял, а Филли скоболил дереву.

– Филипп? – не поверила Маргарита.

– Ульви, небось, сказала ему, что балки в вишневум варенье, вот он их до блеску и зализал, – усмехнулась Беати.

Маргарита прыснула смешком, отчетливо представив это: Филипп уродился даже большим сладкоежкой, чем она.

– А я печеняю, – затараторила Ульви. – Будёт почти маршпан. А у нашего дядюшки поспело миндалю. А Нинно на собираньи гилядии, воротается к вечёру, авось подберёт заказу. А Синоли подмастериё Нинно теперя, да и мой малюськое! А мне он в хозяйству с охотою подмогает. А Нинно говорит, что от Синоли больше́е проку в кухне, чем в кузне. Смешно, да? Кухня – кузня! Всего одну букву́ перемень! А покудова заказу у Нинно нету, Синоли воды носит. А Филипп с им. А на все цееены так назадрали! А тетка Клементина теперя продает ведро о два регна! А кудова дёвываться при таковой-то жарище – люди ее клянают, но воды берут. А Синоли четвертак пло́тют с ведру, но с нашей жадиной-теткой не заспорить – она иль Филиппа задармом понудит воды таскивать, иль скажет соседям, чтоб сами к ее колодецу ходили. Будутся радые, коли и ты придешь. Не к колодецу, в гостя.

– Меня недавно тетка на порог не пустила, – ответила Маргарита. – Лучше в другой раз туда загляну. Как дядя?

– Пьянствует, – ответила Беати. – Лавку забросил, бродит где-то с дедом, как про тебя спомнит, то плачет, а после опять пьянствует, – одно слово: всё у него наичудеснейше… А ты-то как? – в ее темных глазах появилось бескрайнее сочувствие.

– Лучше, чем когда-то прежде, – рассмеялась Маргарита. – И у меня всё наичудеснейше… Самой в это сложное верить.

Ульви принялась лепить печенье при помощи деревянной формы, делая из шариков теста сердечки. Пекли же печенье под металлическим листом, посыпанным горящими углями.

– А я Петтану на рынку совстречала, – говорила она. – Так она мне такового сказывала! Что Аразак тябя топлял. А градоначальник видывал энто. А Хадебура в узницах. А вот Галли теперя Хадебура, а Петтана – Галли, а Майрта Майртой всё равно сталася, а Марили теперя Петтана!

– Марили?

– Ага. Гюс всю еёйную красу разлупил – и служничать на столу герцогу она больше́е не моглась. Погнать уж удумали, но она выкрутилася и теперя тесты месит. Засим раздастся как Петтана и так станется всю жизню на тестах. Ох, уж и не свезло же ей! – раздавила Ульви шарик теста о плоскую глиняную тарелку и занесла над ним формочку. – А ты где жителяешь?

– В доме Марлены. Там хорошо, спокойно… В огороде ей под… помогаю, еще убирать дом и стряпать. У меня всё правда очень благо! – уверила Маргарита подруг, но Беати продолжала глядеть на нее с жалостью.

Маргарита хотела похвастаться: рассказать об обедах с градоначальником и знакомстве с братом Амадеем, однако передумала – неизвестно, что произойдет после скорого разговора с Ортлибом Совиннаком (возможно, обиженный, он больше никогда не отобедает в доме Шотно, пока она будет там жить), а бахвалиться встречами с праведником показалось неподобающим для меридианки.

– У меня и Синоли будется малыш! – меняя тему, воскликнула Беати.

– А у нас с Нинно тож будёт! – подхватила Ульви. – А у тябя?

– Нет, – тихо ответила потрясенная Маргарита. – У меня нету…

Она чуть не разрыдалась – Нинно будто перенесся за Хинейское море в Сольтель.

