Два

– Я в прошлом году порвала левый рукав, – холодно ответила Карина. – Зашивали в ателье, остался шов и квитанция. На правом рукаве шва нет! Так что, по-хорошему отдашь шубу или я в милицию звоню?!

В тишине противно гудели лампы дневного освещения – всё громче, громче и громче. «Почему так громко?» Прислушиваясь, Галина Григорьевна сняла шубу и гордо швырнула ее Карине.

– Ты что думаешь, что я миллионерша, что ли? – со слезами в голосе говорила Карина. – Я на сапоги со своей зарплатой по полгода коплю! Эту шубу собиралась лет пятнадцать носить, не меньше! Мы в долги ради нее залезли, свадьбу отложили! И как ты?.. Все сразу на тебя подумали, а я одна не верила! Как ты?.. – расплакалась девушка и убежала из учительской с шубой в руках.

Все молчали. Нина Геннадьевна виновато прятала глаза – ей почему-то было мучительно стыдно, хотя она ничего постыдного не сделала. Галина Григорьевна взяла свою сумку и вышла.

До дома она брела, словно в удушающем дыму бани. Задувал промозглый ветер, прохожие, опуская носы в шарфы, с удивлением смотрели вслед женщине, шедшей без шубы по белой, январской улице. Они опасались ее окликать или трогать: люди стали такими равнодушными к чужому горю. «И к лучшему, – решила Галина Григорьевна, – нечего лезть в душу, раз не силах этой души понять…»

В своей квартире она нервно походила по залу, прижимая руки к горящей голове, глотнула таблеток от давления – не помогло: лампы дневного освещения продолжали противно звенеть в ушах. Затем, не выдержав тишины, включила телевизор. В московской хронике криминальных происшествий рассказали о том, что молодой парень, спасая свою упавшую на рельсы с железнодорожной платформы овчарку, сам не успел выбраться и угодил под электричку. Насмерть. Собаку спас… Стоило ли это того? «Дурень, – заключила Галина Григорьевна, выключая телевизор, – молодой дурень, мозгов не набрался… Какая-то собака!»

Голова неимоверно болела, тело окатывал то жар, то холод, руки тряслись… «Ну где же справедливость?!» – вопрошала Галина Григорьевна. За что всё это ей? Почему у одних виллы, лимузины, великая любовь и красивая жизнь, как в сериалах, а ей ничего не дали? Одна, без подруг, без мужа, без шубы! Неужели она о многом мечтала? Неужели норковая шуба – это много? О, она не удивится, если те два подонка на «Тойоте» как раз сейчас парятся в сауне, пропивая ее мечту, хохоча над ее слезами! А от милиции никакого толка – ни разу не почешутся, чтобы хоть кого-то найти…

Ее мысли оборвал тихий, вороватый звук – кто-то осторожно открывал ключом дверь. «Вот оно! – возликовала Галина Григорьевна. – Хорошо, что я не поменяла замки! Знают, мерзавцы, что никого сейчас нет дома! Следили – увидали на мне новую шубу и пришли за ней! Но как бы не так! Я вас давно ждала!!»

Выхватив из ящика стенки молоток, она метнулась в темную прихожую к входной двери – и с размаху врезала мерзавцу острой стороной молотка, где находился гвоздодер. «Мерзавец» оказался карликом – молоток пробил ему не грудь, а лоб. Что-то икнув, карлик свалился к ногам Галины Григорьевны. «Машка! – промелькнула у нее последняя разумная мысль. – Про Машку-то я совсем забыла!» Дальше – пустота…

А у вас есть мечта?