«Это конец, – думала Маргарита, пока обнимала подруг. – Прощай Нинно и будься счастливым. Ненавижу тебя, Ульви! Отобрала у меня Нинно, колечко, еще и сестрой мне стала – всё мое себе присвоила! Филипп у нее в дому балки скоблит! Синоли у нее в подмастерьях, виделишь ли! У нашего дядюшки миндаль поспел! Это мой дядюшка, а никакой не твой! Даже тетка – это моя жадная тетка, а ничуть не наша! Меня же из-за тебя едва не утопли! Права была Несса Моллак – я хужее, чем дура! Я добрая дура!»

– Я так жуть за вас радая! – сказала Маргарита, хлопая глазами и прогоняя слезы. – Сейчас разревуся со счастия… Что же я за плакса?! Всё этот мой влажный гумор… проклятый!

Прощаясь с сестрами, Маргарита старалась не смотреть на старый сундук. Утыкаясь в него взглядом, она как наяву видела возвращение Нинно в его уютный дом; представляла, как кузнец нежно целует свою заботливую жену и трепетно гладит грубыми ручищами ее округлившийся живот, как кушает за столом рядом с Ульви, а та, в платке с бантом, сидит рядом и поглядывает: доволен ли ее супруг обедом. И после, обнявшись, Нинно и Ульви идут в спальню на чердак. Возможно, он даже несет ее туда на руках. Дальше фантазия Маргариты обрывалась – дальше ей было противно воображать.

За замковые стены девушка возвратилась с мешочком орехового печенья в виде маленьких сердечек, зная, что не притронется к нему. Возможно, больше никогда не будет есть печенье. Совсем никогда.

________________

Градоначальника ждали к обеду, но раньше него в дом управителя замка пришел другой гость – усатый Раоль Роннак. Марлена обрадовалась ему, как родному. Манерный и важный Огю Шотно да Раоль Роннак, раскрепощенный и самодовольный, словно за восьмиду он стал не меньше чем оруженосцем, распили в гостиной кувшин желтого вина. Вернее, Раоль по-простому предложил «клюкнуть чарочку» и далее стал осушать один бокал за другим. Когда кувшин опустел, лицо Раоля покраснело, сам он развалился на скамье и стал рассказывать о воинской службе.

– Лучшая пора, клянусь своими усами! – заявил Раоль Роннак. – Времени – хоть отбавляй. Деньжата – есть всегда! В городе тебя обожают и молятся на тебя! Чтоб я так вечно жил! И Иам тоже, – добавил он, вспомнив, что должен рассказать не о себе, а о друге. – У Иама всё то же самое. Мы с ним великими друзьями стали. Что он отчудил на днях! Чучело кабаньей головы где-то достал, напялил на себя, в плащ с капюшоном нарядился да с рассветом влез по приставной лестнице к окну оруженосца, которого все пехотинцы терпеть не могут. А оруженосец тот всегда ночью окна закрывает, хоть и жара. Чего там у себя делает, один Бог знает… Открывает, значит, оруженосец с утра ставни и… – ему прям в рожу рыло смотрит! Плащ по ветру развевается, но кабан не шевелится – вроде и не живой. И затем Иам как руки поднял! И как тот оруженосец заорал! И с криками «Бесы! Бесы!» без белья из спальни – да в храм по соседству! Там сколько шума наделал! Девицы на улицах, а тут такого сраму! В обморок даже посваливались… и не только девы, но и старухи, – смеялся Раоль. – Словом, отомстил Иам. Ссора у них ранее вышла с тем оруженосцем. Барон Тернтивонт выгнал труса из войска – сказал, что коль тот свиньи испугался, что станется, когда Лодэтский Дьявол нападет… Праавда, – протянул Раоль, – потом узнали, что у того оруженосца свинья брата-близнеца съела: из неблагородных он, в деревне рос. Не углядели за младенцем – и вот, а он сам рядом лежал… Свинья его могла выбрать, но только покусала: с тех пор он свиней боялся… Иам не знал, да и не ожидал так пугануть, но свезло… Нууу, Иама тоже хотели наказать построже, даже выгнать собирались, но как раз враг к Нонанданну вышел, – и плюнули. Так что Иам снова в строю!