История вторая

Часы

До

«Всем нам нравится быть хорошими, – размышлял Александр. – Всем без исключения. Просто в понятие "хороший" можно многое вложить. Как-то я смотрел ролик про жуткого серийного убийцу, законченного подонка, который изнасиловал и убил шестилетнюю девочку. Он много кого убил и изнасиловал, да, когда его поймали, не сознавался в насилии над ребенком, только в убийстве ребенка, несмотря на то, что остались его "биологические следы". Когда же гад, под нажимом неопровержимых фактов, сознался во всем, то дал такое объяснение своему отпирательству: "Я не хотел, чтобы обо мне думали плохо". Есть такие, которые гордятся тем, что они нелюди, но психически здоровый человек никогда не захочет прославиться как полная гнида, будет оправдываться, изворачиваться, косить под сумасшедшего».

В «дурку» не раз попадала ныне покойная бабушка Александра, оттого в сумасшедших он разбирался. Подлинное безумие, по его мнению, было делом тихим, всё остальное – притворство или болезнь: бешенство там, мозговые паразиты… Например, бабуля казалась ему самой обычной старушкой, и вдруг она однажды достала из духовки сырое мясо – кушала его сама и говорила есть мясо ему, восьмилетнему. Да, печальная история, еще печальнее то, что бабушку стабильно выписывали – и она опять казалась нормальной, затем… и вспоминать неохота все ее чудачества. Говорят, безумие передается по наследству, а что если нет? Если все безумны? Психиатр как-то сказал Александру: «Сумасшедших – всего процентов пять людей, остальные – не диагностированные». Пошутил или нет? Страшно жить здравомыслящему человеку среди безумцев, проще тоже стать безумцем – то есть нормальным для них. «Норма» – это ориентир, то, чем проверяют правильность, дословно – «наугольник»; слово «норма» пошло от «гномон» – стержень солнечных часов.

У людей всё символично; копаться в происхождении слов или понятий – очень интересно. Вот взять те же солнечные часы. Гномон – указатель, неподвижный шест, а время нам показывает его тень. Свет и тень формируют понятие времени…

И часы, как устройство, – это тоже занимательно. Часами Александр интересовался с детских лет – с тех пор как задумал создать машину времени. Правда, тогда он не знал о времени ничего. Учитель физики в школе, Сергей Сергеевич, пытался ему объяснить.

– Мы могли бы, – говорил он, – создать машину времени, если бы умели измерять время по-настоящему. Но мы измеряем его условно. Время – непостоянная величина, как и ток. Время не подержать в руках, не взвесить, не промерить прибором. Откровенно говоря, мы вообще плохо понимаем, что такое время, но умеем его чувствовать внутренними биологическими часами.

– Часы – не прибор? – недоумевал двенадцатилетний Александр.

– Ты путаешь понятия времени и длительности. «Минута» – это с латыни «малый» – маленький отрезок времени. «Секунда» – «вторая» – второй отрезок. Длительность, благодаря часам, мы измерять умеем, но время еще не научились. Пространство вокруг нас наполнено токами, полями, сложными взаимодействиями. Вселенная – точно живой организм, постоянно изменяется, планеты то слегка приближаются, то слегка отдаляются, будто наш мир дышит. Солнцестояния и равноденствия год от года случаются в разное время, я уже не говорю о закатах и восходах солнца или фазах луны! В годах тоже разное число минут… Если люди хотя бы смогли найти точку опоры, как у Архимеда, то двигали бы Землю – и тогда мы бы подчинили нашу планету механическим часам – заставили бы ее вращаться так, как нам нужно, вслед за нашими часами, а не как она хочет. Думаю, без этого машины времени не создать…

Став старше, Александр увлекся философским понятием времени и, кажется, нащупал зыбкую нить истины. «Время» – априори изменчиво, ее мерила это «прошлое», «настоящее» и «будущее». Едва ты что-то приобретаешь, ты что-то теряешь. Грубо говоря: накачал мышцы – потерял жир, узнал новое – видоизменил былые суждения. И даже, если приобрел, ничего не потеряв, всё равно ты другой – ты потерял себя, прошлого. Новому тебе жить с лишним грузом непривычно. Абсолютно всё в мире можно представить как часы – «сейчас», «до» и «после», всё представить как вращающийся круг, взаимодействия людей и предметов – как шестеренки часов, мир – как механизм часов. И человек – это тоже часовой механизм, со своими шестеренками, пружинами, стрелками и, конечно, цифрами. Познать механизм мира – ему не под силу – с этим Александру пришлось смириться. Зато он мог познать самого себя как часовой механизм – и тогда, изменить время, а вместе со временем – пространство. Время неразрывно с пространством. Он, Александр, и есть машина времени, какой просто не умеет пока управлять: найти бы точку опоры, и он бы подчинил себе время и пространство, а не следовал их воле…

Точка опоры – самое сложное. Надо ее искать в дате рождении или в миге зачатия? Когда подлинно рождается человек? Знать бы… А когда умирает? Что, вообще, такое есть смерть? Пока не умрешь – не узнаешь… Есть ли душа? Загробная жизнь? Неужели все религии мира заблуждались, и нет жизни после смерти? Если душа продолжает жить без плоти, то это всё усложняет – найти начало и конец себя практически невозможно… Душа – это тоже часовой механизм… Может, такой же часовой механизм, как на бомбе?

Словом, множество вопросов без ответов. Александр завидовал людям, которые не задумывались всерьез о подобных вещах, а так, почесав языками о вечном, продолжали жить «нормальной жизнью». Были ли они при этом счастливы? – никто из его знакомых, совсем никто, кроме, пожалуй, Наташи.

Наташа… Ради нее он когда-то хотел стать «нормальным», теперь – наоборот – и снова ради нее. Наташа – это больше, чем любовь, Наташа – единственный не сумасшедший человек среди безумцев, Наташа – пружина в его часовом механизме.

Чтобы стать нормальным в мире безумцев, надо не выделяться. В наше время – проще простого не выделяться. Во-первых, каких только чудиков нет, – примкни к их группе и ты получишь «диагноз» от «нормальных», от тебя «нормальные» отстанут – твое заболевание не заразно, твое заболевание возрастное, твое заболевание изучено… Во-вторых, тебя никто не слушает – «нормальные» и так всё знают получше тебя, «нормальным» всегда есть, что сказать обо всем на свете, «нормальные» знают, как тебе требуется жить, – так, как живут они, разумеется. И если тебе не нравится их жизнь (не подходит тебе, не доставляет тебе это радости) то «нормальные» тебя никогда не поймут, как ни объясняй. Легче прикинуться несчастливым – это «нормальные» понимают.

Наташу доставали тем, что она к тридцати пяти годам не вышла замуж, не родила и даже не помышляла о детях. Она никак не могла объяснить «нормальным», что счастлива и так.

«Ладно, мамочки, – говорила Наташа, – гормоны влияют им на мозг. Но почему меня детьми пытаются уязвить мужчины, не пойму никогда. Да мужики, если их запереть на неделю в квартире с ребенком, взвоют! Но вы, мужчины, почему-то искренне верите, что женщинам нравится менять пеленки, убаюкивать ночами, бегать в детсад!»

Александр тоже не любил маленьких детей, но вот от Наташи хотел детей, – наверно, пробивался какой-то древнейший инстинкт. Наташа умерла год назад – зима, авария, несчастный случай… Она предчувствовала это: говорила, что время стремительно понеслось вперед. Наташа где-то вычитала, что в детстве время тянется медленно, зато последний год в старости пройдет как день…

Размышляя, Александр осознал, что не был бы счастлив с Наташей – их биологические часы бились с разной частотой. Сперва требовалось синхронизировать его и ее часы. И тогда он вновь задумался о машине времени.

После

– Александр у нас пациент занятный, – говорил врач практиканту. – Умен, но полный псих, – такое сплошь и рядом бывает. Любит поговорить о времени, часах. Двинулся на почве черной магии, алхимии и любви – когда жена захотела от него уйти. Убил жену, лазил в труп руками, вроде даже ел ее сердце, – объяснял, что искал часовую пружину для машины времени. Еще он плетет о том, что пришел из будущего, где жена была не его женой, что он неверно синхронизировал их часы и всякое подобное. Это ничего – пусть себе тихо в уголке синхронизирует. Но как только заведет тему, что время делается светом и тенью, – пора его колоть – кризис.