Небесные глаза Марлены, какие в начале рассказа о кабаньей голове заволокло грустью и тревогой, раскрылись от ужаса.

– Лодэтский Дьявол уже в паре дней отсюда?

– Да, – беззаботно, расправляя рукой усы, ответил Раоль, и тон его голоса немного успокоил Марлену. – Барон Тернтивонт посыльного в Элладанн с донесеньем к герцогу потому-то и направил, а мне тоже свезло: взяли одним из десяти охранителей. Иам к вам просил зайти, как освобожусь: узнать, что там да как… Рад будет слышать, что жена его с вами, госпожа Шотно, живет. И что такой красавицей стала – дама! Расцвела пуще, чем была. Уж и не цветочек, а ягодка вызрела! Так и просится в рот, – улыбаясь, вновь разгладил он свои усы.

Маргарита к приходу градоначальника приоделась – носила то же самое зеленое платье и коричневый платок-шарф; два шелковых хвоста падали ей на плечи, будто вуаль. Она знала, что хорошо выглядит, и всё же похвала Раоля показалась ей неоднозначной и слишком смелой.

– А что лодэтчане? – вмешался Огю Шотно. – Вы их видели?

– Самого его видал! В черных доспехах, на черном коне, а с ним черная женщина, клянусь своим усами: вся черная, как ночь. И черная здоровая псина, страшнее которой я не видывал! Говорят, так как он продал Дьяволу душу, то питаться может только с пола вместе с собаками, – вот и таскает везде с собою эту псину!

Маргарита перекрестилась. Марлена последовала ее примеру.

– И женщина тоже страшная, – продолжал Раоль. – Как из самого Ада вышла – этакой у нее лик! Нам сказали, что такие, как она, вроде бы из Сольтеля, из его лесистой части, из Мела́нии, а сама она – мела́нка.

«Неужто и правда точит меч костями красавиц и колдует? – с ужасом подумала Маргарита. – И лишь некрасивым рядом с ним ничего не грозит? Меланку какую-то из Сольтеля привез…»

– И где же вы всё это видели? – с недоверием в голосе спросил Огю.

– В Калли еще. Иам хвастнул как-то нашему оруженосцу, что уже сталкивался с Лодэтским Дьяволом и в лицо его знает, так Наль – это наш оруженосец – славный малый, он нас в дозор взял, в Калли. Ну, а я лица Лодэтского Дьявола так толком и не увидал, лишь издали. Он всегда среди двенадцати охранителей появляется, и отряд мимо проносится, – никак его не подстрелить. А сейчас враги разбили лагеря́ между Нонанданном, Тронтом и Калли… Не спешат, честно говоря, нападать на нас… Боятся, значит! И вы не боитесь! Как бы то ни было: ни ладикэйцы, ни Лодэтский Дьявол не пройдут дальше Нонанданна, – заверил всех Раоль Роннак. – На то там и мы! Пусть только попробуют – со стен города пушки ой как далеко пуляют ядра! Да в первой же битве с ними расправимся! Вот, ждем со дня на день, когда же в бой. А потом уж и домой, то бишь к вам, вернемся.

Марлена натянуто улыбнулась, услышав про скорую битву. Муж погладил ее руку, как бы говоря, что и он ее в обиду не даст.

– Останетесь на обед? – спросила Марлена Раоля, а тот довольно потер усы. – Мы ждем градоначальника. Думаю из-за… – не договорила она, так как звякнул дверной колокольчик. – А вот и он!

– Благодарствую за любезность, – поспешил встать со скамьи Раоль. – К сожалению, остаться не могу.

Градоначальника Совиннака, как все в Элладанне, он недолюбливал и боялся. Огю Шотно, обрадованный тем, что усатый любитель вина вскоре покинет его дом, отправился встречать гостя.

– Что-то передать Иаму? – спросил Раоль Маргариту.

– Ну что я скучаю… люблю, жду… – неуверенно говорила Маргарита под взглядом Марлены. – И еще одно… Я сейчас вернусь.

В передней она встретилась с градоначальником. Тот поклонился с рукой у сердца и, подражая рыцарю, поцеловал руку девушки. Сожалея, что такая галантность случилась в последний раз, Маргарита ушла наверх, но через пару минут вернулась с мешочком печенья. Теперь в передней находился Раоль. Градоначальник стоял в дверях гостиной.

– Это для Иама, – сказала Маргарита, передавая сладко пахнувший мешок. – Печенье с миндалем, почти марципан, то есть хлеб Марса, хлеб воина. И они сердечками… Чепуха, конечно, а не подарок…

– Оо, нет, – отвесил низкий поклон Раоль Роннак и закрепил мешок на поясном ремне. – Это не чепуха. Простому вояке приятны такие вещи. Это лишний раз напоминает ему, что он защищает свой дом и жену-красавицу в нем, какая думает о нем и ждет его назад. Еще раз за всё благодарствую, – поклонился он на прощание.

________________

Расположившийся на скамье в гостиной градоначальник расставлял древних воинов по их клеточкам, а Огю Шотно, сославшись на то, что его жена расстроена новостями, удалился к ней в кухню. Маргарита сидела в кресле и рассматривала фигурки, грозившие друг другу оружием перед гибелью.

«Из них уцелеют немногие, – думала она, – но они всё равно будут воевать. Понимают ли они, что умрут? Так их культура и сгинула – силы сторон вышли равными: победитель так велико потеряет, что тоже проиграет».

– О чем вы думаете, мона Махнгафасс? – закончив построение войск, спросил девушку Ортлиб Совиннак.

– О том, что игра в шахматы похожая на Последнюю Битву. Мне на уроках Боговедения сказывали, что все культуры до нас гибли в большой войне, когда силы сторон былись… были равными… Они и себя уничтожили, и свой мир… и Конец Света наблизили… Я еще могу понять, почему короли воюют. А пехотинцы зачем? Их же всех убьют. Они глупые или что-то иное?

– Вы правы в том, мона Махнгафасс, что эта игра похожа на жизнь. Даже больше, чем это может показаться, – за это я и люблю ее. Когда я был юн, то не понимал, почему у каждой фигуры свое место и почему она может ходить так, а не иначе. Кто так решил? – всё задумывался я – Точно не Бог, ведь все люди, даже его избранники, для него равны. Неужели Дьявол? Или сами люди? Кто изобрел правила, я не знаю до сих пор, но они на самом деле существуют. Не быть малоимущему простолюдину никем, кроме как пешкой, но если он умудрится дойти до другого края доски, то сможет стать любой фигурой, кроме короля, даже полководцем. Поэтому пехотинцы сражаются – ими движет желание возвыситься… Всё мне понятно и с другими фигурами: они воюют, как умеют и чем умеют, вот только с ним неясно, – похлопал пальцем Ортлиб Совиннак своего полководца по серебристой голове. – Самая могущественная фигура, ходит с размахом, а без короля ему войны не выиграть. Так почему он воюет и чего хочет? Он уже достиг вершины, однако вновь поднял меч – не на короля ли замахнулся? Чем сильнее воинская власть полководца, тем слабее сакральная власть короля: если король не дурак, то однажды он убьет своего самого лучшего вождя, даже если левой рукой отрежет себе правую. А полководец поступит так же, если хочет жить… Возможно, он воюет, потому что на поле боя ощущает себя в большей безопасности, чем при дворе короля, как считаете, мона Махнгафасс?

Маргарита пожала плечами. С восхищением глядя на градоначальника, она думала, что он самый умный из всех на свете людей.