– А если не уколоть? – усмехнулся практикант.

– А если не уколоть, то он может поискать и у тебя часовую пружину!

Практикант внимательнее посмотрел на лысоватого мужчину с интеллигентным лицом, который сидел на постели в одиночной камере изолятора. Тот поднял свои серые глаза вверх – совершенно ясные, вдумчивые глаза.

– Не похож он на психа, – заметил практикант.

– А психи часто не похожи на психов, до поры до времени. Сумасшедших – всего процентов пять людей, остальные – не диагностированные! Кому-то спать не дает миллион долларов, кому-то миллион роз…

Сейчас

Они считают меня безумцем. «Умен, но полный псих!» Говорят так, будто я их не слышу! Я не в обиде. Откровенно говоря, я могу прямо сейчас вновь попасть в прошлое. Но я уже столько раз это делал – а Наташа всё равно умирает. Что не так с пружиной ее часов? Она умирает при аварии, от инсульта, поскользнувшись в ванной…

Они пичкают меня чем-то, от чего я вижу людей как часовые механизмы, – это скверно – надо видеть людей как солнечные часы. Свет и тень формируют время; свет и тень – подлинные мерила времени; и если свет человека измерить «на глазок» сложно, то тень – по силам, если захотеть.

Понимаю, вы уже считаете меня сумасшедшим. Думаете, что я хочу казаться вам хорошим, оттого оправдываю свои поступки выдуманной реальностью, приправляя ложь бредом про машину времени? Думаете, конечно, думаете… А речи про свет и тьму вас убеждают еще сильнее. Я не объясню несведущим, как верно измерять тень в человеке, но поведаю о сути тени.

У каждого из нас есть темный мир – то, что мы делаем, но, чтобы об этих делах узнали, не хотим. В темном мире живут наши метафорические демоны. Разрастаться тень может невинно – например, с мечты. Сопротивляться мечте – едва ли кому-то под силу. Мечта – это свет, всегда дающий тень. Чем выше, недостижимее, мечта – тем тень меньше, как от солнца, чем ниже спускается мечта – тем длиннее тени – тем ближе ваш конец. Однако у человека может быть несколько солнц – мечтайте о многом, хотя мечтать с возрастом бывает не просто. Наташа не могла мечтать – она уже была счастлива. Парадоксально, но счастье тоже нас убивает.

Нормой проверяют правильность; слово «норма» пошло от «гномон» – стержень солнечных часов, и не зря. Древние ученые вовсе глупцами не были: они знали о том, что люди, – это тоже солнечные часы…

Ко мне иногда приходит медсестра с ангельскими крылышками за спиной. Кто она такая, я пока до конца не понял, – и только из-за нее я еще в этом пространстве и этом времени. Я притворяюсь «нормальным», то есть безумцем на моем языке, веду себя точно так же, как вела себя моя бабушка, – веду себя тихо, хотя не хочу. Бывали, конечно, срывы – я поначалу пытался объяснить врачам о тени, свете и солнечных часах, а когда осознал, что они смеются надо мной, не выдержал. Страшно жить здравомыслящему человеку среди безумцев, проще тоже стать безумцем, – я этому сопротивляюсь из последних сил, ведь знаю, что меня скоро выпишут – и не таких выписывали. А когда меня перестанут пичкать лекарствами, когда прояснится мой разум, когда я увижу весь мир как солнечные часы, тогда я разгадаю, что не так с пружиной часов Наташи…

Медсестра с ангельскими крыльями за спиной говорит мне, что время движется за Вселенной по спирали к черной дыре. Едва ты что-то приобретаешь, ты что-то теряешь… А надо двигаться от черной дыры: что-то терять, чтобы пробрести. После этого она подает мне таблетки.