– Да я вас утомил, – ласково улыбнулся Ортлиб Совиннак. – Желаете ли в это благодаренье просмотреть из окон ратуши казни, мона Махнгафасс? Узреть справедливость своими глазами? Судья решил, что кухарка виновна наполовину – мол, она не знала, что ее племянник опустится до убийства, однако она ему помогла… За это ей присудили двенадцать ударов треххвостой плетью – весьма легкая кара для дамы столь крепкого сложения. Второго злоумышленника повесят. Аразаку же, наверно, удалось покинуть город… Так что вы думаете о моем приглашении?

– Извините, господин Совиннак, но я откажусь. Я не люблю таковые… такие зрелища. После торжеств в честь герцогини Юноны, я дала себе слово: «Не глазеть на казни».

– О, что тогда натворил тот бродяга! – недобро оскалился градоначальник. – Зрелище не для невинных глаз. Подобной дурости отродясь не было в моем городе. И не будет впредь. Всему виной попустительство глашатая. Больше такого не повторится – заверяю вас.

– Извините, я дала слово, – помотала головой Маргарита и прикусила нижнюю губу. – Господин Совиннак, мне надо сказать вам, но это… непросто.

– Нет ничего сложного, – переместился на скамье градоначальник так, чтобы оказаться ближе к девушке. – Вы, мона Махнгафасс, хотите меня о чем-то попросить?

– Да, – ответила Маргарита, виновато глядя на Ортлиба Совиннака. – Дело в том, что я… мне… – запнулась она от смущения. – Я замужем… И часто вижусь с другим мужчиною, когда нет мужа… С вами. И хотя мне крайне по душе ваше общество… И я крайне ценю его… И вас безмерно чтю… Это неправильно: проводить много времени с другим. Я… Этот дом вашего друга и, конечно, здесь вам всегда радые. Вот только… я будусь должная не спускаться больше́е… больше на обед при вас – это я хотела сказать.

Глаза Ортлиба Совиннака превратились в узкие прорези – он внимательно изучал неловкость девушки, то, как она пытается избежать встречи с его взглядом и как терзает свои пальцы.

– Возможно, я что-то не то сказал? – спросил градоначальник после недолгого молчания. – Или какие-то мои действия вызвали подозрения о грязных планах в отношении вас, мона Махнгафасс? Я лишь ценю тепло этого дома. Мне приятно здесь бывать, приятно находиться с вами рядом… Что я сделал не так?

– Ничто, – опять прикусила нижнюю губу Маргарита, и ее зеленые глаза заблестели влагой. – Мне так совестно! Я и сейчас готова целовать вам руки… Но люди будут говорить дурное. Мой супруг тоже будется недовольным. Я знаю, что вы самый благородный и порядочный из мужчин, но… Я и не думаю, ничто такового… Но это… Всё равно, это неприлично. Простите…

Ортлиб Совиннак ничего не ответил. Он встал со скамьи и, устало вздохнув, тяжело потопал к окну.

– Этого хочет госпожа Шотно, не так ли? – спросил он, глядя в темнеющее небо.

– Нет, – твердо ответила Маргарита. – Я думаю, что это непристойно, неправильно и нечестно к моему мужу. Я так думаю.

Градоначальник ничего не отвечал.

– Я просила вас забрать грамоту на дело у моего сужэна, – добавила девушка. – Я раскаялась. Это былся… был ложный и недостойный поступок. Господин Совиннак, сделайте, пожалуйста, так, как верно для городу. Я больше не держу зла на сужэна.

– А вот я держу! – резко ответил Совиннак. – Я выяснил у Гиора Себесро все условия вашей свадьбы. Те, о каких не знают ни господин Шотно, ни его уважаемая супруга. Своего мужа вы, мона Махнгафасс, и знать не знали до замужества. Мне сказали, что ваш дядя притащил его из трактира и навязал вас ему за две сотни регнов! И почему так случилось, я тоже знаю!